Отцовский штурвал (сборник)

© Хайрюзов В. Н., 2017

© ООО «Издательство «Вече», 2017

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2017

ОТЦОВСКИЙ ШТУРВАЛ

ПОСАДКА В ТАЙГЕ

Они упали в тайгу, возвращаясь в Иркутск с севера. В тот день, под вечер, они сели в Бодайбо, забрали там золото, двух пассажиров и после взлета, в двухстах километрах от Киренска, напоролись на грозу. Еще на земле командир летающей лодки Василий Сушков узнал: метеостанция вдоль Лены дала штормовое предупреждение, но он надеялся до непогоды проскочить до Грузновки, а это почти дома, до города всего два часа лету.

Сначала гроза не показалась ему опасной. Серый козырек облаков, с виду безобидный, тонкий, незаметно закрыл небо, самолет нырнул под него, как в невод, и через несколько минут уперся в темную стену, которая время от времени озарялась мертвящим лиловым светом.

– Черти сварочным аппаратом балуются, – невесело пошутил Сушков.

Бортмеханик Никифор Сапрыкин, поморщившись, мельком поглядел на командира. Летал он давно, верил в разные приметы: не позволял свистеть в самолете, возил в чемодане подкову.

– Надо обходить, – приподнявшись на своем сиденье, сказал он. Сапрыкин знал: Сушков торопился в Иркутск – и поэтому не стал уговаривать командира вернуться в Бодайбо.

Сушков развернул самолет, ушел с трассы влево, в той стороне небо было посветлее. Но уже через несколько минут и там стали попадаться облака, по лобовому стеклу ударил дождь.

Сушков беспокойно поерзал на месте, возвращаться не хотелось, он еще повернул влево, самолет выскочил в свободный от облаков длинный ломаный коридор, который шел вдоль грозы. «Будто специально для нас оставила, – подумал Сушков, – проскочим». Он еще не знал, что эта мотня – западня. Через пару километров они увидели сине-черное нутро грозы… Теперь уже полыхало со всех сторон. Время от времени в разрывах облаков мелькали серые шишкастые, точно остриженные наголо, макушки гольдов. Самолет корежило, бросало. Оглянувшись на крыло, Сушков увидел, что оно раскачивается, точно фанерный лист.

Короткий, как удар, блеск молнии высветил лопасть винта, он ясно разглядел ее всю до мелких царапин. В это мгновенно ему показалось, что винт остановился, он закрыл глаза, не веря тому, что увидел, затем вновь торопливо глянул на винт. Теперь все сошлось, мотор работал, как и положено, перед глазами стоял матовый вращающийся диск, он озарялся багряным цветом, и тогда Сушкову почудилось: внутри самолета что-то горит. Ему стало страшно. Летал он не первый год, но в такой переплет попал впервые. Стараясь успокоиться, он посмотрел в пассажирскую кабину, увидел пристывшее сиреневое лицо сопровождающего груз Лохова, рядом с ним вспотевшего начальника изыскательской партии Изотова. Тот приник к боковому иллюминатору и изо всех сил тянул набрякшую, перехваченную тугим воротом рубашки шею.

«Тебе-то что там смотреть? Уж сидел бы на месте», – подумал Сушков.

Изотов будто услышал его мысли, отвернулся от окошка и, поймав взгляд летчика, испуганно втянул голову в плечи.

«Нужно что-то делать, – тукалось, билось в голове у Сушкова. – Но что? Возвращаться поздно. На что решиться? Сам влез, сам выкручивайся. Тут уж никто тебе не поможет. Нет, вперед – только вперед».

Бортмеханик поелозил на своем сиденье, мельком глянул на командира и, приподнявшись, задернул шторки на лобовом стекле.

– Чтоб гроза на психику не давила, – объяснил он. – Тут уж пан или пропал. Нам бы на Киренгу выскочить, там можно сесть.

Он достал полетную карту, стал водить по ней заскорузлым пальцем. Сзади к нему пристроился Изотов, выцветшими глазами уставился в карту. Сушков заметил: щека пассажира дергалась от нервного тика, но казалось, что он подмигивает карте.

«Испугался, бедняга», – подумал Сушков. Слабость другого подействовала на него отрезвляюще, он успокоился, забыл про грозу, остальной мир перестал существовать, сузился до размеров кабины. Он видел перед собой только приборную доску да серое, угрюмое лицо бортмеханика, которое для него было сейчас самым надежным прибором.

Через некоторое время бортмеханик тронул его за плечо:

– Вроде бы проскочили, болтать меньше стало.

Он сдернул шторку, заглянул на землю, но чувствовалось, что это уже для успокоения. Ничего разглядеть там было невозможно, по стеклу сплошным потоком лилась вода. Минут десять они летели спокойно. Казалось, гроза отпустила их, но в то же время Сушков заметил: с самолетом что-то случилось. Он определил это по лицу бортмеханика.

Так и есть. Сапрыкин впился взглядом в счетчик оборотов двигателя, потом медленно пошевелил сектором газа.

– Обороты упали, – виноватым голосом пробормотал он.

– Тянет пока, может, выкарабкается, – с надеждой посмотрел на него Сушков.

Но самолет продолжал падать, мотор с каждой секундой терял свой голос, бормотал глуше и невнятней.

– Выбрасывай груз! – крикнул бортмеханику Сушков. – Иначе упадем.

Бортмеханик согласно кивнул головой, отстегнул привязной ремень и, скособочившись, бросился в пассажирскую кабину. И неожиданно отпрянул назад. Прямо на него смотрел темный глазок пистолета.

– Только притронься – застрелю! – сдавленным голосом крикнул Лохов. Он стоял над грузом, согнувшись, в глазах – сумасшедший огонек.

– Да ты что, очумел?! – опешил Сапрыкин. Он обернулся к пилотской кабине. – Командир, скажи ты ему, убьемся ведь, если не выбросим грузы. Видишь, мотор не тянет.

– Выбрасывай, мать твою за ногу! – заорал из кабины Сушков. – Кому говорят!

Бортмеханик сделал шаг к Лохову, тот снова поднял пистолет.

– Вот так, ребята, – сухо, как о давно решенном, сказал он. – У меня выбора нет. Выбросите груз – меня расстреляют, убьемся – один конец. Сделаете хоть шаг – буду стрелять.

– Слушай, ты почему только о себе думаешь, ты о нас подумай! – крикнул Изотов. – Может, тебе жизнь не дорога, а у нас дети. Боже мой, боже мой, ведь не хотел я лететь, не хотел!

Изотов обхватил голову руками, зашатался, как помешанный.

– Сделаете шаг – застрелю, – как заведенный, повторил Лохов.

– Знал бы, в жизнь не взял тебя, – обреченно и зло сказал Сушков. Он готов был своими руками выбросить сопровождающего вместе с этим проклятым грузом.

– Командир, крен! Убери крен! – вдруг крикнул Сапрыкин.

Сушков увидел впереди серую блестящую полосу, поначалу подумал, что это свободное от облаков небо. Но такого неба он еще не видел, увеличиваясь на глазах, к ним неслось выгнутое серое полотно реки.

– Вода! Это вода! – заорал Сапрыкин, тыкая пальцем в стекло.

Им повезло. Самолет вошел в узкую, проложенную рекой просеку. Сушков выправил крен, по инерции отвернул от несущихся навстречу деревьев.

– Давай правее, видишь, рябь, это мель, – в последний момент подсказал Сапрыкин.

Подняв волну, они плюхнулись в воду. Самолет круто завернул нос, выскочил на мель под свисающие деревья. Внизу под полом глухо захрустела обшивка, приборная доска стремительно пошла навстречу. Сушков выбросил вперед руки, предохраняя голову от удара.

Сапрыкин выключил двигатель, быстро открыл аварийный люк, выбрался наружу. Сушков молча проводил его взглядом, у него не было сил подняться с кресла, в нем жило только сердце, оно бухало где-то около горла, по всему телу мелкой дрожью расползалась вяжущая слабость. Ему хотелось поскорее выбраться из самолета, но он не мог ничего поделать с собой, тело стало чужим.

Самолет постепенно заполнялся водой, при посадке они пробили дно. Нос задрался вверх, лобовое стекло уставилось на макушки мокрых сосен, сквозь них проглядывало вечернее небо, которое все еще раздирали молнии, но здесь, на земле, они не казались страшными.

Мимо Сушкова пролез Изотов, он тащил за собой портфель с документами, лицо у него было серое, мокрое.

– Брось ты его, – вяло сказал Сушков.

Изотов осоловело посмотрел на летчика, молча протолкнул портфель в отверстие, вылез следом. Снаружи всплеснула вода.

«Неглубоко, – определил Сушков, – наверное, по колено. Недаром говорят: “Кому быть повешенному – тот не утонет”».

– Вася, вылазь, а то утонешь! – закричал снаружи бортмеханик.

Сушков отстегнул ремни, поднялся с кресла, но прежде чем вылезти наружу, заглянул в грузовую кабину. Вода заполнила хвост самолета, промочила брезентовый чехол, который лежал в конце кабины, подступила к ногам Лохова. Он сидел на ящиках, крутил в руках пистолет.

– Чего расселся, – хмуро сказал ему Сушков. – Выбирайся давай.

Через несколько минут они вытащили из самолета все, что могло пригодиться: бортовую сумку с документами, ракетницу, подушки из-под сиденья, груз. Из чехла соорудили палатку. С Лоховым не разговаривали. Он, постояв на берегу, вновь перетаскал золото в пилотскую кабину и остался ночевать там. Сушков, некоторое время наблюдавший, как Сапрыкин осматривает самолет, вяло пошутил:

– Почти что цел, можешь сдавать дежурному медведю. Вместе с охранником.

Они забрались под чехол, легли на землю, приткнувшись плотнее друг к другу. Было прохладно и сыро, пахло мхом и бензином. От реки шел густой шум, который, казалось, существовал сам по себе; ни тайге, ни реке, ни падающему с неба дождю не было до людей никакого дела: они проглотили и растворили их в себе.

Сушкова разбудила вода. Она вернула его из полудремотного состояния, в котором он ненадолго спрятался от жгучего сознания случившейся с ними беды. Он сделал слабую попытку вернуть или хотя бы задержать сон, но сердце тоже проснулось, забухало глухо и зло.

Сушков услышал шум дождя, дыхание спящего рядом Сапрыкина, ощутил мокрую, прилипшую к телу одежду и тотчас разом от начала до конца восстановил в памяти вчерашний полет, затем подробней, уже с каким-то другим, оправдывающим себя чувством, вспомнил посадку.

«Эх, если бы не груз, тогда бы выцарапались!» – с раздражением подумал он. Лежать было неудобно, Сушков поднял брезент, выполз наружу. По пути ему попались самолетные формуляры, он вытащил бортовой журнал, раскрыл его, стал читать записи. Ему хотелось отыскать ответ на мучивший его вопрос. Может быть, где-то в предыдущих полетах уже случались отклонения в работе двигателя, но в бортжурнале все было в порядке.

«Нужно продолжать записи, – подумал он, – начнут разбираться, будет хоть на что сослаться».

Он достал химический карандаш и аккуратно вывел:

13 июня 1941 года.

12 июня вечером при возвращении из Бодайбо попали в грозу и сели на вынужденную. Причина: падение мощности двигателя.

Капли дождя, залетая под карандаш, раскрасили буквы в яркий фиолетовый цвет.

– Подумают, что плакал, – усмехнулся Сушков. Он послюнил карандаш и добавил:

Спали плохо, всю ночь шел дождь.

Он захлопнул бортжурнал, запихал его обратно в сумку и, придерживаясь за кусты, стал спускаться к реке.

– Стой, кто идет? – донесся от самолета голос Лохова.

ГИДРОСАМОЛЕТ НЕ ВЗЛЕТЕЛ

В жаркий июньский день сорок первого года работники гидроаэропорта высыпали на берег Ангары провожать Павла Михайловича Жигунова. Командование управления гражданской авиации срочно отозвало Жигунова из отпуска, дало ему вместе с семьей день на сборы. Все знали: Жигунова переводят работать в Якутск, но не догадывались, что такая спешка вызвана тем, что несколько дней назад в районе Бодайбо пропал самолет Василия Сушкова.

Поначалу в гидроотряде не поверили, что Сушков потерялся, не такой это был человек. Если бы кто другой, но чтоб Сушков! К ному прочно прилипло слово «счастливчик». Там, где другие сломали бы себе шею, Сушков выходил сухим из воды. За примером далеко ходить не надо. Совсем недавно на пути между Леной и Ангарой отказал у него двигатель. Так он ухитрился примоститься на крохотное озерко. Пролетая над ним, летчики качали головой. Десять метров недолет, пять метров перелет – конец самолету. Счастливчик Сушков!

Павел Михайлович приехал в гидроаэропорт вместе с женой и сыном. Он оставил их на причале, а сам зашел к командиру отряда Константину Буркову. В кабинете одно узкое полукруглое окно, оно что тоннель в толстой стене, в конце его, за пыльным стеклом стоит рыжее утреннее солнце.

Увидев Жигунова, он кивнул на свободный стул, развернул перед Павлом Михайловичем полетную карту.

– Придется тебе Сушкова искать, – хмуро сказал Бурков. – Для розысков уже выделены два самолета. Его по Лене ищут да по Витиму. А он наверняка где-нибудь на маленькой реке сидит. Не мог же он от воды далеко уйти.

Бурков посмотрел на Жигунова, погладил ладонью голову.

– Сегодня же добирайся до Киренска. Там тебя встретят. Руководит поисками Афанасьев – секретарь райкома. Дело, я тебе скажу, заварилось нешуточное: привлечена милиция, работники НКВД. В тайгу ушли поисковые отряды. Но пока что, увы, – Бурков развел руками. – Семью разрешаю взять с собой. Найдешь Сушкова, двигай дальше к новому месту службы.

Бурков замолчал. В комнату вошла его жена Тамара. Она потерянно остановилась около дверей, невидящими глазами скользнула по лицу мужа, остановилась на Жигунове. Павлу Михайловичу стало не по себе от ее взгляда.

Год назад привез Константин Бурков из отпуска красавицу москвичку. И сразу же по устоявшейся, закрытой от посторонних глаз жизни гидроотряда будто прошелся вихрь.

Тамара устроилась работать медсестрой. И сразу же к ней образовалась очередь. У одного насморк, другому нужны таблетки, третьи заходили просто так, поболтать. Чаще других на медпункте околачивался Сушков.

– Как бы тебе Бурков не выписал касторки, – смеялись летчики.

Сушков отмалчивался. Ласково и весело смотрел он на Тамару. И таяла, терялась под его взглядом молоденькая медсестра. Потом неожиданно Василий написал заявление о переводе в отряд изыскателей, который базировался тут же рядом, около стен монастыря. Одни говорили, что Васька позарился на большие деньги, другие многозначительно щурили глаза.

Бурков сгреб со стола какие-то бумаги, торопливо сунул Жигунову руку:

– Долетишь до Якутска, напиши, как устроился, – и, сутулясь, вышел из кабинета.

– Павел Михайлович, ты Васю обязательно разыщи, – прикрыв лицо руками, сказала Буркова. – Одна надежда на тебя.

Она опустила руки, набежавший было румянец съела пепельная бледность.

– Павел Михайлович, ну скоро ты там? – донесся с улицы басистый голос бортмеханика Дмитрия Глухарева. – Давай побыстрей, а то без тебя отчалим.

– Сейчас иду, – отозвался Жигунов.

Он молча глядел на Буркову, зная, что не может ей ничего обещать. С Василием Сушковым они были закадычные друзья, вместе заканчивали летное училище, после приезда в Иркутск некоторое время жили на одной квартире. Поэтому все, что касалось Сушкова, он принимал близко к сердцу. Так и не отыскав нужных слов, Жигунов вышел из комнаты. Вслед за ним плеснул тихий женский плач.

На причале обычная в таких случаях суета: толпились провожающие, пиликала гармошка. Играл на ней Николай Погодин – слесарь аэропорта. Глаза у него полузакрыты, на губе прилипла погасшая папироса. Ходили ходуном доски на причале, выгибаясь, плясала Анна, жена Погодина, вокруг нее вприсядку винтом ходил моторист Колька Опарин. Чуть в стороне, с ребенком на руках, стояла Валентина – жена Жигунова. Теплый ветер трепал на ней платье, забрасывал на лицо завитки волос.

– Павел Михайлович идет! – высунувшись из форточки, громко крикнул второй пилот Михаил Худоревский.

Погодин бросил играть, сунул кому-то гармошку, с пьяно расплывшимся лицом, растопырив руки, бросился к Жигунову.

– Павел Михайлович, родной! Как же мы здесь без тебя?!

Жигунов смущенно похлопал Николая, ему и самому было жаль расставаться с Погодиным.

Два года назад сел Жигунов в Грузновке, где жил Николай, на вынужденную посадку. Работал в то время Погодин в деревенской кузнице подручным у своего деда. За одну ночь выковали они для самолета швартовочные якоря взамен тем, что летчики утопили при посадке, выправили вмятины на самолете. Павел Михайлович долго рассматривал работу деревенских мастеров, стучал пальцем по обшивке. Он помнил, как маялись на авиаремонтном заводе, придавая кольчугалюминию нужную форму, нагревали, купали в селитровой ванне, как после неосторожного удара коварный металл давал трещины. Вечером он пошел к Погодиным и уговорил парня лететь в Иркутск. В городе отвез его на завод. Недолго пробыл там Николай, потянуло его в аэропорт к Жигунову. Он забрал в отделе кадров документы, спустился с горки на речку Ушаковку и по берегу дотопал до стен бывшего женского монастыря, где размещался аэропорт.

Но и там поначалу маялся, не находил себе места Николай. В Грузновке осталась у него зазноба, Аня Журавлева, которая никак не хотела ехать за ним в город. Он написал письмо девушке и решил отправить его с Павлом Михайловичем. Через несколько дней Жигунов прилетел обратно, подозвал к себе Погодина:

– Вот что, Коля, – улыбаясь, сказал он, – завтра лечу в Бодайбо. Садись с нами, сам поговоришь с ней.

– Неудобно как-то, – замялся Николай. – Денег на билет нет.

– Ты слушай, что тебе старшие говорят, – поддержал Жигунова Василий Сушков. – О каких деньгах речь! Мы сватать пойдем, будь спокоен – не устоит!

И верно. Не устояла Аня перед натиском летчиков, дала согласие. В пригороде подыскали молодые дом, Жигунов помог купить его.

От воды несет свежестью, на тросах, будто рыбы на кукане, поблескивая ребристыми боками, плескались самолеты. По речной глади скользила приземистая тень монастыря. Налетел слепой дождь, поднял фонтанчиками пыль на откосе, погрыз деревянный причал, побарабанил на тугих боках самолета, потом взялся за монастырь. Серебристые стрелы неслись мимо тлеющего на солнце креста, жалили кровельную жесть купола.

– Плохая примета, – сказал кто-то из провожающих. – Дождь при солнце.

Проверив загрузку самолета, Жигунов подозвал к себе Худоревского.

– Опять ты, Михаил, за свое. Что на сей раз везешь?

– Так на Север летим, Павел Михайлович, – заюлил Худоревский. – Кто его знает, когда обратно сюда попадем. Вдруг цинга начнется, а у нас все свое: захотел лучку, чесночку – пожалуйста, ешь сколько хочешь. Да и заказывали мне.

Михаил приехал в гидроаэропорт раньше всех, сгрузил с телеги три мешка с чесноком, сунул извозчику «красненькую» и по-быстрому, пока не приехало начальство, перетаскал свой груз в самолет.

– Знаю я твой Север, – усмехнулся Жигунов. – Здесь чесноку на весь район.

– У нашего Миши размах как у настоящего коммерсанта, – заглянул в кабину Глухарев. – Будь его воля, он бы весь самолет мешками загрузил.

Худоревский расстегнул тугие крючки кителя, набычившись, повернулся к Глухареву:

– Ты, Дима, рассуждаешь как враг народа. Я, можно сказать, государственное дело делаю. Мне люди за это только спасибо говорят.

– Чтоб это, Михаил, было в последний раз, – вздохнув, примирительно сказал Жигунов. – Перегрузил самолет.

Подошедший катер утянул самолет вверх по течению к новому ангарскому мосту. В сторону города пополз синий шлейф дыма, и самолет пошел на взлет. Обычно самолеты отрывались у первого поворота напротив польского костела. Но на этот раз он почему-то не отрывался, подняв водные усы, мчался дальше. Поравнявшись с монастырем, самолет вдруг подпрыгнул, встал на дыбы, черкнул крылом воду. Рыкнул напоследок двигатель – все смолкло.

На берегу засуетились, столкнули на воду лодки. К месту происшествия поспешил катер. Успели спасти только троих: Худоревского, Глухарева и Сережу, сына Жигуновых. Спас их бакенщик Косачев, первым подоспевший на лодке от острова. Глухарев, почти захлебываясь, держал на руках Сережу. Валентину поймали в тот же день, чуть ниже поселка Жилкино за нефтебазой, а вот Жигунова вытащили вместе с самолетом, у него была разбита голова. Самолет налетел на полузатонувшее бревно, которое вынесло из Иркута. Оно пробило днище, застряло в кабине. Самолет подняли со дна, отбуксировали на остров и, так как восстановить его было невозможно, оттащили на свалку в песчаный карьер.

На похоронах народу было немного, уже второй день шла война. Собрались самые близкие: летчики, техники, жители соседних улиц. День выдался пасмурный, шел дождь. Со стен монастыря хмуро смотрели лики святых, пахло краской, пихтой, полевыми цветами.

– И надо же так, сразу оба, отец и мать, – шелестел в толпе разговор. – Ребенок сиротой остался.

– Что верно, то верно. А у Сапрыкина сразу двое сирот, и сама, говорят, больна.

– Про Сапрыкина помолчи, – обрезала Анна Погодина. – Может, еще найдутся. В тридцать седьмом вот так же летчики потерялись. Через два месяца нашли. Ничего, живы, только исхудали сильно. Дай бог, и этих найдут.

– Да мы ничего, мы только говорим, что сейчас не до них, – вздохнул кто-то. – Вот какая беда навалилась. Немцы-то, говорят, бомбят и бомбят. Сколько еще сирот останется. Ох, горюшко-то какое. Что с нами будет!

…16 июня. Дождь не перестает. Река прибывает, вода холодная, видимо, недалеко горы. После обеда держали совет. Я предложил соорудить плот и, пока держится большая вода, сплавляться по реке. Изотов поддержал меня. Никифор против. Говорит: нельзя нам уходить от самолета. Подумав, я согласился с ним. Есть в авиации такой закон – сидеть на месте, пока тебя не найдут. Прежде всего будут искать самолет, человека в тайге искать – что иголку в стоге сена. Никифор нарезал бересту и соорудил балаган, чем-то похожий на эвенкийский чум, сверху прицепил подкову, которую возил с собой на счастье. Смеется, что только благодаря ей мы уцелели.

Жить можно. Нас уже, наверное, ищут. Ходил на хребет, хотелось узнать, где мы сели. Кругом горы, видны заснеженные гольцы. Тайга сорная, не продерешься. Устал как черт, промок. Лохов сидит в кабине. Подсчитали наличие продуктов. В самолете был ящик с неприкосновенным запасом: консервы, сгущенка, галеты. Кое-что оказалось у Изотова. Пожалуй, на неделю хватит. Слушаем небо – не пролетит ли самолет. На всякий случай собрали хворост. Никифор держит его под брезентом, сушит. Чуть что – запалим костер.