Почти бравый, крепкий и довольно симпатичный тридцатипятилетний майор в отставке Аркадий Палахов в некотором унынии лежал на второй полке комфортного купе пассажирского поезда дальнего следования. Он не только частично дремал, но и погружался мыслями своими в воспоминания. Даже неважно, что не все они особо приятные. Но ничего не поделаешь. Других не имелось.
Первым делом вспомнилось ему большое цветочное поле, расположенное не так и далеко от Нижнего Новгорода. В этом районе, близ небольшого села располагалась дача Палаховых, избушка-завалюшка, где маленький мальчик Аркаша с самого раннего возраста любил проводить время, особенно, на цветочных лугах. Но только не на грядках с морковью и со свеклой. В возрасте пяти-шести лет он уже самостоятельно разгуливал по ближайшим полям.
Его старшие сёстры Алина и Валентина не так часто бывали там. Большей частью они, ученицы старших классов, предпочитали гулять по волжской набережной. Поэтому на садоводческом участке вкалывали его папа Дмитрий Константинович и мама Екатерина Семёновна. А в рабочие дни им приходилось по-ударному трудиться на заводе по производству двигателей к автомобилям, и не какими-нибудь инженерами или бухгалтерами, а рядовыми работягами. В общем, самая обычная история.
А запомнился Аркадию случай из раннего детства, когда ему исполнилось почти шесть лет. В субботний день, когда он вместе с папой и мамой на электричке приехал на дачу, то сразу же сообщил им, что пойдёт в поле. Чистосердечно Аркаша признался им, что не любит пропалывать грядки, но зато очень обожает наблюдать за тем, как дружно в траву ныряют кузнечики.
Раздражённый и недовольный отец, справив малую нужду под забором, с укоризной сказал сыну:
– Ты растёшь очень ленивым, и это меня беспокоит. Ты хоть бы горох полил вместо того, чтобы шарахаться по лугам. Какие ещё, к чёрту, кузнечики?
– Они всякие, папа, – охотно пояснил мальчик, – и большие, и маленькие, и коричневые, и зелёные. Их много, и все они ныряют в траву.
– Глупости основательные! – на полном серьёзе заметил Дмитрий Константинович, всё ещё держа свой «инструмент» в руках. – Вот у меня на правой ладони лежит самый настоящий кузнечик.
– Неужели, это правда?
– Папе надо верить даже тогда, когда шутит. Если бы мой кузнечик регулярно не нырял туда, куда надо, то не было на свете ни тебя, ни твоих беспутных сестёр. Но ты пока этого не поймёшь.
Вышедшая на крыльцо Екатерина Семёновна сурово сказала мужу:
– Спрячь, Дмитрий, свою насмешку над мужским половым органом и не говори ребёнку гадости! Пусть ловит настоящих насекомых.
Но весьма и весьма удивлённый Аркаша порадовался тому, что и у него между ног тоже болтается кузнечик.
Прежде, чем отправляться на цветочное поле, он зашёл в гости к шестилетней соседке по даче Соне Ипатьевой, родители которой за забором дачи разгружали машину с навозом. Аркаша понимал, что это очень полезное для сада и огорода удобрение. Чем больше навоза на участке, тем раздольней живётся на нём всяким жукам и прочим козявкам.
Войдя в маленькую комнатку дачного домика Игнатьевых, где Соня с помощью планшета азартно во что-то играла, Аркаша, задал девочке деловой и серьёзный вопрос:
– Хочешь, я покажу тебе кузнечика?
– Зачем? Я их видела ещё в прошлом году.
– Но я ведь не знал, – Аркаша достал из своих трикотажных штанов свою «штучку», – что это тоже кузнечик, но только совсем другой. Только что мне папа сказал, что он должен нырять, но только не в траву, а в какое-то другое место.
– Таких кузнечиков я тоже уже у других мальчиков видела в детском саду. А вот у меня всё точно так же, как и раньше было. Ничего не растёт.
Соня встала из-за стола и со вздохом продемонстрировала то, что уже несколько раз показывала Аркаше. Но, правда, она тоже от взрослых уже слышала, что у девочек всё так и останется. Навсегда. Никто же ведь и ничего туда пришивать не будет.
Посочувствовав соседке, Аркаша отправился на поле, понаблюдать за полётом коричневых и зелёных кузнечиков, которые летают над травой, а потом ныряют в неё. Иногда он ловил их, а потом отпускал на волю. Жаль, что очень больших «летающих ныряльщиков» ему никогда не удавалось даже догнать.
Он встретил на поле отдыхающего пенсионера Герасима Гавриловича Пинкова и доверительно сообщил, что большого кузнечика он не разу в своей жизни не поймал. Слишком уж быстро они летают.
– Этот вопрос, Аркаша, мы решим одним моментом, – заверил мальчика Пинков. – Я в молодые годы воробья догонял. У нас, в специальных войсках, не все были такими ретивыми, как я.
Сделав очень глубокий вздох, Герасим Гаврилович, довольно резвыми прыжками бросился вдогонку за большим серым кузнечиком с розовыми крыльями. Но метров через пятнадцать оступился и ударился головой о ребристый кусок гранита, пробормотав: «Набросали тут под ноги камней! Пройти нормальному человеку негде».
В общем, умирая прямо на даче, придя в себя, Герасим Гаврилович только и успел сообщить родственникам, что во всём виноват кузнечик. Больше старик Пинков ничего не сказал. Понятно, что Аркаша не чувствовал за собой никакой особой вины. Ведь он не просил доброго дедушку гоняться за кузнечиком. Отзывчивый Пинков по собственной инициативе решил продемонстрировать перед малышом, какой он ловкий и быстрый. Но вот… не получилось.
Некоторые родственники и друзья Герасима Гавриловича до сих пор наивно предполагают, что Кузнечик – это кличка-погремуха какого-нибудь местного бандита. Не мог же славный и мудрый старик суматошно гоняться по полю за насекомым. Ведь находился в полном рассудке и даже в преклонном возрасте не совершал опрометчивых и нелепых поступков.
Просто местные полицейские и представители других правоохранительных служб умышленно что-то не договаривают. Но они в один голос твердили, что им о существовании бандита с такой кличкой ничего не известно. Получается, что родственники пенсионера Пинкова в своих предположениях заблуждались. Имели на это право.
Детские впечатления, как водится, самые яркие откладывают свой отпечаток на всю оставшуюся жизнь. Дело, конечно, совсем не в том, что в памяти Аркадия остался нелепый и безвременный уход в иной мир деда Пинкова. Запомнилось другое: слова его папы о кузнечике, висящем между ног. Наверное, поэтому до сих пор отставной майор Палахов называл свой мощный фаллос кузнечиком, которому приходилось довольно часто нырять туда, куда следует.
С тех пор многое изменилось. Его отец с матерью, уже пенсионеры, переехали на постоянное место жительство в одну из не совсем зарубежных стран, в Беларусь, в город Витебск. Старшие сёстры Алина и Валентина по третьему или четвёртому кругу вышли замуж, проживают в городах, за Уралом, воспитывают детей. Конечно, Аркадий Дмитриевич навещал пару раз своих родственников. Куда же от этого денешься?
А пассажирский поезд с большой скоростью почти летел по железнодорожному пути в сторону восходящего солнца. Именно так, с Запада на Восток. Своими зелёными вагонами он пусть отдалённо, но напоминал ретивого кузнечика. Он, можно сказать, нырял из одного лесного массива в другой.
Небесное светило уже давно находилось в зените. Почему же так спешил торопыга? Наверное, потому что был совершенно голый. В какой-то степени, вероятно, и стыдился своей наготы. Не имелось на его могучем теле ни майки, ни трусов, даже, извините, был не при галстуке… Самый настоящий, прыгающий и летающий кузнечик.
Но все, кто видел его вблизи и даже издали, старались не замечать этой наготы и, может быть, подсознательно оправдывали такое вот поведение нудиста. Впрочем, наверное, каждый бы нашёл его действиям и поступкам оправдание. Почему? Да по той простой причине, что это был не человек и даже не бродячий кот, и, конечно же, не кузнечик, а пассажирский поезд сообщением «Москва – Владивосток».
Над пассажирским поездом, который опрометчиво стремился не из пункта «А» в пункт «Б», а конкретно, из Москвы во Владивосток, висел бескрайний летний день. Он, пытался своей душной массой приплюснуть состав к земле, но тщетно. Скорый поезд на самом деле был ловким и быстрым, как полевой кузнечик. Экспресс на стальных колёсах стремительно убегал на восток, в предстоящий вечер, ночь и, в новое завтрашнее утро.
Отставному майору Палахову надоело лежать и предаваться воспоминаниям, и он спустился вниз с верхней, второй полки четырёхместного купе под номером семь Решил немного пободрствовать, возможно, и пообщаться с молодой и симпатичной дамой, которая любовалась через вагонное окно мчащегося поезда красотами западной части России. Явно, скучала.
Аркадий Дмитриевич решил заняться разгадыванием кроссвордов. Раскрыл книгу ребусов и прочих загадок на первой попавшейся странице, взял в правую руку шариковую ручку. Но на него снова наплыли воспоминания, и он снова ушёл в них, как говорится, с головой.
Надо сказать, что он стремительно, уже к тридцати пяти годам, дослужился до майорского звания. Но ему почти сразу после этого приятного события предложили уйти в отставку. Причина очень банальна: состояние здоровья. Уже после очередной медицинской комиссии принципиальные и строгие врачи окружного госпиталя вынесли чёткое и неотвратимое решение: к службе в рядах Российской Армии он негоден.
– Кто же тогда годен, если не я, дорогой и уважаемый Павел Глебович? – возмущался Палахов в кабинете начальника госпиталя полковника медицинской службы Скрипанова. – Да я физически крепче любого дуба!
– Оставь в покое ботанику, майор! – стоял на своём Скрипанов. – Ваш правый глаз абсолютно ничего не видит. Даже человеческие силуэты с трудом различает. О буквах я уже не говорю.
– Для того, чтобы быть грамотным и опытным командиром, необязательно видеть обоими глазами. Достаточно одного.
– Меня удивляет твоё оригинальное мышление, майор. Мне кажется, что ты сейчас вспомнишь военный опыт фельдмаршала Кутузова и адмирал Нельсона.
– А почему бы нет?
– Да потому, Аркадий Дмитриевич, что ты даже не генерал-майор. Признаться, я и среди них наполовину зрячих не встречал. Как-то, не довелось. Среди нашего генералитета так же не имеется глухих и прочих… больных людей. Не положено!
Странная потеря зрения. Правый глаз ничего не видит. Факт. Опытные врачи-офтальмологи почти в один голос утверждали, что такое не так часто, но встречается, по-простому, сказать происходит на нервной почве. Сложную и непростую операцию пока смысла делать нет. Возможно, через два-три года зрение восстановится, и майор Палахов вернётся в строй.
Но Аркадия Дмитриевича такой вариант никак не устраивал. В конце концов, он требовал, чтобы военные врачи немедленно что-то предпринимали. Пусть поставят вместо его незрячего правого глаза какой-нибудь пластмассовый. Он был согласен на всё, лишь бы продолжать службу в рядах Российской Армии.
Тогда в смятении он, держась руками за голову, в отчаянии бродил по коридору четвёртого этажа, в полной растерянности и в гневе.
В свой кабинет его пригласила капитан медицинской службы Полипова.
– Слава богу, что-то, всё-таки, решается, – с надеждой произнёс он. – Я, почему-то, уверен, что минут через двадцать зрение восстановится.
– Чего решается, господин Палахов? – игриво пошевелила нижней частью фигуры женщина-офтальмолог. – Вам для профилактики необходимо закапать больной глаз витаминным раствором? Так положено.
– И что, Тамара, моё зрение улучшится?
– Мне нравятся ваши задорные шутки, Аркадий Дмитриевич. От них я даже по ночам смеюсь. Вы ведь в госпитале уже не первый день, почти свой человек.
– А мне вот не до смеха. Если всё так и дальше пойдёт, то скоро я и на кладбище буду своим.
– Древнегреческие циклопы, вообще, имели по одному глазу. И ничего. Радовались жизни, имели на выражение своих положительных эмоций полное право.
– Но не один из них не был армейским офицером. Им нечего было волноваться. Даже великий громовержец Зевс их за это не собирался комиссовать и отправлять в отставку.
– Наверное, так. Аркадий Дмитриевич. Но вам-то чего переживать. У вас будет неплохое пенсионное содержание.
Он прошёл в кабинет. Лёг спиной на кушетку. Полипова закрыла дверь на замок, набрала в пипетку витаминного раствора и бесцеремонно легла с ней на могучее тело отставного майора. Ясно, что таким своим поведением Тамара Геннадиевна не чётко, но давала Палахову понять, что он ей нравится.
Наполовину незрячий, но смекалистый Аркадий Дмитриевич отработанным движением сноровисто задрал полы её белого халата, приспустил вниз трусики Полиповой и выпустил на волю своего «кузнечика», который пусть не с первого раза, но нырнул туда, куда следует. А «поплавать» ему было где. Он ушёл с головой в глубокую и широкую… ложбину.
– Ну, я от вас этого никак не ожидала! – хриплым, каким-то потусторонним голосом произнесла Тамара. – Но если ты так решил, то я лучше встану на четвереньки.
– Пожалуй, ты права, Тамара, – сказал Палахов. – Так будет лучше. Нам без надобности разные преграды.
В общем, целебные и живительные капли проникли в правый глаз Палахова только после того, как его неутомимый «кузнечик» четыре раза подряд завершил своё привычное дело и порадовал своим старанием Тамару. Приведя себя в относительный порядок, сев за стол, она тихо прошептала: «Ну, такого удовольствия я уже давно не испытывала. Очень рада нашему близкому знакомству, милый Аркаша».
Вернулся Палахов в родную воинскую часть с очень слабой и зыбкой надеждой на то, что его, всё же, не отправят в отставку, а будут периодически лечить всеми способами. Ради того, чтобы остаться в рядах Российской Армии он готов на всё. Ведь говорят же врачи, что зрение может вернуться, то есть восстановиться. Да ведь и не хотелось бы покидать место службы ещё и потому, что здесь не столько смятенную душу, а сколько грешное тело по непонятной причине, очень обожали женщины всего гарнизона и довольно большого воинского подразделения.
Правда, в этом большом подмосковном посёлке он сможет периодически навещать пусть не всех дам, но некоторых из них. Его сознание категорически протестовало против того возможного момента, когда командир дивизии генерал-майор Михаил Ефимович Курмечкин ему прямо и проникновенно скажет: «Отправляйся, Аркаша, на «гражданку»! Нам тут офицеры, внезапно потерявшие зрение на один глаз, категорически не нужны».
Когда ему, всё-таки, сообщили такую, не сосем приятную новость, неофициально и по сотовому телефону, то у него на какое-то мгновение затуманился разум. Наступил момент резкого отчаяния и полного неверия в справедливую жизнь. Он, гневно шарахнув свой сотовый телефон об пол, соскочил с шикарного дивана, как резвый олень или, в крайнем случае, лось. При этом впервые в своей жизни он, как следует, не завершил половой акт. Потому на лице партнёрши мгновенно прочиталось некоторое недоумение, растерянность и даже обида.
А ведь она, полубрюнетка Марина, имела право требовать от него активной любви и даже ощутимой ласки, так как её муж, заместитель начальник полка по тылу, майор Сингаев был в части очень уважаемым и авторитетным человеком. Но, надев на голову фуражку, как водится, с кокардой, Палахов бросился к входной двери.
– Ты куда, Аркаша? – прохрипела Марина, почти уронив кудрявую голову на свой обнажённый бюст. – Куда?
– Куда глаза глядят, Марина!
– Что, уже началась ядерная война?
– Ещё хуже! Меня, всё-таки, увольняют из рядов Российской Армии, в запас! Источник надёжный. Мне только что позвонили в этот… в дребезги разбитый сотовый телефон!
– Ну, ты бы, Аркаша, завершил начатый половой акт, а потом уже и нервничал.
– Завтра, Марина! Если не сойду с ума!
Хлопнув дверью, практически уже отставной майор, резво выбежал во двор пятиэтажного жилого дома. Он промчался мимо дворника, уронившего от неожиданности метлу, и бросился в сторону железной дороги. Благо, только что начиналось раннее летнее утро, и не очень многие видели обескураженного и взволнованного Аркадия Дмитриевича. Он пролетал мимо редких прохожих, не отвечая на их приветствия.
Почти потеряв самообладание, он бежал по шпалам, в сторону восходящего солнца, изображая из себя курьерский проезд. Его мощный «кузнечик» мотался из стороны в сторону, особо не вникая в жизненные проблемы своего хозяина и, можно сказать, старшего товарища. К счастью, этот забег Палахова закончился относительно удачно. Его остановили путевые рабочие и объяснили, что не стоит куда-то там бежать и при этом мешать ремонтным работам по замене шпал.
Одна из путейщиц, тридцатилетняя Василиса Акнокарова, почему-то, судорожно глотая слюну, тихо и томно сказала ему:
– У вас, оказывается, Аркадий Дмитриевич, такие большие и красивые… глаза.
– У меня один глаз красивый, а другой не очень, – несуразно ответил ей Палахов. – Полное безобразие получается. Несоответствие!
– Неужели ты, Василиса, напрочь забыла, что являешься моей законной женой? – пристыдил Акнокарову один из путейских рабочих. – Что ты так пристально разглядываешь этого чумного мужика, как будто он марсианин?
– Нет, Петя, он не марсианин, – тихо ответила. – Это наш местный офицер Палахов. Я не близко, но знаю его. Правда, почему-то я никогда не уделяла ему внимания и должного уважения. А ведь он его заслужил.
Чисто машинально, Аркадий Дмитриевич оглядел себя с ног до головы и определил, что он совершенно голый. Если, конечно, не считать фуражку на голове верхней одеждой.
В общем, заботливые путейцы обмотали его трепетное тело тряпками, служившими обтирочным материалом, показали Палахову, где находится его дом. После этого, Аркадий Дмитриевич, конечно же, пришёл в себя. Но не целиком, а фрагментами. В душе он понимал, что голым, абсолютно без одежды, на железнодорожных путях могут появляться только поезда, и совсем не потому, что им абсолютно нечего на себя надеть.
Но человек, к примеру, не пассажирский экспресс и не полевой кузнечик, а высокоразвитое существо. Ему принародно обнажатся никак нельзя. Аморально, безнравственно, неприлично даже в том крайнем случае, если есть, что показать.
Пассажир Палахов с некоторой грустью посмотрел левым глазом в окно вагона, где стремительно мимо движущегося поезда, как бы, пролетали деревья, дома, поселки, города… Своеобразная и необъяснимая иллюзия покоя поезда. Ему казалось, что всё стояло на месте, а рвался на восток лишь пассажирский состав.
В некотором раздумье он ехал в гости к своей двоюродной племяннице Марьяне. Решил немного отдохнуть, развеяться.
Почесав подбородок, Аркадий Дмитриевич погрузился в очередные личные воспоминания своей не очень понятной жизни.
Внезапно из воспоминаний его вырвал голос попутчицы, соседки по купе. Она чуть раньше уже сообщила ему, что её фамилия – Лемакина. А по имени-отчеству Ирина Трофимовна. Она преподаватель рисования одной из средних школ Приморья. Аркадий Дмитриевич внимательно посмотрел на молодую женщину. Симпатичная, крашеная блондинка лет тридцати или даже младше, в цветистом халатике. Поинтересовался он:
– Что вы сейчас сказали? Не понял.
– Я говорю, что вы так замерли над кроссвордом, – пояснила она, – и мне показалось, что… Мне, простите, почудилось, что вас уже нет, а за столиком сидит только окаменевшее тело.
– Нелепое сравнение, честно признаться.
– Это, всего лишь, образное сравнение. Я не собиралась вас обидеть.
– Я не в обиде.
– Может быть, кроссворд попался вам под руки очень сложный? Вот вы и впали в анабиоз.
– Нет! Что вы! Настолько простой кроссворд, дорогая моя соседка по купе, – Палахов широко улыбнулся, – что я абсолютно уверен – с ним справится даже школьник младших классов и даже более юные граждане.
– Мне уже не так скучно. Есть, с кем пообщаться.
– Мы всегда имеем возможность, Ирина Трофимовна, поговорить на любую тему. Например, о том, какая умная и любознательная в нашей стране молодёжь.
– Да бросьте, Аркадий Дмитриевич,– возразила Лемакина.– Сейчас, в основном, молодёжь совершенно ни чем не интересуется: книг почти не читает, классическую музыку, как и живопись, не признаёт, не понимает… Поэтому для них, юных, да ранних, любой кроссворд – загадка. Кроме компьютерных игр, мощной музыки, пивасика и секса ничего не признают.
– Что вы такое говорите, Ирина Трофимовна! Какая там живопись или классическая музыка? Это для них уже высшая материя.
– Вы сами себе противоречите, Аркадий Дмитриевич. Ведь минуту назад вы утверждали, что наши парни и девушки умные и любознательные.
– Всякие есть. Я, например, встречал юных огольцов, которые не сомневаются в том, что Наполеон Бонапарт двоюродный брат Александра Невского.
– Но это уже чересчур. Мне, педагогу, неприятно это слышать. Неужели, правда?
– Ещё какая! Некоторые даже считают их шведскими хоккеистами, но малоизвестными.
– Надеюсь, что вы утрируете. Но жаль, если дела обстоят примерно так, а не иначе. Я ведь педагог. Но очень многое моё сознание отказывается воспринимать.
– Понятно. Давайте лучше поговорим об эротике.
– Дорогой мой, Аркадий Дмитриевич, вы пытаетесь от вопросов воспитания подрастающего поколения перейти к нашему с вами тесному знакомству. Мне так показалось.
– Я тебя не совсем понимаю, Ирина. Считаю, что эротике и сексу следует уделять пристальное внимание. Ведь вы же знаете, что в ряде стран существует замечательный Праздник Фаллоса. Кстати, если есть желание, то мы можем устроить такой праздник с вами вдвоём. И ни одна чёрная сила нам не помешает!
– А где мы возьмём этот самый… фаллос?
– Не понимаю, Ирочка. У меня при себе, например, имеется такая штучка. Но я с нежностью и любовью с раннего детства «кузнечиком». Причём, не простым, а ныряющим, как раз, туда, куда ему положено. Пока особых претензий со стороны представительниц женского пола не наблюдалось.
– Не обижайтесь. Но мне почему-то кажется, что вы преувеличиваете свои возможности. Многие мужчины часто обожают прихвастнуть. Да и, вообще, тема нашего разговора не очень-то интересна.
Отставной майор с недоумением посмотрел на Ирину. У него даже возникло острое желание произнести какое-нибудь бранное слово, но он удержался. Он не был любителем и почитателем ненормативной лексики.
Трудно было Палахову не говорить на излюбленную тему, но он попытался наступить на «горло собственной песне». Ему зачастую трудно было даже самому себе признаться в том, что пусть не с раннего детства, но уже изрядно давно он зациклен на сексе. Он первым нарушил на короткое время наступившее молчание. Палахов решил попробовать почти сменить тему их дорожной беседы и немного поделиться с приятной дамой своим психологически состоянием.
Глубокая тайна сновидений, их необычность, например, интересная тема. Почему бы об этом ни поговорить в дальней дороге?
– Мне вот уже почти полгода снится незнакомая, – сказал Аркадий Дмитриевич, – но довольно интересная женщина из Подольска по имени Жанна. Она совершенно голая прилетает ко мне по ночам.
– И вы с ней, точно, не знакомы?
– Я её абсолютно не знаю. Но я совершенно не против таких встреч… даже во сне. Секс лежит в основе продолжения человеческого рода, а если сказать, в конце концов, без юмора, эротические занятия – одновременно и физическая зарядка, и удовольствие…
– Всё-таки, вы, Аркадий, решили опять поговорить об эротике.
– Почему же? Просто с моей стороны прозвучала констатация факта. Без нормального человеческого секса мы – ничто. Об этом даже знает мой «кузнечик». Я не сомневаюсь, что он с интересом слушает наш разговор.
– Вы, однако, юморист.
– Ничего смешного я не сказал. Говорю, как есть.
– Но согласитесь, что секс без любви – не здорово. Беспорядочные половые связи до добра не доводят. Я, Аркадий Дмитриевич, придерживаюсь, совсем другой морали.
– В какой-то степени, ты говоришь правильно. Но не лги себе, Ирочка. Всё же, я прожил на земле, вот уже, три с половиной десятка лет, и в людях немного разбираюсь.
– Ты хочешь сказать, что я…
– Господь с тобой. Я только хочу сказать, что ты сильная, темпераментная женщина. Может быть, тебе не всегда везло с мужьями и любовниками. Они были слабее тебя. Это явно. Я вижу, я чувству… я знаю. Если бы мой «кузнечик» умел говорить, то он разделил бы моё мнение.
– Ты – прямо экстрасенс какой-то, а не подполковник в отставке.
– Нет, Ирочка, я, всего лишь, майор мотострелковых войск. Довольно ещё очень молодой и очень даже, способный носить оружие.
– Оружие не носить надо, а уметь им пользоваться, достойно применять его на практике… в случае необходимости. Видишь, Аркадий Дмитриевич, я так чётко сформулировала пожизненную задачу всех суперменов, что получилось не хуже, чем в воинском уставе.
– Что ж, Ирочка, я готов… оказать тебе сексуальную поддержку. Не обижайся, но я обратил внимание, что под халатиком у тебя не имеется никакой одежды – ни бюстгальтера, ни плавок. Если я не прав, то ты можешь начать меня душить.
– Я не собираюсь этого делать.
– И это перед началом нашего тесного знакомства довольно не плохо. Похоже, что мы уже тянемся друг к другу, но пока не решаемся себе в этом признаться.
– Наглость твоя, дяденька, не имеет предела! Но ты прав. Под халатом у меня ничего нет. Мне тут некого стесняться. Не попутчиков же наших, неразговорчивых и совсем молодых парня и девушки, которые шарахаются по всему поезду в поиске сексуальных приключений и впечатлений.
– А я вот, Ирочка, уже и не в счёт. Ты даже не планируешь меня стесняться, как будто я снеговик. С одной стороны – хорошо, но с другой – не очень…
– Мне кажется, что ты, Аркадий Дмитриевич, уже, как говорится, возможно, и выпал из эротической обоймы. Уверена, что там, в штанах, у тебя уже давно ничего нет. А если и есть, то в висячем положении, только «на полшестого».
– Не надо, Ирина Трофимовна, оскорблять, обижать и унижать моего трудолюбивого, ныряющего «кузнечика». У моего впечатлительного дружка очень ранимая душа.
– Одни слова с твоей стороны и сплошная самореклама. Но это я так, к слову.
– Обижаешь, Ирочка, – Аркадий Дмитриевич сунул руки в карманы трикотажных штанов. – Да, вроде, что-то пальцами ощущаю. На наш век с тобой хватит. Конечно, имею в виду нашу многодневную дорогу в этом замечательном пассажирском поезде. Но я культурный и воспитанный человек, скромен и застенчив с раннего детства. Поэтому больше и слова не произнесу.
Сказав это, Аркадий Дмитриевич, встал с сидения, приспустил вниз штаны и вывалил своего «кузнечика» прямо на столик.
Сначала глаза Ирины расширились, как бы, от удивления и негодования. Но потом взгляд её потеплел, и рука инстинктивно потянулась к «инструменту». Он почувствовал тепло её пальцев, от чего фаллос стал более твёрдым и… готовым к интенсивной работе.
– Какая прелесть! – с явным одобрением заметила она. – Я держу его с удовольствием. А ведь это не в моих правилах.
– Похвально, – пробормотал Палахов. – Моему «кузнечику» это нравится. Он у меня ласковый, как котёнок.
– Какой же это «кузнечик»?
– А кто же он, Ирочка?
– Большой и толстый «бегемот». Но если я иногда держу что-то подобное в руках, то
лишь для того, чтобы морально поддержать возможного партнёра.
Он раздвинул полы её халатика и засунул два пальца правой руки в её влагалище. Левой ладонью он крепко сжал одну из грудей, выпавшую наружу. Прижался губами к первому попавшемуся соску.
– Там… у тебя уже всё мокро. – Аркадий Дмитриевич тяжело дышал.– Ты, молодец, Ирочка! Ты – целеустремлённый… человек. Ничего, что мы давно уже с тобой перешли на «ты»? Или начнём миндальничать?
– Нормально. Это само собой, как-то, получилось. Но, может быть, пока нам не надо такого делать? – истекая истомой, она закатила глаза и тяжело задышала. – Может быть, завтра или через два-три года.
– Не издевайся над собой, гражданка Лемакина. Мой «кузнечик» должен приступить к нырянию прямо сейчас! Безотлагательно!
– Дверь в купе, хоть заперта?
– Да! Может быть… Я такого варианта не исключаю.
– Надо бы её запереть на защёлку. Впрочем…
– Да какая разница! У нас не должно быть тайн от народа.
Он наклонил её лицом к столику. Ирина легла на него грудью. Аркадий Дмитриевич умело и быстро направил своего ныряющего «кузнечика туда, куда положено. Она, то ли от боли, то ли от удовольствия, не так громко вскрикнула.
Ирина Трофимовна застонала, активно шевеля своими, не столь уж и малыми, бёдрами. Половое соитие они завершили относительно быстро. Это было продиктовано экстремальными условиями их сближения.
Элегантно, на ходу вырабатывая милую и даже очень обворожительную улыбку, по коридору вагона шла с огромным подносом в правой руке проводница Маша. В синей форменной одежде. От роду – двадцать пять лет. Брюнетка. Да и следует заметить, что она была не дурна собой.
На подносе тихонько, в подстаканниках, позвякивали не менее двадцати стаканов, наполненных очень горячим чаем. Походка её почти грациозна. Никуда не денешься. Тут прослеживалось явное и неукротимое желание быть неотразимой, даже при исполнении служебных обязанностей.
Но поезд, будь он трижды не ладен, пошёл на поворот. И, как раз, в это время она собиралась левой рукой открыть дверь третьего купе… Разумеется, поднос со стаканами опрокинулся прямо ей на живот. Стиснув зубы, облитая кипятком, Маша стойко и мужественно упала на пол. На её теле меланхолично плясала груда стаканов и подстаканников. На пол по вывалившимся наружу грудям ручьями стекал горячий чай.
На шум и грохот среагировал только один человек, её напарник и сменщик, проводник Гриша. Гражданин с постоянно очумелым и пытливым взглядом. Когда по ночам иным господам и дамам снятся именно такие субъекты, то имеется множество случаев, что те уже никогда не просыпаются. Как бы, лень… открывать глаза.
Да и стоит ли путешествовать из одного кошмара в другой? Ведь когда очнёшься, то не ровен час, увидишь и наяву нечто такое, от чего опять захочется резко и стремительно потерять сознание или, в крайнем случае, скоропостижно… уснуть.
Образно сказать, её напарник Григорий, никогда не числился в «аполлонах» всякого рода и вида, но это ничуть не мешало ему честно трудиться проводником на пассажирских поездах РЖД. Долговязый, худой, с рябым лицом, с крючковатым носом, но двадцати семи лет… от рождения.
Впрочем, если привыкнуть к Грише, то и он покажется обворожительным. Ведь не просто парень, а молодой человек с пышными чёрными усами. Но обладателя их никак нельзя было назвать ни гусаром, н тараканом. Вырисовывалось нечто среднее.
Одним словом, при хроническом отсутствии писаных красавцев и глубоко и аналитически мыслящих мужчин молодого возраста и беспородного кролика можно считать Аполлоном.
Добрый и надёжный Григорий выскочил в коридор без… ничего, то есть обнажённый. Заспешил, услышав почти истошный крик коллеги по работе. В общем, в таком виде люди и появляются на свет. Правда, некоторые мудрецы утверждают, что иные младенцы рождаются в рубашках и даже с огромными счетами в… зарубежных банках. Чаще всего, конечно же, в оффшорах.