Семья Звонаревых. Том 1

© А. Н. Степанов, наследники, 2020

© Издательство «РуДа», 2020

© В. М. Пингачёв, иллюстрации, 2020

Загадки «Семьи Звонарёвых»

Когда говорят «писатель задумал продолжение книги» – это не означает, что произошло всё по щелчку пальцев: раз – и задумал сразу, приступая к написанию первой. Скорее всего, действует другой принцип из серии «аппетит приходит во время еды». Дело не в успехе первого эпического полотна – романа «Порт-Артур», который писатель хотел бы повторить. А в том, что в процессе работы, в творческом поиске не только второстепенные персонажи, необходимые для целостности сюжета, внезапно обрастают плотью, но и главные герои зачастую становятся родными, вполне себе реальными и осязаемыми. И это неспроста.

Избранный метод работы над «Порт-Артуром», благодаря которому все персонажи Александра Степанова предстают настоящими, человечными, в диалоги и поступки которых веришь безусловно, требует от автора решений чуть ли не по Станиславскому. Будто бы писатель наделяет их частичкой своей души, вживается в каждого, сам становясь то ершистым Борейко, то вкрадчивым Фоком. Оттого герои произведения предстают далеко не схематичными – они вызывают сочувствие, поскольку их поведение становится понятным исходя не только из биографических предпосылок, но и из черт характера. Казалось бы, как можно пожалеть предателей Сахарова или Стесселя? Но и им автор находит оттенки: один авантюрист по природе своей, второй плотно под каблуком жены, – благодаря этому читатель представляет их себе воочию, словно знакомых поблизости.

И даже эпизодических своих героев писатель забыть не может.

Например, в Керченской крепости в 1909 году служил Владимир Николаевич Страшников, порт-артурец – персонаж, в первом романе не слишком заметный, но знаковый: именно с сообщения Страшникова о бое в море узнают о начале войны.

И всё-таки, нельзя объять необъятное. Заведомо отказавшись от документальности описания, которой придерживались В. Семёнов и А. Новиков-Прибой, историческую достоверность в романе «Порт-Артур» А. Степанов сочетает с художественным вымыслом. Мы же никогда доподлинно не узнаем, что сказал художник Верещагин адмиралу Макарову на краю их гибели, и сказал ли что-либо вообще, но Степанов так умело оформил их образы, что не возникает сомнений: выдуманный им диалог имел место на самом деле. Именно желание автора отобрать из массы фактов наиболее характерные, из характеристик исторической фигуры предъявить наиболее их оживляющие – вызывает динамичность повествования. Писатель умело распоряжается имеющимся у него огромным материалом, создавая увлекательный рассказ о героических днях Порт-Артура так, что как бы сам собой формируется дух времени, а картины событий воссоздаются ярко до кинематографичности.

Но когда полный драматизма сюжет – от вероломно напавших японских кораблей до последних дней защиты крепости – себя исчерпывает, приходит понимание: автор приложил столько сил, чтобы читатель полюбил его героев, что и самому жалко расставаться с ними. Да и сдача крепости не закрывает несколько щедро разбросанных сюжетных линий.

Роман «Порт-Артур» заканчивается известием о том, что герой обороны крепости Борейко жив и находится у японцев. Насколько серьёзны его ранения? И воссоединится ли он со своей возлюбленной Ольгой? Если читатель может предположить, как разовьются отношения Звонарёва и Вари, то на дальнейшую судьбу героического мальчонки Васи света не проливается. Что станет с вновь овдовевшей Надей Акинфиевой? Это тоже читателю любопытно. Куда заведут поступки обычных солдат, воспылавших ненавистью к предателям-офицерам? Яркое заявление Блохина «пойду Вамензона убивать» и учинённый им самосуд неминуемо должен был сказаться на его дальнейшем мировосприятии.

Наконец, читателя обязательно должно волновать, каким будет наказание высших чинов, сдавших крепость ради корыстных целей. Так заведено в художественном произведении, что совершившие злодеяния должны понести какое-либо наказание, а добродетели будут должным образом вознаграждены. Это сейчас, благодаря интернету, возможно получить если не детальную, то общую информацию как о судьбе того или иного реально существующего участника обороны Порт-Артура, так и о том или ином историческом событии. Но не следует забывать, что в середине ХХ века сведения о суде над высшим руководством баталий русско-японской войны были труднодоступны. Советские учебники об этом не упоминали вовсе, растворив это событие в более крупных исторических реалиях того времени: революция 1905–1907 года, период реакции, первая мировая война. Где-то даже справедливо, поскольку прошедший судебный процесс легко стало возможным «пристегнуть» как к последствиям поражения в войне, так и к осуждаемым действиям царского правительства. Однако для самих участников кровопролитных боёв суд над теми, кто украл все их победы, не дав до конца исполнить солдатский долг перед Отечеством, никак нельзя назвать маловажным. Но интересоваться процессом Стесселя либо Рожественского годы спустя становилось сложным. Необходимо было бы уже поднимать не только архивы официальных документов, но и подшивки старых газет. Порой на этом пути могла поджидать опасность из-за интереса к «царскому» быть обвинённым в антисоветчине. Возможно, именно звание лауреата государственной премии помогла писателю заглянуть в некоторые архивы для объективного освещения темы. Иначе не объяснить приводимые им цитаты из прессы того времени.

Открытые финалы сюжетных линий, образовавшаяся привязанность писателя к своим персонажам логично требовала продолжения работы. Оттого в 1945 году в статье «О книге «Порт-Артур» Александр Степанов пишет: «Есть у меня и продолжение «Порт-Артура», которое я собираюсь озаглавить «Семья Звонарёвых». Повествование охватывает период времени между 1907 и 1934 гг. …Главными действующими лицами в них являются уже знакомые читателю… супруги Звонарёвы, затем Борейко, Блохин, Вася Зуев. Действие разворачивается на фоне империалистической войны 1914–1918 гг., Октябрьской революции, гражданской войны и восстановительного периода. Заканчивается оно боями под Хасаном»^[1]. Тем не менее, осуществить всё задуманное полностью писателю не удалось. В 1961 году вышла первая книга романа «Семья Звонарёвых», в которой повествуется о революции 1905 года и предвоенной поре. Вторая книга, посвящённая первой мировой войне, увидела свет в 1963 году. Над третьей книгой, действие которой происходило в годы гражданской войны, писатель работал до последних дней жизни, но закончить её не успел.

Загадочной оказалась судьба и первой книги, с которой большинству молодых читателей предстоит познакомиться впервые. Грубый факт: всё, что в настоящее время предлагает интернет из произведения «Семья Звонарёвых» и выдаёт это за целое – всего лишь книга вторая, посвящённая первой мировой войне. В период оцифровки советских литературных произведений по какой-то причине первую книгу проигнорировали. Книготорговые сайты наперебой предъявляют книгу номер два и сообщают, что это весь текст; периода с 1905 по 1912 год, с их точки зрения, у автора не существует. Остаётся только гадать – произошла досадная ошибка, недоразумение, либо это преднамеренное искажение, которое, безусловно, ухудшает впечатления от произведения в целом. Ведь без первой книги большинство сюжетных линий совершенно непонятны; возникновение и исчезновение тех или иных персонажей никак читателю, получается, не объяснено. Если судить о произведении только по второй книге, никто не возьмёт в толк, откуда взялась, например, Манька Завидова, кто такие доктор Краснушкин или Иван Герасимович?

Остановимся на озвученных версиях, которые являются существенными с точек зрения современного книгоиздания и сохранения литературного наследия. Наиболее вероятно, что некто, первым оцифровывающий текст «Семьи Звонарёвых», совершил оплошность, не ответственно выполнил имеющиеся задачи. За ним перекопировало информацию множество сайтов, не перепроверив, так же проявляя безразличие к книге. Что привело к неполноценным переизданиям, некачественному электронному продукту, на котором так или иначе стараются заработать, вводя читателей в заблуждение – неосознанно, разумеется. К слову, для этого издания редакционным коллективом была проведена самостоятельная оцифровка текста по книге, вышедшей в 1990 году в издательстве «Художественная литература».

Необходимо сказать, что и к книгам, изданным в советские времена, так же имеется ряд претензий. Подобно озвученной выше ситуации – некогда одно из издательств подготовило книгу к печати некачественно, с огромным количеством орфографических ошибок и отсутствием необходимой базы примечаний, в отличие от изданий «Порт-Артура». Вослед текст перенимали другие издательства, продолжая множить некачественные переиздания точно с такими же упущениями. Они так же перекочевали в современные электронные версии. Поэтому для этой книги была проведена значительная корректорская работа и специально подготовлены примечания.

Но возможно, такая небрежность напрямую пересекается со вторым предположением? Отчего только вторая книга предъявляется читателю как целое произведение, а первая осталась за скобками? Назовём эту версию идеологической. Действительно, в первой книге много внимания уделяется вопросу – как бы его обозначили в советские времена – «роста революционного самосознания рабочего класса». Плотно освещаются нюансы подпольной работы большевиков, в которую постепенно втягиваются полюбившиеся персонажи.

С первых страниц вниманием читателя овладевает деятельный, находчивый Филипп Блохин. Он оказывается едва ли не центральной фигурой романа, особенно его первой книги, где многочисленные приключения Блохина связывают воедино сюжет.

История освобождения политических заключенных из Керченской крепости, в которой немалую роль играет Блохин, занимает почти треть книги. Надо сказать, что как самостоятельная повесть она была опубликована в журнале «Дон» под названием «В Керченской крепости» и только потом уже включена в роман. Так же и повесть «Стальной рабочий отряд» о боях под Нарвой в феврале 1918 года, опубликованная в 1958 году и переизданная под названием «Бои под Нарвой» в 1987 году, должна была по замыслу автора войти в третью книгу «Семьи Звонарёвых». Блохин здесь уже командир красноармейского рабочего отрада Стального завода – одного из тех, который стоял у истоков образования Красной Армии.

Блохин в этом романе уже не тот солдат, который инстинктивно чувствует необходимость социальных перемен. Его порт-артурское негодование продолжается по тем же причинам: некомпетентность руководства в сочетании с равнодушием к интересам простого рабочего человека. В романе развёрнуто показывается развитие рабочего движения не только во время боевых действий на Красной Пресне, но и в годы так называемой реакции. Описывая удручающие картины быта Выборгской стороны, рассказывая о положении рабочих на одном из военных заводов, где работает в конструкторском бюро Звонарёв, а в механическом цехе Блохин, писатель предъявляет своё виденье роста революционной активности. Позже, опять-таки через фигуру Блохина, затронет и проблемы крестьянства.

Дважды в ХХ веке – в его начале и в конце – происходила гуманитарная катастрофа в связи с политическими преобразованиями. Если пришедшие к власти большевики лихо отодвинули в сторону огромный пласт культурного наследия только на том основание, что оно создавалось «при царе», а лояльность деятелей культуры определяли на основании их происхождения и политического прошлого, то по схожему принципу, начиная с периода перестройки, формировалась тенденция отторжения всего советского. И литература того периода зачастую выплёскивалась, как по пословице – «вместе с грязной водой и ребёнка». Мало чем отличается требование Владимира Маяковского «сбросить Пушкина с корабля современности» от написанной в конце 80-х статьи Виктора Ерофеева «Поминки по советской литературе», где он высказывается «…я буду последним человеком, который будет плакать на её похоронах, но я с удовольствием скажу надгробное слово»^[2]. Предъявляемые Ерофеевым формальные признаки вполне объективны.

Советская литература и тогда, и сейчас отталкивает большинство по многим причинам. По выражению Георгия Адамовича, «… средняя советская книга поражает прежде всего дурным качеством «выделки»… Понижение писательского мастерства и особенно понижение читательских требований, объяснимое причинами, далеко выходящими за пределы литературы, сказывается… Ощутительнее всего потеря иронии, этой важнейшей приправы во всякой литературной кухне. Советская словесность пресна. В большинстве советских произведений, – как и почти всегда в творчестве малоразвитой культуры, – действие подчинено формуле «от мрака к свету»: коснел кто-нибудь в заблуждении, был несчастлив, – познал истину, стал счастлив… Рабочий пьянствовал, нищенствовал; приятели уговорили его сходить на собрание в «ячейку»; там его образумили; он записался в партию, понял величие борьбы за социализм и другим стал подавать пример… Сразу с первых страниц знаешь, чем дело кончится, и даже в тех случаях, когда торжество добродетели и посрамление порока не так очевидно, как я только что предположил, всё-таки можно быть уверенным что коммунист окажется прав, а всякий другой человек неправ…»^[3].

Действительно, и Александр Степанов в том числе не мог отвернуть от ужё чётко хронологизированных идеологическими службами сюжетных канонов: конспиративная деятельность большевиков, борьба с политическими оппонентами до Октябрьской революции и после неё; восстания 1905–1907 годов с обязательным выносом на знамя Красной Пресни; ещё более законспирированная деятельность вплоть до октябрьских событий; пропагандистская большевистская работа, в том числе и во время первой мировой войны. Другой истории знать не дозволялась, другой литературный взгляд на это время, как, например, у Аркадия Аверченко, Ивана Бунина, Леонида Андреева, давно и добротно спрятан с глаз долой советского читателя. Эта резвость по моментальному изъятию из читательского обращения авторов, ставших советской власти вдруг неугодными, не только обедняло отечественную культуру, но отчасти и привело к падению этой власти, когда всё ранее запрещаемое в 80-е массово прорвалось к читательскому вниманию.

Есть только одна проблема: не все писатели Страны Советов легко и штампованно укладываются в формулы «скудность языка» и «понижение писательского мастерства», очень даже наоборот. Если применять к литературе тождественность с наукой – то есть, в данном случае, наукой сохранения и приумножения языка, то целая плеяда отечественных авторов, живших в те времена, разработала собственные методологические подходы к этой проблематике.

Не забываем при этом, что А. Степанов искренне и преданно верил в правоту революционного движения, сражался за свои идеалы; принимал участие в разгроме Юденича, воевал против деникинцев и, провалившись под лёд во время боёв под Нарвой, приобрёл впоследствии сильно развившееся заболевание. Именно прикованным к постели, от вынужденного бездействия Степанов «взялся за перо». И теперь мы имеем его замечательные книги, при чтении которых, опять-таки, не следует забывать его метод, если угодно – творческую особенность: подобно демиургу он вдыхает искренность в своих персонажей, и им хочется верить, в сочетании их характеров и поступков не сомневаешься.

Поэтому нет никакой наигранности или искусственности в действиях Блохина после Порт-Артура; вполне логично объяснено втягивании Ольги Семёновны в большевистскую работу, куда она постепенно вовлекает и своего мужа, царского офицера Борейко. Взрывной характер Вари при её заботливом сердце по тем временам могли привести только к ссылке, а уж на этой беде, вослед иному, происходившему на глазах, поколебались и взгляды её супруга.

Вообще, тема пути интеллигенции к революции занимает в романе «Семья Звонарёвых» особое место. А. Степанов убедительно показывает, что этот путь, подчас противоречивый, для каждого персонажа – свой. При этом «одаривая» своих персонажей различными трудностями и драматическими переживаниями, писатель вроде как раскладывает перед нами всю колоду, показывая различные слои населения – от проститутки Маньки до членов царской фамилии. Протест Вари, в характере которой ещё много от прежней взбалмошной генеральской дочки, носит стихийный характер. Однако тюрьма, ссылка в Сибирь, встреча с революционерами многому её научили. И в её поведении появляются несвойственные раньше выдержка и спокойствие, которые помогают ей не только в подпольной работе, но и в личной жизни, а дальше понадобятся на фронтах первой мировой войны. Помогая Блохину и рабочим, Сергей Звонарёв изначально движим состраданием к обездоленным, исходит из передовых экономических пониманий производственных процессов, при этом с иронией относясь к любым революционно настроенным идеям. Не сразу, постепенно закрадываются в нём сомнения, и только когда едва ли не все члены «семьи Звонарёвых», под которой автор, конечно же, понимает близость духа порт-артурского боевого братства, оказываются вовлечёнными в противостояние с существующей властью; когда явная несправедливость коснулась непосредственно и его семьи, ему приходится выстрадать и свою точку зрения на происходящее.

И именно об этом продолжает размышлять Георгий Адамович в критической статье «Литературные заметки. Книга 1»: «Величайшею ценностью старой русской литературы было её представление о личности, – т. е. о человеке. Первый вопрос, который мы к теперешней литературе обращаем, таков: какое представление о человеке создала она, – и в лихорадке всех теперешних «строительств» какой тип личности она ищет и вырабатывает?.. Наиболее значительные и зрелые произведения советской литературы написаны на тему этих вопросов, наиболее важные диалоги в ней ведутся вокруг них. Губительность индивидуализма ощущается всеми… Пафосом общности можно было бы назвать то, что одушевляет советскую литературу. Если же пытаться дать определение тому, против чего она в самых страстных своих устремлениях направлена, то надо сказать: против одиночества, против индивидуализма, против замкнутости человеческого сознания в самом себе… Одних этих слов достаточно, чтобы признать, что советская литература говорит не о пустяках…»

И мы видим в произведениях Степанова, что в «Порт-Артуре» события и персонажи группируются вокруг фигур Звонарёва и Вари, как и в продолжении повествования. Возникшая в первом романе некая общность сблизившихся людей получает в дальнейшем более обширное, закрепляющее определение. Всех их, бывших участников обороны Порт-Артура, сплотили похожие взгляды, отношения к событиям, стремление к борьбе; они ощущают себя единым, о котором Борейко в конце романа говорит: «Соберутся все свои, одна семья… Звонарёвых». И хотя в книге самим Звонарёвым автор уделил меньше внимания, выводя на большие роли других персонажей, тем самым писатель тоже подчёркивает, что «Семья Звонарёвых» приобретает уже символический смысл.

Михаил Стрельцов, член Союза российских писателей и Русского ПЕН-центра

Часть первая

Глава 1

Воинский эшелон медленно подошёл к Рязанскому^[4] вокзалу. На перроне выстроились рослые широкоплечие солдаты лейб-гвардии Семёновского полка^[5] в серых шинелях, подпоясанных белыми гвардейскими ремнями. У каждого на ремне были надеты два патронных подсумка, на винтовках поблескивали штыки. Лихо заломленные бескозырки с синими околышами и синие погоны с императорскими вензелями придавали солдатам особо торжественный и грозный вид. Офицеры, в ремнях с револьверными кобурами и чуть приподнятыми из ножен шашками, находились в полной боевой готовности.

– Что, брат, никак для встречи героев собрались? – осипшим голосом спросил один из солдат своего соседа.

– Эге. Разве не видишь? Аккурат для встречи! И винтовочки, и патрончики. Всё в полном порядке. Попробуй пошебуршись!

– Разговоры!.. – пронзительно резким голосом протянул старший офицер, щеголеватый гвардейский капитан. – Открыть вагоны! Прибывшим не отходить от эшелона. Солдаты сгружают вещи и выстраиваются в две шеренги около своих вагонов. Господ офицеров попрошу находиться при своих взводах и строго следить за выполнением моих распоряжений.

Окинув быстрым взглядом весь эшелон, капитан двинулся к классному вагону, из которого уже вышли несколько артиллерийских офицеров. Один из них подошёл к капитану и, вытянувшись перед ним, представился:

– Начальник эшелона демобилизованных солдат Квантунской крепостной артиллерии^[6] прапорщик Звонарёв!

– Лейб-гвардии Семёновского полка капитан фон Поппе! – отрекомендовался гвардеец, пожал прапорщику руку и справился, кто находится в классном вагоне.

– Его превосходительство бывший командир Квантунской крепостной артиллерии генерал-лейтенант Белый и артиллерийские генералы Тахателов и Мехмандаров, а также несколько раненых офицеров. Среди них один тяжелораненый – поручик Борейко, – доложил Звонарёв.

Капитан предложил ему ознакомиться с распорядком выгрузки эшелона, а сам зашёл в офицерский вагон. Здесь он представился Белому^[7] и другим генералам.

– Ваши превосходительства и господа офицеры могут пройти в буфет первого и второго класса. Окна там завешены, вокзал охраняется, так что вы будете находиться в полной безопасности.

– В Питер-то поезда ходят? – поинтересовался Белый.

– Раз в сутки под усиленной воинской охраной, – сообщил капитан и кратко познакомил прибывших офицеров с обстановкой. – Весь путь от Москвы до Петербурга охраняется войсками. Положение здесь, в Москве, тоже крайне напряжённое. Уже с неделю идут бои с рабочими. Мы, как только приехали, сразу очистили от них всю Каланчевскую площадь, заняли все три вокзала и мастерские. Пришлось прибегать к жестоким мерам – вплоть до расстрелов на месте. Даже артиллерию пускали в ход.

– Неужели артиллерию? Против рабочих? – не поверил Тахателов. – Это всё равно что из пушек по воробьям палить!

Капитан чуть усмехнулся краешком губ.

– Напрасно вы так думаете, ваше превосходительство! Эти проклятые «воробьи» только в моей роте убили двух и ранили с десяток солдат. Кроме того, пострадали два моих офицера. Стреляют отовсюду: из-за угла, из форточек, с крыш домов. Бросишься искать – никого нет, будто сквозь землю проваливаются. Но у меня гвардейцы – ребята первый сорт. На них можно положиться. Всю эту вшивую рвань уничтожат в два счёта.

– Без суда и следствия? Позвольте, как же это можно так расправляться с людьми! – возмутился Мехмандаров. – Ведь не все же стреляют по вас?

– Миндальничать, ваше превосходительство, тоже нельзя, – решительно возразил капитан. – Иначе нас всех из-за угла перебьют, как куропаток. Взять, к примеру, эту площадь. Стоило нам прикончить здесь несколько человек, – я имею в виду захваченных инсургентов, – и сразу стало тише…

– Да, ваша задача не из почётных, – заметил Тахателов. – Не завидую вам.

Фон Поппе недовольно передёрнулся.

– Я, прежде всего, офицер и должен беспрекословно выполнять приказы начальства, – отчеканил он раздражённо.

Генералы вышли из вагона и в сопровождении денщиков с чемоданами направились на вокзал. Немного проводив их, фон Поппе вернулся к эшелону.

Артурцы в мохнатых маньчжурских папахах вытаскивали из вагонов свои вещи и складывали их на перроне. Гвардейцы-семёновцы строго следили за тем, чтобы никто из солдат не отходил от эшелона. Всех, кто нарушал эти указания, они бесцеремонно оттаскивали за шиворот на место и подталкивали в спину прикладами.

– Довоевались мы… Как паршивых собак, взашей гонят, – озорно сверкнув голубыми глазами, крикнул молодой артурец.

– Ну-ну, поговори ещё, – замахнулся прикладом солдат.

– Ты, дядя, не очень-то балуй. А то знаешь, что с такими игривыми бывает? Враз посурьёзнеешь…

Нарастающее возмущение артурцев остановил резкий свисток фон Поппе. На перрон быстро выкатили два пулёмета. Стволы были враждебно направлены на толпу. Безоружные артиллеристы, бранясь и хмуро поглядывая на карателей, нехотя выстраивались возле своих вещей.

– Ваше благородие, – обратился один чернобородый, с широким шрамом на лбу артурец к Звонарёву, – что же это получается? Целый год Артур защищали, кровь свою не щадили там, а тут за шиворот хватают, да ещё и пулемётами стращают.

– Ничего не могу сделать, братцы, – развёл руками Звонарёв. – Тут сейчас идёт настоящая война.

– С бабами да детишками воюют, – крикнул кто-то язвительно. – Оно и видно – гвардейцы!

– Прекратить галдёж! – зло заорал фон Поппе.

– А вы не дюже, вашскородие, – зашумели артурцы. – Неча нас, как собак, на морозе держать.

– Водочки б поднесли!

– Жди от такого!

– Куда дальше едете? – сбавив немного тон, обратился к солдатам фон Поппе. – Кому на юг, тех на Курский вокзал отправим. Там формируются эшелоны на Курск, Харьков, Екатеринослав, Ростов-Дон. Кто на запад или в Польшу, тот на Смоленский вокзал пойдёт. Оттуда на Вязьму, Смоленск, Минск, Варшаву. Будете идти строем, под конвоем моих солдат. Всякий, кто отстанет или убежит, будет считаться дезертиром. А за это – расстрел на месте. Понятно?

– То япошки целый год молотили нас из пушек и ружей, теперь свои замахиваются, – крикнул чернобородый со шрамом на лбу.

– Это тебе награда за артурские подвиги! – полетело насмешливо в ответ. – Сейчас гаркнут «шагом арш!» и всех – прямо в тюрьму…

– В тюрьму сажать не станем, а за такие разговоры расстреливать будем на месте, – пригрозил фон Поппе.

Солдаты начали перестраиваться, трогательно, по-братски прощались друг с другом. Больше всех оказалось южан – на Курский вокзал, затем на Смоленский.

Сравнительно немного оставалось на Рязанском вокзале – ехать назад, к Волге.

Первой подготовили к отправке партию на Курский вокзал. Солдаты уже собирались уходить, когда, с трудом передвигаясь на костылях, из классного вагона вышел Борейко. Его поддерживали под руки Блохин и денщик.

Завидя поручика, взводный фейерверкер первого взвода Родионов зычно скомандовал:

– Смирно, равнение направо!

Солдаты-артурцы сразу подтянулись. Они знали, что перед ними тот самый Медведь, который в трудные минуты в самых опасных местах был всегда около них. С ними он попал в японский плен, с ними вместе возвращался в Россию, и теперь настала минута расставания. Борейко и солдаты были сильно взволнованы. Лицо поручика дёргалось от нервного тика.

– Братцы! – дрогнувшим голосом обратился он к славным защитникам Порт-Артура. – Вышел я проститься с вами. Не мог не проститься, братцы. Вот мы и вернулись в Россию. Но вернулись не победителями, а побеждёнными. Правда, не вы в этом виноваты, не с вас за это будет спрос. Но тень поражения пала и на нас с вами, хотя воевали мы не за страх, а за совесть. Больше половины защитников Артура навсегда осталось лежать в земле. В минуту нашего расставания вспомним же их тёплым, тихим словом, – растроганно промолвил Борейко и снял фуражку. За ним обнажили головы и солдаты. После минутного молчания поручик сказал: – Не хочу говорить вам скверного слова «прощайте». Верю, что ещё встретимся мы с вами. В жизни бывает всякое. До свидания, ребята! Желаю вам скорее добраться до дому и найти там свои семьи здоровыми и счастливыми!

– Счастливо оставаться, вашбродие! Скорее поправляйтесь! – дружно откликнулись солдаты.

– Качать нашего Медведя! – предложил кто-то. Но Родионов замахал руками:

– Отставить! Забыли, что Борис Дмитриевич тяжело ранен?

Борейко помахал над головой фуражкой.

– Спасибо за всё, братцы! Не забывайте своего Медведя!

– И вы, вашбродие, не поминайте нас лихом, – неслось в ответ.

Несколько минут спустя большая колонна солдат-артурцев покинула перрон и, окружённая охраной, похожей на конвой, направилась на Курский вокзал.