С трудом сделав последние два шага к окну, обезумев от жгучей боли, охватившей плечо, а теперь еще и пятку, Отец упал на шторы. И тут же понял, что попал в ловушку. При мысли, что здесь ему переломают все кости, его словно окатило ледяной водой.
От грязной ткани пахло склепом. Далекий свет от оброненного фонарика мерцал по контуру темной грузной фигуры, стоящей в паре футов от него. Она казалась гигантской, достигающей потолка и с трудом помещающейся в тесном коридоре. Дубина великана-людоеда снова обрушилась вниз.
Отец резко присел, уткнувшись щиколотками в ягодицы.
Окно над головой у него со звоном разлетелось, жалкие шторы поглотили силу удара.
Отец поднялся с грязного пола, когда дубина вырвалась из пыльного препятствия и со свистом отлетела назад, изготовившись к очередному удару. Он протянул к гигантской тени здоровую руку и выпустил струю газа, целясь в огромную лохматую голову. Множество капель невидимым дождем оросило великана.
Выронив дубину, тот взревел, ужаленный ядом. Отец поднырнул под падающую дубину и ударил здоровым плечом в толстое пузо. Великан вцепился в него. Ногти царапнули Отца по затылку, словно зубцы вилки по тесту. Они ненадолго схватились, как вымотанные потные рестлеры, после чего Отец выскользнул, поднырнул под мокрую, источающую смрад скотного двора подмышку, и бросился к лестнице.
За время его шумного, беспорядочного бегства едкий нервно-паралитический газ добрался до тонких тканей в голове великана. Отекшие носовые пазухи и мясистые слезные каналы теперь пылали химическим огнем. Раздался пронзительный крик, словно сработал датчик на проникновение.
Ослабленный болью в плече, Отец, спотыкаясь, спустился на пару ступеней, упал и пролетел еще несколько. В свете фонарика, проникающем сквозь перила, он заметил над собой медвежью тень. Она стучала огромными ножищами и яростно царапала воздух, словно семена тмина выплевывая то, что жгло ее носовые пазухи.
Ослабшая рука Отца принялась рыться в рюкзаке, будто раненый краб в потревоженной каменной заводи. Пальцы скользнули по стальным наручникам, мячику-кляпу, запутались в цепочке, затем высвободились. Глаза молили смрадную тьму о помощи, но пляшущий наверху великан отбросил ногами фонарик еще дальше.
Почти в самом верху рюкзака пальцы нашли холодный металл пистолета, по-паучьи нащупали рукоятку, спусковую скобу и предохранитель. Затем Отец отступил к стене, опустил голову и встряхнул ею, избавляясь от ручейков пота, струящихся по холодным, пепельного цвета щекам под балаклавой.
Боулз прекратил свое буйство, сложившись пополам на лестничной площадке. И Отец увидел, что тот вцепился в свое влажное лицо, будто пытаясь оторвать жгучие лианы, глубоко въевшиеся в кожу. Великан плевался, клокотал горлом и ругался. Сквозь этот шум Отец пытался уловить признаки того, что соседи проснулись от звона бьющегося стекла, бычьего рева и ударов в стену.
В верхней части лестницы он нашел выключатель и щелкнул им. Разбита была лишь одна лампочка, но второй светильник не зажегся. Должно быть, электричество было отключено, это объясняло умелые маневры великана в темноте.
– У меня есть пистолет, – крикнул Отец. – Я выстрелю тебе в рот, если не заткнешься.
Из-за боли в плече голос у Отца был слабым и дрожал. Ему казалось, что его торс разорван пополам, лопатка разбита, как глиняная фигурка, а ключица сочится костным мозгом.
– У меня ничего нет! – отозвался великан, после чего начал давиться рвотными позывами.
Из-за закрытой двери раздался другой голос.
– Боуи? Боуи? Ты его поймал?
В доме был еще один человек, но Отец не понимал, как такое возможно. За несколько дней он не видел, чтобы кто-то, кроме Боулза, входил или выходил из дома. Он не знал, спасаться ли ему бегством или возвращаться за фонариком.
Великан не обращал на оклики другого человека никакого внимания и продолжал ругаться на свои слезящиеся глаза.
– Боуи, Боуи, – снова послышался из одной из комнат второго этажа приглушенный голос. – Я выхожу. Ты поймал ублюдка? Кто это был? Тот гребаный нарик?
Шлепая рукой по стенам и дверям, пыхтя и стуча ногами, великан удалился прочь. Отплевываясь, он наконец упал возле раковины в ванной и принялся крутить краны.
Отец пересек лестничную площадку, дрожа от боли в плече, и нашел фонарик. В мертвую руку отчасти вернулась чувствительность. Он сунул пистолет в карман и поднял фонарик.
Вторая дверь в коридоре со щелчком открылась. Отец повернулся и направил луч фонарика в бледное лицо, которое тут же отпрянуло, словно морское существо, обратно в затхлую тьму. Дверь закрылась.
Отец услышал, как за ней посыпались какие-то предметы, и догадался, что второй человек ищет оружие. Он посмотрел на великана, стоящего на коленях в ванной, с кряхтением обливающего водой лицо. Если эти двое бросятся за ним в погоню, на улице будет много шума и криков.
– Ты хочешь этого? Да? Хочешь этого, мать твою? – выкрикнул из комнаты второй человек.
Отец сунул фонарик под мышку раненой руки, застонав от пусть даже незначительного движения сустава, вытащил пистолет и ударом ноги распахнул дверь. Фонарик светил, но слишком низко. Отец качнулся назад на горящих пятках, чтобы приподнять его. Луч света скользнул по смятому одеялу на раскладушке, по полу, усеянному одеждой и пустыми бутылками, по планшету на столе, по старому платяному шкафу и наконец остановился на костлявом лице, принадлежащем какому-то коротышке с жидкими седыми волосами, в футболке с растянутым горлом и в сползших с бедер трусах. Человечек держал в руке стеклянную бутылку.
– Это был не я, – произнес он. – Я тут ни при чем. Это Боулз приводил их сюда.
Затем человечек озадаченно нахмурился, когда более внимательно рассмотрел широкополую шляпу и балаклаву Отца. Отклонившись еще сильнее назад, Отец направил луч фонарика человечку в глаза.
– Ты – не коп, – произнес человечек почти радостно, будто превзошел Отца в какой-то хитрости, после чего вскинул руку, чтобы бросить бутылку. Не задумываясь, Отец выстрелил сквозь желтый свет фонарика.
Ощерившееся лицо дернулось. Над глазом возникла маленькая черная дырочка, и в следующее мгновение затылок седой головы брызгами разлетелся по захламленной комнате, будто пригоршню гальки швырнули в лиственный куст.
Отец опустил пистолет и удалился.
Боулз сидел спиной к унитазу и прижимал к лицу грязное полотенце.
Боже милостивый. Охваченный смесью гнева, адреналина, эндорфинов радости и безрассудного желания уничтожить любого, кто встанет у него на пути, он только что убил человека. Действовал, как давно и безнадежно потерявшая управление машина. Иногда на выстрелы приезжали патрульные. Этот дом находился не в городском центре, где насилие стало привычным делом, но были ли праведные соседи знакомы со звуком пистолетного выстрела? Отец задавал себе все эти вопросы, осознавая, что теряет драгоценные секунды. Пистолет издал короткий сухой хлопок, который вряд ли был на слух чем-то страшным.
Он посмотрел на следующую лестницу, ведущую на переоборудованный чердак. Наверху виднелась закрытая белая дверь. За ней раздались удаляющийся топот и негромкие голоса. Но кто бы там ни был, звуки вскоре затихли, будто люди поняли, что он услышал их. Отец вспомнил, что видел этот чердак с улицы.
– Кто там? – спросил он у Боулза. – Там, наверху?
Боулз молчал.
У его ног Отец увидел, чем тот его ударил: полированная ручка кия для снукера, отвинченная для боя в замкнутом пространстве.
Боулз посмотрел на Отца из-за полотенца одним прищуренным глазом.
– Чего ты хочешь?
Отцу пришлось проглотить комок в горле, мешавший говорить. Он по-прежнему был настолько глубоко озадачен своими действиями, что ему пришлось усиленно вспоминать, зачем он пришел в это место.
– Мне нужна информация. – Здоровой рукой он открыл рюкзак. Двумя дрожащими пальцами нашел фотографию дочери. Подошел и положил ее на пол ванной, отступил назад, затем направил пистолет на здоровяка.
Вдруг где-то наверху скрипнули пружины кровати, будто кто-то забрался на матрас, и Отец снова оглянулся через плечо на дверь чердака. Испытывая любопытство, перевел луч фонарика на дверь и увидел навесной замок, затем снова посмотрел на фигуру, сидящую на полу ванной.
– Что я найду там?
– Ничего.
– Правда? – Отцу снова захотелось выстрелить, пока не приехала полиция, чтобы Боулзу никогда уже не сошло с рук то, что он делал в этом доме и других местах. – Фотография. Взгляни на нее. – Отец посветил фонариком на снимок. – Наклонись и посмотри.
Боулз подчинился, затем откинулся назад.
– Я не похищал ее.
– Тогда кто?
Он покачал головой.
– Дай мне подсказку, или эта штука снова выстрелит. – Отец помахал пистолетом в воздухе.
– Если я тебе все расскажу, ты меня убьешь.
– Твой дружок мертв. Я не хочу больше убивать, но мне придется. Фотография.
Боулз заерзал.
– Тебе нужно спросить про нее у Рори.
– Кто такой Рори?
– Он живет у набережной. Он говорил мне, что знает, кто это сделал.
Выглядывающий из-за полотенца глаз закрылся, из него выступили новые слезы. Отец внимательно посмотрел на лицо Боулза.
– Фамилия? Адрес?
– Форрестер. Живет в одном из старых отелей. В «Коммодоре». Но тебе к нему не подобраться, потому что он связан с «Королями».
Боулз ухмыльнулся, будто гордился даже незначительной ассоциацией с бандой. «Короли». Он имел в виду организованную преступную группировку, заправлявшую в этом районе. Как и все другие банды, она занималась наркотиками, богатыми беженцами, проститутками, мясом и лекарствами. В основном вещами, которые больше не производились в стране и не экспортировались из других и в чем почти все люди сильно нуждались. «Короли». Название показалось ему знакомым. Да, в Бристоле они совершили множество убийств.
– «Короли»? Опять эти тупые уроды? Сколько тупых уродов живет в этом городе? Если б я знал, сколько тупых уродов здесь живет, то никогда не приехал бы сюда.
– Лучше тебе не знать. – Прищуренный глаз Боулза посмотрел на висящую на стене картину. На его пухлом лице появилось нечто похожее на гордость.
Отец достал наручники.
– Надевай. Сейчас ты отведешь меня к Рори.
– Ни за что.
– Тебе же будет лучше.
Наверху кто-то снова зашевелился. Боулз поднял глаза, не в силах скрыть обеспокоенность. Затем посмотрел на Отца и открыл рот, будто чтобы объяснить что-то. Но тот покачал головой.
– Наручники.
Боулз послушно надел их на свои рыхлые запястья, хотя сделал так, чтобы они держались как можно свободнее.
– Делай туже.
Отец услышал щелчки затягивающего механизма. И лишь когда сталь врезалась в плоть, Отец опустил пистолет.
– Та дверь на чердак, где ключи от замка?
Боулз громко сглотнул.
– Их привел Найдж… В любом случае им здесь нравится. Местный совет говорит, что мы должны принимать беженцев, типа, если у нас есть лишние комнаты.
Когда здоровяк договорил последнюю фразу, голос у него упал почти до шепота. Чем больше он видел глаза Отца в прорези балаклавы, тем сильнее теряли правдивость его слова о запертом чердаке.
Отец прислушался, не звучат ли сирены. Но все было тихо.
– Ключи.
– Пожалуйста, мистер, не надо, – едва не плача, произнес Боулз.
9
Я – самозванец. Уставший, очень уставший отец. Кретин с газовым баллончиком и пистолетом. Глупец в стране чудовищ, который взялся за оружие и превратился в клоуна.
Он лежал на кровати, а натруженные мышцы ног пульсировали болью. Исходившая от раскаленной, пыльной земли жара пыталась проникнуть сквозь сталь, стекло и кирпичи отеля.
Пистолет лежал на кровати возле колена, как бы намекая о его будущем – годах, которые ему, вероятно, предстоит провести в душной тюрьме. Не выдержав вида пистолета, Отец из последних сил убрал его в рюкзак, который сдвинул ногой в изножье матраса.
Вернувшись в номер, он тут же подчинился желанию своего тела лечь и более внимательно оценить причиненный ему ущерб. Жгучий утренний свет явил ему порванные брюки, в кровь разбитые в потасовке колени и покрытые порезами и царапинами предплечья. Пульсирующая боль в плече продолжала отдаваться в левой руке и по всей спине.
По крайней мере, эта странная пассивность вытеснила из головы беспокойные мысли, мучившие его с самого раннего утра. Обрывочные воспоминания о тех напряженных яростных секундах в темноте стали утихать, а затем рассеялись, словно уставшая, но некогда бесновавшаяся толпа, сменившись необычным спокойствием. Несмотря на расслабленность, он ощущал в теле тяжесть. Чувствовал себя раздавленным, обессиленным. Он больше не был человеком, способным устроить такой разнос. Тот электрический ток, который бушевал у него в нервных окончаниях и крови, будто ушел в землю. Сидевшая у него внутри взбешенная обезьяна улизнула то ли от стыда, то ли от потрясения. Вернулась в темноту, оставив после себя хрупкую, трепещущую душу. Сколько раз этой визжащей твари придется появиться, чтобы в конце концов испепелить его?
Присосавшись к горлышку бутылки с уэльским ромом, он закрыл глаза и стал молиться, чтобы все это кончилось, чтобы он уже нашел свою дочь или распрощался с ней. Ее фотография лежала на подушке возле его головы. Отец понимал, что зашел слишком далеко.
Он все ждал, когда дверь распахнется. Но, несмотря на то что утром он застрелил двух человек, полиция так и не пришла за ним. Он ожидал их быстрого появления, которому предшествовали бы далекие, но усиливающиеся звуки сирен. Древняя песнь, будоражащая укоренившиеся в крови воспоминания и призывающая преступников драться или бежать. Но кто знает, какие дела теперь вообще будут расследоваться? И в эти тягучие, жаркие часы за закрытыми шторами Отец понял, что у него полно времени, чтобы обдумать свое отступление.
Вскоре после убийства из задней двери дома, соседствующего с темным логовом Боулза, появился мужчина, на котором не было ничего, кроме джинсов. Он направил фонарик на Отца, напоминавшего своей широкополой шляпой уголовника с помойки. Осветил мокрое и бледное лицо человека, который был в ужасе от только что совершенных им страшных, необратимых действий. Застрелив Боулза, Отец сразу же сорвал с себя балаклаву, и его вырвало на кухне. Невольный палач, неспособный сделать то, что просит от него мир, он заблевал полупереваренным тофу болоньезе и своими ДНК все место преступления. Второе убийство лишило его способности нормально мыслить и шокировало до глубины души. Он переродился в человека, которому не место среди добропорядочных людей, таких привычных и безопасных.
Как только появился сосед, Отец тут же бросился к заднему забору. Промчался по кривым тротуарным плиткам на шатких, полуватных ногах. Колени превратились в скрипящие дверные петли, в голове метались образы и звуки: окровавленная плоть, бледные лица, громкие голоса и пистолетные выстрелы.
Сосед Боулза, тоже являвшийся отцом, который вопреки всем невзгодам привел своих детей в мир, страдающий от жары и наводнений, быстро ретировался через заднюю дверь дома. Страх и отвращение от увиденного за забором сада лишили его дара речи. Блюющий, спотыкающийся киллер в широкополой шляпе, спешащий пролезть сквозь гнилые доски в заборе, словно напуганное животное, попавшее в загон.
То, что он стал для другого отца причиной новых страхов, ранило его сердце. Лежа в номере отеля, он испытывал из-за этого ужасный стыд. Даже те необратимые кровавые деяния, которые он совершил в темном педофильском гнезде, не тревожили его так сильно. Отец уже предположил, что случившееся в доме великана в конечном счете могло бы превратиться в его постоянную, но терпимую боль, если б семье соседей не пришлось жить в вечном ожидании очередного ночного убийцы.
Прошло несколько часов, он то и дело просыпался от жары, мучимый раскаянием и горем, на мокрых от пота простынях. Отпивал из пластиковой бутылки теплую воду и морщился. Даже глотки́ отзывались болью в плече. Не будь он таким худым, мышцы и жир смягчили бы удар великанской дубины. Как бы то ни было, снукерный кий срикошетил от кости, отчего Отец чувствовал себя разбитым вдребезги. Посланник божьей кары, отличившийся неловкостью и хилостью во время своих визитов в дома людей, разрушавших детство.
В полуденном серебристо-желтом свете, проникавшем сквозь единственное окно, он наблюдал, как синяк на плече расцветает, словно грязный цветок. На спине выросла тычинка цвета индиго, с черными и зелеными прожилками, похожая на яркую японскую татуировку. Над ключицей распустились пестик и лепестки, алые, как у розы. Рука почти не шевелилась. Кожа от локтя до кончиков пальцев потеряла чувствительность, а под ней словно просвечивала магма раскаленной боли, грозящая вырваться наружу, стоит ему только пошевелить рукой. Отец представил себе рентгеновский снимок, который не мог сделать, поскольку ему нельзя было рисковать: расщепленная плечевая кость, гребень лопатки, раздробленный в пыль, кожаный пузырь с горячей водой, кишащей розовыми медузами. Но, по крайней мере, это левая рука.
Отделение интенсивной терапии представлялось в его воображении ослепительно-белым зданием, заполненным людьми под капельницами, еле шевелящимися и напоминающими высохших мотыльков. Он видел это по телевизору. Даже если бы его осмотрела медсестра – среди лиц, страдающих почечной недостаточностью и переживших тепловой удар – без физиотерапии его плечу потребовались бы месяцы реабилитации.
Отец представил, как остатки его средств уйдут на частных врачей или на бесконечное ожидание в медицинских центрах, управляемых неправительственными организациями. Он уже предчувствовал равнодушие медицинских работников, медсестер, санитаров и вахтеров, подергивающихся от амфетамина, который помогает им бодрствовать. Давно утративших чувствительность к смерти и мукам, которые жара причиняет людям, уже страдающим от беспорядков, травм, клановых убийств, бедности, дефицита, ярости, унижения и недоверия. Этот водоворот усиливался с каждой бурей, накатывающей с моря на Великобританию. С его работой к врачам была дорога заказана. Если он попадет в это болото, то завязнет.
Отец проглотил две обезболивающие таблетки. Осталось всего восемь. Они хорошо справлялись с головной болью, но в случае со сломанными костями были бесполезными. Он запил их из полпинтовой бутылки рома. Вернул бутылку на прикроватную тумбочку, нашел свой телефон, набрал последний номер, которым пользовалась Скарлетт Йоханссон, и стал ждать. Прошло некоторое время.
– Что случилось? – Ее голос прозвучал у него в ухе так отчетливо, что он не удивился бы, если б оказалось, что она стоит возле его кровати.
От одного звука голоса, в котором он услышал понимание, сочувствие и участливость, у него перехватило дыхание. Женщина, посылавшая его пытать сексуальных преступников, была сейчас его единственной собеседницей. Женщина, произносившая слова, как бизнесвумен, не терпящая пустой болтовни. От близости к ней в груди у него родился всхлип, похожий на большой газовый пузырь.
– С тобой все в порядке?
Этот скорбный звук, вырвавшийся из него, заставил его вспыхнуть от стыда. Он с трудом сглотнул, чтобы унять дрожь голосовых связок.
– Прости.
– Где ты?
– У себя в номере.
– Ты ранен?
– Плечо.
– Что случилось?
– Кое-что пошло не так. – Он выдохнул, пытаясь избавиться от горечи. – Полиция будет меня искать.
Какое-то время Скарлетт молчала. Сквозь чистый эфир он пытался расслышать ее мысли. Наконец она произнесла:
– Тебе нужен врач?
– Не уверен. Возможно, сломана кость. Плечо. Подожду до вечера, посмотрю, смогу ли двигать рукой.
– В плече находится множество нервов. Одно из самых болезненных мест. Давай начнем с самого начала.
Отец так и сделал, он был вынужден вспомнить и рассказать, что обнаружил на чердаке. Два тощих тела с немытыми лицами съежились под мятым одеялом, взъерошенные волосы вспыхнули в свете фонарика. Широко раскрытые болезненные глаза, юные хозяева которых давно томились под этой крышей, недоверчиво моргали. Мальчики, запертые в этой вечной сырости и мучимые невероятной жарой. Чердак был клеткой с треугольной крышей, в которой стояла вонь немытой плоти, мочи, нашатырного спирта и испарений мусорных баков.
– Теперь все в порядке, – сказал Отец мальчикам.
Маленькие лица лишь смотрели на него с недоуменным беспокойством. Своими черными глазами и землистым цветом кожи на англичан они не походили. Они не шевелились – в отличие от Боулза. Наполовину ослепший, с руками в наручниках, великан поднялся из своего убежища в ванной и бросился бежать по коридору второго этажа.
В любом случае им здесь нравится.
Отец почувствовал, как его ужас смыла волна горячей крови, ударившей в голову. Когда жар рассеялся, осталось лишь холодное возбуждение. Но, вновь обретя под ногами почву, он настиг великана.
Менее смертоносный иммобилайзер тут явно не подходил, Отец вытащил из кармана пистолет и выстрелил с верхних ступеней, когда великанья туша заворачивала за нижний угол лестницы. Раздался треск дерева, когда огромная ручища Боулза едва не свернула стойку перил. Часть стены над лестницей взорвалась, как мокрый мел.
Отец бросился вниз, перепрыгивая через три ступени зараз, зажав фонарик в зубах и не сводя глаз с белого круга света, который вел его.
Со второго выстрела он попал Боулзу в спину, когда тот торопливо пересекал кухню. Здоровяк вздрогнул, но даже не замедлился. Отцу показалось, что пистолет не подходит для такой задачи. Он снова прицелился в черную влажную полоску, протянувшуюся через всю широкую спину перед ним, и дважды нажал на спусковой крючок.
Находящийся в дальнем конце кухни великан резко выдохнул, будто получив удар в живот, закряхтел и споткнулся об холодильник. Но его огромные ножищи продолжили идти, хоть и с меньшей решительностью. Они вынесли здоровяка на террасу, где тот неуверенно зашатался, будто старик, только что вставший с кресла.
Несмотря на то что Отец шел по коридору и кухне обычным шагом, он почувствовал, что нагоняет жертву. Пистолет снова выстрелил, хлопок отразился от покрытых пятнами плесени стен, жестяной раковины и пустот ламинированного буфета, и в спине чудовища появилась новая маленькая дырка. Размером с заклепку. На этот раз пуля по-настоящему поразила левиафана. Судя по черной, быстро вытекающей крови, пробила ему почку или печень. Великан пытался завести свои пухлые, скованные наручниками руки за спину, будто хотел потрогать свежую рану.
Отец выстрелил снова и попал ему в шею. Раздался влажный шлепок, словно чья-то ладонь прихлопнула присосавшееся насекомое, и на жирной коже появилась дымящаяся дырка. Боулз наконец потерял равновесие и, не говоря ни слова, тяжело рухнул набок, задев какой-то металлический предмет, который со звоном покатился по террасе.
Когда Отец вышел из задней двери, Боулз уже стоял на одном колене и собирался встать, словно тяжелоатлет, поднимающий груз на плечах. Отец прицелился в основание его огромной головы и выстрелил, дважды или трижды, он не помнил, сколько точно, хотя дыры были заметными. Боулз громко закряхтел и бросился к забору. Выбил кулаками доску и упал. Под его грудью на цементе образовалась темная маслянистая лужа. Он больше не предпринимал попыток подняться и лишь подрагивал в теплом утреннем воздухе, а его щеки и губы шевелились, будто он разговаривал во сне.
Отец вернулся на кухню, чтобы не смотреть на то, что натворил. В то утро он впервые в жизни стрелял из пистолета: устройства, которое не должен держать в руках ни один гражданин. И оглядываясь назад, он осознавал, что совершил что-то слишком жестокое. Он не смог вовремя остановиться. Ощущал себя возбужденным бабуином, который наслаждался смертоносным преимуществом, наткнувшись на палатку охотника.
В результате травмы его разум превратился в красно-черную карусель, издающую ржавую железную музыку, проигрываемую задом наперед. Отец снял маску. Кожу головы и затылок покалывало ледяными иглами, содержимое желудка хлынуло на линолеум. С подгибающимися от тошноты ногами, пьяный от шока, он вышел на улицу и, пошатываясь, двинулся через грязный двор к заднему забору. На полпути застигнутый врасплох соседом, Отец, осознав, что он без маски, попытался отвернуться, но потерял равновесие и упал.
Поднявшись с ободранных коленей, он поспешил пролезть между сломанных досок забора. К тому моменту дыхание у него стало таким, что казалось, будто в голове у него бушует ветер. Взгляд метался к небу, домам, деревьям, асфальту, забрызганным ботинкам и ни на чем не мог остановиться. Вся одежда была мокрой от пота.
Когда он добрался до машины, пистолет по-прежнему был у него в руке. Другая, которая некрепко сжимала фонарик, безвольно болталась из-за невыносимой боли, охватившей половину шеи.
На обратном пути он задел как минимум две машины. У него не было средств на то, чтобы активировать навигацию, и ему пришлось управлять вручную, рулить одной рукой, на всех парах несясь из Аптона. Машина превратилась в жестяную банку, наполненную одержимостью.
Отец сглотнул.
– Он видел меня, – сказал он Скарлетт. – Сосед. На кухне осталась рвота.
– У тебя есть пистолет. Ты никогда не говорил мне об этом. Почему? У тебя же есть иммобилайзер. О чем ты думал, черт возьми?
– После Эндрюса мне стало страшно.
Во время его первого визита Малкольм Эндрюс успел сильно избить его, прежде чем Отец сумел воспользоваться баллончиком. После этого ему захотелось иметь под рукой более широкий ассортимент и действовать решительнее, на всякий случай. Старый однозарядный иммобилайзер был ненадежным. Оба предмета, которыми снабдили Отца, вынуждали приближаться к цели вплотную. Слишком близко. Да и извлекать дротик из конвульсирующего тела Роберта Иста ему тоже не понравилось.
Когда он купил пистолет у нелегального торговца оружием в Стоурбридже, его трясло не только от подлинного ужаса, но и от мальчишеской радости. С момента покупки он подозревал, что однажды пистолет выстрелит. Оружие вообще не должно существовать, – теперь думал он в отчаянии. Но его было так много; проще купить пистолет, чем фунт мяса.
– Двое? Ты застрелил двоих? Господи Исусе! – воскликнула Скарлетт, и эта временная потеря самообладания разожгла в Отце панику.
О чем он думал? Он был ранен в темноте, освещаемой лишь всполохами боли и паники, теми странными подводными существами, порожденными разумом, зеленоватыми арахнидами с плетеными лапами, вспыхивающими и исчезающими. Попал в засаду к великану-людоеду. Затем другой упырь открыл дверь, интересуясь ходом избиения. С чердака донеслось поскрипывание. Как он объяснит своей помощнице кошмар, творящийся в том логове, все те движения в темноте? Поскольку вот, что там было: пещера, темная и смердящая, с запертыми в клетках жертвами, в грязи и сырости встречавшими являвшийся из жаркой вечной ночи ужас.
– Их было двое. Боулз ждал меня. Должно быть, услышал, как я проник в дом. Когда на меня бросился другой… – Отец чувствовал себя мальчишкой, который пришел после драки на игровой площадке, все возбужденный и опьяненный адреналином, и теперь пытается оправдаться за кровь у себя под носом.
– Другой?
– Боулз называл его Найджелом.
– Я пробью это имя. А мальчики, где они сейчас?
Отец сглотнул. Он снова попытался вспомнить, что случилось до того, как он застрелил Боулза, – нужно было найти последовательность в кровавом беспорядке, творящемся у него в голове.
– Я нашел их и…
– Что?
– Затем я погнался за Боулзом. Он побежал. Я выстрелил в него. Мне нужно было сматываться. Сосед увидел меня. Мальчики оставались наверху.
– Что с твоей маской? Ты же был в маске?
– Я снял ее, когда меня начало рвать. – Голос Отца утратил силу. Он чувствовал, как теряет силы, просеивая обломки своего визита, разделяя бремя катастрофы с другом, который дал ему шанс найти дочь.
– Он видел тебя?
– Да.
– Они мертвы? Ты уверен?
Мертвы. Странно, но он до сих пор не мог полностью оценить тяжесть этого слова. Шок и отвращение оставили мало места для осознания истинных последствий его действий. Но сейчас это слово отдалось внутри него, как звон огромного кимвала. От реверберации зубы застучали, а волосы на похолодевшей коже головы встали дыбом, словно наэлектризованные. Мертвы.
Он отнял две жизни. Эти маленькие огоньки ежедневно преждевременно гасли по всему миру, и за несколько лет их количество исчислялось десятками миллионов. Но он никогда не думал, что станет причастным к этому великому затмению, даже в такой грязной воде, в которую он сейчас вошел. Видеть мир, чувствовать своей кожей его температуру, грезить, думать – те двое теперь всего этого лишены. Больше они не будут дышать, пусть и упивались вещами, способными вызвать у любого добропорядочного человека тошноту.
– Думаю, да.
– Думаешь?
– Уверен. Я попал… первому в лицо. В Боулза пару раз. С близкого расстояния.
Было в этой казни с помощью пистолета что-то решительное и глубоко личное, будто он был каким-то полувоенизированным бунтовщиком в Центральной Африке, в месте, превосходившем даже библейские описания ада. Отвращение снова усилилось, когда он вспомнил темную кровь, вытекающую из бледной шеи Боулза на зеленую террасу.
– О боже.
– Я помогу с этим. Но тебе главное сохранять спокойствие и не высовываться. Выходи из номера лишь ненадолго. Или совсем не выходи, если только у тебя не сломано плечо. Можешь купить еды и воды внизу, если у них есть. А пока я выясню, что происходит. Мы даже не знаем, вызвал ли сосед полицию, а еще кому-то нужно эвакуировать тех детей.
Отец заметил, что нотка разочарования в ее голосе стала менее выраженной. Он сказал уже достаточно, чтобы испортить день кому угодно, но не все. Выкладывай уже.
– И… машины. Я задел на обратном пути несколько машин.
Скарлетт Йоханссон промолчала, но это молчание было хуже любых слов. Он почти слышал, как рвутся нити, на которых он болтался. Она не станет с ним больше работать, и ему не хотелось больше оставаться самим собой.
– Есть кое-что еще.
Вздох.
– Продолжай.
– Боулз. Я допросил его, до того как… и он рассказал про человека по имени Рори, который живет в «Коммодоре», у побережья. Он что-то знает. Рори Форрестер.
– Молодец.
Ему захотелось расплакаться от этой скудной похвалы.
– Этот тип, Рори, он связан с мафией. С бандой «Короли». Так сказал Боулз.
– Ни хрена себе. – Она произнесла эту фразу шепотом, отчего та прозвучала еще зловеще. – Они… Ладно. Я проверю. Какую-нибудь аппаратуру удалось добыть?
– Нет. Я зашел и вышел… наверное, через пару минут. Мне казалось, что я пробыл там дольше, но на меня напали сразу, как только я поднялся наверх. Времени хватило лишь на пару вопросов. Я брызнул в Боулза из баллончика. Но если б он не побежал, если б… на чердаке никого не было, ничего бы не случилось. Ничего этого.