000
ОтложитьЧитал
Лошаденка Фролкина встала. Фыркает только, хвостом машет.
Не пужается притом – хотя хозяин ее, дрожа, потея-мокрея, на телегу с ногами залазит… Страшно, страшно Фролке. Не кричит, не свистит, не рычит со зверья да птиц никто – оттого страшней! У каждого ум за разум зашел бы!
Но смотрит-смотрит и чует отчего-то Фролка, что не съедят его.
Смотрит, куда в лес-то бегут и летят они. А за лесом тем заря золотая, видит наш Фрол, занимается, яркая – глаз не оторвать! Да час для нее неурочный!.. Пожар неужто? Так бежали б от него, не туда!
И ощущение, мол, то ли буря, то ли гроза последняя грядет в этом годе, но деревья стоят спокойно, без ветра.
Любопытно Фролке. Спускается он потихонечку с телеги, мол, разведать бы, поглядеть. Спускается, еле мышей с белками на дороге не подавил.
Спустился и пошел в лес к заре золотой за всеми Фролка.
* * *
В лесу, лесу, лесочке-то!.. От зверья не протолкнуться! Средь сосенок, березок, осинок тут тебе и волки, и зайцы, и лисы, и куницы, все с детенками! Бегут, лапами мягкими перебирают. Рядом же лоси сохатые с лосихами шагают, по кустам шелестят, валежником щелкают.
И кроткие все. Осмелел Фролка, идет себе с ними, пихается, толкается, если мешают ему, но не шипит никто, не рычит, не фыркает. Нет дела им сейчас до человека.
Птицы над Фролкой пролетают сперва наши, здешние – воробьи там, синицы, совы, вороны, аисты да прочи – а за ними-то, дивится Фролка, батюшки-светы!.. Птахи райские, разные! Синие, красные, зеленые, желтые, пера-убору невобразимого! Большие, малые, середние!
А ручьи полнятся рыбою – и откуда она взялась, как доплыла! Не водилось тут никогда их племени!.. И плывут, плывут рыбы-то, виданные-невиданные, чешуей и плавниками как жар горят. Торопятся, в воде друг дружку перепрыгивают.
Светлеть в лесу будто стало.
Мечтается Фролке, что то клады разбойничьи раскрылись.
«Золото? – думает. – Камни драгоценные?»
Жалеет уже, что мешков или кулей порожних с собой не взял.
Деревья и впрямь как золотые или серебряные стали, солнышком светят. И тепло вокруг. Мох, трава под ногами коврами пышными, узорчатыми стелятся, цветы и вешние, и летние распускаются, ягоды рдеют. Грибочки даже молоденьки показались.
Идет Фролка, озирается. Красота эта даже его проняла, толстокожа.
И вдруг, гляди-ка – поляна широка, круглая прямо перед ним, ровно чаша, хоровод крути какой хочешь!.. Птиц, гада, зверья на поляне – не счесть! В лесу с Фролкой лишь малая часть от них была, как только уместились все!
Костерок горит еще на поляне. Звери вокруг собрались, не шевелятся. Кто лег, кто стоит, огня не боятся.
А у костерка давешний старичок сидит. Суму и посошок ореховый отложил, шапку-зипун снял, в рубахе одной остался. Голова без шапки большая, борода маленькая, а рубаха-то белее месяца – от огня или сама по себе – сияет.
Сидит, значит, старичок на бревнышке и – ох ты ж! – со зверем окружающим говорит. Просто-запросто!
Говорит вроде как человек, словами-словесами, но по-каковски – не разобрать! Должно, по их, по тайному, по звериному… А звери, звери-то все слушают, внимают старику.
Беседы он с ними ведет, сказки ль сказывает, были с небылицами, наставленья передает, поученья – непонятно, им одним, этим, ведомо!..
Фролка, выйдя из дерев злато-серебряных, от удивления так и встал как столб верстовый вкопанный.
Долго ли, коротко стоял-слушал он разговоры старика со зверем – он и сегодня не знает…
А только старичок его, Фролку-то, будто сразу, аж издали сприметил:
– Здравствуй, здравствуй, – говорит, – мил-человек… Садись, раз пришел! – И на бревно пустое, свободное у костра показывает.
Не успел опомниться Фролка, как – фьють! – сидит на бревнышке указанном. Спрашивает его тут же старичок: