Айболит, душа болит
Не гунди, не гоже.
У души всоя душа,
Чтоб болела тоже
Сразу оговорюсь, что в один больничный день я не вместился, хотя очень рассчитывал. Во всем остальном, все чистая правда. Хотя, если один день считать не по численнику, а просто обычным днем в городской больнице, то опять, правда. Однажды завязавший пьяница, вспоминая свои былые полеты во сне и на яву, сокрушался:
– Как быстро приближается асфальт».
Слушатели спросили, в каком смысле, что это за бегающий асфальт. – Кто в теме, – ответил алкаш, – тот почувствует величие момента. Кто был в городской больнице, тоже почувствует.
День Первый
Началось все со «скорой». Я их вызвал в шесть утра, когда понял, что мне окончательно не заснуть. Когда бессонница, скорую не вызывают. Я вызвал. Дело в том, что отсутствие сна – это следствие. А причина «мерцательная аритмия». Почему я эту аритмию взял в кавычки? Потому что доктор, что год назад делал мне операцию по прижиганию электропроводящих ходов в сердце, чтобы оно не аритмило, а работало в режиме тик-тикающих часов, сказал, что в современной медицине нет такого понятия как «мерцательная аритмия». Но сказал не сразу. Врач молчал, давая понять, что говорить должен я, хотя ни его ко мне определили, а меня к нему. Я ожидал, что доктор, как в кино, похлопает меня по плечу и заверит:
– Знаете, батенька, у вас не так все запущено и мы вам сделаем маленький надрез, а затем чуть-чуть прижжём, и будете, как огурец. Ничего такого врач не сказал. Он молчал. Иного не оставалось, как говорить мне. А говорить…, что говорить? Что-то в режиме просьбы. Черт его знает. Во всяком случае, в этом общении врача и пациента сразу было ясно, кто канючит, и значит, виноват, а кто с царского плеча раздает. Если конечно получится, чтобы раздать.
Со мной не получилось. Две подряд операции этого молчаливого доктора и на гора, что было, то и осталось. В лучшем случае. Не хочется даже об этом думать. Были трепетания, а добавилась фибрилляция. Может, он это имел ввиду – ведущий хирург и заведующий отделением, когда говорил, что мерцалка это безграмотно. А вот фибрилляция плюс трепетание – это то что нужно. Шесть утра, а ребята со Скорой, не так чтобы сильно заморенные. Один, поменьше и поэлегантней возился с бумажками. Второй, с типичным лицом гаишнего лейтенанта, запустил портативный аппарат, снял ЭКГ и сунул под нос элегантному. Тот покачал головой. Затем электронщик спросил: – Как давно приступ? Я сказал, что давно. – Ну час, два, может больше? Я сказал, что больше. Два месяца. – Так долго… Маленький, глядя в кардиограмму, повторил утвердительно: – Так долго. И велел мне одеваться. Я попросил: – Ребята, может быть мы здесь справимся. Какого-нибудь калия мне вколите, и притухнет. Я сейчас кофе сварю. Аппаратчик усомнился: – Если приступ больше суток, вколоть инструкция не позволяет, да и вряд ли, как вы говорите «притухнет», разве что.. Он замялся. – Совсем, – подсказал я. – Собирайтесь. – На правах старшего сказал элегантный. – Ну давайте все равно кофе попьем, – с тайной надеждой, просительно предложил я еще раз. – Некогда! – Отрезал врач с гаишным лицом, голосом, соответствующим статусу положения. Я пошёл одеваться. Дома в это время никого не было. Жена была у тещи, восстанавливая её после инсульта. Сын с семьёй жил отдельно. Я слонялся по всей квартире и ни как не мог найти сумку, приличиствующую моменту. Была же коричневая, кожаная через плечо, очень симпатичная и вместительная. Папка со всеми моими суточными мониторами и хеликсовскими анализами вполне могла бы туда уместиться, и тапки тоже. Кроме тапок, как мне сказали врачи скорой помощи, мне в больнице больше ничего не понадобится. Упоминание о тапках вызвало нехорошее покалывание под ложечкой, тем более, что все какие-то пляжные попадались, белого цвета. Но тот, что побольше успокоил: – Поставят вам капельницу, полежите часок и пойдете домой. – Хорошо бы поехать туда, где справятся. – Справятся. – Может быть в Первый мед? – Туда нельзя, разве что по договоренности, – сказал аппаратчик с лицом гаишника. Я снова пошел искать сумку. Долго искал, злился, ведь все места, где она могла быть, я по три раза обшарил. Пусто. Однако, никто меня не подгонял. Я подошел к врачам и понял, что им сдавать меня было не куда. Это был первый день после новогодних праздников и все было переполнено. – Пятнадцатая не отказывается, – сказал «гаишник», только там некому принять. Я сказал: – Ребята, может быть завтра, я опять вас вызову и все будет в порядке. Аппаратчик отрезал:
– Назначена городская № 15, примут! Пока доедем пересменок будет, начнут выписывать. На ул. Авангардной, где расположена 15-ая городская, мне приходилось бывать, там, по моему, они больше специализировались на травмах, и контингент соответственно был соответствующий. Правда, именно туда мою жену направили сложную операцию на зуб сделать и вроде бы нормально, быстро и хорошо сделали. Сейчас я думал: «лицевая хирургия, понятно, что у них на уровне, контингент обязывает». Но с сердцем на Авангардную все равно очень не хотелось ехать. Я выразительно посмотрел на врачей. – Вы, конечно, свое выполните и по инструкции, и по правилам, а мне то как…? Мне то от этого ничего хорошего не будет. Я ведь вас вызвал и для себя тоже. Мне надо приступ снять, надоело уже, хоть немножко сердце пусть отдохнёт. – Вот там и снимут. – На Авангардной?..Может быть на Костюшко или что-тут еще у нас в районе есть? – Все переполнено, берите тапки и поехали. Я снял полиэтиленовый мешок, из тех, что поприличней у жены на одёжной вешалке висели, положил туда свои домашние тапки, взял папку со своими медицинскими обследованиями и вместе с врачами вышел не свежий воздух. А на улице кроме того, что по-утреннему было свежо, еще очень красиво шел снег, настоящий снегопад. Медицинская Газель стояла в трех метрах от парадной, как раз серединной дверью на меня. До того я спросил докторов, можно ли мне на своей машине за ними поехать. Они сказали: – Так не делается, – мы обязаны вас привести.
Я подумал: "Ну для этой бригады я прямо находка, чтобы у них все было, как на учениях", – и даже захотелось по мере сил поучаствовать. Внутри машина, по крайней мере в моём отсеке, было холодно, но сносно, хотя я только-только оттемпературил с гриппом. Тоже интересно. В предыдущий день, когда температура была 38.8 пропотел ночью и даже понравилось – тепло и была иллюзия что буду спать, впрочем часа два все же спал. А на следующую ночь вымочил простынь, одеяло и подушки на своём месте, потом на месте жены, затем подложил под себя плед и закрывался еще одним пледом и тоже все промочил.
Это сколько же из человека может воды выйти, – ведь не просто испарина, а натурально лилось. Если под «феберже», как называли это дело в кино «Левиафан», ладонью провести, так полная пригоршня воды. Не мог себе такого представить. Зато вся болезнь испарилась. Вот бы на следующий день ночью спать да спать: ни температуры, соплей и тех не было, дыши не хочу. Но сна не было, хотя и говорят, что человек все равно спит, только во времени это не ловит, и что совсем без сна сутки не проживешь. Врут, точно помню, прежде чем в скорую позвонил, когда уже мочи не было, стук да стук у себя там внутри слушать со скоростью 150 ударов в минуту, ни на единую секунду не заснул. Ехали какой-то другой дорогой, как я бы ехал. Я все время смотрел через окошко из своего отсека в кабину и дальше через лобовое стекло на улицу. Кроме двух врачей был ещё водитель. Я почему-то думал, что из экономии они свой скорый тарантас сами водят. Водителю как раз работы хватало. Я еще удивился, что так плохо дорогу видно. Шел сильный снег, но не до такой степени, чтобы ничего не видеть. Потом стало понятно, когда "скорая" время от времени останавливалась и шофер, сняв щетку-дворник чистил стекло со своей стороны вручную. В Приёмный покой доктора сдали меня молча, без тягостных прощаний и всхлипываний. Тот, который субтильный, передал на меня бумаги в правое из двух окошек за стеклом, подсунув их в узкий проем под окном. На том миссия бригады скорой помощи по отношению к госпитализируемому больному была выполнена. Впрочем, и мне стало уже не до них. Как и здесь в Приёмном покое до меня никому не было дела. Сразу пришла ассоциация с отделением милиции. Правильно было бы сказать «полиции», но как-то не сходится. Что в ментовке, так и в приемном покое, на лицо сквозило абсолютное отчуждение сторон. Тех кто за стеклом и что снаружи. Людей в комнате ожидания в этот ранний час было мало: женщина пришла сдавать не оправившегося после долгих новогодних праздников мужа. Он лежал в смежной комнате на кушетке и морщась лицом страдал животом. Потом его жена мне о нём рассказала, пока мы ожидали к себе внимания. Она полагала, что отравился и отравился, но температура тридцать девять, пришлось везти. Еще с нами в «предбаннике» все время слонялся парень в грязноватых джинсах, в такой же куртке, но в приличных ботинках военного образца и с несвежей марлевой повязкой на голове. Он беспрестанно ходил курить, на пандус, куда приезжают "скорые" и в конце-концов докурился, что стал заваливаться на пол. Мы его, вдвоем еще с одним пациентом поддержали и усадили на скамейку. – Кончай курить, – сказал я ему, – когда голова не в порядке это всегда обморок. И зачем-то добавил: – Я это знаю точно. И это правда. К своим уже, считай, пенсионным годам, я много чего знал «точно». Про быстро приближающийся асфальт, в том числе. Из второй смежной комнаты, через коридор, с Приемным покоем все время кричала старуха: – Дайте мне тряпку! Тряпку дайте мне! От персонала никаких поползновений в её сторону не происходило. Вопила она, однако, с усердием. Я вошел в комнату с топчанами, где лежал отравленный мужчина, там на стойке для одежды я заметил вафельное полотенце, быстро схватил его и отнес бабке. Бабушка сидела на инвалидном кресле и тоже, как потом выяснилось, ждала своей участи. Такое крепкое русское лицо с устоявшейся зловрединкой. Почти не глянув на полотенце, коротко отрезала: – Не надо мне такую, это полотенце! Я отнес полотенце обратно и грешным делом подумал, что, наверное, правы больничные врачеватели, когда не бросаются каждую просьбу выполнять. Как раз термин такой недавно услышал: принуждение к добру. Правда, это всё же из другой области. Вернее – с другой её стороны. Пришёл дежурный врач, дородный мужчина с лицом, вызывающим доверие, посмотрел мои бумажки, со знанием дела, задал несколько вопросов, и сказал: – Ждите, в девять будет пересменка, выпишут кого-нибудь и вас определим. Определили меня не очень хорошо – в коридоре. И то не сразу. Сначала с зимней курткой и пакетом на коленках пришлось посидеть на кушетке, но уже в другом корпусе, в кардиологии, на втором этаже. Я там познакомился с одним парнем, с ближайшей ко мне коридорной койки на отделении. Он мне показался по военному собранным и уверенным в себе, лет пятидесяти. Глядя на шмыгающих взад-вперёд врачей, двух довольно молодых чистеньких ребят и одного менее свежего с бородкой, похожего на начальника, я спросил у Саши, так звали моего первого на отделении знакомого: – Кто из них самый толковый? Саша сказал, что молодые – это стажеры из Военно-медицинской академии, а тот что взрослый с бородкой – начальник отделения, Виктор Самсонович. – У меня не Самсонович, – почему-то мотнул головой Саша, – у меня женщина. – Вояки, вроде соображают, – добавил он. У старшей сестры на отделении по среди коридора была выделена стойка с креслом и настольной лампой, прикрепленной к стене для ночного бдения. Сестер было четверо, они посуточно дежурили друг за другом. Сейчас дежурила женщина средних лет высокая, слегка одутловатая, со сдержанным достоинством специалиста. Как потом выяснилось, так оно и было. Через некоторое время после разговора с Сашей эта сестра, назвавшаяся Надеждой, пригласила меня на отделение. Я у неё спросил: – Скажите, а кардиохирургия у вас есть? – Нет, – сказала сестра. – Вообще нет в больнице? – Нету. А что вы собрались делать? – Абляцию, – сказал я. Похоже дежурная сестра знала, что есть операция с таким нецензурным названием. По восстановлению сердечного ритма. Во всяком случае я эту, извиняюсь за выражение, абляцию, дважды испытал на своей шкуре, вернее на сердце, и очень бы не хотел встречаться с этим в третий раз. Хотя корифеи из 1-го Медицинского, обрисовали мне именно такую перспективу, и дело было только за отсутствием квот. Сейчас про кардиохирургию я спросил, чтобы иметь представление о том, куда я попал. Ну и мало ли. – Да кому здесь делать?! – Передернула плечами сестра. – Идите за мной. Кровать, к которой она меня подвела стояла в коридоре, стояла совсем рядом с её стойкой, напротив большого окна с панорамным видом на всю территорию больницы. Мне это понравилось, я люблю, когда большое окно и без штор. Или, хотя бы, без тюля. Когда и того и другого много, мне всегда приходит на ум песня со словами: «встаю я утром, как всегда к окну, а на окне стальные прутья». Здесь в коридоре, штор на окнах не было. Вешалки для верхней одежды тоже не было. Я воткнул свою куртку между матрацем и какой-то прорезиненной зелёной штуковиной, видимо для гигиены, и улегся с мыслью заснуть. Еще из причитающихся мне принадлежностей за спинкой кровати стояла тумбочка. Туда я распихал все что у меня было. На счет уснуть, как очень скоро выяснилось, тут на отделении почти у всех больных были проблемы. И еще одна немаловажная деталь, чтобы понимать, куда я попал, – отделение было общее. Не в смысле, что не VIP, раз в коридоре люди лежат, то и так понятно, а в гендерном, что ли смысле. То есть одна палата мужская, вторая женская и т. д , мужских было на одну больше, всего комнат было порядка десятка, все они располагались вдоль коридора напротив окон. Конец это ряда замыкала одна платная палата, затем левый поворот на хозблоки, и туалет. Причем в туалете на одной из двух кабинок было черным фломастером безапелляционно выведено «Ж». Я спросил у куривших у окна мужиков, что это означает. Один, приблатненного вида больной, который, как потом выяснилось, вообще там обитал в туалете, беспрестанно куря, начал по гнусному шутковать, что де если стесняешься, то можем и подсобить. Я ничего ему не ответил, внешность у него была видавшего виды сидельца, с которыми не знаешь как разговаривать. Я поступил, как любят рассказывать женщины: молча развернулся и ушел. Потом мы несколько раз встречались без комментариев, а через пару дней, когда его выписывали, он почему-то протянул мне руку, чтобы попрощаться, я попрощался. С разбегу поспать на законном моём койко-месте в коридорном отсеке (что-то схожее с подводной лодкой) не сильно получалось, хотя когда ко мне подошел доктор, как раз был утренний обход, я вроде как дремал. Врач сказал, что он Виктор Самсонович, начальник отделения и кандидат наук и что будет меня лечить. Его ученая степень почему-то меня удивила, для того рода лечебного заведения. – Что беспокоит? – Спросил кмн, обращаясь к ближайшему перед собой окружающему пространству. – С чем к нам пожаловали? Он, как выяснилось был одессит и когда проводил осмотр, любил зрителей и по общим вопросам обращался, вроде как ко всем, кто присутствовал, демонстрируя демократизм и близость к массам. Я ему сказал, что мне много не нужно и приехал, чтобы снять затянувшийся приступ аритмии. Виктор Самсонович посмотрел все мои бумажки, послушал пульс и буднично сообщил, что аритмию я вам не сниму, а усредненную частоту сердцебиения мы приведем к норме. Я был обескуражен. По крайней мере, по двум пунктам. Во-первых, я сразу понял, что прямо сейчас никаких капельниц мне не предстоит, и никто ничего снимать не будет. Во, вторых, вот это «приведём к норме», в моей мозговой норме головы никак не укладывалось. Я перечислил кардиологу районной больницы у каких высоких профессоров я частным образом амбулаторился и сообщил, что единственный их вердикт состоял в том, что медикаментозно с моими показателями сердечный пульс не успокоить. Даже кардиолог из поликлиники, у которой я по месту жительства наблюдался, – это была властная женщина постпожилого возраста по фамилии Гриндшпун, – она так и сказала: «Неужели, больной, вы думаете, что если бы существовала таблетка, которая снимает сердцебиение, мы бы вам её не прописали.» Все профессора, в дополнении с поликлиническим врачом, сходились во мнении, что нужно опять делать абляцию. Виктор Самсонович с улыбкой затаённого превосходства сказал, что названных мною профессоров он знает. Один, который председатель ученого совета ГИДУВа, так тот вообще терапевт, а профессор Щудик, что считается самым первым аритмологом России, так этот не той аритмией занимается, а те, что в Первом Меде, они бредят операциями. – Вы знаете, – гнул я своё доктору, – врачи со "скорой" обещали мне капельницу и незамедлительное обретение альфа-ритма. – На более-менее продолжительное время, – добавил я от себя, для смягчения. – Умные! – Констатировал врач 8-го кардиологического отделения городской больницы на ул. Авангардной, – Мы пойдем другим путем. – Каким? – Будем подбирать сочетание лекарственных средств, соответствующих вашему случаю. – Таблетки будем пить, – уточнил я. – Именно, – ответил доктор. – Дома или здесь. – Дома, но сначала здесь. Черт его знает, я ему поверил.