Гендерное равенство в семье и труде: заметки юристов. Монография

ebooks@prospekt.org

Нашим мамам

Марии Сергеевне Тарусиной,

Елизавете Ивановне Орловой

и Марии Степановне Лушниковой

посвящается

К ЧИТАТЕЛЮ

Семейное право, трудовое право и право социального обеспечения рассматриваются как триумвират отраслей в решении проблем тендерного равенства. В этой книге предпринята попытка осуществить комплексное исследование названных проблем в социальных по своей природе отраслях права. Объединение в рамках системного исследования трех отраслей права: семейного, трудового права и права социального обеспечения неслучайно. Не отрицая самостоятельности, суверенитета этих специальных отраслей права, тем не менее очевидна необходимость в их согласовании, единстве, социальной направленности. Такой межотраслевой подход к характеристике социальных прав породил в науке концепцию социального права как некой комплексной отрасли. Например, французский правовед П. Сандевуар полагает, что социальное право как суперотрасль включает в себя право социального обеспечения, семейное право и право социальной помощи¹. Несколько иной, но схожий набор отраслей, составляющих социальное право, предлагали и отечественные ученые, опираясь на правовые реалии стран Запада². Однако, на наш взгляд, речь должна идти не о комплексной суперотрасли права, а о создании комплексных нормативных актов и обеспечении согласования, гармонизации нормативных актов различной отраслевой принадлежности, регулирующих смежные социальные права.

Не вызывает сомнений, что изучение отдельных вопросов необходимо. Однако полную и достаточно адекватную общую картину может создать только комплексное изучение взаимосвязанных правовых проблем тендерного равенства. Английский философ А. Н. Уайтхед отмечал: «Ни один факт не существует сам по себе, как таковой. Он проявляет множество характерных черт одновременно, которые все коренятся в особенностях соответствующей эпохи…Видеть общее в особенном и сохраняющееся в преходящем – такова цель научного мышления»³. Одной из причин кризисных явлений в российской правовой науке было ослабление межотраслевых связей в теоретических исследованиях. Излишняя вера в «уникальность и неповторимость» той или иной отрасли права привели к тому, что ученые уделяли явно недостаточно внимания работам специалистов других отраслевых дисциплин. В этой связи «пограничные» с предметами этих отраслей области были мало исследованы либо предпринималась попытка их одностороннего включения в «свой» предмет изучения. Также произошло размывание междисциплинарных связей трудового права и права социального обеспечения, особенно с гражданским, семейным правом и административным правом.

Данная монография является второй в общей серии подобных междисциплинарных монографических исследований, проводимых авторами. Ранее нами была опубликована монография «Единство частных и публичных начал в правовом регулировании трудовых, социально-обеспечительных и семейных отношений» (Ярославль, 2001).

В предлагаемой вниманию читателей монографии подняты основные, по нашему мнению, весьма важные проблемы семейного права, трудового права и права социального обеспечения в ключе гендерного равенства и запрета дискриминации в семейных и социально-трудовых отношениях. В основе проведенного авторами исследования лежит сравнительно-правовой метод в его широком понимании. При этом авторы старались уделить больше внимания малоизученным проблемам и новым правовым явлениям в этой сфере. Данную монографию следует рассматривать как приглашение к размышлению над поставленными проблемами.

Авторы

Июнь 2006 г.

Глава 1
РАВЕНСТВО И НЕРАВЕНСТВО: ГЕНДЕРНЫЙ АСПЕКТ

1.1. О ТЕОРЕТИЧЕСКИХ ПРЕДПОСЫЛКАХ ГЕНДЕРНОЙ ПРОБЛЕМАТИКИ

О равенстве мы заняты заботами,

болота и холмы равняем мы;

холмы, когда уравнены с болотами,

становятся болотами холмы.

Игорь Губерман

В качестве философских, социологических и теоретико-правовых предпосылок принципа равенства можно принять несколько положений.

Равенство в «обычно-словарном» толковании означает полное сходство, подобие по значению, положению, качеству и т. п., его социальный контекст предполагает положение людей в обществе, обеспечивающее их одинаковые политические, гражданские и другие права⁴.

Традиционно равенство исследуется во взаимодействии с категориями справедливости и свободы. «Анамнез» этой «болезни» прослеживается от Аристотеля и Платона, юристов Древнего Рима до мыслителей эпохи Просвещения (Вольтера, Монтескье, Руссо) с ее Декларацией прав человека и гражданина от 26 августа 1798 г. («люди рождаются и остаются свободными и равными в правах» – ст. 1) и далее – к идеям классового, либерального, эгалитарного и других «разновидностей» принципа равенства людей, граждан, трудящихся, социальных групп, обществ и государств XIX, XX веков и начала XXI века⁵. С утверждением гуманизма и просвещения в новое и новейшее время триада «справедливость – свобода – равенство» «приобрела обаяние человеческого облика; новый тип справедливости, – подчеркивает В. В. Козловский, – основывается на принципе эквивалентности, равноценности и консенсуса»⁶.

(Сразу следует оговориться, что попытки, даже в самом первом приближении, осмысления соответствующих восточных идеологий и юриспруденций не последует. Восток – дело тонкое… Аналитика «диалога глухих» между ним и Западом в наши планы не входит как по объективным, так и субъективным причинам.)

Современное западное общество – это эгалитарное общество, в основу идеи эгалитарной справедливости которого заложена великая христианская идея о равенстве всех перед Богом⁷.

Однако равноправие – лишь один из моментов справедливости, но еще не сама справедливость, – отмечает В. Вольнов – подобно тому, «как возможность – момент свободы, но еще не сама свобода; одинаковость прав не значит равным образом пользоваться этими правами⁸. Иными словами, – продолжает автор, критикуя либеральное понимание равноправия, – «либерализм упрямо не хочет признавать в теории то, что уже давно признали мудрые из римлян и многие вслед за ними: summum jus – summa injuria. Или лучше так: равное право – высшая несправедливость… если один момент справедливости – моральность – требует равноправия, то другое – свобода – требует ограничить это равноправие»⁹. Тем не менее, значение равенства тем больше, чем хуже жизнь людей, членов конкретно-исторического общества, перед провозглашением равенства социальной и политической ценностью¹⁰.

Справедливость имеет смысл только там, – подчеркивает Б. Н. Кашников, – где имеют место отношения, объективно требующие меры и пропорции; необходимости в справедливости не может быть, если все в избытке или все абсолютно недостаточно¹¹. В этом плане становится бессмысленной и идея равноправия.

Следование правилу простого («строгого») равенства, кроме приобретения реалий несправедливости, еще и нежизнеспособно, абстрактно. Так, если один индивид имеет определенное количество благ, остальные должны иметь столько же – тогда, доводя данный принцип до логического конца, придется требовать уничтожения тех благ, которые невозможно разделить поровну (или же устанавливать специальные, не всегда, кстати, возможные, правила пользования этими благами); равенство «в чистом виде тождественно виноградникам и кладбищам»¹².

Равенство, как всякое иное явление, имеет «пару», т. е. существует в единстве с неравенством. Это не изолированные друг от друга противоположности, несущие в себе раз и навсегда данные одному положительный, другому – отрицательный заряд: первое отнюдь не всегда обеспечивает справедливость и согласие, а второе – несправедливость и конфликт. Напротив, равенство может быть источником несправедливости и конфликтов, а неравенство – согласия и справедливости¹³.

Дихотомии справедливости, многомерной и универсальной, достаточно очевидны: деяние и воздаяние, вина и кара-преступление и наказание, взыскание и поощрение, вклад и вознаграждение, право и бесправие, закон и беззаконие, и, наконец, равенство и неравенство¹⁴.

Полагая личность порождением социума, можно интерпретировать неравенство как неравноценность условий развития, несправедливость, ущемление естественных человеческих прав, создание искусственных социальных барьеров и т. д. Полагая же личность активным творцом социума, можно рассматривать неравенство как социальное благо, способ выравнивания стартовых позиций, поддержания потенциала выживания, социальной активности и т. п.¹⁵. «Имея разные точки отсчета, – отмечают Ю. Г. Волков и И. В. Мостовая, – мы получаем по одному и тому же критерию (справедливости) альтернативные выводы: во-первых, неравенство несправедливо, так как все люди имеют равные права; во-вторых, неравенство справедливо, так как позволяет дифференцированно и адресно компенсировать социальные затраты разных людей»¹⁶.

Представление о справедливости как относительно адекватной системе неравенства наглядно демонстрируется в конструкциях «каждому – по потребностям», «свободу сильным – защиту слабым» и т. п., в которых альтернативные социальные требования проявляют общее стремление к «парадоксальному (дифференцированному) равенству»¹⁷. Избежать внутренней противоречивости и взрывоопасной справедливости можно исключительно через процедуры диалога и социального компромисса¹⁸.

Право как один из архиключевых регуляторов общественных отношений, применяя равный масштаб к разным людям лишь в относительно сходных ситуациях, является в этом смысле одновременно и справедливым и несправедливым (что, впрочем, не выделяет его, с этой точки зрения, среди большинства социальных феноменов). По мысли С. С. Алексеева, феномен нормы, «характерной для права в том и состоит, что при ее помощи в общественную жизнь вносятся существенные элементы единства, равенства, принципиальной одинаковости: вводимый и поддерживаемый юридическими нормами порядок распространяется в принципе «на равных» на всех участников общественных отношений»¹⁹. Любая норма, в том числе правовая, устанавливает такой масштаб, который далее конкретизируется различными способами – от обычного исполнения до специального (специализированного) правоприменения. Будучи явлением предельно сложным²⁰ и вбирая в себя богатство цивилизации, право не сводится лишь к общности масштаба поведения. Хотя и последний признается в юриспруденции не только формально равным, но и социально справедливым, отражающим автономную свободу личности²¹.

Выявляя сущность права, – пишет В. С. Нерсесянц, – среди прочего важного обнаруживается принцип формального равенства, который представляет собой единство триады – «всеобщей равной меры регуляции, свободы и справедливости»²². Разумеется, правовое равенство является результатом «абстрагирования от фактических различий, присущих уравниваемым субъектам правовой формы общения»²³. Последние независимы друг от друга, но одновременно одинаково подчинены в правовых отношениях единой общей норме регуляции²⁴. Равенство, – продолжает автор, – имеет рациональный смысл, логически и практически оно возможно в социальном мире именно и только как правовое (формально-правовое, формальное) равенство, фактическое же равенство есть «величина иррациональная», «фантазм»²⁵. Только благодаря своей формальности равенство и становится измерителем всей «внеформальной» действительности.

Именно в этом смысле верно суждение римских юристов: «Закон говорит со всеми одинаково» (lex uno ore omnes alloguitur). Оно уже много веков составляет, с точки зрения теоретиков права²⁶, как бы синоним принципа юридического равенства.

Исследуя теоретико-правовые аспекты правового равенства, M. Н. Козюк приходит к выводу, что последнее имеет свою внутреннюю структуру. К ее составляющим относятся: 1) собственно формально-юридическое равенство; 2) равноправие и 3) равная защита перед законом. Первая характеристика сводится к обозначенному ранее и общеизвестному качеству права как единого всеобщего масштаба и является исторически первой ступенью равенства. Вторая фиксирует равенство прав и обязанностей и требует, чтобы все субъекты права имели равные юридические возможности для участия в жизнедеятельности общества. Третья более других относится к области реализации права и характеризует процедурные механизмы равноправия²⁷.

В законодательстве единого подхода к определению содержания принципа равенства нет. В одних случаях, – полагает К. А. Чернов, – он сводится к равноправию, в других к равенству ответственности, в третьих к равенству оснований возникновения прав и обязанностей, в четвертых – к идее равенства возможностей субъектов правоотношений²⁸. Однако думается, что это скорее относится к отдельным отраслевым институтам, нежели в целом к отраслям права, так как в кодифицированных отраслевых актах глобальная идея равенства (в продолжение конституционных предписаний) присутствует в «общих положениях» (например, ст. 3 Налогового кодекса РФ, ст. 1 Гражданского кодекса РФ, ст. 6 Гражданского процессуального кодекса РФ, ст. 1 Семейного кодекса РФ, ст. 2 Трудового кодекса РФ, ст. 4 Уголовного кодекса РФ и т. д.). Другое дело, что структурирована данная идея и внешне, и содержательно по разным схемам, хотя последние, действительно должны быть относительно сходными, а в ряде элементов – одинаковыми (например, положения о равенстве граждан, независимо от их «бытийных» характеристик, в регулятивных и охранительных правоотношениях).

Правовые равенство и неравенство как парные категории в одинаковой степени противостоят фактическим различиям между людьми²⁹. Последние, анализируемые с точки зрения абстрактного формального равенства, неизбежно приводят к фактическому неравенству. «Равная мера регуляции, – отмечает В. С. Нерсесянц, – отношений различных субъектов предполагает, что приобретаемые ими реальные субъективные права будут неравны. Благодаря праву хаос фактических различий преобразуется в правовой порядок равенств и неравенств, согласованных по единому масштабу и равной мере»³⁰.

Поскольку различительным характеристикам субъектов правовых отношений несть числа (в тех, разумеется, пределах, которые не подрывают их человеческой сущности), постольку проблема приближения к гармонии: равенство как всеобщая абстрактная возможность обладать определенным правовым статусом и неравенство как особенная возможность обеспечения равенства для различных типологических групп субъектов, а то и индивидуума, – бесконечна в движении к своему решению. (Лишь бы вектор этого движения соответствовал поставленной цели.)

К основным типологиям, о чем свидетельствуют положения большинства конституций правовых государств, относятся раса, вера, политические убеждения, пол, возраст, обстоятельства рождения, имущественное положение.

В правовых системах и внутри каждой из них – в отдельных отраслях права – типологические характеристики субъектов как объектов правовой регуляции проявляют себя в законодательстве и юридической практике существенно различным образом – и количественно, и содержательно. Для обеспечения деятельности тех субъектов права, которые призваны выполнять некие особые функции (депутатов, госслужащих разного типа, судей, работников особо вредных производств и т. д.) предусматриваются и особые элементы правового статуса (депутатский иммунитет, жилищные льготы, повышенная пенсия, специальный пенсионный возраст и т. п.). Для граждан, обладающих определенными личностными «спецификациями» (беременная женщина, пенсионер, инвалид, ребенок-сирота и т. д.), устанавливаются льготы по данному основанию (декретный отпуск, льготы по оплате услуг ЖКХ и проезду на транспорте, пособия, преимущества при поступлении вуз и т. п.).

«Льгота, – пишет А. В. Малько, – это правомерное облегчение положения субъекта, позволяющее ему полнее удовлетворять свои интересы и выражающееся как в предоставлении дополнительных, особых прав (преимуществ), так и в освобождении от обязанностей»³¹.

Так как равенство должно быть имманентно присуще современному праву (в самых различных контекстах его содержания), при нормативных отступлениях от него законодателю следует действовать предельно осторожно, вводя только безусловно необходимые ограничения и льготы. Они должны соответствовать поставленной конкретной цели, а не появляться как следствия конформизма («так сложилось исторически», «принято в цивилизованных странах» и т. п.) или необоснованного лоббизма. Льготы должны коррелироваться с ограничениями (например, перечень привилегий для госслужащих – с их ограничениями в частной жизни; льготы для армии, милиции, таможни и др. – с экстремальными условиями работы): в таких случаях нужно руководствоваться принципом римского права – qui sentit commodum sentore debet et onus (тот, кто приобретает преимущество, должен принять на себя и обязанность)³².

В условиях развития мировой цивилизации в целом, что, естественно, составляет базисную константу проблемности нашего жития и дискуссионности его научного осмысления, все эти характеристики нуждаются в постоянном внимании. Однако развитие, усиленное реформированием политической системы и гражданского общества, в нашем случае – российского, соответственно вносит (или должно вносить) существенные коррективы в систему взаимодействия с политикой, моралью и законодательством явлений равенства и справедливости, построенных с учетом национальных, возрастных, имущественных и тендерных аспектов.

Поскольку разорвать это взаимодействие можно только формально, мы, осуществляя эту формализацию, не смогли и не сможем уйти от некоторой аналитики и иных факторов, кроме тендерного.

* * *

Обратимся, однако, к теоретическим предпосылкам тендерной проблематики.

«И сотворил Бог человека по образу своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их. И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею…»³³.

Идея о том, что «разделение на два пола не имеет ничего общего с Божественным первообразом человека и что сотворение жены было результатом и первым обнаружением грехопадения»³⁴ есть предположение, а не аксиома, одно из последующих толкований, хотя и безусловно доминирующих. Кроме канона, существовали и существуют и другие точки зрения на данный предмет.

«Человек есть… существо бисексуальное, – писал Н. А. Бердяев, – совмещающее в себе мужской и женский принцип в разной пропорциональности и нередко в жестокой борьбе… Мужское начало есть по преимуществу начало творящее, женское же начало есть по преимуществу начало рождающее. Но и в рождении, и в творчестве мужское и женское начало не могут быть изолированы и предполагают взаимодействие и восполнение одного другим»³⁵.

Истинный человек «в полноте своей идеальной личности, – отмечал В. С. Соловьев, – очевидно, не может быть только мужчиной или только женщиной, а должен быть высшим единством обоих», – преодолевши свою существенную роль и распадение, но сохранивши свою формальную обособленность…³⁶

Противоречивость подходов к первородности мужского начала само противоречиво излагается и теологами, и «гражданскими» философами. Ясно одно: мужское и женское начало есть единство в человеческом бытии, данное нам и в сознании, и (простите за возможный банальный подтекст) в ощущении.

(Мария – мать Христа. Способ появления на свет современного человека, мужчины и женщины, очевиден: взрастание того и другой – из чрева, от молока и забот матери, а очень часто и забот отца. Борьба за пьедестал бессмысленна. Хотя спор – вечен.)

* * *

Совершенно очевидно, что тендер не есть только женский вопрос. (Точно так же, как не есть только англоязычный вариант русского термина «пол».) Этим понятием обозначается совокупность социальных норм поведения людей в зависимости от пола.

Как отмечает H. Л. Пушкарева, в западной науке нет единства взглядов по вопросу о том, считать ли тендер «мыслительным конструктом», т. е. просто научной дефиницией, определяющей социально-культурные функции пола и различающей их от функций билогических, или же «конструктом социальным». В последнем случае предполагается, по меньшей мере, четыре группы характеристик: биологический пол, поло-ролевые стереотипы, полоролевые нормы и полоролевая идентичность. Соответственно используются понятия «гендерного дисплея» или «гендерной системы» (как менее «заумного»), под которыми подразумеваются «идеи, институты, поведение, формальные и неформальные правила и другие социальные взаимодействия, предписываемые в соответствии с полом»³⁷.

При этом в российской социологической науке признак пола, в отличие от западной, где акцент традиционно делается на биологических, психологических и культурологических различиях полов, «изначально социален, так как личность, независимо от ее пола, рождается и развивается (если, конечно, это не «маугли») в социуме, в многообразной системе социальных связей и отношений»³⁸.

Особая «взбудораженность» гендерной темы в 70–90—х годах XX века (как очередной виток актуальности – после этапов конца XIX века, начала XX века) породила новые направления исследований.

Так, появилась история женщин («женская история») – изначально как своеобразная попытка «переписать историю» или, с точки зрения Э.Дэвин, стремление преодолеть почти абсолютную доминанту старой истории, сопровождавшееся готовностью заменить общеупотребляемый термин «history» (который можно прочитать и как «his story», дословно: «его история», «история мужчины») – новым термином, характеризующим иной подход к изучению прошлого, а именно термином «her story» (то есть «ее история», «история женщины»)³⁹. Однако постепенно толкование содержания понятия «гендер» изменилось в направлении рассмотрения его не в плане концептуализации мужского доминирования, а как системы всех форм взаимодействия и «взаимоотталкивания» мужского и женского начал. Изучение феминности стало невозможно без анализа маскулинности – «женская история» неминуемо встретилась с «историей мужской»⁴⁰.

Традиционными объектами стали социально-экономические аспекты гендерно-исторических исследований. Более или менее очевидными проявились перспективы тендерного подхода к исследованиям политической истории: история маргинализации женщин, их борьбы за политические и гражданские права и свободы, аналитика форм «скрытого воздействия на политику и неявно маркированного политического поведения женщин» (еще до актуализации «женского вопроса» и суфражистского движения). Но наиболее перспективными, полагает H. Л. Пушкарева, являются тендерные исследования в области культурологии, истории ментальностей и общественного сознания⁴¹.

В социологии появились исследования маскулинности, лингвистике – тендерной асимметрии и т. д.

Актуализировались тендерные исследования в психологии⁴². Так, психологи отмечают, что разделение людей на мужчин и женщин является центральной установкой восприятия нами различий, имеющихся в психике и поведении человека. Причем, многие из них эти различия связывают с генетическими, анатомическими и физиологическими особенностями мужского и женского организма, хотя и не сводят их к исключительной доминантной роли – помимо конституциональной стороны эти различия имеют социокультурный контекст: они отражают то, что в данное время и в данном обществе считается свойственным мужчине, а что – женщине. Существует точка зрения, что наше восприятие биологических различий между полами тоже определяется культурными факторами (например, со времен античности до конца XVII века в Европе преобладало представление о том, что женский организм является недоразвитым вариантом мужского). Если бы такое видение биологических различий сохранилось до сегодняшнего дня, – отмечает Д. В. Воронцов, – «то с учетом знаний о человеческой природе мы были бы более склонны считать мужской организм модификацией женского»⁴³. Однако в эпоху Возрождения взгляды изменились – мужчины и женщины были признаны полярно различными по своей природе организмами – с этого момента различия в социальном статусе стали предопределять различиями в биологическом статусе.

В последнее время, – продолжает Д. В. Воронцов, – стало принятым четко разграничивать указанные аспекты, связывая их с понятием пола и тендера («пол» описывает биологические различия, определяемые генетическими особенностями строения клеток, анатомо-физиологическими характеристиками и детородными функциями; «гендер» указывает на социальный статус и социально-психологические характеристики, которые связаны с полом и сексуальностью, но возникают из бесконечной совокупности отношений между людьми⁴⁴.

Генетические, эндокринные и церебральные факторы определяют уровень психической и двигательной активности организма (применение мышечной силы, возбудимость, скорость реакций и т. д.), что, в свою очередь, является исходным материалом для развития разнообразных форм выражения личности в социальном контексте⁴⁵. Морфологические различия в основном сводятся к следующим: женщины обладают меньшей длиной и массой тела, менее сильным связочным аппаратом, иной пропорцией «элементов конструкции», меньшей мышечной массой. С точки зрения физиологии: у женщин несколько меньше основные параметры гемодинамики (объем сердца, масса циркулирующей крови, слабее сердечные сокращения и т. д.), но они обладают и рядом врожденных преимуществ, в частности, большей эластичностью кровеносных сосудов, намного лучше переносят большую потерю крови; у женщин ниже энергообмен покоя, меньше минимальное потребление кислорода, жизненная емкость легких; у женщин и мужчин различная гормональная система… При разности соотношения между площадью зрачка и площадью радужки абсолютная площадь зрачка у женщин больше (как отмечает Б. П. Ильин, глаза – не только «зеркало души», но и «зеркало тела»)⁴⁶.

Девочки опережают мальчиков в темпах моторного развития. Психологи констатируют некоторые различия в проявлении свойств нервной системы, в частности, по типу темперамента среди мужчин больше сенсорного планирующего и интуитивного рационального типов, среди женщин – интуитивного эмоционального типа, среди последних больше экстравертированных, эмоциональных, с более развитой интуицией, более естественных, спонтанных и общительных⁴⁷. Известно также, что рождается больше мальчиков, чем девочек (при большей смертности первых), процент самоубийств и заболеваемости выше у мужчин, чем у женщин⁴⁸. В среднем принципиальных различий не установлено в области зрительно-пространственных и слуховых способностей (нюансы, разумеется, есть); в обонятельной чувствительности наблюдается превосходство женщин – в любом возрасте и культуре; в органических ощущениях более точны мужчины, у них большая болевая толерантность; есть данные, что женщины – более надежные свидетели, что может объясняться их большим интересом к личностной информации и лучшей кратковременной памятью⁴⁹. Своеобразны картины различий по вниманию: преимущество женщин в избирательности, устойчивости и объеме внимания, «коммуникативном внимании»; их ориентация – на быстроту, а мужчин – на точность работы; преимущество мужчин – в работе с новыми задачами, а женщин – со старыми, шаблонными стимулами. По общему интеллекту чаще всего наблюдается отсутствие половых различий – во всех возрастах, в разных культурах, у представителей всех рас и т. д.; по речевым способностям – преимущество женщин, математическим – преимущество мужчин по отдельным показателям⁵⁰. Исследования эмоциональности по большей части демонстрируют превосходство женщин. Самооценка более устойчива у мужчин. Устойчивы половые различия по агрессивности: мужчины превосходят женщин в открытой физической агрессии, женщины – в скрытой вербальной. Мужская роль традиционно квалифицируется как инструментальная и деятельная, а женская – экспрессивная и коммуникативная. Психологи полагают, что есть основания считать лидеров (руководителей) обоего пола равно эффективными, однако различающимися по методам достижения результата⁵¹. И т. д., и т. п. Как видим, тендерные психологические исследования весьма многогранны, оригинальны, хотя далеко не во всем «окончательны», аксиоматичны, бесспорны, что, впрочем, нормально для научного поиска, особенно в гуманитарной сфере.

В юриспруденции тендерная проблематика также получила новые импульсы исследований: от прав человека – к правам человека-женщины, от льгот – к аналитике гендерно нейтральных и гендерно выраженных правовых норм в различных отраслях права.

Впрочем, все-таки и в историческом контексте, и в реалиях сегодняшнего дня преобладающим объектом тендерных исследований продолжает оставаться женский социум, кроме, пожалуй, тендерной психологии. В то же время постепенно усиливается внимание и к проблематике мужской тендерной общности – вплоть до постановки вопроса о выравнивании статуса мужчин со статусом женщин в тех областях социальной регуляции, где «льготирование» последних стало как бы излишним, с провозглашением антитезиса «берегите мужчин» известному тезису «берегите женщин». Колебания чаш этих весов, похоже, в отличие от естественно-научного отрицания «вечного двигателя», заданы бесконечно давно и бесконечно надолго – хоть и имеется распространенная точка зрения, что – с седьмого дня творения…

* * *

По известной версии Ф. Энгельса, опиравшегося на труды этнографов своего времени, первобытное общество строилось на основе социального равенства полов и происхождение велось по материнской линии. Углубление разделения труда, появление избыточного продукта, частной собственности привело к формированию системы разделения труда между мужчинами и женщинами, становлению патриархатного брака (в противовес первой форме индивидуального союза – парного эгалитарного брака) с главенством мужчины, сосредоточением в его руках собственности, передачей оной кровным сыновьям, экономической зависимостью женщин (жены, дочерей и т. д.). Эти изменения, по мнению Ф. Энгельса, привели к «всемирно историческому поражению женского пола»⁵².

Однако, как отмечают современные исследователи вопроса, не все здесь столь прямолинейно и очевидно. Так, длительное время парному браку и парной семье противостояла родья (союз брата, сестры и детей сестры). Парная семья и возникла в конкуренции с материнским родом, который успешно ей противостоял. Избыточный продукт, замена разборных потребительских отношений отношениями «дарообмена» и дележа выстроили, – пишет Ю. И. Семенов, – два уровня распределения. Первый – раздел пищи, одежды и других благ между взрослыми членами коллектива, второй – передача ими части своей доли детям. Автор называет их отношениями кормления, или иждивения. Первым естественным кормильцем была мать⁵³. Она была центром минимальной иждивенческой группы. К ней мог присоединиться хотя бы один взрослый мужчина – и общество в этом было объективно заинтересовано⁵⁴.