Исповедь коллекционера поражений

Глава 1. Кто я такой

На стук колес поезда я уже не обращаю никакого внимания. Во мне наступило то самое состояние, когда их монотонный звук, постоянный, от которого никак невозможно избавиться, уже не радует своей непривычностью, но и не раздражает, оттого что просто надоел и хочется, наконец, закончить свое путешествие.

В продолжающейся поездке я пребываю уже почти двенадцать часов, рано проснулся, когда все мои близкие еще спят, и утешаю себя тем, что смотрю в огромное окно плацкартного вагона, пейзаж в котором постоянно меняется и оттого не дает мне скучать какое-то время. Яркое утреннее солнце, свет которого настойчиво и ослепительно бьет с противоположной стороны, создает в оконном стекле, что рядом со мной, блики, отражающие мое лицо. Они длятся совсем недолго и исчезают, проносясь мимо меня, от одной стороны к другой, на крохотное мгновение времени, улавливая то самое выражение лица, которое я демонстрирую сам себе ради развлечения. Я то вытягиваю подбородок, то надуваю щеки, то морщу свой вздернутый нос, то демонстрирую зубы. Но, скорее, я показываю пародию на звериный оскал, который в моем исполнении выглядит столь комично, что любой напыщенный пес, весом не более килограмма, вся злость которого изображается им только в присутствии хозяина, рассмеется надо мной так, что сам больше никогда не захочет после этого скалить на кого-либо свои крохотные зубки.

Подумав об этом, я перестаю показывать в проплывающих оконных солнечных бликах звериный оскал и начинаю хмурить брови, будто мне перестает нравиться мое путешествие на поезде. Мое лицо при этом приобретает столь серьезный вид, который любой человек назовет либо занудным, либо принадлежащим чрезмерно придирчивому контролеру, каким следует быть только тому, кто проверяет билеты на входе в заведение типа театра или кинотеатра. Именно так выглядела поездная стюардесса, которых в железнодорожном деле именуют проводницами и, которая подолгу всматривалась в наши проездные документы, сверяя сквозь заляпанные до предела стекла очков данные паспортов и того, что было отпечатано на билетах. Ее пристальное внимание, демонстративно въедливое чтение имен и фамилий, серий и номеров паспортов длилось столь долго, что пассажиры в создавшейся из-за этого очереди начали роптать на то, что у соседних вагонов уже давно всех проверили и запустили на свои места. На это «наша» стюардесса ответила на редкость занудным голосом, что не надо ее учить работать. А потом она добавила, будто сосредоточена сейчас на нашей же безопасности, которая может пострадать от того что в одном единственном билете будет допущена «существенно важная» опечатка, наличие которой испортит нам всю поездку. Кстати, снова добавила она в адрес пассажиров, что оная может вовсе не состояться по той же причине.

Этот аргумент, на фоне безупречно подогнанной по несуразной, с множеством излишних выпуклостей фигуре, со втянутой по самые плечи головой, с прищуренными так глазами, что совсем не было видно зрачков, спрятанных за мутные стекла очков, звучал монолитным заключением с поставленной в конце жирной точкой.

Но все же ропот потенциальных пассажиров поданного поезда, подкрепивших свое право на поездку наличием проездных документов с уплаченными за них деньгами, сделал свое дело. Едва попытавшаяся взять верх над увеличивающейся по численности толпой людей, жаждущих в ближайшие несколько часов попасть из пункта «А» в пункт «Б» по железной дороге, вагонная стюардесса сняла очки. Затем она открыла рот для громогласного крика уполномоченного лица, обладающего почти неограниченной в ее положении властью, как ее тихо сменила куда более улыбчивая и доброжелательная на вид коллега. Все произошло столь быстро и незаметно, что очередь из кандидатов на поездку почти не заметила подвоха и очень быстро успокоилась, увидев, что проверка проездных документов ускорилась до рекордных показателей по времени. Свалившаяся на людей тишина моментально превратила их из очереди в поток, который перестал стоять на месте и возмущенно гудеть, а влился в тесное пространство плацкартного вагона, освободив платформу для следующих путешественников.

Оказавшись в числе первых и единственных счастливчиков, которым выпала огромная честь стать клиентами вагонной стюардессы, обладавшей чудной фигурой с выпуклостями и очками с почти непрозрачными стеклами, я стал ждать ее появления в нашем отсеке плацкартного вагона, что непременно должно было состояться для второй очереди проверки проездных документов. Однако этого не случилось. Долгожданной встречи с желанной и очень интересной во всех критериях внешности и манеры поведения дамой не произошло. Более того, она не появилась и потом, когда ее доброжелательная коллега обошла всех пассажиров, снабдила горячем чаем пожелавших его и ответила на вопросы самых взволнованных. Не было ее и потом, когда все начинали готовиться ко сну, залезали на свои верхние и ложились, соответственно, на нижние полки, ворчали и желали друг другу самых добрых и сладких снов. Не появилась она в вагоне и утром, когда о ее существовании, казалось, все уже благополучно забыли, погрузившись в просмотр навязанных сновидений или занявшись тем, что обычно следует после пробуждения, будь то утренний моцион или простое наблюдение забортного пейзажа.

Как и все, давно смирившись с загадочным исчезновением чудо-стюардессы, мастерски создавшей своей медлительностью едва ли не давку возле своего вагона, я оставался озадаченным только тем обстоятельством, в котором никак не мог разобраться. Меня волновало только одно: как она могла что-либо видеть через полностью отсутствующее изображение в стеклах очков, вызванное их основательной санитарной неухоженностью.

Даже я, в свои четырнадцать лет, имея зрение в минус два с половиной на оба глаза, отчего был вынужден пользоваться очками по необходимости, старался всегда следить за чистотой их стекол. В чем я невольно оставался солидарен с чудо-стюардессой, так это была моя привычка сильно и отчаянно щуриться при желании что-либо разглядеть без очков, с невольным созданием на своем лице гримасы, изображавшей массу складок на лбу и щеках, широко открытой ротовой полостью и выпячиванием вперед сразу всех зубов. Выражение моей физиономии в этом случае становилось столь комичным, что моя мама, дабы избавить меня от гримасы, изображение которой уже вошло в привычку, стала пародировать меня. Как только я складывал свое лицо в массу кожных складок, вытягивал в ниточки веки, открывал рот и скалил свои желтые зубы, она начинала демонстрировать то же самое, только уже передо мной, чтобы я все это видел. Мотив тому был простым. Мама воспитывала во мне лучшие человеческие качества и приучала меня к культурному поведению на людях.

Конечно, я на такие методы начинал обижаться, дул свои пухлые губы и даже хныкал поначалу. Но все это закончилось, когда совершенно случайно мимо меня проехала легковая машина, за рулем которой находился вполне себе нормальный пожилой организм мужского пола. Так бы он и миновал меня, если бы почти не наехал на мое юное тельце, голова которого оказалась в этот момент столь невнимательна, что подвергла его опасности, едва не пустив под колеса проезжавшего по двору автомобиля. Внезапно придя в себя от несостоявшегося столкновения, я попал взглядом прямо на водителя, не обратившего в свою очередь на меня никакого внимания, который смотрел только вперед и при этом делал со своим лицом именно то, что обычно показывала мне моя мама, когда я начинал пытаться разглядеть что-либо вдалеке.

Огромная мужская голова в напяленных на нее очках делала то же самое. Рот на лице был распахнут во всю ширь. Желтые зубы оголены и сложены в страшный оскал. Подбородок полнят на небывалую высоту. Нос от этого задран вверх, а посаженные на его кончик очки с заляпанными стеклами показывали щуренным в ниточку глазам что-то впереди перед машиной. Сам водитель крепко вцепился руками в руль и оставался в таком неподвижном положении до тех пор, пока ему не понадобилось сбросить скорость перед поворотом и посмотреть по сторонам.

Потрясенный воочию увиденным ужасом гримасы на человеческом лице, которое никак нельзя было назвать комичным или страшным, я буквально автоматически утратил свою прежнюю привычку. Теперь, чтобы посмотреть на то, что мне не позволяет хорошо увидеть моя близорукость, я начинал контролировать свою мимику, стараясь держать мышцы лица абсолютно расслабленными. Затем я украдкой смотрел по сторонам, как будто проверял наличие засады из псевдо доброжелателей и лиц, искавших повод, чтобы посмеяться надо мной. И только потом, приучив себя немного опускать голову вниз, смотрел вперед и тогда щурил глаза. Второй моей привычкой стало постоянное ношение очков в кармане. Вернее, пластикового футляра, в который я складывал их при отсутствии необходимости в использовании.

Очкарики поймут меня.

Продолжая убивать время, пока моя мама, сестра и большинство других пассажиров нашего вагона все еще наслаждались сном и не торопились пробуждаться, несмотря на довольно поздние для этого утренние часы, я ловил свое пробегающее по оконному стеклу отражение. Всякий раз, когда оно должно было в нем появиться и промчать мимо меня в такт следования поезда мимо расставленных вдоль железной дороги столбов, я заранее готовил новую гримасу и старался рассмотреть ее в стекле в ту секунду, что была отпущена мне скоростью движения состава.

Это занятие мне скоро наскучило. Гримасы мои оттого становились злее, делались страшнее, а я выдавал их так, что едва не бился лицом о поверхность оконного стекла. В один из таких моментов я случайно отвлекся на пробегавшего с шумом по вагону пассажира, что позволило мне краем глаза заметить за собой настоящую слежку.

На уже сложенной в походное положение нижней боковой полке в соседнем пассажирском отсеке сидела и с улыбкой смотрела на меня очень некрасивая девушка. Она была столь нехороша лицом, что ее в пору было назвать страшной, ну или хотя бы страшненькой. На «симпатичную» она никак не тянула. Ее даже нельзя было назвать серой мышкой. Не годилось для нее и «простушка» или как там еще можно классифицировать по рангу женскую красоту. Эта девушка была именно страшной. После данного определения следовали, на мой все же мужской взгляд, наименования «страшная», потом «крокодил», далее «уродина». Ее назвал бы именно «страшной».

Видимо, мои отчаянные попытки изобразить, а потом разглядеть в стекольном отражении свои именные гримасы развеселили ее настолько, что она без всякого стеснения начала прямым взглядом сверлить меня насквозь и, тем самым, веселилась сама, получая истинное наслаждение от моего кривляния. Забавляло ее при этом не мое мимолетное уродство, а то, что на какое-то время я делал из себя точного такого же страшилку, какой была она сама без всяких на то гримас. Иногда я старался так, что выглядел еще хуже, еще страшнее. Мое лицо искажало при этом максимальную боль и страдания в наихудшем искажении во времени и в пространстве, в любом измерении, настоящем и фантастическом. Девушка увидела во мне существо еще более уродливое, чем была сама, что позволило ей держать верх надо мной. Она, прекрасно зная о своем недостатке, непродолжительное время чувствовала себя на моем фоне красоткой, парила от этого в облаках и искренне смеялась надо мной.

Когда же я заметил ее слежку за собой и, в растерянности, одарил ее ответным взглядом, она отпрянула от неожиданности назад и, отвернувшись, мгновенно встала на свое место, где была той, кем являлась по виду на самом деле. И хоть я сам далеко не блистал внешними данными, на ее фоне я выглядел куда более презентабельным. Хотя и тут я, наверное, сильно преувеличиваю.

В свои почти четырнадцать лет я дорос едва до ста шестидесяти сантиметров, даже не догнав по росту маму, что давно сделали все мои одноклассники, перевалив в высоту за отметку в метр восемьдесят и дальше. Туда же рванули и почти все девушки моего возраста. Таким образом, я оставался одним из трех коротышек среди всех учеников своей школы, перешедших в этом году из седьмого класса в восьмой. Тут я занял твердую последнюю позиции, прослыв самым маленьким по росту.

Это могло меня нисколько не смущать, если бы не то обстоятельство, что генетически я никак не мог таким получиться. Моя мама легко достигла ста семидесяти сантиметров и в холке и без нее. Мой отец был вполне нормального роста, как говорится, выше среднего. Дедушка и бабушка по обе стороны также не выглядели низенькими, и я никак не дотягивал до них, чтобы наконец-то перерасти. И всему этому было найдено только одно объяснение, поданное мне как самое разумное моими родственниками, что я пошел в мамину родню, где высоких людей отродясь не водилось, а дедушка и бабушка просто хорошо кушали в детстве, потому и выросли таковыми.

Было бы не так обидно, если бы моя родная сестра, что появилась на свет через семь лет после меня, показывала аналогичную динамику своего физического развития. Но тут все было снова против меня. Та, кого родители произвели на свет исключительно, как я думаю, для моего страдания, росла не по дням, а по часам. Она уже была самой высокой среди выпускниц детского сада в этом году, оказалась самой рослой из числа девочек, ходивших на подготовительные занятия для будущих первоклассников. И по всем заметкам моих родителей, опережала меня намного в росте в том же самом дошкольном возрасте.

Но я не сдавался. Одной из главных положительных черт моего характера было упрямство, помноженное на трудолюбие в том вопросе, где я отчаянно старался преуспеть, бросая на это все свои силы и энергию. Именно так обстояло дело в моей борьбе за сантиметры высоты собственного тела. Во-первых, я начал съедать много разнообразной белковой пищи, да и вообще, старался как можно больше есть, всегда и везде, как только на то у меня появлялась возможность. Едва кто-нибудь из родни или знакомых предлагал мне покушать, как я сразу же соглашался, даже если совершенно не хотел есть, если на это не было времени, да и вообще, я только что вышел из-за стола. Мама удивлялась моей невероятной прожорливости, начавшейся совсем неожиданно и по непонятным для нее причинам. На ее жалобы моему отцу, тот ответил ей тем, что теперь меня сложно будет прокормить, финансовые затраты на мое содержание увеличатся и меня проще будет застрелить, чем терпеть дальше мое обжорство.

Перспектива смертной казни через расстрел по приговору членов семьи, даже поданная в шутливой интонации, меня никак не обрадовала. Я стал понимать, что мой мнимый аппетит скоро начнет бить по родительскому бюджету. А так как моя семья далеко не блистала финансовыми возможностями, то позволить себе объедание всех ее членов я никак не мог. Примерно также я оценил свое отношение к дедушкам и бабушкам, где чрезмерно прожорливому внуку и его персональному аппетиту хоть и были все равно рады, но и там тоже когда-нибудь начали роптать. Нужно было всего лишь немного подождать.

Завязав с едой, я посвятил себя спорту. И тут стоит заметить, что особой склонностью к физическому саморазвитию и совершенству я не отличался. Более того, я был очень большим любителем всевозможного безделия. Ничего не делать, праздно проводить время, просто лежать на диване, часами напролет пялить глаза в одну точку, подолгу не вставать с постели по утрам, торчать перед телевизором – было моим самым любимым делом. Короче говоря, бездельник я еще тот.

– Лодырь отборный! – как сказала бы одна из моих бабушек.

С этим пришлось сразу начать что-то делать. Быть высоким мне хотелось куда сильнее, чем коротышкой. И для этого я решил действовать. В моей ситуации спорт являлся единственной возможностью увеличить свой рост. Проанализировав все то, что было в наличии из всевозможных доступных для детей секций в нашем маленьком провинциальном городишке, я составил предварительный список, отсортировав его по тем видам, что нравятся или не нравятся мне. А также я провел разделение на финансово затратные и не затратные, так как мои родители никогда бы не стали расходовать и без того скудный семейный бюджет на покупку для сына, то есть для меня: каноэ или яхты, спортивного мотоцикла, горнолыжного снаряжения, лука со стрелами и даже кимоно.

Впрочем, о чем я говорю? Яхтенного спорта у нас в городе отродясь не бывало. Спортивные мотоциклы иссякли с развалом когда-то существовавшей много лет назад при одном из заводов, команды. Горных лыж вообще ни у кого не было, как и хоть какого подобия гор в окрестностях. Секции стрельбы из лука тоже не существовало в местной природе. А кимоно из-за близорукости мне надевать запретили по медицинским показателям. По этой же причине я не мог записаться в секцию картинга, где требовалось сносное зрение для управления спортивными машинками. Впрочем, и эту организацию когда-то прикрыли из-за отсутствия финансирования.

Оставались в доступности, как физической, так и финансовой, то есть были бесплатными, только секции футбола, волейбола, баскетбола, легкой атлетики, настольного тенниса и лыжного спорта. Первые две были переполнены, а потому мальчика без серьезных навыков туда не брали. Баскетбол, как дисциплина явной надежды на увеличение моего роста, был отметен по той причине, что самых юных, каким я был на тот момент, некому было тренировать. А к старшим ребятам меня, соответственно, не взяли. Школьную секцию легкой атлетики закрыли из-за того, что ушла на пенсию одна из учителей физкультуры, что была ее наставником, а замены ей не было. Она же когда-то занималась тренировками по настольному теннису, тоже прекратившимися с ее увольнением.

Оставались только лыжи, к которым я испытывал полное равнодушие на грани неприязни. Во-первых, в моей семье лыж никто не имел, а соответственно, на них не катался. Во всяком случае, со школьных, армейских или студенческих времен. Во-вторых, так как я сам лыжами не обладал, то на уроках физкультуры занимался чем-нибудь еще по указанию преподавателя и, автоматически попадал, тем самым, в число тех, кого он со временем начинал недолюбливать. В-третьих, мой отец снова сослался на отсутствие в семье средств на приобретение лыжной экипировки и всего к ней сопутствующего. Короче говоря, на лыжах была поставлена или точка, или жирный крест.

Потерпев полное фиаско в выборе вида спорта для своего физического развития, а именно роста, я неожиданно получил путевку в жизнь от доктора-окулиста, к которому привела меня мама на плановый осмотр перед началом нового учебного года. Тот предложил отдать меня в секцию плавания, дабы именно там я смог бы всесторонне прогрессировать, получить достаточно нагрузки на все группы мышц своего хилого тельца. И, в качестве главного аргумента, занятие плаванием было отмечено врачом как самое положительно воздействующее на мое зрение или, как минимум, не портящее его.

Тут я, в своем положении и желании быть высоким, уловил только одно: посещение бассейна даст мне рост. Размышляя над такой перспективой, я неожиданно додумался до главной и самой опасной преграды на пути становления меня как первоклассного пловца. В этом виде спорта также нужны были затраты. Плавки, шапочка, плавательные очки, резиновые тапочки, банное полотенце, мыльные принадлежности, мочалка и, наконец, спортивная сумка, куда все это можно было положить. Весь этот перечень надо было купить за деньги! А их, как известно, в моей семье всегда крайне не хватало.

Ко всему прибавилось и то, что за посещение самого бассейна тоже надо было платить. Плюс транспортные расходы, так как он находился на другом конце нашего города и, пешком ходить на занятия было крайне затруднительно, учитывая меняющиеся в худшую сторону погодные условия и прочие препятствия, в виде маньяков, расплодившихся когда-то на улицах.

Спас ситуацию один из моих дедушек, видимо, решивший взять на себя ответственность за мою генетическую недостаточность, выразившуюся в склонности к маленькому росту. Он решил оплатить посещение самого бассейна, а также совершать мое физическое сопровождение по причине бесплатного проезда для пенсионеров в общественном транспорте. Билеты для меня нашлись в виде льготного проездного для всех школьников, который я смог оформить с помощью мамы по ее заявлению. Наконец, был собран и весь комплект снаряжения для меня, включивший плавки, которые были мне еще как раз. Потом, шапочка, взятая у соседей, так как их сын уже давно бросил плавание. Затем, резиновые тапочки бабушки, что были мне на два размера больше, и это считалось как ничего. Ну а полотенце, кусок какого-то мыла и губка для мытья посуды в роли мочалки, нашлись сами собой.

Наконец, спортивная сумка, появление которой я ждал и уже представлял себе ее приятную тяжесть на своем плече, была заменена, по указанию папы, на простой пакет из сетевого продуктового магазина.

Ура! Я начал посещать бассейн и стал ждать прибавки в росте своего тела.

Однако, чтобы «посещать», надо было именно «начать», то есть преодолеть самое первое занятие или даже предшествующие его события. Этим стало мое появление на глаза будущему тренеру, довольно пожилому дядечке в странного вида очках в толстенной черно-коричневой оправе с такими причудливыми стеклами в ней, которые увеличивали размеры глазных яблок настолько, что величина зрачка была почти равна габаритам самого стекла.

Вдобавок ко всему, мой дедушка оказался осведомлен по поводу непростого прошлого моего тренера. Вернее, он знал о некоторой очень щекотливой его части, где тот слыл на весь наш город настоящим алкоголиком, пропившим за свою жизнь все материальные и нематериальные блага, в том числе и семью, состоявшую из жены или бабы, двоих детей и красавицы-тещи. Потом тренер каким-то невероятным образом взялся за ум, бросил пить или завязал, вернулся к нормальной жизни, снова обзавелся семьей, правда, бывшей когда-то в употреблении, и, начал заниматься тренерской работой. Тренировал он, конечно, не алкоголиков. Работал со спортсменами, как и раньше, пока не получил тот самый статус, из-за которого утратил блага, семью и красавицу-тещу. Впрочем, меня это никак не интересовало.

Смущенно стоя перед сидящим на скамье в позе глубоко размышляющего мыслителя тренером, я пытался разглядеть в толстых стеклах его очков хоть какое-то мозговое движение его огромных зрачков. Те, как назло, абсолютно ничего не демонстрировали и не выражали. Их вид был вообще таким, что я даже начал подозревать о погружении их владельца в то состояние, в котором он размышлял о предстоящей рыбалке и удалился от тренерского дела и, соответственно, от меня. Через пару минут тренер очнулся, снова посмотрел в мою сторону, сначала охватив меня взглядом целиком, а потом стал делать это раздельно, начав снизу, с ног, постепенно поднимая глаза сквозь очки к моим волосам и макушке.

Делал он это медленно, тщательно бороздя глазами по поверхности моего тела так, что мой молодой волосяной покров по всей кожной поверхности начал довольно живо шевелиться, словно от страха, причем от страха перед неизвестностью. Чем выше поднимался взгляд тренера по моему юному телу, тем больше округлялись в стеклах очков его и без того огромные зрачки, тем плотнее сходились к переносице невероятно густые черные брови, тем сильнее топорщился в разные стороны их щетинистый покров.

Примерно за пару минут тренер осмотрел меня целиком, медленно проведя глазами от кончиков пальцев на моих ногах, до торчащего веером на затылке пучка волос. Взгляд его при этом сменился от простого ознакомительного, до обозленного, напряженного и удивленного.

– Мда! – выдал в заключение тренер и потер свой лоб ладонью так громко, что звук от соприкосновения кожных поверхностей был слышен по доброй половине здания спортивного комплекса и напоминал собой натуженное трение мокрой тряпки об оконное стекло.

Я терпеливо ждал окончательного умозаключения этого человека, упорно продолжая надеяться на то, что именно в его руках сейчас лежит заветный ключик от моего высокого в будущем роста и статного телосложения писаного красавца, любимца публики и звезды любого солнечного пляжа.

– Иди в душ и переодевайся, – тихо произнес тренер, не поднимая головы, а потом добавил еще тише, отвернувшись при этом в сторону: – настоящий лягушонок!

Его интонация была таковой, что я нисколько не сомневался, что сказанная фраза была адресована в мою сторону, как некое сравнительное заключение, порожденное двухминутным тщательным осмотром полураздетого юного тела кандидата в будущие звезды плавательного спорта. Сразу после этого тренер встал со своего места и, по-стариковски ковыляя, шаркая по полу резиновыми шлепанцами, направился к одной из многочисленных дверей, из-за которой доносились заветные всплески воды и чудный запах хлорки.

Проводив его удивленным, еще ничего не понимающим взглядом, я случайно оказался прямо напротив огромной зеркальной стены, которую по какой-то причине сразу не заметил. Стена, в свою очередь, показала мне мое полное отражение во весь рост и в масштабе один к одному, да к тому же и в цвете. А обильное, из-за большого остекления здания, светоотражение, осветило меня настолько, что даже при моей близорукости я видел себя столь четко, что мог разглядеть каждую складочку на своем теле. Вернее, каждый прыщик.

Существо, увиденное мною, представляло собой тело с ногами, которые имели несоразмерно огромные ступни с растопыренными в разные стороны длинными пальцами. Поднимаясь выше, эти ноги преображались в сначала округлую кривизну, неровно изогнутых вправо и влево тонких голеней, а потом, резко меняя угол и направление, демонстрировали мне угловатые коленки и расположенные несколько выше тонкие бедра, почти сразу же прятавшиеся под короткие и очень широкие, почти треугольные шорты. Сразу над ними начиналось возвышаться такое же, как и ноги, несуразное тело, вид которого говорил о полной непропорциональности его размера к длине расположенных ниже ног. Проще говоря, туловище было сильно вытянутое, а конечности столь же сильно коротки. Ко всему это тело было в основании, то есть сразу над шортами, шире, чем та его часть, что у нормальных мужчин и мальчиков называется плечевым поясом. Маленький округлый животик топорщился вперед, выдаваясь причудливого вида пупком. Над ним по бокам вздымались и опускались в такт моему дыханию ребра под белой незагорелой кожей. Потом, немного повыше, бросалась в глаза, еще более белесая, мужская грудь, вернее, пародия на нее, украшенная двумя крошечными, симметрично расположенными розовыми сосочками. Дальше, поднимая глаза, я видел перед собой два узеньких, тоненьких вздернутых плечика, сразу между которыми, без какого-либо промежутка, торчала тоненькая шейка, украшенная, а вернее, изуродованная головой с тем, принадлежащим мне, лицом, что мне вообще не хочется сейчас описывать.

Вспоминая полуобнаженные тела своих одноклассников, что удавалось мельком увидеть в школьной раздевалке перед началом урока физкультуры, во время их облачения в спортивную форму, я начинал отчетливо понимать, насколько проигрываю по внешним данным тем из них, кто уделял внимание занятию спортом. Глядя на меня, безошибочно и очень точно можно было сказать, что даже на школьном дворе я не стремлюсь лишний раз пошевелиться, напрячь хоть какие-то мышцы своего тела и, вообще, выполнить что-то физически затратное.

Я впал в транс. Мой отраженный в зеркале облик в полный рост вверг меня в ужас. Короткие кривые ноги. Длинное тело, широкое в поясе и узкое в плечах. Вздернутые тонкие плечики и хлипкая шея с водруженной на нее несуразной головой, описание которой я уже не в силах был воспринимать и воспроизводить в тот момент.

– Настоящий лягушонок, – пульсировала в мозгу фраза тренера, точно определившая мое сходство с каким-либо существом и давшая мне спортивную кличку, позволявшую любому из моей группы по плаванию понимать, о ком идет речь.

– Да ему бы только плавать научиться! – неожиданно бросил у меня за спиной мой дедушка в адрес тренера, отвлекшийся перед этим на несколько минут на разглядывание молоденьких полуодетых девушек, занимавшихся сушкой своих волос после окончания тренировки в бассейне.

Тот ничего не ответил и скрылся за дверью.

Когда я повернулся к деду, чтобы взглядом или словами задать ему вопрос о сказанной им фразе, автоматически откатившей меня в число тех, кто пришел сюда, чтобы научиться плавать, тогда как я делал это довольно неплохо и вполне уверенно держался на воде. Но тот не заметил моих возмущенных глаз и упорно продолжал, открыв рот, смотреть на тех старшеклассниц, что продолжали стоять возле стационарного фена, обсуждая что-то между собой. Наконец они заметили некое вожделение обращенного на них взгляда безумных глаз моего дедушки и, быстро завершив процедуру сушки волос, ретировались куда-то, оставив его без любопытного зрелища.

Поняв, что еще некоторое время мой дед будет находиться в состоянии ступора, продолжая пялиться в ту сторону, где уже никого не было, но только что стояли сушившие волосы девушки, а потому я не смогу от него ничего добиться, я отвернулся. Перед моими глазами снова появилось отражение моего тела в огромном настенном зеркале. И единственным способом устранения подавляющего большинства дефектов на нем, виделось мне только лишь в упорном и продолжительном, на пределе сил и до седьмого пота, занятии спортом. Понимая это, я неспешно заковылял в сторону душевой, опустив голову и надув от досады губы.

Первые трудности в посещении бассейна свалились на меня уже в ходе первой тренировки. Желая поскорее увидеть результат напряженной работы своего тела в хлорированной воде бассейна, я целый час старательно вкалывал в нем, выполняя все указания наставника в очках с огромными стеклами. Приложенные усилия были таковыми, что в самом конце я уже буквально не мог вскарабкаться по лестнице наверх, чтобы выбраться из воды. Силы иссякли, перед глазами была словно пелена, сердце в груди колотилось как пулемет, к горлу поступал ком тошноты. Я вцепился рукой в поручень и повис на нем, как на спасительной соломинке или на последней надежде. А мой тренер в это время, получив в ходе занятия мнение обо мне как о пловце, пусть и неважном, но никак не способном утонуть, на моих глазах вышел в одну из дверей.

Сколько я так пробыл, точно я сказать не могу. Тело мое действительно не тонуло и вполне спокойно находилось на поверхности воды. Руки я попеременно менял на поручне и, тем самым, постепенно пришел в себя, лишился тошнотворного предчувствия, получил стабильное сердцебиение и немного успокоился. Единственное, что ко мне так и не вернулось – это сила в руках, благодаря которой я мог выбраться из бассейна и пойти в душ.