На задворках империи

© Носатов В.И., 2023

© ООО «Издательство «Вече», 2023

 
О, Запад есть Запад, Восток есть Восток,
И с мест они не сойдут,
Пока не предстанут Небо с Землей
на Страшный господень суд.
 

Редьярд Джозеф Киплинг

Предисловие

Эта книга во многом расширит исторический кругозор российского читателя, позволив ему в полной мере понять и прочувствовать весь трагизм событий, происходивших при освоении восточных окраин Российской империи, чему яростно препятствовала Великобритания, и познакомит с авантюристическим британским сценарием покорения Памира, известном в зарубежной литературе под названием «Большая игра». Суть этой глобальной операции сводилась к тому, что во второй половине XIX столетия на прилегающих к «Крыше мира» территориях британская разведка вела отнюдь не джентльменскую игру, главной целью которой являлось тщательное изучение большей части восточных земель Российской империи для последующего их отторжения в пользу своих союзников, которых англичане приобретали среди горских правителей путем подкупа или угроз. В этот период на Памире и в Припамирье в самой драматической форме разыгралось соперничество двух величайших империй – Российской и Британской. Этот мало изученный регион оказался местом, в котором сфокусировались все противоречия держав, где разыгрались большие и маленькие трагедии «Большой игры», главными действующими лицами которой были российские и британские разведчики.

В конце XIX и в начале XX века именно генерал-квартирмейстерская часть Главного управления Генерального штаба российской императорской армии, занимаясь не только агентурной разведкой, но и ликвидацией «белых пятен» на карте Российской империи, с честью противостояла британской «Сикрет интеллидженс сервис», задействованной в «Большой игре».

Многочисленные экспедиционные отряды, возглавляемые Генерального штаба офицерами, вели не только борьбу с британскими посягательствами на границы Российской империи, но и защищали иноверцев – подданных Ак-паши (Белого царя), устанавливали пограничные знаки, возводили пограничные крепости в самых отдаленных и высокогорных уголках Памира, а также вели геодезические и географические исследования, внося свой достойный вклад в российскую науку. Многие из них были награждены за свои исследования золотыми и серебряными медалями Императорского Русского географического общества.

Все знают о выдающихся заслугах ученых-географов Николая Михайловича Пржевальского, Андрея Евгеньевича Снесарева, Михаила Ивановича Венюкова, Владимира Клавдиевича Арсеньева, Михаила Дмитриевича Скобелева, Михаила Ефремовича Ионова, Лавра Георгиевича Корнилова и многих других исследователях и первооткрывателях, но мало кто знает, что все они прежде всего были офицерами Генерального штаба российской императорской армии и выполняли секретные предписания высшего командования. В тайные задачи военных экспедиционных отрядов, которые они возглавляли, входило не только подробное изучение окраин Российской империи с геополитическими и военными целями, но и вооруженное противодействие любым территориальным посягательствам. Параллельно с русскими Памир и Припамирье глубоко и настойчиво изучали и британские «ученые» от «Сикрет интеллидженс сервис», которые, чтобы закамуфлировать истинную цель своего пребывания на «Крыше мира», всячески распространяли слухи о том, что Россия якобы хочет захватить богатейшую Британскую колонию – Индию, и необходимо любыми средствами создать буферную зону на пути русских войск. Здесь было приемлемо все: и шантаж, и шпионаж, и подкуп. Подкупом, а зачастую и силой оружия, британские эмиссары стремились заставить многочисленных памирских князьков, тяготеющих к «Белому царю», перейти в британский лагерь, сделать их своими союзниками и тем самым утвердиться на Востоке. Соприкасаясь с русскими экспедициями на Памире, британские джентльмены от разведки не брезговали ничем, лишь бы претворить замысел «Большой игры» в жизнь.

Не отставали от своей главной соперницы Великобритании в освоении Востока и Срединные империи – Германия и Австро-Венгрия, которые не только наращивали в этих регионах свои вооруженные силы, но и разведку, к началу Первой мировой войны опутавшую своими шпионскими сетями не только Восток, но и всю Европу. В России немецкая агентура смогла проникнуть не только в сферу военного ведомства и на оборонные предприятия, но и в ближайшее окружение императора. Зная об этом из донесений своей заграничной резидентуры, главное управление Генерального штаба российской императорской армии спешно формировало свои контрразведывательные структуры, способные противостоять недружественным разведкам, поручая это важное для обеспечения безопасности страны дело самым надежным и бесстрашным офицерам армии и жандармского корпуса.

В тайной войне, которая началась задолго до первых сражений Первой мировой войны, к отчаянию Большого Генерального штаба германской армии, российские контрразведчики смогли выявить и ликвидировать сотни шпионов и диверсантов, довели до суда множество самых необычных шпионских дел, оставив тем самым германскую армию на Востоке почти без «глаз и ушей»…

Глава I
Санкт-Петербург. 1894 г

– Вы подлец! Я вызываю вас на дуэль, – звонким голосом произнес не на шутку разгневанный штабс-капитан Своевский и, сняв с руки перчатку, швырнул ее в лицо жандармского корнета.

Все случилось так неожиданно, что подпоручик Баташов даже не успел вмешаться в внезапно вспыхнувшую ссору, причиной которой стала злобная реплика проходившего мимо них жандарма:

– Я же просил вас, господин штабс-капитан, не становиться больше на моем пути, не ворошить прошлого!

– Вы мне угрожаете? – грозно взглянул на жандарма щуплый, среднего роста штабс-капитан.

– О нет! – явно волнуясь, ответил высокорослый корнет, угрожающе поведя своим богатырскими плечами. – Но я вас предупреждаю, что если вы еще раз позволите беспричинно бесчестить меня перед моим начальником, то я могу воспользоваться своими нынешними полномочиями и заставлю вас пожалеть о ваших неразумных действиях.

Эти последние, довольно обидные слова и взорвали внешне спокойного штабс-капитана Своевского, немедленно потребовавшего сатисфакции.

Мясоедов явно не ожидал со стороны штабс-капитана вызова и был заметно этим ошарашен. Крупное лицо его поочередно то бледнело, то краснело, словно от непреодолимого страха, вызывая у Баташова естественную неприязнь. Это и понятно, ведь все связанное с жандармами вызывало в светском обществе, и особенно у военных, если и не презрение, то уж точно стойкую антипатию.

– Но я нахожусь на службе… – пытался увильнуть от прямого ответа корнет, взяв себя в руки.

– Если вам моего устного вызова мало, я готов подтвердить его физически и при посторонних лицах, – безапелляционно промолвил штабс-капитан, победоносно, снизу вверх, глядя на своего противника.

– Мне достаточно вашего слова, – с чуть скрываемой дрожью в голосе ответил Мясоедов. – По дуэльному кодексу, мне предоставляется право выбора оружия…

– Что-что, а это ваше законное право, – согласился Своевский. – Только прошу не затягивать дуэль, мне необходимо второго дня убыть в Варшаву.

– Стреляемся завтра в 7.00 на Черной речке на дистанции 25 шагов, произвольно, – уняв дрожь в голосе, выпалил корнет, словно завзятый бретер, и вызывающе взглянул на поручика.

– Как скажете, – равнодушно откликнулся Своевский.

– Честь имею, – глухо промолвил Мясоедов и, насвистывая модный романс, направился своей дорогой.

– Честь имею! – сказал ему вслед штабс-капитан. – Вот и выпала мне возможность расквитаться за други своя с этим жандармским выскочкой, – добавил он, обращаясь к Баташову, недоуменно наблюдавшему за этой неожиданной стычкой.

– Вы не смогли бы быть моим секундантом? – неожиданно спросил Своевский. – Кроме вас у меня близких знакомых в Петербурге нет.

– Буду считать за честь, – не раздумывая ответил подпоручик Баташов, – но объясните же мне, что все это значит.

– Подробностей я вам рассказать не могу, это не моя тайна. Скажу только, что этот жандармский корнет, прекрасно зная окрестности Кёнигсберга, участвовал вместе с офицерами Генерального штаба, приписанными к Варшавскому военному округу, в секретном деле против немцев. Во время проведения операции он в самый нужный момент куда-то неожиданно исчез. А когда, через несколько часов, появился, то вскоре, откуда ни возьмись, на нашу засаду вышли немцы и в перестрелке ранили двоих наших разведчиков. После окончания дела я доложил по начальству о своих подозрениях в отношении Мясоедова, но несмотря на это, корнет, сославшись на то, что заблудился, смог как-то выкрутиться и по итогам операции даже был награжден. После этого случая я начал присматриваться к нему более пристально, справляться о нем у знакомых по академии, сослуживцев. Но, почуяв неладное, он ускользнул от меня, перебравшись в Петербург в штаб Отдельного корпуса жандармов. И вот эта случайная встреча на Фурштадской улице наконец-то позволила мне расставить все точки над «i»…

– Вы уверены в его нечистоплотности?

– Вы хотите сказать, «в предательстве»? Да, уверен. Тем более, что офицеры, которые знают его давно, не раз замечали за ним разные темные делишки. Однажды он даже проходил свидетелем в деле контрабандистов оружием, утверждавших, что выполняли распоряжение жандармского офицера, который приказал им ночью переправить тяжелый ящик через пограничную речку, где они и были задержаны дозором пограничной стражи. По их утверждению, это был человек высокого роста, богатырского телосложения, но когда им представили Мясоедова, то они его почему-то не признали. В общем, темная история. Скажу, как на духу, конкретных доказательств предательства корнета Мясоедова у меня нет. Поэтому я и выбрал такой необычный способ сведения с ним счетов…

Штабс-капитан Своевский, которого накануне откомандировали в Генеральный штаб для дальнейшего прохождения службы, был дальним родственником Баташова. Подпоручик в глубине души догадывался, что Своевский занимается делом, не бывшим в чести у большинства офицеров Российской императорской армии, а именно – агентурной разведкой, но вида не показывал и даже гордился своим родственником, увидев на его офицерском кителе орден Святого Георгия I степени. Однако, сколько ни просил Баташов, он так и не узнал, за какой подвиг тот получил такую высокую награду. Своевский всякий раз скромно отшучивался по этому поводу. Вот и теперь, видя, с каким мужеством и достоинством он призвал к ответу негодяя-жандарма, Баташов загордился им еще больше, готовый ради него на все. Конечно, он слышал от бывалых офицеров о каре, которая ждет не только дуэлянтов, но и секундантов, но по молодости не придал этому значения, понадеявшись на авось…

На следующее утро, после того как Баташов и жандармский ротмистр – секундант Мясоедова – призвали соперников к примирению и те ответили на это категорическим отказом, были оглашены условия дуэли. Выбрав заряженные пистолеты, дуэлянты разошлись на 25 шагов и стали спиной друг к другу. Оба, на удивление, были спокойны, лишь только темные круги под глазами корнета Мясоедова говорили о том, что он провел тревожную и возможно бессонную ночь.

– Начинай! – разрешил ротмистр.

Офицеры повернулись лицом друг к другу, спокойно взвели курки и начали целиться, прислушиваясь к отсчету, который с хронометром в руках производил ротмистр.

При счете «двадцать» прозвучала команда:

– Стой! – и раздались один за другим два выстрела.

Мясоедов выстрелил первым, но промахнулся. Своевский пальнул в воздух.

– Не хоте ли попытать счастье еще раз? – саркастически улыбнувшись, предложил штабс-капитан. – Я понимаю, что жандармам привычнее целиться в упор. Сделайте поправку на ветер, и все будет в ажуре.

Эти слова вызвали у Мясоедова нервный смешок, а крупное, мясистое лицо его залилось болезненной краской.

– Вы, что, смеетесь надо мною? – в бешенстве воскликнул он и выстрелил в другой раз, прострелив Своевскому фуражку.

Штабс-капитан снова выстрелил в воздух.

– Вы сегодня явно не в духе, господин корнет. Цельтесь чуть ниже, и третий выстрел будет точнее…

– Господа, согласно вышеназванным условиям, я прекращаю дуэль, – категорически заявил ротмистр, – и еще раз прошу вас помириться.

– Я удовлетворен, – спокойно сказал Своевский, – и думаю, что вы, господин корнет, достаточно наказаны за свои темные делишки.

– Я предлагаю вам, господа, пожать друг другу руки и мирно разойтись, – предложил Баташов.

– Ни в коем случае, – презрительно взглянув в глаза Мясоедова, возразил штабс-капитан. – Честь имею!

– Если вы удовлетворены, то я, несмотря ни на что, больше не намерен с вами драться, – миролюбиво промолвил Мясоедов и, угрюмо опустив голову, направился, в сопровождении ротмистра, к стоящей невдалеке пролетке.

Баташов и Своевский, вскочив на коней, галопом пронеслись мимо, обдав явно удрученных неудачей жандармов терпким конским духом и пылью…

Чтобы рассеяться и снять напряжение после удачного поединка, офицеры по приезду в Петербург сразу же направились в ресторан.

Своевского встретил сам метрдотель и, предупреждая его желания, сразу же проводил штабс-капитана вместе с гостем в самое тихое и спокойное место.

– Что прикажете подать-с? – подобострастно спросил он, как только офицеры заняли место за столиком.

– Как обычно, Петрович, – не заглядывая в меню, ответил штабс-капитан.

– Будет исполнено, вашество, – склонил в полупоклоне голову метрдотель и, подозвав к себе официантов, начал им что-то строго втолковывать.

Не прошло и пяти минут, как на столе появился графин с шустовским коньяком и самые разнообразные холодные и горячие закуски.

– Я уже не раз бывал здесь, – признался Баташов, – но так лихо меня еще ни разу не обслуживали. В чем же тут секрет?

– Ну, секрета здесь никакого нет, – улыбнулся в ответ Своевский, – все до банального просто. Этот метрдотель приехал из Варшавы по моей рекомендации и, как видите, прижился.

Он потянулся было к графинчику, чтобы разлить по бокалам коньяк, но его желание было тут же исполнено услужливым официантом.

– Выпьем за нашу встречу! – предложил первый тост штабс-капитан. – За нашу дружбу.

Выпив и закусив малосоленой семгой, офицеры принялись вспоминать о ближних и дальних родственниках и конечно же о службе. Больше рассказывал Баташов, а Своевский, налегая на закуски, внимательно слушал его и многозначительно молчал. Да и что он мог сказать, когда этот молодой человек почти полностью повторял его офицерскую судьбу? Но тогда он и предположить не мог, что через многие годы Баташов, будучи уже опытным контрразведчиком, докажет преступную связь Мясоедова с врагом и поставит последнюю точку в деле этого бесчестного и нечистого на руку человека. Все это еще будет, а пока штабс-капитан Своевский вместе с подпоручиком Баташовым, радуясь родственному общению за этим, уставленным самыми лучшим ресторанными яствами столом, много говорили о былом и строили планы на будущее, которое виделось им ясным и безоблачным. Никто из них тогда не мог и предполагать, что не пройдет и четверти века, как все, о чем они простодушно мечтали, канет в Лету, а пройдя через две войны и три революции, их любимая Россия станет совсем другой. Другими будут и они…

Глава II
Санкт-петербург – Ташкент. 1893–1894 гг

1

Евгений Евграфович Баташов, среднего роста, широкоплечий юнкер, отличался не только крепким телосложением, но и терпением, и мужеством, позволявшим ему достойно и с честью переносить все тяготы и лишения военной службы. Широкое лицо его было обрамлено короткими русыми волосами, ниспадающими ровным пробором на крупный лоб, под которым за густыми бровями сияли крупные голубые глаза, в которых блистали гордость и постоянная настороженность настоящего военного. По окончании обучения в кадетском корпусе он поступил в Михайловское артиллерийское училище. Как и в кадетке, Баташов отлично успевал по всем основным предметам обучения. Через год, став портупей-юнкером, уже командовал юнкерским взводом. Однако с молоком матери усвоенное им понятие чести то и дело давало о себе знать, зачастую перечеркивая все его училищные достижения и успехи. Баташов никогда не опускался до того, чтобы унижать слабых и младших. Но если дело касалось его личной чести и достоинства, то он был готов на все. У него было с кого брать пример.

Главным воспитателем и молчаливой грозой училища был командир батареи полковник Чернявский. Основными чертами его духовного облика были поразительное хладнокровие и удивительная ясность ума. Он был всегда ровен в сношениях как с подчиненными, так и с начальством – до шефа училища Великого Князя Михаила Николаевича включительно. Одной своей довольно грузной фигурой с правой рукой за бортом сюртука он производил и в стенах училища, и на стрельбе, и особенно на маневрах, какое‐то успокаивающее действие на юнкерские горячие головы. Не производя своей фигурой впечатления изысканной вежливости, полковник Чернявский тем не менее был со всеми очень тактичен. Про эти его качества Баташов был наслышан не только от преподавателей училища, но и от бывших под его началом юнкеров, ставших офицерами. Больше всего ему запомнился случай, произошедший с Великим Князем Сергеем Михайловичем в бытность его юнкером: после первого конного батарейного учения в лагере батарея приезжала в парк, где полковник Чернявский обычно командовал: «Ездовые, слезай»; Великий Князь немедленно же после этого отправился в барак, не ожидая последующей команды. В другой раз полковник Чернявский проделал то же самое и, дав Великому Князю время пройти значительное расстояние по направлению к баракам, скомандовал: «Садись». Великому Князю пришлось бежать обратно к своему коню. Естественно, более не повторялось ничего подобного. Этот инцидент не отразился на добрых отношениях Великого Князя к своему «дядьке», как любовно называл он полковника Чернявского.

Конечно, были в училище и офицеры, которые по ряду причин не пользовались любовью юнкеров, но их было не так много в училище. Однажды портупей-юнкеру Баташову пришлось столкнуться с таким. Офицер училища поручик Лавров, стараясь уязвить портупей-юнкера Баташова, заметно преуспевающего в военном деле, сделал ему несправедливое замечание:

– Господин портупей-юнкер, – ехидно усмехаясь в усы, промолвил он, – вам не кажется, что вы слишком кичитесь своими военными познаниями? И от этого среди своих товарищей выглядите белой вороной.

– Лучше быть белой вороной, чем безмозглой курицей, – сразу же, не задумываясь о последствиях, парировал Баташов.

– Господин портупей-юнкер!.. – побелев от бешенства, вскричал поручик и сделал рукой резкое движение, словно намереваясь надавать ему пощечин.

У Баташова не дрогнул на лице ни один мускул. Сохраняя ледяное спокойствие, он опустил руку на эфес шашки, давая понять, что за свою честь намерен стоять до конца.

Видя, что дело принимает неприятный оборот, офицер быстро ретировался. Такого конфуза он Баташову, конечно же, простить не мог и при каждом удобном случае старался ему хоть чем-то насолить. Но это продолжалось недолго. Неуживчивая натура поручика, оскорбительно отозвавшегося об одном из коллег по училищу, однажды привела к дуэли. Лавров был ранен и отправлен в отставку, а вызвавший его на поединок капитан, к огорчению большинства Михайловцев был направлен в Туркестанский военный округ. Наверное, уже тогда в голове Баташова зародилась неожиданная мысль: «Что же это за округ такой, куда ссылаются люди чести?»

Про многие военные округа и воинские части Баташов знал из рассказов отца, ветерана Бородинского сражения, других офицеров, которые продолжали дело своих отцов и дедов и достаточно поколесили по просторам Российской империи. Но никто из них почему-то не вспоминал о Туркестане. И прежде всего, наверное, потому, что большинство из них служили в Санкт-Петербурге или Москве, в крайнем случае на территории европейской части страны, а не в Богом забытых восточных задворках Российской империи.

2

Закончив дополнительный курс училища, что дало приоритет при распределении на службу и погоны подпоручика, Баташов задумался. Перед ним открылась перспектива службы в гвардии или в столичном военном округе, однако он, на удивление сокурсников, выбрал Туркестанский военный округ и получил назначение в одну из батарей Туркестанской артиллерийской бригады. Служба проходила в самых экстремальных условиях. Снабжение войск было налажено из рук вон плохо, и офицерам частенько приходилось жертвовать своими деньгами для того, чтобы воинская часть была в постоянной боевой готовности. Кроме повседневных занятий и караулов, Баташов находил время для того, чтобы заниматься самообразованием, изучением восточных языков и просвещением солдат. Для пытливого ума подпоручика каждый выезд в Алайскую долину на рекогносцировку являлся незабываемой встречей с ранее неведомым миром Востока и потому был для него достаточно познавательным.

Изучая языки и обычаи инородцев, он мог подолгу слушать повествования горцев о снежных вершинах и цветущих долинах их горной страны. Но в последнее время вместо горделивых рассказов о своей подоблачной родине подпоручику все чаще и чаще приходилось слышать их горестные стенания.

Один из жителей гор запомнился Баташову надолго. Он познакомился с ним, когда его батарея, отстрелявшись на дальнем полигоне, возвращалась в гарнизон. Это был оборванец, одетый в какие-то старые лохмотья, сквозь которые проглядывало бронзовое от загара истощенное тело. Взглянув на офицера голодным взглядом, горец на удивление не стал просить милостыни, как это обычно делали нищие, а с достоинством поклонившись, промолвил, коверкая русские слова:

– Русски карашо! Русски и таджики карашо!

Не совсем понимая, что хотел сказать незнакомец, Баташов спросил на фарси:

– Что вы, уважаемый, хотели мне сказать?

Горец, услышав родную речь, радостно всплеснул руками, вскочил и, сделав несколько торопливых шагов к офицеру, вдруг упал на колени, стараясь схватить полу его шинели и поцеловать.

– О таксыр! – торопливо заговорил он. – Вы себе и представить не можете, что приходится переносить нам от захватчиков – афганцев. Это лютые звери, которые жгут наши дома, убивают детей и насилуют жен. Мы лишены возможности оградить свои семейства от такого великого несчастья…

У таджика потекли слезы. Вид его был ужасен. Черная борода, усы и нависшие над костлявыми глазницами брови были всклокочены и казались серыми от густого слоя пыли, а его босые ноги, сбитые дальней дорогой, были сплошь покрыты кровоточащей коркой. Как потом оказалось, это был не простой таджик, а родственник правителя Шунганского княжества, за голову которого завоеватели назначили довольно высокую цену. Он бежал из захваченного афганцами княжества, надеясь найти убежище и помощь в России.

Убедившись в том, что батарея, расположившись в широкой седловине перевала, находится под бдительной охраной часовых, а свободные от службы солдаты наспех варганили походный кулеш, Баташов пригласил путника к своему импровизированному столу, который был устроен его предприимчивым денщиком из двух снарядных ящиков. Видя, что шунганец, насытившись, поставил пиалу вверх дном, подпоручик, стараясь унять свое искреннее любопытство, спросил:

– Что же послужило поводом к подобному варварству афганцев?

– Прежде всего то, что шунганцы всегда были свободным народом! Еще с незапамятного времени мы почитали кокандских ханов и платили им подати. Позднее наши ханы правили уже совершенно самостоятельно. Но четверть века назад на наши земли пришли захватчики во главе с афганским эмиром Дост-Магомедом, и тогда многие Памирские ханства пали, несмотря на геройское сопротивление жителей. Мы оказались в полном рабстве у афганцев и терпеливо переносили это бедствие, посланное на нас Аллахом за грехи наши тяжкие. Но однажды в Афганистане вспыхнуло восстание. Брат афганского эмира Абдурахмана Ис-хак решил отвоевать престол. Он бросил клич о том, что все, кто станет под его знамена, будут свободными. Воспользовавшись слабостью афганской власти, правители Шугнана, Рошана и Бадахшана, а также Вахана, скрывавшиеся до этого в пределах Бухары, вновь вступили в свои владения, стремясь восстановить и удержать свою прежнюю власть. Но войска Абдурахмана, разделавшись с восставшими, в ярости прошли по нашим землям, сжигая и уничтожая все на своем пути. В короткий срок слабые, разрозненные силы князей были разбиты, имущество сожжено, а жены и дети отведены в Афганистан и проданы в рабство. Большинство из уцелевших бросились в Россию и Китай через суровый Памир, где многие погибли от голода и холода, а другие попались в руки памирского разбойника Сахиб-Назара и были выданы афганцам. Только немногом счастливчикам удалось благополучно добраться до Ферганской долины. Во время восстания я командовал конным отрядом, но как бы хорошо я ни воевал, дело наше было обречено на неудачу. Снова завоевав непокорные княжества, афганцы ввели свои порядки и законы, в крепостях оставили войска во главе со своими офицерами, которые безнаказанно творят все, что хотят. У меня афганский офицер взял себе в наложницы двух дочерей, а жену мою, которая в мое отсутствие защищала бедных девочек, приказал зарезать. Когда в прошлом году на Памире появился русский полковник с вооруженным отрядом, мы обрадовались, думали, что русские, видя наше бедственное положение, решили заступиться за нас, и за одну ночь, когда отряд стоял на границе Шунгана, вырезали всех афганцев, солдат и офицеров, бесчинствовавших в нашем ханстве. Афганцы побоялись тогда мстить нам за смерть своих соплеменников, полагая, что русский отряд двигается для нашего освобождения, но мы ошиблись. Отряд ушел, и как только афганцы узнали об этом, то с неистовым ожесточением бросились на моих несчастных соплеменников, и кровь рекой полилась по долине реки Бортанга. Нашей мирной жизни пришел конец, и теперь сотни таджикских семейств бегут в Россию просить заступничества Ак-Паши – Белого Царя…

Рассказчик глубоко, с надрывом вздохнул и неторопливо поправил свалившийся с плеч ободранный халат, причем грудь его и правая рука оголились. Баташов с любопытством взглянул на его худую, но довольно мускулистую грудь, на которой виднелись две большие белые круглые метки, величиной с копейку, резко выделявшиеся на бронзовом фоне тела.

– Что это такое? – спросил он таджика.

Шунганец опустил голову и, ткнув пальцем в один из знаков, вскинул на офицера свои огромные голубые глаза, в которых вдруг вспыхнул злобный огонек, потом сказал:

– Это? Это – пули, которые я получил, сражаясь с афганцами.

Дав путнику на дорогу хлеба и немного денег, Баташов скомандовал батарее продолжать движение, намереваясь к вечеру добраться до гарнизона.

Доложив командиру артиллерийской бригады полковнику Егорову об успешно проведенных стрельбах, Баташов рассказал ему и о встрече с шунганцем, о трагедии, постигшей его народ.

– Я уже не раз слышал о притеснениях афганцев. Жаль горцев, конечно, – с сожалением сказал полковник, – но, несмотря на неоднократные просьбы инородцев о помощи, из Санкт-Петербурга идут лишь успокоительные отписки.

– Господин полковник, – неожиданно обратился к Егорову адъютант, явно услышавший рассказ Баташова, – только что получена телеграмма об откомандировании конно-горной батареи в распоряжение экспедиционного отряда, который формируется из подразделений Туркестанского военного округа для похода на Памир.

– Ну, наконец-то! – сказал удовлетворенно Егоров. – Положительно радостное известие. Уж засиделись мы, пора и пороху понюхать. А кого в поход отправим? – спросил тут же он, задумчиво глядя на адъютанта.

– Разрешите мне! – сразу же, не раздумывая, предложил Баташов.

– Ну, что ж, – удовлетворенно произнес полковник, – я не возражаю. Ваша батарея одна из лучших в бригаде. Да и офицеры у вас подобрались один к одному. Я думаю, командование отряда будет вами довольно. Как вы думаете, штабс-капитан?

Адъютант, явно польщенный доверием командира артиллерийской бригады, выпалил:

– Подпоручик Баташов – хороший командир, способный принимать самостоятельные решения. Вот только… – Штабс-капитан замялся.

– Ну, договаривайте же скорей, – нетерпеливо произнес Егоров.

– Господин полковник, нас в штабе округа не поймут, если мы отправим командиром отдельной конно-горной батареи подпоручика.

– Так в чем же дело? Подготовьте мне сегодня же представление на Баташова. Пора ему быть поручиком. Заслужил!

– Благодарю, господин полковник! – искренне произнес Баташов. – Я оправдаю ваше доверие.

– Не мне служи, голубчик, а родному Отечеству своему. И как говаривал царственный батюшка наш Петр Алексеевич: «Бог высоко, а Царь далеко; однако у первого молитва, а у другого служба не пропадают!» Готовьте батарею к походу.

Отряд, который возглавил генерального штаба полковник Константин Павлович Пустошин, был сформирован из полубатальона 2‐го Туркестанского линейного батальона, полубатальона, скомплектованного из охотничьих команд всех батальонов Ферганской области, казачьего Оренбургского полка, конно-горной батареи, саперной команды, а также отделения телеграфистов военного телеграфного парка.

Когда все подразделения прибыли к месту сбора в городок Маргелан, полковник Пустошин собрал всех командиров подразделений.

– Господа офицеры, – начал Пустошин, – перед нами стоит ответственная и, прямо скажу, довольно нелегкая задача: пройти по самым труднодоступным перевалам и долинам Памира, в коих местах даже не ступала нога православного. Зачем, спросите вы. Да затем, чтобы своим личным присутствием утвердить пределы Российской империи на Востоке. Вы, наверное, уже не раз слышали о том, что афганцы постоянно нарушают договоры о границах и выставляют свои посты на нашу территорию далеко за пограничную линию. Подстрекаемые англичанами, они заняли Кафиристан и Канджут, а кроме того, владеют совершенно незаконно никогда не принадлежавшими им ханствами: Шунган, Рошан и Вахан, грабят и насилуют горцев, угоняют в полон русских подданных. Китайцы, видя бесчинства афганцев, от них не отстают, производя беспорядки со стороны кашгарской границы. Я прошу господ офицеров подойти поближе.

Стоя у стола, все поле которого занимала карта, Пустошин очертил указкой пределы владений Российской империи на Востоке. Более подробно он остановился на маршруте следования отряда.

– Нам необходимо пройти по высокогорным отрогам Памира, по границе соседствующих с нами ханств: Шунган, Рошан и Вахан и тем самым утвердить нашу естественную границу с Индией по хребту Гиндукуш. Эта военная и частично научная цель нашей экспедиции. А политическая… – Генерального штаба полковник задумался. – Не мне вам рассказывать о трагическом положении инородцев, заселяющих Памирские ханства. Ведь афганцы истязают их хуже, чем турки сербов и болгар до освобождения Болгарии от иноземного ига. Поэтому наше правительство и решило таким образом показать всем, что Россия не бросит в беде своих подданных и союзников и не потерпит притеснения их от афганцев.