© Варвара Еналь, текст, 2021
© ООО «РОСМЭН», 2021
Часть 1
Всего одно желание
Глава первая. Мирослава
1
Мать всегда уверяла, что я порчу ей кровь.
Эту фразу я слышала с самого детства в разных вариациях, но смысл никогда не менялся. Я портила жизнь матери уже одним своим существованием. Потому что такую невоспитанную и отвратительную хамку еще надо поискать и потому что никакие слова до меня не доходят, все как об стенку горох. Я – вылитый отец, и его гадкие гены лезут из меня каждый божий день.
Моя мать умела ругаться и делала это часто и вдохновенно. Иногда по вечерам, слушая ее длинные и громкие выступления, я раздумывала, а не записать ли это и не выложить ли видео в «Ютуб». Уверена, что получила бы миллион просмотров и славу скандально известного блогера.
Жаль, но я не воспользовалась такой возможностью, потому что у меня была еще младшая сестра. Едва я доставала телефон, Снежанка хватала меня за руки и умоляющим голосом шептала:
– Мирка, ты с ума сошла. Пожалуйста, Мирка, не делай этого!
С сестрой мы были не особенно близки, но ее горячий шепот и умоляющий взгляд больших карих глаз почему-то имели надо мной странную, необъяснимую власть.
– Отцепись, трусиха, – говорила я и прятала телефон в карман.
В тот вечер я уже настроилась на очередной концерт. Очередное выступление на тему «Мирка отбилась от рук и растет негодницей». В тот день я сделала себе еще один пирсинг. Дырочку в носу даже пирсингом можно назвать с натяжкой, очень многие прокалывают себе ноздрю. А к моему образу крошечная сережка-точечка в ноздре подходила как нельзя лучше.
У меня всегда были короткие волосы, мать стригла меня чуть ли не под мальчика все мое сознательное детство, потому что боялась вшей и не хотела заморачиваться с косичками. В этом не стоило ее винить, я и сама терпеть не могла расчески, долгое заплетание и все эти резиночки и бантики, заколочки и прочие радости девчачьих будней.
Лет в пятнадцать я стала красить свою короткую и буйную шевелюру в черный. Природный цвет моих волос – темно-каштановый, но я придавала своей прическе совершенную и окончательную мрачность. Никаких ярких прядей – розовых или, там, синих. Никаких цветных штрихов, только черные четкие линии. Почти мальчишеская стрижка «а-ля гарсон» превратилась в короткое каре, чуть ли не боб с асимметричными длинными прядями. И все это было совершенно, абсолютно черным.
Глаза я тоже густо подводила черным и носила только черные футболки и толстовки. Этот цвет точно и верно отражал мое настроение, мой внутренний мир. В одном ухе у меня было три дырки и, соответственно, два гвоздика и одно колечко. В другом – только один гвоздик. Пока что.
В тот день я сделала себе еще одну дырочку. Деньги на это удовольствие заработала сама. В семнадцать лет вполне можно найти работу, тем более в нашем небольшом западноукраинском туристическом городке, где несколько отелей и целая куча кафешек. Я подрабатывала официанткой по пятничным и субботним вечерам. Работа несложная, а чаевые – это просто прелесть и сказка.
И вот я продела крошечную сережку-камешек в ноздрю и в первую очередь заявилась к своему парню, чтобы похвастаться новым обликом. Богдан был на год меня старше, но в школу отправился с семи лет и потому учился в параллельном классе. Он был красавчиком в полном смысле этого слова. Высокий, мускулистый, голубоглазый. Темно-русые волосы острижены коротко на боках и затылке, а прядь на темени – так называемый оселедец – завязана в крутой маленький хвостик.
Родители Богдана всю жизнь зарабатывали деньги в Германии, присылая внушительные суммы своим двум сыновьям. Богдан и его младший брат Тимоха жили у бабушки с дедушкой в двухэтажном особняке с красной крышей и коваными воротами. Ворота в доме Богдана всегда были открыты, я еще в жизни не видела, чтобы их запирали на тяжелую металлическую щеколду. Потому я спокойно прошла во двор, миновала будку с шустрым псом Тугаем – тот привычно обнюхал меня, лениво фыркнул и вернулся в будку, махнув напоследок хвостом, – и поднялась по ступеням.
Бабушка Богдана была из тех бабушек, которые считают, что правильно воспитанный ребенок – это накормленный ребенок, поэтому у них в доме всегда стоял запах вкусной еды. Едва я переступила порог, как из просторной кухни раздался мягкий бабушкин голос:
– Мирочка, это ты? Заходи, пицца уже готова. Принесу вам с Даником наверх.
И как только бабушка Богдана узнавала, что это именно я пришла?
– Добрый вечер, Оксана Михайловна! – бодро крикнула я и мигом метнулась на второй этаж.
В комнате Богдана стояли внушительный тренажер, широкая кровать, шкаф-купе и письменный стол. А еще была масса полочек с модельками разных машин – старое увлечение моего парня. Бабушка называла Богдана почему-то Даником или Данцю, когда обращалась к нему. Мне же нравилось полное «Богдан», оно звучало мужественно и четко, как и положено нормальному мужскому имени. Все эти сокращения вроде «Бодика» я терпеть не могла.
Богдан сидел над уроками, но, едва увидев меня, отложил ручку и заулыбался.
– Привет, Мирка. Что нового?
Мы с Богданом были старыми-престарыми приятелями, еще в первом классе ходили вместе в школу. Я много времени проводила в его комнате – тогда он жил в нашем доме, в соседней квартире, – и играла его машинками и конструкторами. Особой романтики в наших отношениях не было никогда и сейчас тоже не появилось. Просто как-то само собой стало понятно, что мой старый друг превратился в моего парня, и мы теперь вместе, хотя больше не собираем «лего» на ковре в детской комнате.
– Да, есть кое-что новенькое. Угадай, что?
Я плюхнулась на свободное кресло у окна, закинула ногу на ногу и широко, довольно улыбнулась. Богдан конечно же не углядит маленькую сережку в носу, он никогда не отличался вниманием к мелким деталям. Хотя будущему программисту не помешало бы.
– Ну… Новые джинсы, что ли? Они такие же черные, как и твои старые… – Богдан с сомнением поднял брови.
– Фу, блин, какой ты все-таки… Внимательней посмотри, внимательней. Представь, что я – твой очередной герой в игре и ты создаешь его облик. Что появилось новенькое?
Богдан прищурился и наконец увидел.
– Ты сделала дырку в носу? Здорово, тебе идет. Как будто родилась с этой сережкой.
– Ну конечно, и всю жизнь с ней проходила, – хохотнула я.
– А маме твоей понравится?
– Это я специально для нее. Сегодня вечером будет весело.
– Она тебе голову оторвет.
– Уже отрывала. Я на свои деньги сделала, имею право. И вообще я взрослая, окончу школу через пару месяцев, поступлю учиться и найду работу. Вернее, просто буду чаще брать смены в своем кафе. И что она мне сделает?
– В каком-то смысле ты права. – Богдан задумчиво почесал ухо.
– Ладно, пойду домой. Самое время пообщаться с мамой.
– Провожу тебя. – Богдан поднялся и торопливо натянул ветровку.
Появилась бабушка и настояла, чтобы мы взяли по куску пиццы. Покидая милый теплый дом с коваными воротами и смешным псом, я дула на обжигающий треугольник в своих руках и думала, как же некоторым повезло с родителями.
Тогда я еще не знала, как повезло мне.
На улице стояла весна, теплая и славная, и ветер приносил миллион невероятных запахов. То ли цветы, то ли камыши у озера – дышишь и не надышишься. Хотелось гулять до самого утра, втягивая в себя ароматный воздух, делать глупости и гадости. Может, танцевать до упаду или разрисовать стены домов ярким граффити. Я сообщила об этом Богдану, и тот заверил, что на выходных обязательно сходим в кино. У него всегда так – самые странные желания обретали вполне реальное воплощение.
Как только добрались до моей пятиэтажки, я хлопнула своего парня по плечу, бросила веселое «до завтра» и кинулась к подъезду. Не любила я все эти нежные прощания, поцелуи и ласковые взгляды, и Богдан это знал.
Энергия во мне бурлила, точно кипяток в электрическом чайнике, я взлетела на свой пятый этаж со скоростью ошпаренной кошки. А вдруг мать не заметит мое новое украшение и мне удастся спокойно поужинать, сделать уроки и лечь спать?
2
Мою сестру Снежанку вполне можно было назвать симпатичной и даже красивой, я бы сказала. Большие карие глаза, тонко очерченные брови. Всегда розовые щеки и красные пухлые губы. Снежанка обожала сладости, и в ее карманах не переводились шоколадные конфеты. Очень много шоколадных конфет. То ли благодаря этому пристрастию, то ли из-за генов, но Снежанка обладала довольно округлыми формами. Вроде бы и не толстая, но склонная к полноте – вот как это называется. Кругленькая, невысокая – ее макушка едва доставала до моего лба, – медлительная, она казалась мне коровушкой, вышедшей на полянку. Я ее так и называла в приступе злости: «Корова».
Но вообще уживались мы неплохо. Я всегда помогала ей с уроками, мне ведь не жалко. Понимала, что память у Снежанки такая же короткая, как у коровушки, и мыслит она прямо и просто, поэтому без раздражения решала за нее примеры по алгебре и задачки по геометрии. Учились мы с ней в разных классах, я – в последнем, одиннадцатом, она – в десятом. И разница у нас была один год и три месяца.
И как моя мама умудрилась родить еще одного ребенка, когда я, судя по ее рассказам, в младенчестве орала целыми днями не умолкая? Портила кровь с самого рождения, как говорила мать. Не понимаю, зачем заводить еще одного ребенка, когда и с одним не можешь справиться?
Впрочем, Снежанка была очень милым и послушным дитем. Еще бы, с таким-то трусливым характером сестрица могла бы стать самым примерным ребенком страны, если бы имелся подобный титул. Никаких глупостей, никаких фокусов. Сестра даже волосы никогда не стригла, потому что маме нравилась ее длинная, темно-русая с медным отливом коса. Волосы у Снежанки действительно были хороши, я ж говорю, сестра отличалась выдающейся внешностью.
Она боялась всего, даже поход в туалет ночью ей казался ужасным приключением. А вдруг там, за дверью, притаились черные вампиры и накинутся на нее, едва она, в длинной пижаме и мягких тапочках, ступит на темную территорию ночного коридора? Поэтому, если вдруг Снежане приспичивало ночью по-маленькому, свет включался сначала в нашей комнате, потом в коридоре, после в туалете.
Снежанка не смотрела никаких страшных сериалов. Ни «Игру престолов» – хотя что там страшного, до сих пор не понимаю, – ни «Дневников вампиров», ни «Сверхъестественного». Только жалкие «Сплетницы» и турецкие сериалы про любовь.
Мне было все равно, что смотрит сестра, ведь по большому счету мы с ней ладили. Снежанка никогда не брала мою одежду – она в нее просто не влезла бы. А это уже большой плюс, потому что я терпеть не могу, когда трогают мои вещи. Моя черная губная помада вызывала ужас у милой, славной Снежанки, а черный лак для ногтей казался безвкусицей.
Я, в свою очередь, никогда не покушалась на ее конфеты, терпеть не могу сладкое. Не прельщалась розовыми футболками с изображением блестящих сердечек и милых зайчиков, не красила ногти белым и розовым и не носила кулончики с золотистыми сердечками. Слишком разные мы с сестрой были, ведь отцы у нас тоже случились разные.
А уроки для Снежанки сделать не жалко, потому что я – отличница и умница, как называла меня лучшая подруга Кристя. Но про своего отца я расскажу попозже.
Итак, я пришла домой в тот вечер, и Снежанка, засовывая в рот очередную шоколадную конфету, сообщила мне, что к маме пришла ее подруга, теть Света. Теть Свету мы знали чуть ли не с садовского возраста, она приходила к нам раз в два-три месяца, и они с матерью пили черный крепкий кофе, ели бутерброды, иногда выкуривали по сигаретке и долго-долго разговаривали, закрывшись на кухне.
Это называлось «отвести душу», и я не видела в этом ничего плохого.
«Повезло», – подумала я и, вымыв руки и натянув домашний халат (такой пушистый, мягкий, с капюшоном), устроилась делать уроки. Есть после пиццы не хотелось, потому самое время было заняться алгеброй и историей. Скоро экзамены, и – здравствуй, мединститут. Или медколледж, если завалю тесты.
Я бы так и просидела над уроками с песнями Адама Ламберта в наушниках, если бы Снежанка, перекинув за спину растрепанную косу, не подошла ко мне и не ткнула в бок.
– О тебе говорят, слышишь? – сказала она и выразительно моргнула.
Конечно я не слышала, ведь в ушах надрывался Адам Ламберт.
Из нашей комнаты через длинную лоджию можно было попасть на кухню, и я, стянув тапочки, в одних носках очень тихо прокралась к кухонной двери. Металлопластик, конечно, звуки особенно не пропускал, и сиреневый роллет мешал рассмотреть, что происходит внутри. Но дверь оказалась приоткрыта, видимо, мама с подругой выходили курить. Мать не любила запаха сигарет в квартире, потому курила строго на лоджии, приоткрыв окно.
– Мне тяжело с ней, Света. Иногда я ее боюсь. Но и отдать в ту семью не могу. Что из нее вырастет? Такая же бандитка, как ее родственники?
– А ее отец сейчас где?
– Мертв. В их роду мужчины долго не живут. Это бандитское кодло, я тебе говорю. Но деньги – деньги! – у них есть. Денег просто завались. Ты ведь не знаешь, я не говорила. Никому не говорила, потому что боялась. Так вот, эту квартиру двухкомнатную купила мне бабушка Мирки, мать Любомира. Причем так, как я вот покупаю себе сапоги. Пошла, оформила документы и дала мне в руки. С одним условием: я не могу ее продать, пока Мирке не исполнится двадцать один год.
– И ты продашь?
– Конечно! Продам и уеду отсюда как можно быстрее. Только Мирку уже не спасу.
– Как она тебя нашла? Ты же тогда сбежала из нашего города?
– Сбежала, с двумя маленькими детьми. Снежанке было несколько месяцев, а Мирке и двух лет не исполнилось. Просто умотала, унесла ноги, когда узнала, кто такой этот Любомир.
– А она тебя нашла?
– Приехала сама. Мы жили в нищете, в старом развалившемся домике моего деда. Вода – в колодце, туалет – на улице. Ни ванны, ни стиральной машины. Я еле тянула на детские пособия, а это – крохи, сама знаешь. Огород копала и морковку с картошкой сажала. И тут она заявилась. Привезла игрушки девчонкам, одежду, предложила квартиру, работу. Только бы я вернулась сюда. Даже не торговалась. Двухкомнатная квартира с ремонтом, деньги на девочек и помощь с переездом. Потому что ее Любомир уже погиб тогда, и только одна Мирослава осталась продолжателем их рода.
– И ты согласилась?
– А что мне было делать?
– А ты не боялась, что старуха заберет у тебя ребенка?
– Знаешь, я бы отдала. Мирка уже тогда была невменяемой. Их гены так и перли из ребенка. Ни на миг не могла оставить ее одну, она творила черт знает что. Но мать Любомира ни разу не предлагала забрать. Ни разу, представляешь? Видимо, сама понимала, какие гены растут. А сын ее погиб в той страшной катастрофе пятнадцать лет назад. Пожар, в котором сгорел здешний клуб и пара десятков жителей, помнишь?
– Как же, это все помнят.
– Вот там он и погиб. И я ни разу не пожалела.
Последнюю фразу моя мать произнесла очень тихо, почти прошептала. Но я все равно услышала. Запахнула зачем-то покрепче халат и чуть ли не прижалась ухом к двери, стараясь не пропустить ни слова.
Мать встала, щелкнула кнопкой чайника, стукнула дверцей шкафчика, доставая, видимо, кофе. После скрипнула дверца холодильника и послышалось шуршание бумаги. Взялись делать бутерброды.
– У этой старой пани было два условия, когда она сунула мне в руки документы на квартиру и деньги. Девочки должны расти тут, на западе, в ее родном городе, и носить мою фамилию, а свою настоящую не знать. Я должна была поклясться, что исполню эти условия.
– Что значит поклясться? – переспросила теть Света.
– В прямом смысле слова. «Поклянись мне, деточка. Скажи «клянусь». Представляешь?
– И ты поклялась?
– А мне было тогда двадцать два года. Я была глупой, и у меня голова закружилась от вида денег и документов на квартиру. Собственная двушка, представляешь? Я бы ей тогда поклялась даже в том, что никогда замуж за инопланетянина не выйду. Да и в чем проблема? Мирка и так была оформлена под моей фамилией. И знаешь ли, когда живешь в развалюхе и воду в ведрах домой таскаешь, то долго выбирать не станешь. Этот городок не так уж и плох.
– Хороший городок, – согласилась теть Света.
– Девочки выросли, я всегда была с работой. Мирка в глаза не видела тех родственничков. Кто знает, может, и убралась бы к ним, узнав, кто они.
– Они бы ее приняли?
– Старая пани приняла бы. Мирка ведь последняя из всего большого рода. Есть, может, еще какие-то дальние, но я их не знаю.
– А Любомир был главарем банды? – уточнила теть Света.
– Тихо. Не говори никому. Я только тебе одной и решилась рассказать. Так что ты понимаешь, откуда там денежки водились. Вроде промышляли они контрабандой и золотишком. И пара заправок была, с которых они брали свою часть денег.
– Как рэкетиры…
– Ну, в те времена это было неудивительно. Бандитская кровь у моей Мирки, и я видела это с тех пор, как только она родилась. Вылитый отец, ну просто вылитый отец. Если бы не портила себя этой уродской стрижкой и жутким макияжем, тоже была бы красавицей. Любомир был красавчик, нечего и говорить! Видела бы ты его! Все девчонки западали на него, а он танцевал только со мной на каждом дискаче. Приходил специально ко мне в наш дом отдыха и стоял под окном. Приносил каждый раз огромный букет роз. Только розы, никаких дорогих подарков. Но зато неподалеку ждала его машина, черный «мерс». И мне страшно все завидовали, когда я садилась к нему в машину. Дура была, я же говорю.
– Ну теперь уже ничего не поделаешь. И не такая уж стерва твоя Мирка. Перебесится, в подростковом возрасте их нынче всех крутит. Безбашенное поколение какое-то выросло, прямо не подступись. Мой вот вчера пришел пьяный, представляешь? Пятнадцать лет парню всего, а они уже пиво на вечеринке гоняли в таком количестве, что он еле языком ворочал. Заблевал мне весь коридор, паршивец.
– Если бы она просто пришла пьяной, я бы так не переживала. Это обычное. Мне сегодня звонила ее классная. Она избила мальчика-одноклассника, представляешь? Хорошо, что все обошлось без синяков и травм, его родители подали бы на нас в суд, если бы можно было снять следы побоев…
Я поморщилась. Два подзатыльника Станиковскому рассматриваются как побои? И где это, скажите мне, у него должны были появиться синяки? Разве что на языке, когда он старательно брехал своим родителям. Брехло паршивое…
Ладно, что там мамочка моя дальше напричитает?
– И как ее только в школе держат? – возмутилась теть Света.
– Так отличница, тянет на золотую медаль. Мозги у нее тоже в отца. Соображает лучше всех. Готовится поступить в медицинский вуз.
– В Старом городе?
– Конечно, это же рядом.
Наш городок действительно находился рядом со Старым городом. Полчасика через лес, по шоссе – и вот вам старые дома и костелы, брусчатка и высокая башня городской ратуши. Вузов там хватало, и добираться до мединститута или универа мне было бы легко.
– Ты слишком мягкая с ней, тебе надо проявлять больше строгости. Нынче детей слишком уж распустили. В наше время семнадцатилетняя девочка и вякнуть не могла поперек матери. Материнское слово – закон, никакой вольности. Я своего паршивца вчера отходила ремнем, чтобы неповадно было пьяным домой заявляться в свои пятнадцать лет. Потерпи еще немного, и поступит твоя Мирка, а ты будешь свободна.
– Конечно. Еще года четыре, и я продам квартиру и уеду. А ее, думаю, будут обеспечивать родственники.
– Как, говоришь, зовут ее бабушку?
– Пани Святослава.
– А фамилия?
– Нет, Света, даже тебе не скажу – крепче будешь спать. У нас тут временами творятся страшные вещи. Маленький город, полный старых историй. Тебе кофе с молоком? Сколько ложек сахара?
– Так я тут недавно. Думаешь, всех знаю? Или они публичные люди?
– Просто забудь. Угораздило меня связаться с этой семейкой.
– А отец Снежаны?
– Он погиб тогда же, в том же пожаре. Только я думаю, это Любомир убил его. Мой бывший сказал, что никто не приблизится к его девушке, то есть ко мне. Я боялась, что он убьет и ребенка, если узнает о моей второй беременности, вот и уехала. А вернулась, потому что Любомир был мертв.
– Да уж, правда, угораздило тебя…
Дальше они заговорили о работе, о начальстве. Немного ругали Михася, сына Светы, которому приспичило перепить пива накануне.
3
Я вернулась в свою комнату, села за письменный стол. Воткнула наушники и врубила музыку.
Whad’ya want from me, – зазвучало в ушах.
Машинально потянулась за черным карандашом и еще сильнее подрисовала глаза. Добавила темных штрихов губам и после так сжала карандаш, что чуть не сломала его.
– Что с тобой? – удивилась за спиной Снежанка.
– Пошла вон, – буркнула я не оглядываясь.
Почему если ненавидишь отца, то надо ненавидеть и собственного ребенка? Ты же добровольно млела от его роз, красоты и машины! Ты же сама была такой дурой, что каждый вечер садилась в его иномарку!
А я, по-твоему, ужасный потомок ужасной семейки?
Да чтоб ты треснула!
Снежанка отправилась в ванную. Из коридора донесся звук надеваемых сапожек и застегиваемой молнии плаща – материна подруга наконец ушла домой. А мать заглянула в нашу с сестрой комнату.
– Лицо умой, – велела она.
Я промолчала.
– Когда ты перестанешь драться в школе? Сколько можно обижать одноклассников? Ты действительно ждешь, чтобы на тебя подали в суд?
Я не оборачивалась.
– Совесть у тебя есть, Мирослава?
– Не хочу с тобой говорить, – тихо и четко произнесла я, по-прежнему не оглядываясь.
– Хамка. Ты бессовестная хамка! Как ты позволяешь себе разговаривать с матерью? На меня посмотри, дрянь такая! И глаза свои, наконец, отмой от черноты этой! Ты как ведьма с этими глазами! Ведьма и есть!
Мать встала рядом с моим письменным столом. Она входила во вкус, разгоняясь все больше и больше.
– Что ты пристала? Хочешь, чтобы я вообще ушла из дома? Хочешь, чтобы искали, как соседскую девочку? – выкрикнула я ей в лицо. – Отстань от моих глаз! Это мои глаза, как хочу, так и крашу! У тебя деньги не прошу на краску!
– Конечно, дождешься от тебя помощи матери! Еще ни разу в дом буханку хлеба не купила! А жрать так все готовы! А посуду кто мыл сегодня? Снова Снежанка, потому что у тебя, видите ли, времени нет. Шляешься с парнями, после приходишь и матери гадости тут говоришь!
– У Снежаны твоей мозгов хватает только на мытье посуды. Так пусть готовится в посудомойки!
– А ты, видимо, во врачи готовишься? Кто будет взятки за тебя платить в университете? Ты знаешь, сколько сейчас стоит сдать одну сессию?
– Заработаю.
– Официанткой? В своей драной забегаловке? На что тебе этих денег хватит? На проезд и бургеры?
– Иди отсюда, – процедила я сквозь зубы.
Мать чуть не задохнулась и выдала очередную тираду о том, какое я дьявольское отродье. После наконец повернулась и ушла.
Злость во мне клокотала посильнее, чем вода в электрическом чайнике, и я еле сдержалась, чтобы не крикнуть в круглое материнское лицо, что о моем обучении позаботится загадочная пани Святослава.
Только сначала надо найти эту странную пани, которая приходится мне бабушкой. Ведь правильно? Мать моего отца – моя бабушка. Интересно, обрадовалась бы пани Святослава такой внучке?