Не выводи меня и не закатывай глаза
Не доводи меня, когда мы дали по газам
И не люби меня, и мы на разных полюсах
Не выводи меня, не выводи меня
Не выводи меня – МУККА и Три дня дождя
Глава 1
Это темная ночь, перекресток алей
Где я видел ее и пустил в свои сны
И мы вместе умрем под лучами луны
Под луной – МУККА
В безответной любви одинаково плохо обеим сторонам. Тот, кого любят безответно, так же страдает, как и тот, кто любит. Я была там. Я знаю.
Впрочем, в ту ночь я не думала о любви. Просто есть такие люди, которым она не светит. Они плохие: с прогнившей душой, мелочные, эгоистичные, и потому ужасно одинокие. Такие люди не заслуживают любви, хотя все говорят, что ее получают просто так.
Я не заслуживаю любви.
Я шагала по мокрому, покореженному асфальту, который с каждой минутой становился все ровнее. И мокрее. Не только потому, что я плакала. Скорее от дождя, из-за которого почерневшие в ночной темени деревья с каждым шагом тоже казались все красивее. Когда выходишь из бедных районов и идешь к богатым, кажется, что мир преображается. Его преображают деньги. Они бы и меня сделали лучше. Уверена. Наверное, поэтому я такая плохая.
Почти всю дорогу я слышала лишь морось дождя и автомобильные сирены с трассы. Мне нравились эти звуки. Тишина боролась, чтобы стать главной, но ее перебивали, как маленького ребенка, чье мнение семьей не учитывается.
Я плохо знала этот район – почти никогда здесь не бывала. Мне нечего тут делать. Для казино я слишком бедна. Что уж там! Я бедна даже для того, чтобы оплатить общественный транспорт, поэтому плетусь сейчас под дождем. Но мне не холодно. Уже не холодно. Я находилась в той степени обморожения, когда температуру больше не ощущаешь.
Отраженная от лужи неоновая вывеска с названием комплекса почти ослепила меня. Я проморгалась, и лишь потом подняла голову, чтобы прочитать ее.
«Эмпирей».
Ни одна дорога не вела меня сюда за все мое существование, но, вот, привела последняя в жизни.
Этажей всего семь. Не знаю, хватит ли их для моего замысла… Наверняка хватит, с моими-то хрупкими костями. Будь пальцы гибче, я бы обхватывала запястье левой руки большим пальцем правой – такое оно тощее. Я вся тощая. В детстве постоянно ломала ноги и руки. Мое тело – рассадник синяков, шрамов и рубцов, которые не заживают. Впрочем, они мне не досаждают. Я перекрываю их татуировками. Скоро ни одного свободного места не останется, кроме как на лице. Но вряд ли «скоро», сколько бы времени оно ни значило, наступит. Я не увидела сегодняшний закат, и не планировала увидеть завтрашний рассвет.
Ну, это при условии, что впервые в жизни я доведу начатое до конца. Не уверена, что мне хватит на это смелости. Правда, на то, чтобы вернуться домой, ее потребуется еще больше. Так что лучше бы мне понять, как взобраться на крышу.
Уверена, оттуда Крамольск красивее. Я бы хотела еще выше подняться – да нет в Крамольске высотных зданий. Этот город растет не вверх, а вниз, словно гриб. Развивается под землей, кое-где прорастая сквозь землю скоплением домов или целой улицей. Почти все они – трущобы. Кроме той, где находится вход в подземный мир. Не знаю, сколько миллионов квадратных метров занимает казино. Но если бы не оно – Крамольску не жить. Казино – кормилец. Не сказать, что благородный, но уж какой есть.
Я всегда хотела там побывать. Слухи об этом месте ходили разные. И чем чернее, тем горячее становилось мое любопытство. Но утолить его я не могла – только остудить. Срабатывала всегда одна и та же мысль: у меня нет на это денег, и вряд ли они когда-нибудь появятся. Особенно в ближайшее время.
Меня не в первый раз увольняли. Но отчего-то сегодня от этого было хуже всего. Я больше не выдерживала – вот ноги и привели меня к самому высокому зданию в Крамольске.
Все еще рассматривая вывеску, я шагнула из темени к свету, который лился из холла через стеклянные двери. Из-за его яркости тьма за вывеской казалась еще гуще и темнее. Я не смотрела, куда иду. А тот, кто выезжал из-за угла, не смотрел, куда едет. Меня вдруг обрызгало водой, прямо как в кино – с ног до головы.
– Да блядь! – крикнула я.
Первые слова после долгого молчания ощущались необычно. Я облизнулась и во рту появился привкус дождя.
Это отвлекло меня всего на секунду. Потом я, не думая, что делаю – впрочем, как и всегда – пнула машину, которая… Начала останавливаться.
Уж не знаю, когда водитель решил затормозить: до того, как я стукнула машину, что ничего не значило, или после, что значило совершенно другое – мне кранты.
Ослепленная злостью и немного водой из лужи, я пока лишь слышала, какая машина дорогая. Есть у меня такой бесполезный талант: я могу по одной лишь сирене понять – дорогая машина или обыкновенная.
Потом я увидела «Порше». Теперь дождевые капли на моем лице можно было спутать со слезами. Вот еще одно мое бесполезное свойство: я могу заплакать от умиления, если вижу какую-то очень дорогую вещь. Всегда так – когда смотрю на что-то, что не смогу позволить себе никогда в жизни, чувствую, как трясутся коленки, и как быстро стучит сердце.
Он был прекрасен. Идеален. Ни дать, ни взять – самое красивое, что я видела в жизни.
Сперва я думала так о «Порше», а потом, когда опустилось тонированное окно – о его водителе.
– Чокнулась? – спросил он.
Не зло, а с чем-то вроде восхищения.
Я забыла ответить. Смотрела на него, потом удивляясь, что потратила на это больше времени, чем на созерцание «Порше».
Его волосы были светлыми. Они либо сильно намокли, либо измазались гелем. Пробор посередине, легкие волны влево и вправо к ушам. Выглядело элегантно. Слишком элегантно, как для среды.
Он тоже меня изучал. Уж не знаю, что смог рассмотреть – я почти сливалась с темнотой ночи. Черные волосы, черная одежда, черные татуировки, которые расползались по рукам и бедрам.
– Не надо так выглядывать, – вдруг сказала я. – А то дождь испортит причесочку.
Парень откинулся на спинку сидения с тем же выражением удивления и восторга. Он перестал сжимать руль и провел рукой по волосам. На запястье блеснули «Хубло», и я засмотрелась на их золотую каемку, поэтому не заметила, как на лицо парня проскользнуло беспокойство. Но когда я снова посмотрела ему в глаза, он улыбнулся.
– Ничего страшного, – сказал он, кажется, искренне.
Потом я поняла, что стало как-то тихо. Это сирена успокоилась. Интересно, как заставить сигнализацию «Порше» замолчать? Погладить по бамперу стодолларовой купюрой? Я бы точно успокоилась, если бы так сделали с моим бампером.
– Ты кто такая?
– Не твое дело, – сказала я.
Потом поругала себя за грубость – такого тона не заслуживает обладатель «Порше».
Его брови взлетели к аккуратной волне волос.
– Я тебя раньше не встречал, – сказал парень.
Не удивительно. Я здесь никогда не была. Это место не для меня, хотя, бля, я бы все отдала, лишь бы статью частью такого совершенства. Впрочем, у меня ничего не было. В этом и загвоздка.
Я вглядывалась в его глаза, голубые и влажные, отчего мне сперва показалось, что их застелили слезы или дождевые капли.
Потом я отмерла, уяснив, что значат его слова. Раз он уверен, что не видел меня здесь раньше, значит, сам бывает здесь часто. Значит…
– Ты можешь вывести меня на крышу? – спросила я.
Прозвучало беспардонно? А что мне было терять? Я, в целом, не из пугливых – по-настоящему меня страшат лишь две вещи. А сейчас, за полчаса до конца – или сколько осталось – я совсем осмелела.
– Могу, – кивнул парень, и добавил не без удовольствия: – Я здесь все могу.
Прозвучало самоуверенно и мне захотелось расхохотаться ему в лицо. Но глупо было так делать, если он пообещал мне помочь.
Я стояла, он сидел. Что в нас было общего – мы молчали.
Или ничего он мне не пообещал?
– Так выведешь? – спросила я.
Он начал меня бесить. От его взгляда становилось жарко, и мне совсем не нравилось это чувство. Я вдруг поняла, что хочу его поцеловать или хотя бы коснуться. Но становилось мерзко от мысли, что и он это сделает или хотя бы захочет.
– Зачем?
Он улыбнулся так, что я поняла: он знает.
– Полюбоваться ночным Крамольском, – сказала я, не скрывая сарказм.
– Ночью Крамольск красив лишь в игровом зале, – сказал он с такой серьезностью, что и мне перестало быть смешно.
Ну, все ясно. Он – один из залетных богатеев, которые, как мошки на лампу, слетаются в казино потратить денежки.
Сердце екнуло. Я бы хотела хоть раз в жизни испытать это чувство, когда тратишь за раз много денег. Какого это? Оно радует? Возбуждает? Может, заставляет плакать от счастья?
Я по-новому посмотрела на парня. Сразу было ясно, что он не местный. Настолько прекрасных людей – не только красивых, но и богатых – в Крамольске просто нет. Это город таких, как я. А я хоть и считала себя красивой, но прекрасно сознавала, что это моя единственная положительная черта.
Поэтому, когда он сказал:
– Садись, – я села.
Обошла машину, открыла дверь и взобралась на сидение рядом с ним. Наверное, будь эта машина попроще, я бы показала ему, что у меня находится между указательным и безымянным пальцем, а потом сама потащилась искать выход на крышу. Но тут вдруг поняла, что, наверное, еще не все потеряно, и крыша может повременить. В любом случае, могу вернуться сюда завтра, или послезавтра, или… Да в любой день. Я же теперь безработная – могу хоть каждый день сюда таскаться.
В салоне пахло приятно. Всем сразу: кожей обивки, еловой пахучкой для машин, и чем-то другим, сложным, что я сразу не смогла разобрать.
Потом поняла – так пахнет воздух перед дождем. Негустой, но обволакивающий, этот запах кажется приятным, если сидишь под крышей, но напрягает и отталкивает, если дождь уже накрапывает, а до дома еще далеко.
Это был его запах. Я никогда не встречала людей, которые пахли природными явлениями. Ну что ж, очевидно, этот парень уникальный. Я рассматривала его пристально, неосознанно силясь обнаружить капли на его коже, заметить, что его одежда влажная. Но нет. Дождь был снаружи – а парень в салоне сухой, хоть и пах дождем.
Мы куда-то покатили. Я не спрашивала куда, потому что было плевать. Мне нравился «Эмпирей», но рядом с ним я чувствовала себя такой ничтожной. Поэтому отдалиться от него оказалось приятно.
– Так ты хотела умереть?
Из-за того, как просто он это сказал, я сперва не сообразила, в чем суть вопроса. А потом почувствовала, как кровь приливает к щекам. Это очень редкое явление – мое смущение. Знал бы этот парень, достал бы фотоаппарат, чтобы запечатлеть его.
– Да, – ответила я так же просто, как он спросил.
Теперь пришла его очередь пугаться. Надеюсь, и смущаться. Как бы там ни было, он быстро справился с эмоциями, и сказал:
– Почему?
Я могла бесконечно долго расписывать ему свою жалкую жизнь. Но знала: он не поймет. Людям с «Порше» тяжело понять пешеходов.
– Меня уволили.
Парень хохотнул. Я глянула на него гневно, и он смутился, махнул рукой, и пробормотал извинения.
Я сложила руки на груди, и уставилась в окно. Наверное, все же не стоило садиться к нему… Хотя что бы я тогда делала? Он спас меня. Он хоть сам осознает это? Впрочем, это явно не самый разумный его поступок.
– Не стоит умирать, – вдруг сказал он. – Просто… Ты же…
Я закусила губу. Ищет причины мне пожить. Ну, удачи.
– Ты же еще совсем молодая, – наконец-то нашелся парень. Я не впечатлилась, и он продолжил: – Знаешь… в мире полно всего прекрасного…
Вскинув голову, я уставилась на парня. Тот глядел на меня, игнорируя дорогу достаточно долго, чтобы я успела испугаться.
– Да? – сказала я, просто чтобы отвлечь его от любования моим лицом. – Например?
Он думал долго. Только когда остановились на красном светофоре, из-за которого подсвечивались алым наши лица и лужи на пустой дороге, он сказал:
– Одна банальщина в голову лезет.
– Ну же, говори. Вдруг сработает.
Парень кивнул. Снова провел рукой по волосам и затараторил:
– Ночная поездка без цели на машине с откинутым верхом, сигара натощак, сорвать джекпот…
– Ничего себе у тебя банальщина! – перебила я.
Парень улыбнулся, показывая идеальные белые зубы. Он улыбался искренне. Наверное, не собирался производить впечатление. Но это у него получилось без усилий.
– Так это правда твоя рутина? – сказала я. – Откидной верх, сигары и бесконечное количество попыток сорвать куш?
Парень улыбнулся еще шире. Теперь смущенно.
– Не совсем…
– Обалдеть!
Я перебила, чтобы не слышать, что он собирается сказать – не хотела расстраиваться еще больше. Затем я хохотнула, просто чтобы не разрыдаться.
Потом мы снова молчали. Не удивительно. Что может быть общего у таких, как мы?
Я думала, что зря села в машину, что надо было взобраться на крышу, надо было посильнее нахамить начальнику, раз уж он все равно меня уволил, и надо было оставить записку, чтобы бабка знала – я больше не причиню ей неудобств. Но тут «Порше» тряхнуло и мысли высыпались из головы оставляя блаженную пустоту.
– Извини, – сказал парень.
На какой-то миг я забыла, что он здесь. Посмотрела на него с удивлением. Он извинился за ямку на дороге? От этой мысли я по-глупому заулыбалась. Парень как раз перехватил мой взгляд.
– Где ты живешь?
Я качнула головой.
– Нет, скажи, – продолжал он, теперь касаясь руля лишь одной рукой, а второй облокачиваясь на подлокотник так, что теперь его ладонь была подозрительно близко к моему бедру. – Просто я не прощу себе, если не увижу, как ты заходишь домой. Вдруг ты решишь снова откуда-нибудь прыгнуть?
Я глянула на него строго, но, в общем-то, осуждения он не заслуживал. Сегодня ночью меньше всего мне хотелось возвращаться домой. Я всегда была не рада там оказаться. Но сегодня… Сегодня все было еще сложнее.
– Нет, – сказала я твердо.
– Тогда придется ехать ко мне.
Он пару секунд пялился на меня, а потом, не встретив возражений, резко развернулся на пустой дороге по двойной сплошной.
Я схватилась за подлокотники, на секунду испугавшись… да, правда испугавшись за свою жизнь. Но тут «Порше» покатил ровно, и я откинулась на спинку, чувствуя, как бешено колотится сердце. С полминуты я не могла ничего сказать.
Если я так перепугалась, что расстанусь с жизнью, может, мне и правда рановато это делать?
– Извини, – спросил он, а потом глянул на меня, и добавил: – Что с тобой?
– Испугалась, – честно ответила я.
– Не умереть ведь испугалась?
Парень засмеялся. Просто чтобы он не думал, что оказался прав, я воскликнула:
– Нет, бля, за машину.
Он тут же умолк, и я этому обрадовалась. Но потом поняла, что тишина напрягает меня больше его звонкого смеха, и сказала:
– Больно хорошая. Было бы жаль ее… поцарапать.
– Да ладно, – сказал парень. – Главное, чтобы все живы остались.
Я повела плечом, мол, не согласна. По большей части из вредности. Но краешком сознания понимала: мне и правда лучше покалечиться, чем разбить машину. Потому что переломы срастить дешевле, чем починить такое авто.
Видно было, что парень хочет поспорить. Но потом его осенило:
– Забыл, с кем имею дело, – сказал он, и ухмыльнулся. – С человеком, который едва не лишил…
– Да заткнись ты, – сказала я без злобы.
Он заткнулся. Впрочем, ненадолго, чему я была только рада.
– Что же у тебя за машина, раз ты ценишь их выше жизни?
Я глянула на него, как на дурака. Им он и был. Разве по грязи на моих кедах не понятно, что я всегда пассажир, и никогда – водитель?
Он не понимал. Поглядывал на меня, то и дело отвлекаясь от дороги. Взгляд у него был заинтересованный, изучающий. А когда я договорила – удивленный.
– У меня и водительского удостоверения нет.
– А ты бы хотела водить машину?
– О! – воскликнула я, потом поругав себя за излишнюю эмоциональность. – Больше жизни!
Парень зашелся смехом и я, боже мой, тоже хохотнула, осознав, какую глупость сморозила.
Наверное, я становилась милой, пока смеялась. Иначе не понятно, почему его взгляд сделался таким, словно он на что-то прекрасное смотрел. А потом сказал:
– Не боишься, что я увезу тебя в лес и изнасилую?
– Меня невозможно изнасиловать.
Он несколько секунд соображал, а потом рассмеялся. Я тоже улыбнулась, но лишь уголочком рта. Потом подумала, что, может, если тебя спасают, то стоит спастись. Не каждый день со мной пытаются такое проделать.
Глава 2
Я вызываю боль, исчезаю эффектно
Чтобы ты любила меня больше, чем лето
Боль – МУККА
Мы так и не представились друг другу. Решили, что это ни к чему.
Он мне нравился, поэтому не стоило все усложнять. Он милый такой, ласковый. Прежде, чем сам кончил, заставил меня это сделать дважды. Правда, что очень мило с его стороны.
И отключился почти сразу. Не пришлось развлекать его этими жуткими разговорами в постели, после того как оба из вас уже получили то, что хотели. Впрочем, я тоже не долго ворочалась. День выдался нервным.
Серая промозглость добралась и до утра. Морось перешла в полноценный дождь. Стояла та самая пора – середина июня – когда первая жара сменилась круглосуточной моросью и пронизывающим до косточек холодным ветром. Хорошо, что я тут, в теплой постели, а не на сыром бетоне, распластанная и…
Не знаю, что вчера на меня нашло. Я не слабачка. Нет. Просто… Когда наваливается одно на другое, даже силачи не выдерживают. Что уж говорить про меня, хрупкую, как старческая кость.
На самом деле я не хотела умирать. Просто, когда наступает ночь, еще и такая промозглая, как вчера, мысли разные в голову лезут. Я все еще уверена, что без меня мир был бы лучше. Но, прости, мир, уж как есть.
Только пробуя подняться, я поняла, что так просто этого не сделать. Вот в чем проблема спать в уютной и мягкой постели – вряд ли ты будешь здесь одна.
Он прижимался грудью к моей спине. Вот почему так тепло. Еще и его дыхание щекотало шею. Он обнимал меня одной рукой, ладонь которой опустилась на мою левую грудь.
Я подергалась. Его дыхание, спокойное, размеренное, не сбилось. Тогда я попробовала осторожно снять с себя его руку. Аккуратно, стараясь не царапнуть его, и не дернуться, я переместила руку на матрас. Прислушалась. Его дыхание было все таким же – глубоким и медленным. Богатырский сон.
Усмехнувшись, я подумала, что и у него вчера был день не из простых, раз он так крепко спит. Я пока не видела, который час, но понимала, что довольно поздно. Хмурое небо подсказок не давало. Таким оно в пасмурный день может быть и ранним утром, и в полдень, и после обеда.
Следующей непростой задачей оказалось найти свои трусики. Я рыскала по комнате минут пять. Раз зацепилась мизинцем за уголок кровати, пару раз оступилась из-за раскиданных на полу вещей. Все эти разы я сопроводила сдавленной руганью. А богатырь спал. И не сказать, что как убитый – я слышала его дыхание, в каком бы углу комнаты не очутилась.
Впрочем, комната была небольшой. Окна в пол и зеркальные двери в гардеробную пытались обмануть меня, но я понимала, что потеряться трусам было совершенно негде. Тем не менее куда-то они запропастились. Ну ладно. Если у него есть подружка – будет ей от меня подарочек.
Похватав другие вещи, я натянула их, и пошла к выходу. Положив ладонь на ручку двери, я обернулась на него. Надо бы глянуть на него в последний раз. Как бы я ни хотела еще его увидеть, вряд ли это случится. Мы разные. Такие разные, что вообще не должны были пересечься…
И тем не менее.
Геля на его волосах совсем не осталось. Так мне даже больше нравилось. Пряди растрепались по подушке, и на фоне темно-серого постельного белья казались светлее, чем на самом деле.
Зато глаза я вчера его рассмотрела. Вдоволь. Ярко-голубые, как озера в горах – холодные и яркие, но узкие, словно прорисованные одной резкой линией. Острые скулы создавали такое же впечатление. Это выглядело так гармонично, что его лицо завораживало. Он был красивым. Богатым и красивым. Стоило остаться. Но ничего у нас не выйдет. Я знала о нем так мало… даже имя не спросила! Но уже четко понимала: мы слишком разные.
Бросив последний взгляд на его выглядывающую из-под нижнего края одеяла ступню, я наконец нажала на ручку и скрылась за дверью.
Наверное, резковато. На миг я испугалась, что разбудила его. Но прижавшись ухом к двери, не услышала, чтобы он поднимался, потягивался… делал хоть что-то, что делают люди, проснувшись.
Хотя, может, я ошибаюсь. И никакой он не богач. Квартира в центре досталась от бабки, на ремонт долго копил, одежды хорошей один комплект… Что еще? Точно, «Порше». Ну… угнал? Не знаю. Не казалось мне, что он владеет состоянием. Не может такой милый, хороший человек быть богатым.
К тому же богачи не обращают внимание на таких, как я. Ни капли самокритики или желания, чтобы меня пожалели. Я просто объективна – в нашем городе есть рыбка помясистее. И дело не только во внешних данных. Впрочем, и в них тоже.
Я считала себя красивой. Но моя красота так не вязалась с красотой общепринятой, что я на людях никогда себя такой не называла. Я вообще старалась не называться. Со стороны виднее какая я: красивая, страшная, глупая, умная, плохая или хорошая. Он сказал вчера, что я глупая. Я так не считала. Умной я себя тоже не считала. Но глупой… Нет, не может в одном теле умещаться глупость и хитрость.
Минуя кухню-гостиную, я разглядывала остатки нашего вчерашнего кутежа. В раковине несколько тарелок c размокшими остатками багета, на диване – уродливое светло-коричневое пятно от пролитого вина, на кофейном столике по убыванию стояли пары фужеров: от высоких бокалов для вина до стограммовых рюмок. Наверное, на полу лежал пепел, и пятна вина тоже еще точно где-то были. Но я не вглядывалась – нужно было уматывать, пока он не проснулся.
У входной двери я провозилась с замком. Не удивительно, что он тут такой мудреный – в квартире было что охранять.
За мгновение до того, как дверь скрипнула, отворяясь, мой взгляд упал на продолговатую тумбочку справа от входа. Она стояла под зеркалом, и служила для бытовой мелочевки, которая нужна перед уходом. Ключи, солнцезащитный очки… Часы.
Обернувшись на спальню и прислушавшись, я снова не заметила ничего подозрительного. Тогда я схватила часы и поднесла их к лицу, чтобы хорошенько рассмотреть. Я крутила их и вертела, отгоняя от себя мысли, что это «Хубло». Но если мои познания в брендах не истерлись от постоянных мыслей о том, где взять денег, то это они самые. Может, не из последней коллекции, не самые навороченные и оттого не самые дорогие. Но они все еще стоили столько, сколько можно было получить, если продать все мои органы, а сумму умножить на два… Впрочем, в математике черного рынка я не разбиралась. В чем я разбиралась, так это в ломбардах. В Крамольске их полно. Нужно же где-то разорившимся игрокам в покер брать деньги на билет домой.
Я думала недолго. Подняла голову, увидела себя в зеркале. Челка-шторка засалилась и прилипла к лицу. Я скривилась и попыталась заправить ее за уши. Пряди тут же выпали, но я уже на них не смотрела. Часы приковывали взгляд. А потом они скрылись в кармане моих потертых джинсовых шортов, и я вышла из квартиры, неслышно закрыв за собой дверь.
Очутившись на крыльце дома, я поняла, что дождь идет до сих пор. Я подумала, что стоило еще и зонтик украсть. После часов он бы не пекся о пропаже такой мелочи. А мне бы зонтик сейчас здорово подсобил. Но возвращаться я не хотела. Собралась с силами и побежала к остановке. Дома меня не ждали. Оставался пойти лишь к одному человеку, который был рад видеть меня в любое время дня и ночи.
Жаль, что добираться до нее было, как до луны. Анюся жила на окраине города. Я сто тысяч раз предлагала ей найти нормальную роботу и пополам со мной снимать квартиру поближе к цивилизации. Но Анюся ни за что не соглашалась бросать свой вонючий приют. Вонючий это буквально. Сама она не успевала убирать за всеми животными. Кто-нибудь из них постоянно болел: лапы гноились, завтраки изрыгались, клещи впивались. Как можно жить в таком месте – я не понимала.
Только ради Анюси я все это терпела. Даже дальняя дорога меня не напрягала. Сегодня пришлось ехать на четырех электричках. По сути – ехать было одной, лишь один номер маршрута вез в эту пустошь. Но я ехала зайцем, поэтому сходила с электрички, когда в вагон заходил кондуктор. Так что мне потребовалось четыре электрички. В два раза дольше, но зато бесплатно! А на обратную дорогу у Анюси денег попрошу. Скажу, что в следующий раз куплю корм собакам. Килограмм. Или даже два. Правда, я и в прошлый раз это обещала. Но кто же знал, что к следующему разу, то есть к сегодня, меня уволят?
От конечной остановки до дома Анюси пешком еще минут пятнадцать. Идти по обочине разбитой дороги было даже приятно. Дождик наконец-то кончился. Солнце еще не показалось, но стало теплее. Лето все-таки. Летом тепло всегда, когда не жарко. И хотя я продрогла за то время, что бежала от дома до остановки, сейчас мне было почти хорошо.
Питомник Анюси встретил меня лаем. Как и всегда. Я уже почти не боялась его. Страшно было лишь за то, как я буду оттирать кеды от грязи. Прогулка по проселочной дороге, размякшей за часы непрерывного дождя, плохо повлияла на мою одежду. Она и так выглядела и, кажется, пахла не очень хорошо после ночевки вне дома. А сейчас, наверное, превратилась в тряпки, на подобии которых Анюся выстилала собакам будки.
Самый большой и страшный пес питомника был не на привязи. Абсурдно, но Анюся никогда никого не привязывала. Ей хорошо – на нее животные не кидаются. Мне же с моей аурой здесь приходилось не сладко.
– Дуралей, уйди от меня! – крикнула я.
Но жуткая псина перепрыгнула через заборчик и с лаем понеслась ко мне. Я бы со страху сознание потеряла, если бы не знала, что этот дуралей – добряк. Выглядит жутко. Но на самом деле добрый. Породу я так и не запомнила, а ведь Анюся мне ее тысячу раз называла. Дуралей среди питомцев Анюси был самым породистым. И звали его Денди, а не Дуралей. Просто у меня язык не поворачивался называть его так элегантно. Длинная шерсть этой собаки была повсюду. Как и слюни. Мордой и окрасом он напоминал сенбернара, длинными лапами – немецкого дога, и еще у него был хвост-бублик. В родословной Денди было не меньше пяти парод. И да, с этим набором он все еще был самым породистым.
Он подбежал ко мне, размахивая хвостом, насколько бублик это позволял. Если бы земля и так не была мокрой, то эта машина по производству слюны смочила бы ее. Денди тявкнул радостно, словно и правда был рад меня видеть. А затем он подлез мне под руку. Я фыркнула и отдернула ладонь. Гладить собак мне не нравилось. Мне вообще никого гладить не нравилось. Кроме стальных мужских кубиков пресса, разумеется.
Одно в Денди радовало – если он рядом, то и Анюся поблизости. Они почти не расставались. Денди вроде даже спал в комнате Анюси. Он – единственный, кому из животных приюта позволялась эта роскошь.
Глядя на Денди, чтобы он снова не застал меня врасплох, я занесла руку над дверью. Хотела в очередной раз постучаться, но дверь распахнулась.
Увидев меня, Анюся уж как-то слишком сильно обрадовалась.
– Привет! – воскликнула она. – Я думала не ждать тебя на этой неделе!
Анюся бросилась меня обнимать, поэтому я толком не успела ее рассмотреть. Хотя разве я и так не знала каждую ее черточку? Мы знакомы с первого класса – вместе учились в отстойной школе для отстойных детей. Вообще, она называлась среднеобразовательная школа №1. Но по сути была далеко не на первом месте. Меня и Анюсю записали туда по месту проживания. С годами наши одноклассники становились нашими бывшими одноклассниками – переводились в другие школы. Их родители больше пеклись об их образовании и, как следствие, будущем. А мы с Анюсей, невезучие по части выбора семьи, в которой рождаться, проучились вместе до одиннадцатого класса. Анюся поступила на ветеринара. Я – на работу в конторку, названия которой сейчас не вспомню. Анюся проучилась много лет, я проработала меньше года. Так уж получается, я ни на одной работе не держусь слишком долго. Кажется, в Крамольске скоро не останется контор, где бы я не работала. Хотелось бы мне думать, будто это значит, что работать – не мое. Но что точно мое – это тратить деньги. А без работы они не появляются.
– Я и не собиралась заезжать, – сказала я честно. – Просто у меня проблемы.
С Анюсей я всегда была честной. Была в ней эта сверхспособность – Анюся знала, врешь ты ей или нет. Она не гневалась на ложь, и не стыдила за нее. Но так расстраивалась, обнаружив вранье, что у меня сердце сжималось. Я не помню, когда последний раз лгала Анюсе. Ведь познакомились мы маленькими детьми, не знающими, что такое враки. А желание не разочаровать Анюсю возникает при первом же разговоре с ней. Кажется, Анюся была буквально единственным человеком, которого я не хотела разочаровывать. Правда, мне это не то чтобы удавалось.
– Что случилось? – сказала Анюся, пропуская меня в дом.
Ее голос стал обеспокоенным. Даже от такого ее тона на душе становилось легче. Анюся лечила одним своим присутствием. Понятно теперь, почему смертность в приюте такая низкая.
Я не стала сразу все вываливать. Поджала губы, мол, дай вдохнуть.
– Только идем, пожалуйста, в операционную. Я котят прокапываю… О! Ты же не знаешь! Фифа родила недавно…
Я хмыкнула. Можно было догадаться. Во-первых, Фифа постоянно рожает. Во-вторых, когда я видела ее в последний раз, она была беременной.
Возражать я, конечно, не стала, и пошла за Анюсей вглубь дома. Ее светлые волосы, пористые и слегка вьющиеся, словно бы плыли за ней по воздуху, как шлейф за феей. Анюся раз обернулась, чтобы проверить, иду ли я за ней. И от этого ее волосы взвились, и плавно опустились на плечо. Я была не высокой, а Анюся и меня ниже. Полторашка. Максимум метр пятьдесят пять.
Отворив дверь, почти такую же мощную, как входная, Анюся пропустила меня вперед.
Операционная выглядела убого, и все равно была лучшей комнатой этого одноэтажного бревенчатого домика. На продолговатом металлическом стеллаже, как на троне, восседала Фифа. Она вылизывала одного котенка, пока остальные искали грудь. Котята не были слепыми, но все еще выглядели достаточно юными, чтобы я спросила:
– А не рановато их вакцинировать?
Анюся закончила мыть руки в умывальнике, которые находился тут же, в «операционной», и, когда стих шум воды, ответила:
– Это не вакцина. А просто средство от клещей. Рановато, конечно. Но у нас тут условия дикие. Один клещ и котеночек умер.
С последними словами Анюся взяла котенка и подняла почти к лицу. Она сюсюкала с ним, а я поджимала нос от отвращения. Как можно с животными так? Они же мерзкие и противные. Ходят по земле босиком, грязнеют. Еще и этим языком, которым котенок лизнул Анюсе палец, между ног моют.
Я села на табуретку, пошатнулась вместе с ней, и поднялась. Не хватало еще упасть. У меня и так после вчерашней ночи вертолеты. Не знаю даже отчего конкретно. Из-за эмоций, в основном негативных, которых за вчера было многовато даже для меня. Или от того, что мы вино и водку мешали.