001
ОтложитьЧитал
***
Город в то лето гулял по пляжам, бражничал в ночных клубах, вытягивался днем в километровые линии замедленного движения. Они, как кровяные токи, окутывали город. А под утро глушил дрифтом на пустом путепроводе. Ночью завораживал переливающимися на Орлиной сопке огнями главной своей антенны. Днем же удивлял скалами, что проросли высотками. Красивый, современный, много обещающий визжащим студентам и переселенцам, он же и много забирающий. С города отдачи нет, он ненасытен и всегда жаден. Город рожает, и город хоронит, жует и проглатывает. Таким он пришел в новый век. Там кто-то – в автобусе на Шамору, а кто-то – на яхте на Попов. Красивые – на красивых яхтах, очень красивые – на очень красивых яхтах. Тут всегда были богатые, но за последние двадцать лет таких стало намного больше. Что притащили из тех барыжных времен, а что нажили уже при новом современном российском миропорядке. И даже когда сильно обжирались, власть все равно ругали, потому что у нее намного больше было. Многое в городе поменялось, лишь одно осталось прежним – обогащайся, как можешь, и выхваливайся публично. Подпольных миллионеров не было, все были надпольные. Это была среда обитания. КПРФ опротестовывает результаты выборов. Красный кандидат заявляет, что начинает бессрочную голодовку и призывает сторонников присоединиться к нему на центральной площади с красными флагами. Смешные они, эти красные, ну уж здесь они точно не найдут своего счастья.
В 1884 году в совсем еще молодом городе появился Музей изучения Амурского края. В стенах музея спрятана настоящая сокровищница знаний в абсолютно разных областях жизни, в том числе археологические артефакты и этнографические коллекции, раскрывающие тайны жизни коренных народностей Дальнего Востока. В музее с марта 1899 года по 1901 год работал замечательный ученый-этнограф Б. Пилсудский, когда-то осужденный российским императором на смертную казнь. Результаты его уникальных исследований хранятся в фондах музея и доступны для изучения. Именем Бронислава Пилсудского названа гора на острове Сахалин. На старых японских картах она называлась «Драконья», а по-гиляцки «Сахарная голова». Гиляки не ведали драконов и с сахаром поздно познакомились, но самым лакомым местом было для них место нахождения их богов. Все это «дела давно минувших дней, предания старины глубокой…». Хотите купить родословную книгу «древа» на 50 страниц? И стоит недорого, 850 рублей? А комсомольский билет с шестью орденами за 120 рублей? А знак ЦК ВЛКСМ «За активную работу в комсомоле», эмаль, клеймо Московского монетного двора за 800 рублей хотите купить? Ничего не хотите? Ну, тогда знайте, что я хочу купить значок города Елабуга, где ее считали какой-то учительницей и относились к ней с подозрением из-за многочисленных предупреждений со стороны местных властей. Потом и похороны публичные запретили. Могила ее неизвестна. Есть три версии и две строки: «Я обращаюсь с требованием веры и с просьбой о любви». А что касается проживания, не проковыряли бы враги дырку в МКС, нам бы и в космосе было комфортно.
***
1619 – 400 лет – 2019
Последние дни первого осеннего месяца. В голубом небе – редкие облака и три белых цапли в неспешном полете. Сопки уже избирательно пожелтели, а где-то и в красных разливах. В пруду в последнем тепле играет объевшийся за лето карп.
Народу немного: кто-то из друзей-товарищей, кто-то из тех людей хороших, что помогли мне пройти этой дорогой. Немного местных, кто из любопытства, а кто и с желанием побыть рядом с единоверцами. Большой кран в одно движение поднимает Крест вместе с наладчиком на пятнадцатиметровую высоту часовни. Тот быстро и умело закручивает четыре больших болта, и два крепежных флянца соединяются. Наладчик уплывает вместе со стрелой крана.
Давным-давно по Божьему замыслу сотворенное руками человеческими это чудо вспыхивает золотым светом в прозрачном воздухе сентября. Чуть в отдалении стоит маленькая девочка в синем платьице до земли, в белом платочке и со свечкой в крохотных ручках. Рядом Елена, дочь Петра, не давшего спалить в огне Преисподней животворящий Крест, схоронив его в земле. Она же и мать Константина, который сейчас хорошо виден на ближайшей сопке в лысой лужайке. Он стоит на фоне красного полотнища, развернутого братьями, в кожанке и с «маузером» на боку.
Прошу за всех – за живых и мертвых, за милостивых и блаженных. За славящих и хулящих. Не оставь никого своей любовью, а мы будем изо всех сил стараться любить друг друга и учиться прощать. Если сумеем открыть свое сердце для любви Христовой, потому что любовь Христова и есть эта сила крестная. А Крест есть символ трагической судьбы любви в мире, «лежащем во зле». Нельзя убить Христову любовь, она вечна. Крест так же вечен, как Христово Воскрешение. Победа жизни вечной оказалась возможной только, поскольку была принесена Голгофская жертва, то есть открылась Христова любовь, обращенная ко всем и ко всему. Любовь и есть истинный комфорт нашего проживания на земле, в любом месте, в любом климате и в любом возрасте. И власть моя надо мной, и другой не будет во веки веков. Аминь!
***
Сегодня у меня день рождения. Время еще утреннее, я в движении. Сижу у винта. Он, кажется, вращается медленно. Верно, потому что самолет уже начал снижаться согласно расписанию по прилету. Под ровный шелест двигателей новенького канадского ближнемагистрального самолета подлетаю к родным сердцу местам. Я лечу домой.
На стекло иллюминатора липнут белые, но чистые облака. Вот начинает пробиваться солнечный свет, облака разрываются, и в глубине появляются желтые нескончаемые профили, ровными линиями протоптанные временем, среди стланика и жидких лиственниц. И еще кругом точки и запятые блестящих под солнцем болот и марей. Береговая полоса уже позади, скоро посадка. По сети громко сообщили, что температура воздуха в аэропорту двенадцать градусов, ветер слабый, давление нормальное. Самолет мягко касается полосы приземления и, ловко маневрируя, подъезжает в зону видимости аэропорта. Выгружаемся и, сойдя с бетонки, идем по песку, кое-где поросшему молодым смолистым ольховником. Не очень-то и жарко, а на дворе 19 июля. Встречать народ приехал. К счастью, меня многие еще помнят, да и связь телефонную стараюсь не терять.
Минут через 15 с бугра уже виден расположившийся в низине на запад от залива город моего детства и юности. Он совсем другой, нежели был тогда. Лучше, конечно, благоустроенней. Все это выросло на замену частью выжженной, частью саморазрушившейся когда-то моей среды обитания. Конечно, лучше, только население стало в два раза меньше, чем было тогда. И тому, наверное, есть объяснения, логичные и обоснованные. А у меня свой план. Прошу высадить у того бугра, с которого и начиналось мое пространство, теперь почти необитаемое. Хочу остаться один и пройти дорожки, на которых формировалось мое самосознание.
Иду по мокрой песчаной тверди между мелкими лужами из прошедшего в ночь дождя. Кругом разруха, многое в голове воспроизводится географически, по приблизительным координатам. Архитектурно если что-то и осталось, то приобрело причудливые и неузнаваемые формы. Эта разруха была не результатом боев и обстрелов. Она двигалась медленно, по-старушечьи, изгоняя последних. А без людей среда обитания врастает в землю, прорастая сорняками. Бараки, частные домики – здесь жили, любили и страдали сотни, разными дорогами сюда попавшие. Они строили коммунизм – светлое будущее своей страны. Рождались дети, учились, болели, хулиганили, но когда пришло время им стать взрослыми, они оставили кров родителей, бросили его умирать. Верно, тому тоже есть объяснения. А природа, когда-то здесь срубленная и спиленная, возвращалась, на месте оврагов уже проросли деревья. Наш овраг зарос стлаником и лиственницами. Везде ольховник, и на руинах огромное количество кустов малины, той самой сладкой ягоды в мире детства. Но где-то, похоже, люди жили. Собаки то тут, то там лаяли на меня, редкого одинокого прохожего. А по завалившимся столбам вглубь уходили провода первого признака цивилизации – электричества.
Стою у места, где когда-то была моя первая начальная школа, в которую с большим букетом георгинов меня привела моя мама. Вроде, вход был с этой стороны. Мне, тогда малому, школа казалась очень большой и просторной, хотя это тоже был барак, только окна шире. А сейчас смотрю, и пространство мне представляется совсем маленьким, но где был порог в школу, я нашел. Его я переступил, не зная ни одной буквы алфавита. С этого порога все и начиналось: и университеты, и аспирантуры, и академические кафедры. С нее все начиналось, с первой учительницы Надежды Дмитриевны, что обучала меня грамоте.
Как бараки стояли, понятно. На том бы месте воздвигнуть Храм «Во славу выживших во тьме». Но только главного не пребудет в Храме – не будет паствы и покаянных. А если часовню построить, то без досмотра и ухода это значит обречь ее на вандальное посрамление. Всему свое время. Время обниматься и время уклоняться от объятий. Время убивать и время врачевать. Время жить и время умирать.
***
Последний год во сне, а то и наяву, мне представлялось, что я войду в проулок, как во Врата. Ровно пятьдесят лет назад, где-то в этот же час, я был погружен в события, толкования которым не знал, но то, что узрел, осталось во мне навсегда и, похоже, двигало меня и оберегало в жизни.
По проулку дорожки не было, был ручеек и кое-где набросанные в грязь доски. Местами заборы еще не упали, и под ними цвели желтые одуванчики, и летали те самые капустницы. День разворачивался теплый и яркий. Где-то далеко ниже лениво гавкала собака. Дома еще кое-какие стояли, но неизвестно, жилые или брошенные. Огородов живых не видно, нет копаных грядок. Все те же кусты малины да одичавшие выбеленные ветки смородины с молоденькими еще листочками. Смотрю вниз по проулку, и мерещится, что тут где-то на ящике все еще сидит бабушка Архиереева. Но это только мерещилось. Не было ее. В небе начал заливаться жаворонок, они часто залетали с марей к нашим домикам и могли до заката трезвонить. На торчащем из бревна куске провода сидит желтогрудая трясогузка и сама себя раскачивает. Вдруг откуда-то снизу выскакивает растрепанная рябая курица, а за ней маленькая собачонка непонятного раскраса. Увидев меня, она, не проявив никакой агрессии, развернулась и нырнула назад, куда-то в развалины бывших людских жилищ. В проулке если жизнь и была, то тихая и малозаметная, и проявлялась скорее только косвенными признаками. Такое вот теперь здесь проживание. На месте моего дома в этом году сорняки еще не успели прорасти в полную силу, видны были комья земли, ржавое железо, и хищно торчавшие доски. Бузина, что мы с мамой посадили в день поселения в этот дом, превратилась в мертвые расчлененные трубы стволов. Но по ней легко было ориентироваться по территории. Я поднял сухую доску, расположил ее на двух выступах в земле и присел.
Прибежала та самая собака и стала меня как-то не по-собачьи разглядывать. А дальше что произошло, вроде и не со мной. Собака, похоже, раньше почувствовала это. Она отвернулась от меня, дружелюбно повизгивала и намахивала хвостом в сторону. Из голубого неба и яркого солнца, под стрекот жаворонка выплыла совершенно осязаемая фигура. Она была в платочке и в платье, которое светило и переливалось цветами небесной радуги. Назвала меня просто по имени. Это была Маргарита, и она не губами, а как-то изнутри спросила: «Нужно ли тебе теперь чудо сотворенное, чтобы уверовать?» Я ответил, стараясь быть разборчивым: «Мне не надо верить или нет. Я знаю, что Он всегда рядом». Ее фигура поднялась на уровень моего роста, и я еще услышал: «Тебе знак от Него, и ты знаешь, где он, коли ратуешь за Отечество». Фигура заискрилась и растворилась в ярком свете июльского дня. Я сидел ошарашенный и пытался соображать. Собачка вдруг поменяла свой непонятный цвет шерсти на совершенно белый.
Я был цел и здоров. Жаворонок все пел, цвели одуванчики, и бабочки летали. А я сидел почему-то с мыслями о красных, которые отвергли духовное начало в жизни человека и провозгласили самого человека богом. И они, отрекшиеся от Христа, прикрываясь лозунгами социальной справедливости и социальной правды, открыли путь сильным и хитрым приспособленцам притеснять и унижать слабых. Усиливающееся отступление от Христа вело к открытию «человека греха» – сына погибели Антихриста. Война за поддержание в себе и в своем Отечестве духовной жизни с теми, кто пытается заставить нас забыть о небе, и есть та самая война Отечественная. В этом и была вся мудрость скучных книг, что мне удалось осилить.
Истинно: «Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся». Тут как-то само по себе пришло понимание о знаке ниспосланном. Я встал и пошел туда, где когда-то был огород. Там пятьдесят лет назад я сам схоронил орден Героя войны за Отечество. Но большой надежды на такую археологию не было. Рукавица, черная, истлевшая, лежала чуть присыпанная землей. Я потянул ее двумя пальцами, она поддалась. Поднял над землей, и вдруг рукавица рассыпалась в мелкую пыль, а я держу в руке орден Отечественной войны, горящий рубинами и золотом. А в центральном круге вместо серпа и молота сияла Хризма. Я его целую, крещусь и молюсь, как могу. Поднимаюсь с колен, иду назад, к баракам, белая собака бежит за мной до конца проулка. Я ухожу оттуда, где еще, наверное, живет моя детская безгрешная душа. Выхожу из Врат со страхом, что знак, зажатый в руке, вдруг исчезнет. Этот знак Божий в помощь всем живущим на земле людям!
Да, мне Родина – мать.
Да, мне Господь – отец.
Да, они вместе – мое Отечество.
Да, я их сын и солдат.
Да, Любви и Миру вашему дому.
