Тетралогия: Нашествие монголов.
«»»»»»»»»
Декабрь 1237 года
…Чёрные всадники, бесчисленной колонной, выгибающейся змеёй, рысили, по утопающей в снегах, степи. Над недалёким березняком кружили тучи воронья, громким карканьем накликая беду.
Трескучий мороз мешал дышать. Лошади и всадники в лисьих малахаях покрылись колючим инеем. Клубы пара поднимались над войском. То тут, то там слышались гортанные выкрики, проносящихся вдоль войска, порученцев-туаджи.
От топота сотен тысяч копыт гудела земля. Движение войска было неукротимо, не было силы, способной остановить этот страшный вал…
«»»»»»
Второй роман тетралогии:
ПОЖАР НАДВИГАЕТСЯ
«»»»»»
1231 год.
Жил не тужил молодой нойон Аян под крылом великого Бату – внука Чингисхана, исполнял посольские поручения, много земель повидал и народов. Только однажды случилась беда – пока он был в долгой отлучке, погибла любимая жена. Аян знал, что виновен в том брат Бату надменный и хитрый Берке. Только как отомстить такому могущественному человеку? Пришлось «смириться» – ужать боль в кулак и ждать случая поквитаться. А Берке почувствовал неприязнь Аяна, отправил его подальше с глаз – в действующее в Китае войско великого хана Угедея… Может, и к лучшему. Плетью обуха не перешибёшь. Наломал бы дров со своей местью Аян, и ничего бы не добился – хорошая охрана у Берке. Сам бы жизни лишился, и всё…
Время шло, и боль утраты любимой притуплялась – военные будни поглотили своим кровавым течением. Но и здесь не забывали, что Аян – опытный посланник, потому часто использовали его, как порученца для важных сообщений. В этот раз прославленный Субедей– багатур осадил столицу чжурчженей город Бянь, и отправил Аяна к великому хану Угедэю сообщить, что скоро твердыня падет.
По пути к Енкину, где располагалась ставка великого хана, отряд Аяна заехал к Джебе– нойону, передал краткое послание Субедея, сделал небольшую передышку. Джебе– нойон, второй из великих псов Чингисхана, посетовал на малочисленность пленных в хараше – не хватало людей для осадных работ, попросил Аяна передать великому хану просьбу: пусть пригонят побольше китайцев.
Через неделю пути, Аян прибыл в орду великого хана Угедэя. Ставка тысячами юрт и шатров напоминала большой город. Толпы воинов, простолюдинов и торговцев толкались в будней суете.
За ставкой, отдельным табором, расположились горюющие пленники. Табуны лошадей, гурты скота, бесчисленные вереницы повозок обоза – всё это растянулось до самого горизонта.
Угедэй был всегда занят – совещания с тёмниками и нойонами, охота, дурное настроение. Аян бестолку болтался в ставке почти месяц. Наконец, всё пришло в движение – орду снималось с места, Угедэй приказал перебираться за Хуанхэ.
Аян, наконец, смог встретиться с младшим братом великого хана Тулуем, передал просьбу Джебе о хашаре.
Тулуй отмахнулся.
–Про то не раз гонцы доносили. А где взять хашар?
Тулуй прошёл к резному креслу – по примеру великого хана, не любил сидеть на войлоках, указал Аяну на место у стены шатра.
–Мы сами испытываем недостаток в пленниках. Китайцы разбегаются, да и мало их – наш великий отец постарался, изводил не жалея.
Аяну было всё равно. Он хотел одно – получить разрешение на обратный путь. Тулуй знал это, потому, улыбнувшись, сказал:
–Не это занимает тебя. Берке просил, чтобы ты побыл в войске великого хана до осени. Я думаю, ты «погостил» достаточно. Можешь отправляться к Бату, когда пожелаешь. Здесь у нас всё хорошо. Великий хан хочет, чтобы и на западе всё было также. Ты понял меня, Аян? Земли запада также важны для Монгольского ханства, как и земли востока. Скажи это Бату. И передай Берке, чтобы во всём помогал брату. Думаю, копыта монгольских воинов вытопчут все земли мира, но это случится, если все чингизиды будут, как крепко сжатые пальцы одного кулака. Не следует потомству Чингисхана плести интриги друг против друга… Это тоже передай Берке… Я люблю его. Но это мои слова для его… Иди.
Аян обрадовано поклонился (Домой! Домой!), но Тулуй протянул руку, останавливая его радость.
–Домой поедешь через Корею.
Аян онемел от неожиданности (через Корею?!), радость погасла.
Тулуй, хитро щурясь в улыбке, заметил:
–Тебя ведь ждут не раньше осени, так что успеешь сослужить ещё одну службу великому хану. Заедешь к Саритаю. У него пленников сверх меры. Передашь повеление Угедэя, чтобы под конвоем гнал сюда молодых и выносливых. Чем больше, тем лучше.
Аян всё понял. Потому-то про него, вдруг, вспомнили, после месяца вынужденного безделья – посланник нужен к прославленному полководцу, и ранг Аяна соответствовал этой миссии, потому Тулуй захотел принять его, потому и «отпустил домой» раньше обещанного Берке срока. И, прав был Аян, когда подумал плохо о Берке – плел интриги брат против хана Бату. Снедают его злые помысли, жажда власти и своекорыстие… А дядья Тулуй и Угедэй подумали, подумали над его наветами, видимо, выяснили необходимое, и теперь Аян передаст Берке то, что велели передать – смири гордыню и будь во всем послушен Бату-хану. Вот для чего Аян здесь оставался – он ждал решения участи Бату и Берке, чтобы привести вести в улус Джучи… Вот в чём интрига его пребывания в армии великого хана. Понятно… Но ехать в Корею очень не хотелось. Домой ведь путь на запад, а тут совсем в другую сторону – на восток.
Аян попытался «возразить»:
–На доставку хашара из Кореи уйдёт много времени. Пока корейцы дойдут к Бяню, всё будет кончено.
Тулуй многозначительно посмотрел на него, улыбнулся, но промолчал.
Аян упал ниц – ханы приказов не повторяют…
С нукерами сопровождения, которым было велено не только проводить Аяна к полководцу Саритаю, но и до самого дома – ставки Бату, поскакали на север – в Енкин.
У Енкина, уже оправившегося от опустошения, встречались толпы китайских ополченцев – китайцев из окрестностей города, кое-как вооружив, гнали на юг.
Енкин поразил Аяна размерами и укрепленными, мощными стенами. У ворот толпилось множество нищих и калек, протягивая руки и, гнусавя на непонятном языке, просили подаяния.
Аян пробыл в городе пять дней, осматривая восстановленные буддистские монастыри, причудливые дома китайской знати, теперь служившей монголам, руины дворца цзинского императора. Очень многие кварталы, до сих пор стояли разрушенными и выглядели зловеще.
В городе был многочисленный гарнизон – китайцы, кидании, монголы. На бесчисленных рынках проводились бесчисленные облавы. При виде монгольских нойонов, китайцы бросались врассыпную, словно тараканы.
Аян остановился в доме тысячника Бериду, служившего в Китае ещё со времен первого покорения Чингисханом. Бериду часто покидал город – его тысяча занималась набором ополчения из енкинской округи.
Аян, после сытной трапезы, вечера и ночи проводил в обществе пугливых, маленьких китаянок. У Бериду их было целое стадо, и держал он их, как скот, в помещении с низким потолком, но кормил хорошо и чисто одевал. Многие из них были очень молоды, многим было далеко за тридцать, но Аян задался целью попробовать всех, и бросил, смеясь, изведя все силы – наложниц оказалось слишком много.
Уезжая из Енкина, Аян увидел новую резню – взбешенный выговорами за плохую мобилизацию крестьян, Бериду излил злость на калек и нищих у городских ворот – монголы прижали китайцев к стене и, среди жуткого воя и воплей, стали сечь саблями и бить секирами.
Аян прибавил ходу. Конь понёс. Крики затихали и, наконец, прекратились, только ржали лошади. Аян стал сдерживать коня. Нукеры обгоняли, сбавляли ход. Он оглянулся – у ворот всё было кончено.
Китайцы из гарнизона, деревянными пиками с крюками, волочили трупы к повозкам, чтобы увезти их дальше от города и захоронить.
–Что? – спросил полусотник.
–Едем, – Аян хлестнул коня камчой.
Через Ляодун ехали быстро, не задерживаясь. Ляоян объехали стороной – у Аяна отпала охота вновь погружаться в чуждую атмосферу городской жизни. Он любил простор бескрайней степи, или сон в поле с чистым небом над головой, милее же всего, как и любому монголу, ему была уютная юрта. Стены городских домов давили, лишали воздуха. Пусть в городах живут китайцы и сартаулы, а монголу нужна свобода.
Ближе к корейской границе встречалось много монгольских разъездов и пешие колонны мобилизованных киданей – Саритай воевал с корейцами силами монгольской конницы и ополчением киданей и бохайцев. Там и тут попадались истлевшие скелеты людей – следы давней бойни, устроенной киданями при первом нападении на Корею.
За рекой Амноккан пошли выжженные деревни и городки, смрад тлена наваленных кучами трупов. То и дело, натыкались на монгольские сотни армии Саритая, рыскающие по корейской земле в поисках добра и пленных, показывали золотую пайцзу. Нахальные воины или молча отъезжали, не выказывая почтения, или пытались угрожать, но Аян умел говорить с грубиянами.
Отряд углублялся всё дальше, ночевали у дорог. Туман стелился белым дымом. От сладкого привкуса разложения есть было противно и, однажды, Аян выблевал съеденное на траву. Его всё сильнее тяготила непривычная обстановка большой войны, стелившей повсюду ковёр смерти, и тяжёлый климат Китая и Кореи, влажный и болезненный. Зато отсюда он помчится в родную степь, туда, где ветер чист и прозрачен, а воздух наполняет лёгкие ощущением полной свободы.
Саритай, разбив в нескольких битвах корейское войско, продвигался к столице Кореи Сонгдо. Аян нагнал армию на марше, говорил с Саритаем на ходу, не слезая с седла. Саритай ехал, глядя на грозную колонну подвластных его воле туменов, и упивался безграничной властью. Аян подумал, что, если бы не ранг посланника Угедэя, «великий Саритай» и слушать бы не стал «ничтожного Аяна».
–Мои тумены идут к столице. Я возьму столицу, а правителя Цой У и его марионетку, корейского бурхана, отправлю в повозке из под аргала в орду великого Угедэя. Мне самому нужны пленные. Корейцы разбегаются, сбиваются в вооружённые толпы, чинят препятствия моим воинам. Возьму Сонгдо, тогда отправлю хоть сотню тысяч!
–Саритай-нойон, это повеление самого великого хана Угедэя! – повысил голос Аян.
Саритай выпятил нижнюю губу и, стегнув коня, умчался прочь.
«Делай, что хочешь!», – зло подумал Аян. Он порученное исполнил, остальное его не касалось. Завернув коня, поскакал прочь. Нукеры, послушным табунчиком, припустили за ним. Теперь ему ничего не нужно, он едет домой…
Обратный путь показался неимоверно долгим. Осень клонила к зиме. Ночи стали холодными. Из Ляодуна поехали через земли между внутренней и внешней китайской стеной. Людей не встречали больше двух недель, ехали пустынными пастбищами – здесь китайцы не селились уже десять лет.
Когда Чингисхан, предав землю цзиней огню и смерти, уходил в Монголию с многотысячными толпами пленных, здесь, за внутренней стеной, за ненадобностью и, показывая свой гнев, Потрясатель Вселенной приказал вырубить всех китайцев, за исключением искусных ремесленников. Несколько сот тысяч пленных рубили всем войском сутки напролёт. Почти год нельзя было проехать через степи, усеянные разлагающимися трупами. Теперь всё вокруг устилал слой истлевших, выбеленных дождями и снегом, костей. Копыта с хрустом ломали черепа.
Так ехали трое суток, и спать приходилось, не слезая с седла. Потом выехали на берег Хуанхэ. Впереди была Алашаньская пустыня, и дорога сворачивала к югу. Здесь, ещё совсем недавно, существовала обширная империя тангутов, теперь ставших рабами и забывающими свой язык. Все монголы знали поучительную историю гибели тангутов, призревших повеления Потрясателя Вселенной. Знал её и Аян…
Ещё в 1205 году, разбив на Алтае найманов, Чингисхан с похода отправил два тумена конницы, которые ворвались в пограничные районы Си Ся – Шачжоу и Гуачжоу, ограбили округу, угнав гурты скота, и разорили крепость Лицли и город Лосы.
Столь лёгкая победа определила новый поход – в 1207 году монгольские тумены осадили в предгорьях Алашаня крепость Валохай и, до лета 1208 года, совершали грабительские рейды по округе. Тангутское войско отогнало монголов в степи, не нанеся им никакого урона.
В апреле 1209 года Чингисхан сам повёл монгольское войско на тангутов. Теперь его целью было полное покорение Си Ся и захват всех богатств.
Навстречу монголам выступило большое войско, во главе с наследником престола Чэном и главнокомандующим Гао. Пешее тангутское войско было разгромлено, главнокомандующий попал в плен, наследник престола чудом спасся. Чингисхан захватил и разграбил Валохай.
Вглубь страны дорогу преграждал Алашаньский хребет. Единственный проход запирала крепость Имынь, куда тангуты стянули пятьдесят тысяч воинов. Началась летняя жара – пески близкой пустыни дышали зноем. Два месяца оба войска стояли в бездействии и, только осенью, выманив тангутов притворным бегством, монголам удалось их разгромить и прорваться через перевал.
В октябре монгольские тумены подошли к столице Си Ся, которую, видя в постоянных поражениях гнев богов, назвали Чжунсин (Возрождение). Город был осаждён.
Сберегая собственные силы, монголы сгоняли под стены тысячи местных жителей, для чего каждому конному воину было поручено привести по десять пленников, и, под градом стрел защитников, засыпать рвы, делать подкопы. Пленные возвели на реке плотину, вода пошла в непокорный город – глинобитные строения разрушались, начались эпидемии и болезни. Наступали холода.
Тангуты отправили посольство к чжурченям, прося помощи, но Цзинь ответила отказом.
Чингисхан устал ждать. Он потребовал от императора тангутов Ань– цюаня огромную дань, признание своей зависимости и военную помощь в походах на другие страны. Ань– цюань отказался давать воинов, но выдал требуемую дань, собрав с Си Ся множество верблюдов, лошадей, шелка, оружия и риса. В жены Чингисхану была отдана принцесса Чахэ.
Пресыщенные монголы ушли в степь.
Покорив Китай, Чингисхан начал готовиться к походу на хорезмшаха Мухаммеда. Сил не хватало, и он потребовал помощи от тангутов. Но император Си Ся ответил с дерзким вызовом: «Тебе нужны новые земли, сам и воюй, а нет сил – не называй себя великим ханом!». Оскорбление было столь велико, что Чингисхан поклялся отомстить.
Возвратившись весной 1225 года из похода на хорезмшаха, Чингисхан решил мощным ударом стотридцатитысячного войска разом уничтожить государства тангутов и, с тыла, продолжить вторжение в разорённую, но ещё существующую империю Цзинь.
Тангуты ждали войны с монголами. Зная о возвращении Чингисхана из похода, император Цзунь-сян отрёкся о престола в пользу своего сына Дэ-вана, любимца воинов и народа. Чтобы не иметь войны на два фронта, в конце 1224 года тангуты заключили мир с цзинями, с которыми вели продолжительную войну, начатую ещё в 1214 году.
Видя усиление тангутов, монгольские тумены, оставленные Чингисханом для войны с чжурчженями, вторглись в Си Ся, но были наголову разбиты и отброшены.
Тангуты начали искать союзников среди покорённых монголами степных племён – многочисленные лазутчики вели переговоры с уйгурскими вождями, чьи владения, богатые города Хотан, Бишбалык, Бейтин, стремительно приходили в упадок – уйгурские мужчины своей кровью добывали монголам новые завоевания, хозяйство разрушалось, многолюдные районы вокруг озера Лобнор теперь были пустынными пастбищами.
Стремясь отрезать тангутам выход в Уйгурию, корпус монгольской конницы, оставленный Чингисханом сохранять порядок в Монголии, осадил город Шачжоу. Простояв бесполезно месяц у стен, монголы вернулись в степи.
В феврале 1225 года Чингисхан отправил к Дэ-вану посольство, требуя прислать к себе своего сына в качестве заложника. Дэ-ван отказался.
В марте была предпринята ещё одна попытка объединить силы тангутов с недовольными властью Чингисхана племенами – Дэ-ван принял у себя Шилгаксан-хону, сына хана разгромленных найманов. Но было поздно – в ноябре 1225 года Чингисхан повёл бесчисленные тумены в Си Ся.
Движение войска было остановлено из-за болезни Чингисхана – он упал с лошади, во время охоты, и сильно расшибся.
Проболев всю зиму, только весной 1226 года он пересёк границу тангутского государства в низовьях реки Эдзин-гол. После кровопролитной осады и штурма, был взят город Хэйшуй. Тангуты потеряли несколько десятков тысяч убитыми.
Монгольское войско, широким потоком, как всепожирающая саранча, двигаясь вверх по Эдзин-голу, вышло в предгорья Наньшаня. Здесь Чингисхан устроил свою ставку, откуда, пережидая жару, посылал отдельные тумены на разграбление ближних округов.
В июне 1226 года, после упорной осады, повлекшей громадные потери среди монгольских воинов, пал город Сучжоу, за что все жители были уничтожены, а город превращён в развалины.
В декабре монгольское войско переправилось через Хуанхэ на восток страны.
У Линьчжоу стотысячная тангутская армия встала на пути туменов и, фланговым ударом, опрокинула монгольскую конницу. Чингисхан личным примером сумел остановить тумены, заставив сражаться. Потеряв тысячи воинов, монголы сумели переломить ход битвы и разгромить тангутов. В Линьчжоу была устроена страшная резня.
Больше обороняться было некому – пусть к столице Си Ся Чжунсину был открыт. Чингисхан осадил город, отделив часть сил для облавы уцелевших тангутских крестьян. Вся страна была усеяна костями убитых.
В Чжунсине правил князь Сянь, сменивший умершего Дэ-вана. К лету 1227 года тангутского государства уже не существовало – города и селения лежали в развалинах, жители были поголовно перебиты или угнаны в рабство. Держался только Чжунсин.
Чувствуя приближение смерти, Чингисхан обещал Сяню сохранить жизнь, если он сдаст город. Тангуты попросили месяц отсрочки, на что последовало согласие. Умирая, Чингисхан велел убить всех жителей Чжунсина. Пока не открылись ворота города, смерть Потрясателя Вселенной держалась в секрете. А, когда ворота были отворены, монголы вошли в город и вырезали всё живое, залив улицы реками крови…
Аян с полусотней остановились на отдых у развалин Чжунсина.
Этот район, до сих пор, был заброшен, но китайские крестьяне начали селиться у стен в камышовых мазанках. Полусотник Ниюй, взяв десяток воинов, налетел на китайский посёлок, в надежде разжиться мясом – за время пути по безлюдью, питались одним сухим хурутом. Китайцы разбегались или падали на колени и выли в голос. Воины стегали их плетями, рыскали по лачугам.
Аян слышал вопли, но не обращал внимания, был задумчив. Может, правда, добудут несколько овец, и можно будет поесть мяса. Издали неслись дурные крики женщин – молодые воины решили позабавиться. Это Аяну надоело, и он отправил к Ниюю воина, чтобы последний немедленно внушил китайцам – или они прекратят орать, или их вырубят. Через некоторое время примчался Ниюй, спрыгнул с лошади, бросил под ноги связку курей со свёрнутыми головами.
–Ни одной овцы! Живут, как крысы, – недовольно пробурчал он, поманил к себе воина-баурчи, отвечающего за приготовление пищи, повелел отварить курятины для Аяна, остальное пустить на суп воинам.
После сытной еды, Аян растянулся на войлоке, подложив под голову ладони, смотрел в небо. В посёлке китайцев всё успокоилось – китайцы разбежались, и их не было видно. Воины, не успокоившись, периодически наезжали на опустевший посёлок, умудрялись находить какое-то добро, прятали в седельные сумы.
Он Чжунсина снова ехали пустынным безлюдьем. Встретили людей только в Уйгурии. В некогда многолюдной и богатой скотом области, лишь изредка попадались юрты кочующих семей.
Аян ехал мимо, не задирая жителей – уйгуры считались коренными подданными Великого Монгольского ханства и, за произвол могло последовать суровое наказание.
Дав воинам несколько дней отдыха у Турфана, дальше ехали проторенной почтовой дорогой через земли улуса Джучи в ставку Бату.
Орду Бату за лето откочевала в долину реки Иргиз, в предгорья Мугоджара. С неба уже не раз вперемешку с дождём валила снежная крупа. Было холодно.
Аян появился в ставке хана, когда того не было – он уехал охотиться. Войско улуса готовилось к большому походу, и монгольские сотники и тысячники обучали кыпчакские отряды беспрекословно выполнять повеления и соблюдать законы монголов. Облавная охота, когда по многу суток воины не слезали с сёдел, спали на земле и снегу, ели только хурут или не ели вообще, закаляло и делало войско послушным и управляемым.
В орду хозяйничал Берке.
Аян передал слова Тулуя, обращённые к Берке. Тот выслушал, глядя в пол своей юрты, кивнул, потом, вздохнув, посмотрел на Аяна, улыбнулся.
–Бату-хан возглавляет охоту. Дорога была дальняя, можешь отдохнуть в семье. Как Бату вернётся, тебя позовут – расскажешь о войне с чжурчженями.
Аян склонил голову, сказал:
–Хан, меня сопровождали воины из ставки великого хана Угедэя. Им нужен отдых, прежде, чем они отправятся в обратный путь.
–Их разместят на отдых, они будут сыты и, когда соберутся обратно, получат новых лошадей.
Аян снова поклонился, и вышел из юрты. Велел полусотнику сопровождения Нию ждать.
–Вас разместят, вы хорошо отдохнёте несколько дней, выдадут новых лошадей и провизию в дорогу.
Нию благодарно поклонился.
Аян стремительно вскочил в седло своего жеребца и торопливо поскакал к своему куреню – у него было несколько юрт в орду Бату, и отдельные айлы пастухов в Приаралье, где набирали вес его отары и табуны.
Дом навалился радостной толчеей, хлопотами жён, возней маленьких разбойников– сыновей. Аян восседал на стопке войлоков, грузный от архи и объевшись мяса, смотрел на жён – глаза играли томлением, и было хорошо на душе – он дома, все вокруг любят его, у него много добра, он сыт, сыновья растут опорой в делах, ночью он изведает ласки старшей жены, а рассвет встретит в юрте младшей. А утром его вызовет Берке и, рассыпая ядовитый смех, будет выпытывать промахи Субедея, чтобы потом, при случае, очернить знатного полководца в глазах родственников– чингизидов. Берке всех чернит, всех подозревает в хитроумии. Этим добивается расположения сыновей Чингисхана. Далеко метит в своих мечтах. Что-то случится с Бату – он будет первым наследником на трон улуса Джучи. Таковы дальние планы Берке, и они теперь были понятны Аяну. Но Аян для него пешка в большой игре и, при случае, он будет рад им пожертвовать. Только Бату гарантирует жизнь и преуспевание Аяну и, дай ему долгую жизнь, о, Вечное Синее Небо!
Утром Аян, только рассвело, сидел у юрты харачу-работников, наблюдал, как ловко болтая колотушкой, взбивают кумыс. Надо было собираться, ехать к Берке, хотя тот ещё не вызывал. Настроение было мрачное.
Неожиданно он увидел воинов, въезжающих в его курень. Аян сразу узнал Берке.
Брат Бату натянул поводья, улыбнулся:
–С утра уже еду в гости.
–Это для меня большая честь, – поклонился Аян.
Берке спешился, отдал повод своему нукеру.
Засуетившиеся харачу быстро расстелили ковёр на земле – Берке не пожелал идти в юрту, хотел понежиться в последнем тепле осеннего солнца. Аян торопливо отдал распоряжения, баурчи принёс всё необходимое для трапезы: творог, кумыс, сушеные фрукты, вяленое и варёное мясо.
Берке сел на шёлковую подушку, указал Аяну и одному из нукеров, одетому просто, но в богатом поясе, чтобы тоже присаживались.
Указывая на нукера, Берке пояснил Аяну:
–Посланец Чагатая нойон Гуюн. Приехал к нам поделиться радостью – последний хорезмшах Джелал-а-Дин окончательно разгромлен и убит. Хан Бату занят облавной охотой, и я убедил Гуюна дожидаться Бату здесь, в его орду.
Баурчи неслышно накрыл дастархан, налил в чаши архи. Берке не спеша выпил, довольно крякнув, заел вяленой зайчатиной.
–Как там наш знаменитый Субедей? – спросил, ухмыляясь.
Аян решил порадовать Берке.
–Субедей, под старость, хочет пожать славу победителя цзиней. Своими туменами он разбил войско Алтан-хана и осадил Бянь. Но город держится. У монголов большие потери. Субедей, в гневе, вырезает китайцев десятками тысяч. Но Бянь ему своими силами не взять, а помощи он не просит. Великий хан перенёс войну за Хуанхэ. Я был у Саритая в Корее. Саритай возвеличивается сверх меры, повеления великого хана игнорирует, мол, сам решит, когда их исполнять…
–Да-а, – наиграно сокрушаясь, но радуясь в душе, закивал головой Берке и подал чашу для новой порции архи. Выпив, стал есть холодное мясо, закусывая дикий чесноком – по-монгольски. Рыгнув, отозвался, явно удовлетворённый. – Такого шатания при великом Чингисхане не было. Мой дядя Угедэй слишком добр.
Гуюн чувствовал себя рядом с Берке сковано, неохотно жевал вяленую дыню.
–А как улус Чагатая? Крепок? – чтобы оживить беседу, обратился к нему Берке.
–В улусе Чагатая Ясса Великого Чингисхана соблюдается строго.
–Это хорошо. Расскажи нам, Гуюн, что у вас сталось с Джелал-а-Дином. Долго он был непокорен!
–Теперь всё кончено!
Аян разом выпил архи, вытер рот ладонью – всё меньше врагов выдерживают борьбу с монгольским войском, но появляются новые и новые. Как знать, когда хан Бату поведёт свою конницу в поход за Волгу. Может быть, уже весной. Торопись радоваться жизни, нойон Аян, радуйся и борись – хан Берке щурит глаза в улыбке, а сам таит в них угрозу – он хочет держать Бату в своей воле… Да и только ли Бату!
23 ноября 1221 года рыхлое войско Джелал-а-Дина было окончательно разгромлено Чингисханом на берегу Инда. Мусульмане дрались ожесточённо, с отчаяньем обречённых, но монголы прижали их к реке и посекли. Джелал-а-Дин бросился, вместе с лошадью, в бурные воды. Переплыть Инд смогли только четыре тысячи воинов.
Чингисхан не стал переправлять войска в Индию – это спасло Джелал-а-Дина.
Обессиленные мусульмане несколько дней оставались на берегу, а потом вступили в неравную схватку с войском раджи Лахора. В стремительном бою индийцы были разбиты. Лахор стал владением хорезмийцев.
Султан Итульмиш, владетель огромного Делийского султаната, включавшего всю Северную Индию и Бенгалию, выслал против Джелал-а-Дина огромное войско, но вторжение в Лахор монгольских туменов в поисках владетеля мусульман и осада города Мултана, заставили Итульмиша вступить с Джелал-а-Дином в союз. Два тумена монголов были не в состоянии принять бой с союзными силами, они бросили осаду, вырубили десять тысяч пленников, захваченных в индийских землях, и ушли за Инд.
Пока монголы находились в Афганистане и Хорасане, Итульмиш мирился с присутствием в Лахоре мусульманского войска, тем более, что Чингисхан передал ему послание с угрозой покорить Делийскую державу – союзники были нужны. Но, как только Чингисхан повёл войско обратно, индусы вынудили Джелал-а-Дина убраться за Инд.
Не задерживаясь в разорённом монгольским нашествием Афганистане, он двинулся на запад Ирана, который уже успел прибрать к своим рукам багдадский халиф Мустансир.
Разбив войско Мустансира, в 1224 году Джелал-а-Дин закрепился в Табризе.
Пополнив войско иранцами, Джелал-а-Дин не возобновил борьбу с монголами, считая возврат прежней державы отца невозможным. Он повёл вторжение в Закавказье, создавая новое государство.
Осенью 1225 года, у города Гарни, объединённое армяно– грузинское войско Иванэ Долгорукого дало бой войскам Джелал-а-Дина, но было разбито и отступило к Тифлису. В декабре 1225 года мусульмане осадили Тифлис, однако взяли город только осенью 1226 года, устроив всеобщую резню и грабёж.
После захвата Восточной Грузии, Джелал-а-Дин напал на Армению, но овладеть главными городами страны Карсом и Ани не смог.
Джелал-а-Дин сделал своей ставкой город Гянджа в Ширване. Война на его границах не утихала не на месяц. Пришедшим в 1230 году в Муганьскую степь монгольским туменам Джелал-а-Дин смог противопоставить ослабленное и утомлённое войско. В битве мусульмане были разбиты, Джелал-а-Дин укрылся в Гяндже. Начались поборы и мобилизация. Весной 1231 года насилие и беспредел взорвали Гянджу восстанием бедноты. Джелал-а-Дин бежал с остатками войска в верховья Тигра. Здесь он был настигнут монголами и разбит окончательно. Один, без свиты и близких, он укрылся в горах, но был пойман курдскими пастухами, и зарезан…
–Теперь Южный Азербайджан с Тебризом и озером Урмия вошёл в улус Чагатая, – закончил рассказ Гуюн.
–Поучительная история, – важно заметил Берке. – Где бы не скрывался враг, всюду его достанет монгольская сабля…
«»»»»»
Торговала Владимирская Русь с Европой не только через Новгород. Ездили в Германию через Польшу. Всем было выгодно. Только в последние годы участились случаи набегов тевтонских рыцарей на польские земли, а там не разбирали: чьи купцы, грабили до нитки. Решил великий князь Юрий – не будет Русь терпеть безропотно такой вакханалии! Тевтонские хищники на землях пруссов направлялись волей германского владыки. Потому, именно к германскому королю отрядили посольство с предостережением. А послом кто? Конечно, Семён – младший владимирский воевода…
Из Берестья посольство двинулось в Польшу не водою, как думалось – не сторговались с владельцами стругов, а на лошадях. Польские разъезды тут же уцепились за посольский кортеж и настоятельно завернули к Кракову, столице Малопольского княжества.
Из встречных сёл и имений, к посольскому отряду приставали паны с отрядами шляхты, надеясь на роскошный приём у великого князя Болеслава.
Семён, то и дело, раскланивался с пышными панами в роскошных одеждах, спесивых, оглядывавших русского посла с ноткой презрения. Но они бодро выдавали приветствия, интересовались целью посольства, а узнав, ругали немецких рыцарей. Самые ретивые грозились, как-нибудь, извести тевтонов, забравших в свою власть польскую Мазовию и, некогда зависимых пруссов. Семён, в душе, потешался, но его раздражало вынужденное уклонение с прямого пути.
Микула подзуживал, ворча:
–Говорил Кистень – намаемся через Польшу ехать.
Болеслав, уже извещённый о посольстве, принял сдержанно, больше говорил о своих претензиях к Даниилу Волынскому, но крестоносцев тоже ругал и, под радостные возгласы панов и голодной шляхты, объявил большой пир…
Таким же манером, пируя у великих и удельных князей, посольство, ни шатко, ни валко, продвигалось на запад.
Польша, разделённая на великие княжения: Малую Польшу, Великую Польшу, Куявию, Мазовию, Силезию, и десятки удельных княжеств, переживала тот же период упадка и междоусобных ссор, что и соседняя Русь. Крестьяне, разорённые алчностью панов, устраивали бунты, жгли панские имения, крестоносцы и литва грабили и били их почище панов, церковь следила за правильностью веры, а Семён, уже по зимнему пути, покинув неспокойную землю, въехал в земли славян лютичей, сорок лет, как присоединённых к Германии.
Немцы совершили не один крестовый поход на ободритов, лютичей и поморов, прежде чем утвердились в их лесных землях. После жестоких казней тысяч славян, оставшихся в живых принудили принять католическую веру, земли раздали немецким колонистам, и основали Мекленбургское княжество. Здесь посольство столкнулось с рыцарями в стальных латах и плащах с крестами. Отношение было самое нетерпимое и, не раз Семён думал, что его небольшому отряду придётся погибнуть в неравной рубке. Но посольский титул удерживал рыцарей от расправы. Переговоры всегда вёл толмач Ингатий, видимо, он знал, что нужно говорить, чтобы остудить горячие головы.