.
Тетралогия: Нашествие монголов.
«»»»»»
Декабрь 1237 года.
…Чёрные всадники, бесчисленной колонной, выгибающейся змеёй, рысили, по утопающей в снегах, степи. Над недалёким березняком кружили тучи воронья, громким карканьем накликая беду.
Трескучий мороз мешал дышать. Лошади и всадники в лисьих малахаях покрылись колючим инеем. Клубы пара поднимались над войском. То тут, то там слышались гортанные выкрики, проносящихся вдоль войска, порученцев– туаджи.
От топота сотен тысяч копыт гудела земля. Движение войска было неукротимо, и не было силы, способной остановить этот страшный вал…
«»»»»»»»
Третий роман тетралогии:.
РУСЬ В ОГНЕ
«»»»»»»»
1234 год.
Курултай длился не первый день. Орду, куда хватало взгляда, пестрело юртами и шатрами. Людей было видимо– невидимо. Резалось и съедалось громадное количество скота, поглощались тысячи пудов проса, риса, пшена, выпивалось море кумыса и рисовой водки.
После громогласного объявления победы над империей Цзин и величания великого победителя – хана всех народов Угедэя, начались бесчисленные церемонии раздачи подарков отличившимся и пиры. Ели и пили дни напролёт. Состязались багатуры, пели сказители. Кроме Угедэя, лавры пожали: тень брата, подлиза Тулуй, старый монстр Субедей и задавака Саритай, усмиривший Корею.
Чингизиды веселились, вели отвлечённые беседы о делах подчинённых улусов, вспоминали о прошлых войнах, но не говорили о главном – куда понесут монгольские кони тысячи всадников, освободившихся для новых завоеваний. Тут предстояли торги и большие интриги, к ним и готовились.
Бату был решителен – за него первая воля Чингисхана, высказанная Джучи: «Иди на запад, и покори все народы и земли, куда ступят копыта монгольских коней». Джучи умер, а наказ деда перешёл внуку – хану Бату.
Но у сыновей Чингисхана Чагатая и Тулуя были свои планы, а хану Угедэю было всё равно, куда послать воинов – любая завоёванная земля будет починяться ему, любая захваченная добыча в положенном количестве прибудет в Каракорум.
А пока чингизиды и их приближённые нойоны ели и пили, величали героев и восхищались багатурами. Так будет до зимы. Потом начнутся облавные охоты, где каждый хан и нойон будет показывать выучку своих тысяч, и, между делом, активно вербовать сторонников за начало войны в выгодном только ему направлении. Потом придёт весна, зазеленеет свежая трава в степи, вот тогда-то, на новом курултае, и решат чингизиды, куда повести воинов, а хан Угедэй объявит во всеуслышанье начало великого похода. Тогда его воля станет непререкаемым законом!
Бату приехал в Каракорум в сопровождении братьев Орды, Берке и Шибана, оставив улус на Беркечара. Пусть младший братишка потешит себя мыслью, что в его юных руках поводья великого улуса Джучи – приближённые наставники– советники не дадут натворить глупостей, да и гонцы от ставки до Каракорума долетают птицей – Бату всё знает, всегда готов отправить повеление.
Как только огромная процессия из нойонов и тысяч воинов гвардии, верблюдов, гружённых подарками, и быков, запряжённых в повозки с юртами и шатрами, прибыли в орду великого хана, Берке сразу пропал из поля зрения. Бату даже заскучал – Берке, всегда деловитый, въедливый, мешал предаваться радостям жизни, а тут, с его отсутствием, словно что-то исчезло, очень важное и необходимое.
После свиданий с дядьями: великим Угедэем, Тулуем и постаревшим, присмиревшим Чагатаем, Бату часто проводил время в обществе Шибана. Орда, всегда чуравшийся близких отношений, среди множества чингизидов был в надменном одиночестве или в сопровождении нойона Бурундая. Чем привлёк брата этот нойон?
Бату был полон решимости осуществить задуманное – он внук Чингисхана, а великий дед повелел покорить богатые и заносчивые народы на западе, и он, Бату, поведёт всемонгольское войско в большой поход, и завершит начатое великим предком! Отец Бату хан Джучи оказался не способным к великим завоеваниям – он предпочитал мирно кочевать в бескрайней степи или предаваться охотничьим забавам. Таков сейчас Чагатай. В молодости был кровожадный волк, а теперь братья оттёрли его от власти, приучили к замкнутому степному одиночеству. Но сыновья Чагатая не такие – они рвутся в бой, они жаждут завоеваний. Таков и Бату! Как знать, если бы отец не умер молодым (Джучи умер раньше Чингисхана), может он и сам выполнил завет. Бату помнил отца, не чётко, но… Юность прошла под присмотром деда. Дед именно ему, Бату, а не старшему Орде, власть в улусе отца. Поэтому он просто обязан вытребовать всемонгольский поход в земли половцев, булгар и орусутов!
Братья знали, чего желал Бату. И они хотели того же. Потому, активное сближение Берке с сыном Тулуя Мунке Бату не настораживала – хитрый братец решил привлечь Тулуя, воздействуя на его любимца. Шибана Бату часто подсылал к сыновьям Чагатая Бори и Кадану, но те при Шибане разговоров о предстоящем походе не вели. Им было за что бороться – Чагатай, всё время твердивший о поддержке похода на запад, как-то проговорился, что имеет идею всемонгольского похода на Ближний Восток, в Рум и на Кавказ. Если монголы пойдут на юг, их поведёт или Бори, или Кадан – один из сыновей Чагатая, а завоёванные земли войдут в улус чагатаидов. Хитры, ох, хитры…
На очередном пиру, в гигантском шатре великого хана, Бату сидел на мягких подушках у огромного дастархана, внимательно следил за «противниками».
Что-то долго не было любимца Бату, нойона Аяна. Бату благоволил ему, ибо тот, не только всегда ловко и хорошо выполнял посольские поручения, которыми он ведал, но и был верным, открытым человеком. Такие люди нравились Бату, их он старался приветить, «обогреть» своим теплом, чтобы служили не за страх, а на совесть. Аяну Бату позволял говорить правду. Нужен такой человек, готовый открыть хану глаза на окружающих. Сейчас он бы очень пригодился здесь, в орду великого хана. Посольство в Рум, в которое был отправлен Аян вместе со своим младшим братом Чиеном, и нойоном Чагатая Тумеем, уже вернулось в родные нутуги. Нойон Тумей был уже здесь, крутился возле Чагатая, выполнял поручения старшего сына Чингисхана. А вот Аяна не было. Почему? Что стряслось с преданным помощником? Он уже дома – про то доложили, и ехать в Каракорум не торопится. Может, случился какой не порядок в хозяйстве? Или очень соскучился по детям и жёнам? Как бы ни было, время позволяло – пусть отдохнёт от посольских трудов. Главное начнётся зимой, и тогда он понадобится, когда закулисные споры будут вестись особенно жарко. Сомнений нет, Рум и Багдад – государства богатые, но Русь куда богаче. Не знала разорения и Булгария. А сколько скота и лошадей можно отнять у половцев! Половцев легко обратить в рабов, а их кочевья забрать. Степь желанней кочевнику многолюдных городов!
Взгляд Бату нашёл пьяного Тулуя, лучащего в слащавых улыбках сморщенное лицо. Младший брат Угедэя, по большому, был не совсем доволен «победой» Саритая над Кореей – корейцы склонили головы, заплатили дань, но ими правит собственный царь, а центр и юг страны совсем оказались не тронуты нашествием, пухнут от богатства. Тулуй желал развязать новую корейскую войну. Но Корея мала для всемонгольского похода. Тулуй поговаривал и о войне с Индией – богатой и многолюдной, и с южно-китайской империей Сунн, но… Монголы устали от бесконечного покорения Китая, а в Индии жарко, там степные воины становятся вялыми, валятся от болезней и непривычной пищи. Не даром Чингисхан, желавший окончательно разгромить Джелал-а-дина, укрывшегося в Индии, отправил тумены за Инд, но, пролив море крови, вернул обратно. Этот довод многих образумит, а Тулуя может заставить призадуматься. Да, Берке правильно придумал – отца должен образумить сын – Мунке.
Бату оглянулся на сидящего рядом Шибана, смиренно пьющего из пиалы рисовую водку, не пьянеющего, ничем не интересующегося. А зря. Он должен не оставлять сынков Чагатая. Вон они, смеются, балагурят с героем Чермагоном. Вот и Чермагона Чагатай вызвал из Азербайджана не зря. Покоритель Муганской степи, победитель ненавистного Джелал-а-дина, будет уверять великого хана в слабости Кавказа. Это правда, что на Кавказе давно нет сильных государств, и их, несомненно, можно будет покорить, не взирая на то, что придётся воевать в горах, непривычных степнякам. Но, что у них брать? Грузия истерзана длительными войнами, города бедны, скота мало. Это главный довод – малая добыча не устроит никого. Но покорение Кавказа лишь ступень к Руму и Багдаду, к сокровищам Египта. Да, Чагатай за кавказский поход будет бороться, используя всё своё влияние старшего сына Чингисхана.
Бату не спеша стал есть отварную баранину, нарезая мясо тонкими полосками. Надо бросить Чагатаю Кавказ, как кость голодной собаке. Завтра, когда все отоспятся после возлияний, он обсудит с Берке, как сделать, чтобы Чагатай согласился с всемонгольским походом на запад. Надо думать, думать и думать.
Какие силы может выставить улус Джучи? Тысяч шестьдесят – семьдесят кыпчаков и сартаулов. Из них десять– пятнадцать тысяч придётся оставить в улусе, для охраны порядка и наблюдения за состоянием дорог и мостов. Остаётся пятьдесят тысяч воинов, и все они не монголы.
Бату ухмыльнулся. Он стал оценивать свои силы, словно уже всё было решено и он ларкашкаши – предводитель всего войска! А всё только начинается! Не даром он пригнал в орду Угедэя табуны белоснежных степных скакунов, привёл караван верблюдов, гружённых тюками, в которых и золото, и дорогое оружие хорезмийских умельцев, и согдийские ковры. Всё это пойдёт на подкуп сторонников. А иначе как?
Пьяный Угедэй, с чашей в руке, неловко встал на ноги, взмахом руки в раз прекратил гвалт веселья и закричал хмельным голосом:
–Мы выполнили волю великого Чингисхана, призвав к покорности чжурчженей! Готовьтесь, монголы! Мы снова направим своих коней в большой поход! Хур-ра-а-а!
–Ху-ур-ра-а-а!!! – вскинулся весь курултай. – Слава великому Угедэю!!! В поход! Хур-ра-а!!!
Бату залпом осушил пиалу с водкой, вытер ощеренный в хищной улыбке рот – началось, поход объявлен! Остаток года и зима решат, куда пойдут монголы.
«Поведу их я!», – обожгло мыслью Бату.
«»»»»»»»»
Дождь шумел, серыми нитями пронизывая плотную хвою елового леса. В прелых, гнилых иголках, рыжим слоем укрывавших землю, бегали суетливые муравьи. Было понятно – дождь скоро кончится. С замшелых скатов избы вода лилась, выбивая в земле аккуратные ямки.
Семён сидел у порога, глядя на дождь в проём открытой двери, и думал о своей доле, в которой повинен был только сам. Ведь сначала всё складывалось в его жизни лучше некуда – в походе на булгар юный дружинник не только обрёл изрядна серебра, но и получил милость самого князя Юрия. Семён вместе с дружком Сысоем отстраивали пограничный Нижний Новгород, где пришлось воеводить, а отец, посадничая и торгуя с булгарами, нажил богатство. Потом перевод в столичный Владимир, должность второго воеводы, после Петра Ослядюковича, посольские походы, которыми поручили ведать. Сколько раз был у булгар, знал их ханов и князей, ездил в Германию, к половцам, в соседние с Суздалью русские княжества. Богатство семьи росло. Дворы во Владимире были уже и у отца, и у брата Ивана. И всё разом порушилось… Связался Семён с молоденькой дочерью Петра Ослядюковича, закружила голову первая обжигающая любовь – как в прорубь бросился, без оглядки, хоть и давно был женат, два сына подрастали, а вон как… И Пётр Ослядюкович их застал. Поклялся отомстить за поруганную честь… Семёну нужно было срочно ехать в Рум, вызволять попавшего в полон к сельджукам брата Мишку. Пётр Ослядюкович организовал отъезд, только князь-то никуда не отпускал. Вышло – Семён уехал самовольно, бежал со службы. Гнев Юрия был велик, а месть Ослядюковича страшна – разорил семью. Князь Юрий жаждал поймать «беглеца», сгноить в подвалах, в кандалах, чтобы другим не повадно было… Да…
Семён смотрел перед собой и размышлял. Если ехать прямо через лес на север, за Оку, пойдут московские земли, потом по реке на восток – вот и Владимир. Злой город. Такой родной и близкий, теперь он был злым – там его предали, оклеветали, там убили его счастье – Пётр Ослядюкович и князь Юрий превратились в смертельных врагов.
Когда Семён, с выкупленным из плена братом, с друзьями, сопровождавшими его в пути Серьгой и Микулой, проехав, на обратном пути, киевские земли, оказались в Чернигове, сам князь Михаил, хорошо знавший главного посла Суздали и благоволивший Семёну, остановил: « Всё, Семён, дальше тебе дороги нет». И вот полгода он прячется в черниговщине по лесным заимкам, а князь Михаил простодушно отвечает владимирским посланникам, что вор Сёмка с бездельниками Микулой и Серьгой в землях его не объявлялся, но при случае, они, конечно же, будут выданы родственнику.
Было больно узнать о заточении в подвалы старика отца, о смерти от постигшего горя матери, о разорении и ссылке брата Ивана, о горемыках сыновьях с женой Гашей, живущих благодаря самоотверженной дружбе Сысоя и покровительству князя Ярослава в далёком Новгороде. Разом рухнули его мечты и надежды, разом отошло назад куда-то чувство к воеводской дочке Наталье, сделав ту любовь забавой, теперь не нужной в горе, из которого выбраться ни он, Семён, ни его родня уже своей волей не смогут.
Беды семьи сгубили и брата Мишку. После изнурительного плена, он таял на глазах от внутренних хворей, держался из последних сил, лишь бы увидеть родной дом, а тут, после таких вестей, в раз сгорел, загнулся.
Семён похоронил брата в лесу, не далеко от Оки. Микула и Серьга вырыли могилу, опустили тело, а Семён сидел спиной, опершись о ствол старой, могучей ели, смотрел перед собой. И жить не хотелось.
Но шли дни, недели, месяцы. От безделья и хорошей кормёжки, в теле рождалась нерастраченная сила. Просто так сидеть Семён уже не мог. Надо было как-то жить дальше.
Князь Михаил прячет его, но, когда ему будет выгодно, выдаст Юрию. И он разделит с отцом общую подстилку в сыром каземате. Да, нет, князь Юрий просто прикажет казнить. Или Пётр Ослядюкович надоумит. Пёс, всё он. Убить его! Только не вернуть уже ничего. Ни-че-го! Но делать что-то надо. Можно было убежать в Смоленск или на Волынь. Там князья сильные, заглядывать в рот Юрию не будут. А можно откровенно поговорить с Михаилом: кто Семён для него, служака, волею обстоятельств попавший в опалу, или выгодный заложник в большой игре?
Послышался топот копыт. Лошадь неслась уверенно – всадник знал дорогу к заимке. Так и есть – Серьга.
Он осадил коня, спрыгнул, вбежал в избушку. Лошадь убежала под навес, где было припасённое сено.
–Вот хлещет. Прямо в дороге захватило, – смеясь и отдуваясь, сообщил Серьга.
–Где Микула?
–В Серенске остался.
–Почему? Князь в корме отказал?
–Служба, Семён. Князь в Чернигов зовёт! Хватит, говорит, насиделись! Теперь можем не прятаться.
–С чего бы, – ухмыльнулся Семён. Почему Михаил перестал лицемерить, и разрешает жить открыто?
Серьга стал снимать мокрые рубахи и портки, выжимал воду прямо на пол.
–Теперь Юрию не до тебя. У него другие заботы. А Михаил решил показать свой нрав – вот, видишь, твоего воеводу у себя укрыл!
–Мог бы и раньше так поступить, – сердито произнёс Семён, продолжая смотреть на редеющий дождь.
–Семён, война ведь у них.
–Где? В Суздали?! – спокойствие и задумчивость разом слетели.
–Да. Ярослав с немцами сцепился! Теперь держись! А твоего папашку Юрий из подвала выпустил.
–Кто сказал? – Семён встал, подошёл вплотную к голому, подрагивающему от прохлады, Серьге. Неужели конец опале?
–Весь город про войну говорит. Сплетен хватает. Так что, собирайся, едем к Мстиславу. Он здесь, в Серенске. На всякий случай. Мало ли. Черниговцы наших побаиваются. Ярослав дважды их тут пугал. Ха-ха. А Наташку Пётр Ослядюкович замуж выдаёт за рязанца.
Семён резко отвернулся, подошёл к открытой двери, ударил кулаком в бревенчатую стену.
–Пётр Ослядюкович пёс! Он мою семью сгубил! Зарублю его!
–Пётр Ослядюкович в приданное Наташке усадьбу твоего отца даёт.
–Едем.
–Подожди. Дождь переждём. И переодеться дай – мокрый я.
Семён смотрел на шумящий дождём лес. Душа опять стихла. Война с немцами, отец выпущен. Надо разузнать всё подробно. Перво– наперво про Агафью с детьми.
–Серьга, поедешь в Переяславль?
–Зачем это? Меня удавят по дороге!
–А ты так, чтобы не попадаться. Узнаешь про моих, и Сысоя сюда привезёшь.
–Сюда? Ты спятил.
–Нет, Серьга, я серьёзно. А Микула поедет в Рязань. Я сам с Микулой поеду, – Семён –обернулся.
–Чтобы тебя рязанцы хватанули, и выдали Юрию?
–Не схватят. Рязанцам плевать, по большому счёту, на Суздаль. Они вперёд не лезут, а дома – себе хозяева.
–Как знаешь, воевода, – нехотя согласился Серьга. – И что я скажу Сысою?
–Скажешь: Семён зовёт.
– Сысоя в Чернигове во, – Серьга провёл ладонью по своей шее. – Он же помогал Ярославу здешние деревни зорить.
–Ладно, под Москвой свидимся, там тихо… Или, под Лопасней.
–Нет, в Лопасне рязанцев, как собак. Они за этот городишко держатся мёртво.
–Ты почему со мной споришь? – удивился Семён. – Совсем забыл почтение к воеводе?
–Ладно уж, – улыбнулся Серьга. Семён за долгие годы сроднился и с Микулой, и с Серьгой. – Воевода! Здесь не владимирщина, да и воевода ты – бывший.
–Это ещё посмотрим, – скупо буркнул Семён…
В Серенске, князь Мстислав усадил за трапезный стол, налил медовухи, был оживлён.
–Дела, Семён. Теперь совсем по другому пойдёт. Будешь пока здесь… Серьга рассказал про твоих? Отца-то твоего Юрий выпустил, сжалился – отправил в Нижний Новгород посадником, на прежнее место. А брата из ссылки не вернул.
–Князь, дозволь в Рязань съездить?
–Что так? – Мстислав уже знал про любовь Семёна и дочери Петра Ослядюковича, но разыгрывал из себя неведающего.
–Семейные дела, – уклонился Семён от подробностей.
–Твоя семья в Новгороде. Жена и дети.
–Знаю. Хочу отправить в Переяславль Серьгу – под Москвой хочу повидать своего друга Сысоя. Осмотреться мне надо.
Мстислав вытер рот рукой.
–Прощенья просить у Юрия хочешь? Посредника ищешь?
–Нет. Я теперь за Чернигов. Вы меня спасли, а там враги. Убью я Петра Ослядюковича!
–Ого! – деланно удивился Мстислав. – Ну, что ж, смотри. Князь Михаил тебя мне не отдавал, просто разрешил тебе не прятаться, и жить в Серенске. Ты, вроде, как сам по себе. Езжай в Рязань или в Москву, куда желаешь.
–Сначала в Рязань.
–А к Михаилу когда?
–Все дела сделаю, недельки через две.
–Смотри, Семён!
–Смотрю. Война-то у них большая, или так – стычки на границе?
–У них война, мил человек, – заулыбался Мстислав. Его радовало это обстоятельство. Он тут же объяснил свою весёлость. – Теперь суздальские князья связаны по рукам этой войной. Наш Михаил сможет решить дела на юге.
–Значит, здесь тоже быть войне?
–Не думаю. Даже, если за Владимира Киевского вступится Даниил с Волыни, у нас сил хватит их разогнать. Только бы суздальцы подольше провозились с немцами! Судьба Руси решается!
Семёну не понравилась самоуверенность Мстислава. Опять Михаил затевал общерусскую свару! Нет мира у князей – всё рвут, хапают, а народ слезами исходит, разоряется, жизни не видит.
В расстроенных чувствах, Семён покинул княжеский терем, нашёл избу, где обитал Микула. Хозяева – небогатые посадские смерды, хотя и потеснились, были рады ещё одному постояльцу – всё доход в семью. Убогое жильё, куча детей, копоть, грязь. Семён отвык от такой жизни. Потому, на следующее утро, в сопровождении Микулы, с лёгким сердцем, выехал в Рязань.
Он покачивался в седле и думал: что скажет Наталье? Зачем он едет туда? Зачем? Одно это слово тормозило, и призывало, натянув повод, завернуть обратно, но… Но.
Микула, глядя на терзания Семёна, бесцеремонно прикрикнул:
–Ну чего?! Ты или туда, или сюда!
Семён зло сверкнул глазами, но, стегнув коня плетью, помчался вперёд.
Ехали берегом реки, ночевали у воды, на костре варили в котле уху – Микула споро ловил рыбу, за едой говорил поучительные речи о божьей воле, о невозможности уйти от кары.
–К чему это ты?
–А то не знаешь? Бог, он всё видит.
–Микула, ты мне мозги не крути. Осуждаешь меня – не езжай, пошёл отсюда! Иди к Мстиславу, будешь, как у Юрия, в конюхах на сене валяться.
Микула улыбнулся, не обижаясь.
–Ты не собачься. Мы с тобой одной ниточкой связаны. Люблю я тебя. Потому говорю.
–Мне увидеть её надо. Понимаешь? А потом всё.
Микула покачал головой, поддел ложкой из котелка уху.
–Меня-то не обманешь.
–Давай помолчим, пока не поссорились.
–Как скажешь.
Теперь Микула обиделся, и поглощал еду молча, глядя в сторону реки.
Шёл 1234 год, и на севере, за лесным морем, князь Ярослав собирал дружины и ополчение в поход на немцев…
«»»»»»»»»
Серьга ехал через суздальские земли с тяжёлым сердцем. Легко сказать – доберись до Переяславля без помех, найди Сысоя, да не попадись в княжеские руки. Попадёшься – пыточная в подвалах.
Москву объезжал стороной, ехал медленно, лесными тропами. Досаждали гнус и сырая духота.
Когда переплывал Клязьму, чуть не потонул, но, слава богу, лошадь вынесла. Серьга долго отлёживался на берегу, сушил, нечаянно замоченную, скрученную в узел, одежду.
Ближе к Переяславлю, когда по широкой дороге тянулись телеги с мужиками, собиравшимися на войну, завернул в деревню. В крайнем дворе, за плату, пристроил коня на постой. В город поехал на телеге с ратниками. Мужики, кто хмурый, кто балагур, ехали на войну с желанием – война всегда пожива, если не убьют – дома прибыток. Кто корову добудет, кто овец, а кто и коня. Везли свои топоры, рогатины, палицы.
В город проехали спокойно, без досмотра. Серьга тут же, отшучиваясь, спрыгнул с телеги, ловко затерялся в людской толчее.
Переяславль бурлил – война с немцами! Князь Ярослав решил отомстить за русские обиды, и укрепить старые границы – чудь и латгалы издавна платили дань новгородцам, и под немцем им не бывать!
Серьга не знал, где отыскать Сысоя, но Сысой – один из воевод Ярослава, легче всего отыскать его у детинца. Можно было ждать у стен кремля, но проще было спросить: в кремнике воевода Сысой или уехал куда?
Когда, наконец, Серьга решился заговорить с дружинниками у ворот, из кремля с шумом вынеслись всадники, во главе с князем Ярославом.
Серьга поспешил прочь, но князь заприметил его, крикнул своим:
–А ну, держи молодца!
Убегать не имело смысла. Серьга покорно остановился, обернувшись к князю, позволил себя схватить дружинникам.
Подъехавший Ярослав, придержав коня, язвительно ухмыльнулся:
–Беглец. Серьга, ты какого рожна, здесь болтаешься? Где Семён?
Серьга опустил глаза.
–В Чернигове Семён.
–Я так и думал, – не удивился Ярослав. – Вся шваль стремится под Мишкино крылышко. Что сбежали-то? Плохо у брата служилось? Ко мне бы шли!
–Мы не убегали. Нас Пётр Ослядюкович отпустил, выдал подписанные великим князем бумаги.
–Пётр Ослядюкович? Пёс. Он может пакость сотворить, – продолжал ухмыляться князь. – Значит, он Сёмку погубил за свою Наташку. Ладно, то дело не моё. Ты зачем в моих землях, без разрешения, околачиваешься? Высматриваешь? Тоже черниговцам служишь?
Серьга мотнул головой, глядя в сторону.
–Никому я не служу. Сысоя ищу.
–Сысоя? А-а, они с Сёмкой дружки верные… Да-а, – Ярослав оглянулся на своих дружинников. – Дайте ему лошадь. Поедешь со мной. Потом поговорим.
Серьгу выпустили. Он ловко вскочил на поданного коня. Кортеж лихо помчал к площади, где теснились собравшиеся смерды. Тут же, отдельной кучкой, стояли купцы, воеводы, чернели воронами монастырские служки.
Князь осадил коня, сошёл на землю. К нему сразу подошёл епископ Геромен, перекрестил князя. Серьга крутил головой, выискивая взглядом Сысоя, но его не было. Над княжеским креслом, установленным на помосте посреди площади, у стен собора, развивались хоругви.
Серьга не знал, плохо или хорошо, что попал на глаза Ярославу. Ярослав был до того импульсивен, что менял настроение неожиданно. Сейчас он принял его не как ослушника, но в любую минуту мог передумать… Где же Сысой?
Ярослав, громко выкрикивая слова, призвал смердов и дружинников постоять за переяславские интересы, отомстить ливонским рыцарям за русские обиды. По словам князя выходило, что в поход на крестоносцев идут только полки из Переяславля и Новгорода, то есть, только из вотчин Ярослава. Юрий, как всегда, остался нейтрален к затеям младшего брата, придержал и других братьев. Может, он верил, что против немцев хватало сил одних переяславцев, а может, надеялся, что поражение ослабит воинственного Ярослава. Ярослав уже, однажды, бунтовал против старшего брата, так что, ослабев, будет более послушен. Серьга этого не знал, и знать не хотел. Ему, главное, было отыскать в этой толчее Сысоя, и поскорее удрать отсюда, чтобы не отведать княжеских подвалов.
Серьга приметил, что несколько дружинников не спускают с него глаз. Да, видно его ждал серьёзный разговор с Ярославом…
С площади, где смердов начали делить на отряды, князь Ярослав, с десятком дружинников, воеводой Дубиной – начальником охраны кремника, и Серьгой, вернулись в детинец. Ярослав велел идти в терем.
Шагая по узкому, тёмному коридору, сказал:
–Сысой завтра приедет. Его нет в городе. Зачем тебя послал Семён?
–Просит Сысоя о встрече.
–Да? Интересно. Смотри, Серьга, если это черниговские козни, из шкуры твоей ремней нарежу! Где будут встречаться?
–Под Москвой.
–Видишь – война у нас. Сысой мне неотлучно нужен, не до разговоров ему. Пусть сюда Семён сам приезжает, тут и поговорят.
–Боится. Они с Петром Ослядюковичем враги.
–А с Юрием? – язвительно глянул Ярослав.
–Великий князь обманут Петром Ослядюковичем. Он не знает всей правды. Семён никуда не убегал. Мы поехали с разрешения…
–Пусть приедет, падёт в ноги, вымолит прощение у Юрия.
–Я не знаю.
–А я знаю! Гонору много у Сёмки! И у тебя, Серьга, тоже! И у дурака Микулы! Дураки вы, что к Мишке сбежали! Я бы вас, переметнись вы ко мне, в люди вывел. Во! Как Сысоя! Был кем у Юрия? Сидел в пограничном городишке, в Нижнем Новгороде, три десятка воинов – всё его воинство! А у меня кем стал? Мой ближний воевода! Так-то!
Серьга смущённо сопел, не понимая, чего добивался Ярослав своим разговором.
В светлице, за длинным столом, уставленном яствами, обедали первые люди города. Ярослав сел во главе стола. Серьга приткнулся на дальнем конце. Он смиренно ел, пил, покрываясь дремотной усталостью от наступившей сытости. Казалось, что Ярослав забыл о нём. Но, уходя из трапезной, князь указал дружинникам на Серьгу:
–Под замок его! Да соломы не жалейте, пусть отоспится!
«»»»»»»»
Князь Юрий отмолился в церкви, вышел на двор детинца. Дружинники суетились у лошадей, смерды работали на скотном дворе, холопки вывешивали сушиться бухарские ковры и медвежьи шкуры.
Юрию не понравилась размеренная суета. Всё у него тихо, всё по порядку. А вот Ярослав – воин, неутомим. Ведь, чуть не втянул в большую войну с немцами, гадёныш. А у Юрия не только западная граница на уме, у него и восток, и юг.
Из Чернигова доносили, что Михаил затаился, тихо правит своими землями. Не к добру эта тишина. Мишка, как и Ярослав, не мирный человек. Мечтает быть князем всей Южной Руси. Ну, ну. Руки коротки. Не быть Руси единой – никогда. Вот такие объединители и рождают усобицы. Каждый не смотрел бы алчно на земли соседей, было бы куда лучше. Шаткое равновесие, за которое ратовал Юрий, единственное благо для всех. Давно большой войны не было между русскими князьями – это хорошо. Но Юрия беспокоили половцы – рубятся где-то у Волги с неведомыми татарами, и эта бойня не прекращается много лет. Особенно недавнее нашествие половцев на мордву показало слабость восточной границы его земель. А если половцев разобьют татары, и они вновь придут в мордовские леса? Тогда стычек, и даже войны, не избежать. Готово к этому Владимирское княжество? Надо укреплять Муромскую землю.
Пётр Ослядюкович ехал на свадьбу дочери – нашёл ведь Наташке воеводского сынка в Рязани. Хвастал перед Юрием, что приготовил молодым усадьбу во Владимире, а усадьба-то Спиридона, отца «сбежавшего» Сёмки, посольского воеводы… Долго томился старик в подвалах. Тогда-то и велел Юрий выпустить Спиридона.
Уже давно до ушей князя доходили слухи, что Пётр Ослядюкович подстроил «измену» Семёна. Но дело было сделано, да и не хотелось ссориться с преданным первым воеводой из-за сопляка Сёмки. Теперь Спиридон сидит посадником в Нижнем Новгороде. Болеет. Что ж, хоть умрёт не как собака. А это много значит! Да, надо и Нижний укрепить, ведь, как поставили городок, с той поры ничего не делалось для усиления границы с булгарами. Им, конечно, не до распрей с Суздалью – тоже страдают от татар! Опять татары!
Юрий, выпустив Спиридона, смотрел тогда смущённо на слёзы валявшегося в ногах старика, просившего простить сыновей Сёмку и Мишку, и было совестно. А ещё более совестно, что всё это происходило на подворье злополучной Спиридоновой усадьбы. Пётр Ослядюкович хвастал – вот, мол, какой подарок молодым! Тут и велел Юрий привести Спиридона из подвала, а, как объявил ему о прощении и высылке посадником в Нижний, Спиридон, поедая Пётра Ослядюковича пустыми глазами, попросил дозволения забрать с собой своё добро – горшки с деньгами.
–Где же они у тебя? – улыбнулся Юрий, зная про зарытые клады, и про земляные работы Петра Ослядюковича в Спиридоновой усадьбе по их поиску.
–Дозволь? – просил Спиридон.
–Твоё. Забирай. Никто не отнимет.
Спиридон упал на колени перед резным крыльцом, подкопал, просунул руку. Пётр Ослядюкович позеленел. Юрий откровенно рассмеялся его алчности и неудаче!
Спиридон отрыл два горшка. Поддерживаемый дружинниками, он пошёл из города на пристань – плыть в Нижний. Юрий велел снабдить Спиридона грамотой о назначении нижегородским посадником. Но, хоть явил он милость, досада в душе осталась.
Пётр Ослядюкович остаток дня ходил подавленным, про свадьбу уже не хвастал.
Да, тогда Юрий поступил справедливо. Это очистило душу, но спокойствие, прущее отовсюду, из любого угла его владений, всё больше настораживало. Потому, Петра Ослядюковича, ехавшего на свадьбу дочери в Рязань (свадьбу будут гулять дважды: в Рязани и Владимире) заставил завернуть сначала в Муром, взнуздать князей, чтобы подновили засеки на заставах, стены городков подправили, а уже оттуда – рекой до места.
Вот и сейчас у Юрия было ощущение, что он что-то упустил, позабыл в спокойном течении будней. Но что?
С тяжёлым настроением Юрий крикнул сотника Ваньку, велел готовить лошадей – решил съездить на тихую проточку, пострелять, если повезёт, лебедей. Хотя, не следовало бы – всё-таки с птенцами сейчас, но он решил ехать. Только не сидеть в городе, изнывая от скуки и предчувствия непонятной обречённости всех своих дел…