bannerbannerbanner
Название книги:

Мистер Понедельник

Автор:
Гарт Никс
Мистер Понедельник

0020

ОтложитьЧитал

Шрифт:
-100%+

Garth Nix

MISTER MONDAY

Text copyright © 2003 by Garth Nix

This edition is published by arrangement

with Jill Grinberg Literary Management LLC

and The Van Lear Agency LLC

All rights reserved

Перевод с английского Марии Семёновой

Оформление обложки Татьяны Павловой

© М. В. Семёнова, перевод, 2005

© Издание на русском языке, оформление.

ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2020

Издательство АЗБУКА®

© Серийное оформление.

ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2020

Издательство АЗБУКА®

* * *

Анне и Томасу,

а также всем моим родным и друзьям


Пролог

…Они пытались совсем уничтожить Волеизъявление, но это оказалось им не по силам. Тогда они рассеяли Волеизъявление, разрушив его тело и дух. Оно было разъято на части физически, то есть попросту разорвано, и клочья толстого пергамента оказались разбросаны во времени и пространстве. Развеян оказался и дух Волеизъявления, ибо ни один из его пунктов так и не был исполнен.

Замысел коварных Доверенных Лиц в том и состоял, чтобы такое положение дел сохранилось на веки вечные. И, дабы это обеспечить, семь обрывков Волеизъявления были спрятаны со всем мыслимым тщанием.

Первый и самый маленький кусочек пергамента вплавили в толщу прозрачного кристалла, твердостью превосходившего алмаз. Затем кристалл поместили в ящик из неразбиваемого стекла. Ящик же – в клетку из серебра и малахита. Эта клетка была установлена на поверхности одного из выгоревших солнц, при самом скончании времен.

Кругом клетки выставили недреманную стражу – дюжину часовых, сработанных из металла. Каждый из них встал на соответствующей отметке циферблата, изваянного из плоти мертвой звезды резцом вечного света.

Этих часовых создали ради одного-единственного дела – охраны пергаментного клочка. Внешне они отчасти напоминали людей, только вдвое большего роста, а кожа их состояла из светящейся стали. Были они подвижны и гибки, словно коты, а руки их кончались не кистью с пальцами, как у людей, но мечами, растущими из запястий. Каждый часовой отвечал за промежуток между своим часом и следующим, а предводитель распоряжался ими, стоя на цифре двенадцать.

Часовые находились в ведении тщательно подобранного отряда инспекторов. Эти последние были низшие существа, которые никогда не посмели бы подвергнуть сомнению действия надругавшихся над Волеизъявлением. Раз в сто лет один из инспекторов посещал мертвое солнце, дабы убедиться, что клочок благополучно пребывает взаперти.

Однако эпохи сменяли одна другую, и с течением времени инспекторы несколько обленились. Появляясь, они большей частью лишь мельком прищуривались на клетку, приветствовали часовых – и вновь исчезали. Часовым, которые вот уже десять тысяч лет неустанно вышагивали между делениями циферблата, весьма не нравилось столь наплевательское отношение к делу. Но жаловаться было не в их природе, да, собственно, и возможности такой у них не имелось. В случае чего они могли поднять тревогу. Но не более того.

Часовые успели повидать множество разных инспекторов, ненадолго появлявшихся на сгоревшей звезде. Больше никто их не навещал. Никто не пытался похитить или вызволить доверенный им фрагмент Волеизъявления. Так что смело можно сказать: за все эти десять тысяч лет ровным счетом ничегошеньки не произошло.

А потом настал день, ничем не отличавшийся от трех с половиной миллионов минувших дней, и явился инспектор, отнесшийся к своим обязанностям гораздо серьезнее предшественников. Прибыл он точно так же, как и все они: просто возник за пределами циферблата. Шляпа сидела на нем набекрень, чуть не сбитая перемещением, однако он крепко сжимал в кулаке свой мандат, держа его таким образом, чтобы сразу видна была золотая печать. И не зря. Часовые дернулись все разом, оборачиваясь к новоприбывшему, руки-мечи затрепетали: ну наконец-то!.. Ибо бумага с печатью подтверждала полномочия инспектора лишь наполовину. Всегда имелся шанс, что он не сумеет произнести пароль, оставленный предшественником, – и тогда-то заждавшиеся клинки часовых взовьются настолько стремительно, что глаз не успеет за ними проследить…

Нет, конечно же, часовые обязаны были предоставить инспектору минутку на то, чтобы собраться с мыслями. Все знают, что перемещение во времени и пространстве – дело нешуточное. У кого угодно голова может кругом пойти, и у смертных, и у бессмертных!

Впрочем, данный конкретный инспектор имел вид весьма непрезентабельный. Он явился в довольно заурядном человеческом облике недавно располневшего мужчины средних лет. Физическое тело было облачено в синий сюртук, залоснившийся на локтях и запачканный чернилами у правого обшлага. Белая рубашка инспектора выглядела не особенно свежей, а скверно повязанный зеленый галстук не прятал сбившегося воротничка. Цилиндр у него на голове также видывал лучшие времена. Он был помят и отчетливо клонился налево. Когда инспектор приподнял его, здороваясь с часовыми, наружу выпал сэндвич, завернутый в газетку. Инспектор подхватил падающий бутерброд и сунул во внутренний карман сюртука.

– Ладан, сера, состраданье – я инспектор на заданье! – без запинки выговорил он заветные слова.

И вновь вскинул мандат, показывая печать.

Двенадцатичасовой крутанулся на месте, показывая, что пароль и мандат приняты и подтверждены. Потом приветственно скрестил руки-мечи. Раздался звук, какой бывает, когда точат ножи. Инспектор поневоле вздрогнул и вежливо помахал ему.

– Приблизься, инспектор! – без всякого выражения проговорил Двенадцатичасовой и тем исчерпал ровно половину своего запаса слов.

Инспектор кивнул и осторожно ступил с диска перемещения на отвердевшую тьму, составлявшую вещество мертвого солнца. Между прочим, он озаботился надеть Бестелесные Ботинки (замаскированные под туфли без задников) во избежание искривляющего воздействия здешней материи, – хоть и убеждало его начальство, что-де мандат с печатью защитит его более чем надежно. Еще он не преминул подобрать диск перемещения, ибо тот был его личным любимцем. Диск представлял собой большую сервировочную тарелку из тончайшего костяного фарфора, разрисованную фруктами, – в противоположность обычным овалам из полированного янтаря. Между прочим, пользоваться фарфоровым предметом значило подвергать себя определенному риску, ведь фарфор весьма хрупок; однако тарелка была очень красива, и для инспектора это кое-что значило.

Теперь надо сказать, что даже инспекторам запрещалось заходить во внутреннюю часть циферблата, отграниченную золотой линией за кругом цифр. Новоприбывший осторожно миновал Двенадцатичасового и остановился у запретной черты. Серебряная клетка выглядела по-прежнему несокрушимой. Стеклянный ящик пребывал в целости, сохранности и незамутненной прозрачности. Внутри отчетливо виднелся кристалл…

Как тому и надлежало быть.

– Ну что ж, похоже, все в порядке, – пробормотал инспектор.

С явным облегчением он вытащил из кармана сюртука маленькую коробочку, открыл ее и привычным движением сунул в правую ноздрю толику нюхательного табака. Это был новый сорт табака, подарок вышестоящего деятеля.

– Да, да, все в полном… – повторил он.

А потом произвел совершенно немыслимый чих, качнувшись на месте и едва не заступив за черту. Часовые разом подпрыгнули и крутанулись к нему. Лезвия Двенадцатичасового с шипением пронеслись в каком-то дюйме от инспекторского лица. Тот отчаянно размахивал руками, силясь удержать равновесие, и наконец это ему удалось. Линия осталась ненарушенной.

– Премного извиняюсь… жуткая, отвратительная привычка! – пропищал инспектор, поспешно пряча коробочку в самый дальний карман. – Эй, не забывайте, что я инспектор! Вот мой документ! Вот печать!

Часовые вновь принялись размеренно вышагивать. Руки Двенадцатичасового опустились к бокам, более не угрожая.

Инспектор извлек из рукава большой штопаный носовой платок и утер взмокшее лицо. И вот тогда-то, промокая пот, он увидел – или ему померещилось, – как нечто скользнуло по поверхности циферблата. Нечто маленькое, тоненькое, темное. Он моргнул, отнял платок от лица… Нет, больше ничего не было видно.

– Полагаю, докладывать не о чем? – нервно осведомился инспектор.

В этой должности он состоял недавно: всего четыреста лет без десятилетия. И ранг у него был невысокий – инспектор четвертого порядка. Почти всю свою карьеру – то бишь чуть не с самого Первоначала Времен – он провел в качестве привратника Третьей Задней Приемной. А прежде того…

– Докладывать не о чем, – ответствовал Двенадцатичасовой.

И тем была исчерпана вторая половина его словарного запаса.

Что ж, инспектор вежливо приподнял шляпу… однако смутная забота омрачала его совесть. Все-таки он ощущал… что-то. Какую-то неправильность. Увы, наказание за ложную тревогу было столь чудовищно, что идти на поводу у неоформленных ощущений определенно не стоило. Его, к примеру, могли вновь разжаловать в привратники. Или, даже хуже того, сделать материальным. Лишить памяти и возможностей – и сунуть в одно из Второстепенных Царств в качестве живого, дышащего ребенка…

Конечно, тому, кто прохлопает нечто существенное, наказание полагалось куда более суровое. Материальность – но в теле, даже отдаленно не напоминающем человеческое. Или существование в мире, напрочь лишенном разумной жизни. Но даже и это не было самым скверным, что могло с ним случиться. Ему могли предначертать судьбу до того жуткую, что разум категорически отказывался представить.

Инспектор еще раз оглядел клетку, стеклянный ящик и кристалл. Потом вооружился театральным биноклем и приставил его к глазам. Нет, никаких признаков непорядка. И потом, случись что, неужели часовые не углядели бы?

 

Он отступил прочь, покидая циферблат, и прокашлялся.

– Все в порядке. Хорошая работа, часовые! – сказал он. – Вот вам пароль для следующего инспектора: «Пальма, тис, благоуханье – я инспектор на заданье!» Поняли? Отлично. Ну что ж, я отбываю!

Двенадцатичасовой молча отсалютовал. Инспектор вновь притронулся к шляпе, повернулся на пятках и опустил наземь свою тарелку перемещения, бормоча слова, которые должны были перенести его в Дом. Согласно правилам ему надлежало проследовать через Бюро Необычных Деяний на пятьдесят пятом этаже и обо всем доложить. Однако он продолжал чувствовать смутное беспокойство, а посему решил прямиком отправиться на двадцать пятый этаж – в свой собственный уютный кабинет, к чашечке горячего чаю. Там можно будет обо всем поразмыслить…

– Со звезды, где света нет, – снова в лампы яркий свет, со звезды, где вечно ночь, поскорей умчимся прочь!

Но прежде чем он успел поставить ноги на диск, нечто маленькое, тощее и невероятно черное пронеслось поперек золотой черты, прямехонько между ногами Двенадцатичасового, через левый Бестелесный Ботинок инспектора – и вперед него вспрыгнуло на фарфоровую тарелку. Синие и зеленые нарисованные фрукты ярко вспыхнули… и тарелка исчезла, унося с собой маленькое черное существо. Остался лишь небольшой завиток дыма, гнусно пахнущего паленой резиной.

– Тревога! Тревога! – закричали часовые и, оставив циферблат, сгрудились вокруг места, где только что лежала тарелка.

Руки-лезвия метались во всех направлениях, а внутри металлических тел захлебывались нескончаемым звоном двенадцать невероятно громких будильников. Инспектор испуганно съежился и, всхлипывая, закусил уголок носового платка. Он наконец-то сообразил, что это было за черное существо. Он все-таки успел узнать его, когда оно стремительно проносилось у него под ногами, и это узнавание было поистине ужасно.

Существо представляло собой строчку рукописного текста. Строчку текста с того самого пергаментного клочка, который до сих пор вроде бы покоился вплавленным в неразрушимый кристалл, в ящике из неразбиваемого стекла, заключенном в клетку из малахита и серебра… недвижимо покоился на поверхности погасшей звезды, под охраной двенадцати металлических часовых…

Теперь ничто из вышеперечисленного уже не соответствовало истине.

Один из фрагментов Волеизъявления умудрился сбежать.

Сбежать по его вине.

И что еще хуже, фрагмент при этом коснулся его, чиркнув по телу инспектора сквозь Бестелесный Ботинок. Так что теперь инспектор знал, о чем там говорилось, – а ему никоим образом не положено было этого знать. А самое потрясающее было то, что Волеизъявление призвало его к истинному служению. И он понял – понял в самый первый раз за бессчетные тысячелетия, – как глубоко неправильно все происходило.

– «В ведении доброго моего Понедельника оставляю я дела Нижнего Дома, – шептали губы инспектора. – И пусть он блюдет их, доколе Наследник либо представители такового не призовут Понедельника должным образом сдать все должности, владения, принадлежности и права, которые я сим ему доверяю…»

Часовые слышали его, но не понимали. А может, даже и не слышали – так громко звучали встроенные сигналы тревоги. Обшарив место происшествия, они рассредоточились, тщетно обыскивая поверхность своей звезды. Из глаз каждого били лучи яркого света, рассекавшие тьму. Звезда, к слову, была совсем невелика – не более тысячи ярдов в диаметре, – то есть можно и обыскать. Беда только, удравший фрагмент был уже далеко. Инспектор знал: он наверняка успел покинуть его комнаты и теперь разгуливал по Дому.

– Мне необходимо вернуться, – сказал он себе самому. – Волеизъявление нуждается в помощи. Правда, диска у меня больше нет, так отправимся же окольной дорогой…

Он в очередной раз сунул руку за пазуху – и вытащил крылья. Грязные, облезлые крылья высотой почти в его собственный рост. Он давненько ими не пользовался и даже удивился, увидев, в каком они состоянии. Перья пожелтели и растрепались, длинные маховые выглядели ненадежными… Делать нечего, инспектор пристегнул крылья на положенное место у себя за плечами и опасливо сделал несколько шагов, проверяя, способны ли крылья к работе.

Он был увлечен приготовлениями к полету и оттого не заметил, как внутри циферблата полыхнула яркая вспышка, оставившая после себя сразу двоих. Эти новые персонажи также пользовались человеческим обликом (как то диктовала мода, царившая в Доме), но были выше, стройнее и красивее инспектора. Опрятные черные сюртуки, туго накрахмаленные рубашки, высокие воротнички, аккуратнейшие темно-красные галстуки на полтона светлее шелковых жилеток. Черные цилиндры так и блестели. И каждый из двоих держал в руке резную трость черного дерева с серебряным набалдашником.

– Куда собрались, инспектор? – поинтересовался тот из двоих, что был выше ростом.

Инспектор ошарашенно обернулся, крылья сразу обвисли.

– Хотел доложить, сэр… – пробормотал он. – Сами видите, сэр… Доложить непосредственному начальству… а также Рассвету Понедельника… или даже самому Мистеру Понедельнику… если он того пожелает…

– Мистер Понедельник и так все очень скоро узнает, – ответил рослый джентльмен. – Вы поняли, кто мы такие?

Инспектор отрицательно замотал головой. Он, конечно, догадался, что они были из числа высших чиновников Фирмы, – стоило только посмотреть на их одежду и ощутить веявшую от них силу. Однако ни имен, ни должностей он не взялся бы назвать.

– Вы, наверное, со сто шестидесятого этажа? – промямлил он нерешительно. – Из исполнительной службы Мистера Понедельника?

Рослый джентльмен улыбнулся и вытащил из жилетного кармашка сложенную бумагу. Будучи поднята в руке, та развернулась сама собой, и печать сверкнула так ярко, что инспектору пришлось прикрыть лицо и даже пригнуться.

– Как видите, мы служим более высокому Повелителю, чем Понедельник, – сказал джентльмен. – И вы сейчас отправитесь с нами.

Несчастный инспектор сглотнул и сделал шаг вперед. Один из двоих проворно натянул белоснежные перчатки и сдернул с плеч инспектора крылья. Те сразу начали уменьшаться, пока не стали размером с голубиные, и джентльмен убрал их в плотный конверт, возникший прямо из воздуха, а потом запечатал конверт прикосновением большого пальца. Из-под пальца послышалось шипение. Запечатанный конверт он вручил инспектору. Тот нервно прижал его к груди, искоса поглядывая на своих спутников, а на конверте проступило слово УЛИКА.

Джентльмены между тем согласно взмахнули тросточками, вычерчивая в воздухе дверь. Когда все было готово, воздух задрожал, сгустился… и перед ними появились самые настоящие лифтовые двери, снабженные скользящей решеткой и бронзовой кнопочкой вызова. Один из двоих нажал кнопку – и за решеткой, откуда ни возьмись, материализовалась кабина.

– Я не полномочен ездить на лифте исполнительной службы… равно как и подниматься вверх выше Записей… – беспомощно блеял инспектор. – И конечно, я ни в коем случае не… не полномочен… спускаться ниже Чернильных Подвалов…

Джентльмены отодвинули решетку и жестом предложили инспектору зайти в лифт. Там, внутри, все было обито зеленым бархатом, а одну из стен сплошь покрывало множество маленьких кнопок.

– Но мы же не будем спускаться? – еле слышно выдавил инспектор. – Не будем?..

Высокий улыбнулся. Улыбка вышла холодной, потому что в ней не участвовали глаза. Он поднял руку, и рука жутковато защелкала, удлиняясь на добрых два ярда, чтобы дотянуться до кнопочки в самом верхнем правом углу.

– Туда?.. – ахнул инспектор, преисполнившийся благоговения даже невзирая на страх. Он уже чувствовал, как слабеет внутри его мимолетное влияние Волеизъявления, и понимал, что теперь все равно ничего поделать нельзя. Удравшим словам придется действовать в одиночку. – Туда?.. На самый верх?..

– Да, – в унисон ответили два джентльмена.

И с лязгом захлопнули лифтовую решетку.

Глава 1

Первый день Артура Пенхалигона в новой школе не заладился с самого начала. Мало того что ему пришлось приступить к учебе на две недели позже всех остальных, так еще и в новом, незнакомом месте, к которому он вынужден был привыкать на ходу. Его семья только-только переехала в город, так что Артур пока не успел ни с кем познакомиться. И вообще не знал ничего, что делает привычную жизнь такой простой и удобной.

Ну вот, например, он понятия не имел, что ученики седьмого класса каждый понедельник перед большой переменой обязательно бегут кросс. А как раз сегодня был понедельник. Кросс являлся строго обязательным, если только родители ученика не договаривались о его освобождении от пробежки. Естественно, делать это надо было заранее.

Артур попытался объяснить учителю физкультуры, что он только-только оправился после нескольких очень серьезных приступов астмы. И вообще всего несколько недель, как выписался из больницы. А кроме того, у него не было с собой спортивного костюма. Он так и вышел одетым в обычную школьную форму и стоял дурак дураком: серые штаны, белая рубашка с галстуком, кожаные ботинки. Ну не в подобном же одеянии отправляться на кросс?

Между тем вокруг носилась и вопила орава примерно из сорока подростков, и, должно быть, поэтому учитель – звали его мистер Вейтман[1] – расслышал лишь вторую половину объяснений Артура.

– Послушай, парень, – рявкнул он. – Правила писаны для всех. В чем явился, в том и беги. Если только ты не болен!

– Так я действительно болен, – повторил Артур.

Но тут кто-то громко завизжал: рядом с ними подрались две девочки. Они вцепились друг дружке в волосы и принялись лягаться. Мистер Вейтман сунул в рот свисток и пронзительно свистнул.

– Что за поведение, Сьюзан! – оглушительно гаркнул он. – Быстренько отпусти Таню!.. Вот так. Ладно, маршрут вы знаете. Обегаете спортплощадку справа, потом через парк, вокруг статуи, потом обратно через парк и мимо арены, только с другой стороны. Все ясно? Первые трое на финише сразу отправляются обедать, остальные сперва вымоют пол в зале. Ну-ка, выстроились… я сказал, выстроиться, а не ворон в небе считать! Встань в строй, Рик! Все готовы? А теперь по моему свистку…

«Один я не готов», – подумал Артур. И решил больше не жаловаться учителю и, несмотря ни на что, бежать вместе со всеми. Он и так по определению был здесь чужаком, белой вороной, и ему не хотелось окончательно превращаться в изгоя. К тому же Артур был оптимистом. Уж до финиша он как-нибудь доберется!

Он посмотрел на овал спортивной площадки, потом на густые заросли, примыкавшие к ней. Это у них называется парком?.. По мнению Артура, больше похоже на джунгли. Там никто не увидит, там он, если понадобится, сможет передохнуть. А до леса он добежит точно. Никаких проблем.

Подумав так, Артур нащупал в кармане ингалятор и уверенности ради погладил пальцами прохладный металл и пластик. Как же ему не хотелось им пользоваться! Не хотелось вообще зависеть от лекарств и медицинских устройств… Вот он и угодил тогда в больницу именно из-за того, что отказывался сунуть в рот ингалятор, пока не сделалось слишком поздно. И с тех пор дал родителям твердое обещание, что больше не будет так поступать.

Учитель дунул в свисток, и ученики сорвались с места. Каждый отправился в путь по-своему. Самые крепкие и хулиганистые мальчишки помчались как выстреленные, пихаясь, вопя и отчаянно набирая скорость. Но, как они ни мчались, очень скоро их обогнали юные спортсменки, ведь в этом возрасте они повыше мальчишек, да и ноги у них подлиннее. Девчонки с легкостью уплыли вперед, морща носики и отворачиваясь от «жалких обезьян», с которыми они были вынуждены учиться в одном классе.

За лидерами худо-бедно поспевали другие ребята, мальчики и девочки строго отдельно. Самыми последними двигались пофигисты, лентяи и те, кто считал себя слишком продвинутым, чтобы сдавать дурацкие кроссы. Эти категории Артур не взялся бы строго разграничить.

Сам он все-таки побежал, поскольку не нашел в себе мужества пойти пешком. И он уже догадывался, что в продвинутые его вряд ли зачислят. А кроме того, следом за всеми уже рысил мистер Вейтман. И на бегу сурово порицал каждого, кто пытался перейти на шаг.

– Не думай, что отказ от участия в кроссе сойдет тебе с рук! – орал он на кого-то. – Давай, давай, шевелись, не то весь класс подведешь!

Артур покосился через плечо, желая посмотреть, насколько действенны попреки учителя. Один из отставших нехотя затрусил, но остальные продолжали двигаться прогулочным шагом. Вейтман возмущенно отвернулся от них и прибавил ходу. Вот он догнал Артура и «середнячков» и стал быстро приближаться к умчавшимся вперед любителям спорта… Артур успел уже сообразить, что ему попался учитель физкультуры из тех, что любят выпячивать свое превосходство над учениками-подростками. «Наверное, – подумал он невесело, – это оттого, что у взрослых бегунов ему никогда выиграть не удавалось…»

 

Минуты три или даже четыре после того, как Вейтман умчался вперед, Артур худо-бедно держался наравне с последней группой бегунов, изрядно опередив топавших шагом. Но – вот и началось то, чего он боялся! – с каждым шагом ему становилось все труднее наполнять легкие воздухом. Легкие просто отказывались раздуваться в груди, как если бы их уже наполняло что-то постороннее и для воздуха не оставалось места. Артуру не хватало кислорода, он бежал все медленнее и постепенно отставал, так что его почти догнали пешеходы. Дыхание становилось все более поверхностным, мир сузился кругом него, и вот уже он мог думать только о том, как бы сделать следующий вдох и поставить одну ногу хоть чуть впереди другой…

А потом – Артур просто не понял, в какой момент это произошло, – он обнаружил, что его ноги вовсе прекратили движение. Он больше не бежал. Он лежал на траве и смотрел в небо. Он смутно сообразил, что, должно быть, на мгновение отключился. И упал.

– Эй, ты что? Передышку устроил или случилось что-нибудь? – спросил чей-то голос.

Артур попытался было ответить, что у него все в порядке (хотя некоторая часть рассудка вовсю била тревогу и прямо-таки криком кричала о непорядке). Голос, однако, не повиновался ему. Изо рта вырывалось лишь частое, задыхающееся сипение.

«Ингалятор! Ингалятор! Ингалятор!!!» – взывала встревоженная часть разума. Артур решил прислушаться к ней и принялся шарить в кармане, отыскивая заветный металлический цилиндрик с пластиковым мундштуком. Он хотел поднести его ко рту… но рука оказалась пустой. Он выронил ингалятор.

Кто-то другой сунул мундштук ему между зубами, и горло и рот сразу наполнились прохладной капельной взвесью.

– Сколько пшиков-то? – спросил голос.

«Три», – подумал Артур. Три пшика позволили бы ему дышать… по крайней мере – остаться в живых. Хотя, скорее всего, дело снова кончится больницей, а потом еще не менее двух недель понадобится выздоравливать дома…

– Так сколько пшиков-то?

До него дошло, что он так и не ответил. Кое-как он показал три растопыренных пальца… И тотчас в горло ворвались еще два облачка спасительного лекарства. Оно уже начинало действовать. Поверхностные сипящие вздохи все же проталкивали в легкие сколько-то воздуха. В кровь и, соответственно, к мозгу снова начал худо-бедно поступать кислород.

Мир, съежившийся почти что в точку, понемногу стал обретать привычные очертания. Так распахивается занавес, открывая сцену и декорации. Теперь Артур видел не просто клочок голубого неба, окаймленный непроглядным мраком; он даже сумел различить двоих ребятишек, присевших подле него на колени. Эти двое были из тех, что шли пешком, упрямо не желая бежать. Мальчик и девочка. Их пренебрежение школьными порядками выражалось не только в отказе сдавать кросс, но и в одежде. Они не носили ни школьной формы, ни спортивных костюмов: на обоих были черные джинсы, темные очки, футболки с символикой каких-то неведомых Артуру музыкальных групп. То есть ребята то ли жутко крутые, то ли ровно наоборот. Артур еще ничего не знал ни об этой школе, ни подавно о городе и не взялся бы с уверенностью судить.

У девочки были короткие волосы, окрашенные в такой светлый тон, что казались почти белыми. Мальчишка, наоборот, носил длинные патлы, причем тоже крашеные, черные. Несмотря на такую разницу в цвете волос, эти двое были очень похожи. Артур еще плохо соображал, но через несколько секунд все же догадался, что они, скорее всего, двойняшки. В крайнем случае – брат и сестра. Может, кого-то из них оставили на второй год, вот и оказались они, разновозрастные, в одном классе…

– Ну-ка, Эд, позвони «999», – распорядилась девочка.

Это она дала Артуру ингалятор.

– Не получится, – отозвался патлатый Эд. – Осьминог у меня мобильник отнял.

– Ладно, тогда дуй в спортзал, – сказала девочка. – А я Вейтмана ловить побегу.

– Это-то зачем? – спросил Эд. – Может, тебе тут лучше остаться?

– Нет, нужно подмогу звать, – мотнула головой девочка. – У Вейтмана точно есть телефон, и он, я думаю, уже обратно бежит… А ты, парень, просто лежи смирно и дыши давай!

Эти последние слова были адресованы Артуру. Он слабо кивнул и даже сумел слегка помахать рукой – дескать, бегите. Он уже соображал достаточно хорошо для того, чтобы жутко смутиться. Ну это же надо: первый день в новой школе, а он и до большой перемены даже не дотянул!.. Ежу понятно, чем это все кончится. Наверняка снова больницей. А по возвращении в школу, этак через месяц, его сразу запишут в распоследние неудачники. Он и по учебе отстанет, и друзей новых уж точно не заведет…

«Ладно. По крайней мере, я жив», – сказал себе Артур. И на том, как говорится, спасибо. Он по-прежнему не мог свободно дышать и ощущал страшную слабость, но все же сумел кое-как приподняться на локте и глянуть кругом.

Двое в черных штанах, как выяснилось, умели очень даже здорово бегать, если приспичит. Артур видел, как белобрысая девчонка пронеслась сквозь толпу лентяев-пешеходов: ни дать ни взять ворона, спикировавшая в воробьиную стайку. Мелькнула и исчезла за деревьями парка. Артур посмотрел в другую сторону и увидел, как патлатый Эд скрылся за углом высокой, глухой кирпичной стены спортзала – единственной части школы, которую отсюда можно было увидеть.

Ну, стало быть, помощь скоро придет… Артур приказал себе расслабиться и успокоиться. Потом с немалыми усилиями сел и сосредоточился на медленных, как можно более глубоких вдохах и выдохах. Если ему повезет, он даже не потеряет сознания. Главное – не паниковать. Все это уже бывало с ним прежде, и он справлялся. К тому же в руках у него был ингалятор. Надо просто сидеть тихо и смирно, поменьше двигаться… и по возможности не подпускать к себе страх.

Неожиданная вспышка света отвлекла Артура от дыхательного ритма. Он заметил краешком глаза, как что-то ярко блеснуло, и повернулся взглянуть… На мгновение ему даже показалось, что он снова проваливается в забытье и, должно быть, падает навзничь, подставляя лицо солнцу. Он поспешно прищурился и тогда лишь сообразил, что источник слепящего света находился прямо на земле. Причем совсем близко.

И не просто находился. Светящееся нечто постепенно меркло, скользя по травке прямо к нему. Артур в полном недоумении следил за тем, как в ярком ореоле начинает проступать нечто темное… А потом свет угас окончательно, явив его глазам весьма странно одетого человека, восседавшего в кресле на колесиках. Инвалидное кресло катил, по-видимому, помощник, причем не менее странный.

Само кресло оказалось высоким и узким. Оно определенно смахивало на ванну, выплетенную из лозы. У него было одно маленькое колесико спереди и два больших колеса сзади, причем у всех трех металлические ободья обходились без резиновых шин, по каковой причине это «ванное кресло» тяжело проседало в траве.

Человек, что полулежал, откинувшись на сиденье, выглядел тощим и бледным, его кожа напоминала тонкую оберточную бумагу. При всем том он казался совсем молодым, лет двадцати, вряд ли больше, и к тому же красивым – правильные черты, голубые глаза. Глаза, правда, оставались полузакрытыми, словно от сильной усталости. Светловолосую голову покрывала занятная шапочка с кисточкой, а одежда… Артуру, по крайней мере, она здорово напомнила костюм для занятий кун-фу. Что-то такое из красного шелка, расшитого синими драконами. Колени человека кутал шотландский клетчатый плед, из-под которого выглядывали домашние тапочки. Тапочки тоже сияли алым шелком, и на них красовался некий узор, который Артур не смог как следует рассмотреть.

Кативший кресло тоже казался здесь, в парке, до крайности не к месту. Или не ко времени. Так мог бы выглядеть дворецкий из какого-нибудь древнего фильма. Или Нестор из Тинтиновского комикса – правда, тот был гораздо, гораздо опрятней. На человеке, который вез кресло, был черный сюртук весьма не по размеру, с длиннющими фалдами, чуть ли не волочившимися по земле, а белая манишка выглядела жесткой, твердой, прямо-таки пластиковой. Еще на нем были вязаные перчатки без пальцев, порывавшиеся распуститься прямо на руках, – обрывки ниток так и свисали. Артур с неодобрением отметил, что ногти у этого типа длинные и желтые. Как, впрочем, и зубы. Он был гораздо старше человека в кресле, лицо избороздили морщины, а остатки давным-давно нестриженных седых волос виднелись лишь на затылке. Ему, должно быть, стукнуло по меньшей мере восемьдесят. Впрочем, кресло он катил без видимых усилий.

1«Вейтман» в переводе с английского означает «тяжеловес» – фамилия учителя физкультуры весьма соответствует его профессии, а возможно, и телосложению. (Примеч. ред.)

Издательство:
Азбука-Аттикус