Голубиная книга анархиста

Мрачные ущелья

…мрачные ущелья, но не в горах, и стены ущелий были не каменные, а какие-то костяные, что ли, и колонны тянулись, да костяные и бамбуковые, внушительные, гигантские. И летел рядом с ними, медленно поднимался, озираясь и говоря себе, что надо все запомнить, надо запомнить. Со стороны, видимо, был похож на комарика.

Щелк! Щелк! Жжжж, вторая серия.

Фабрика. Работницы в синих косынках, синих передниках. У одной из девушек робко интересуется, какой сейчас год. Она удивленно смотрит.

– Как «какой»? Вы чего?

Ну, начал что-то мямлить про память, обстоятельства… Она озадаченно улыбнулась и отошла к подружке, зашептала ей…

Появился мастер или даже начальник цеха. Надо уносить ноги. Как же это делается здесь? А так – буквально: оторвались ноги от пола и полетел по цехам, ввергая в смятение работниц и рабочих. Выход! Выход! Где же выход?

Увидел и рванул к нему, выпорхнул, как мотылек в форточку. На улице понял, что находится в Москве. Да вот какого года Москва?

Уже скромно шагал и не решался ни у кого спрашивать ничего. Но вот заметил женщину в беретке с сумочкой. И обратился к ней с тем же вопросом. Она шарахнулась, но все-таки бросила:

– Газеты читать надо!

И тут осенило. Конечно! Это лучший способ незаметно узнать время. Принялся искать газетный стенд и вскоре увидел его. Под стеклом газета. Но медлил, не подходил. И вот по какой причине.

Дело в том, что, когда начинаешь что-то читать, это означает скорое завершение всего. Обычно сразу все и уплывает из рук. Любопытная особенность, о которой надо еще поразмышлять. Впрочем, уже и сейчас можно сказать следующее. Текст, как правило, структурирует сознание, поток образов, мыслей. Следовательно, это действует на вольный полет бессознательного, как разряд электричества.

Ну в общем, поборов страх, приблизился к стенду. И сразу прочел, что газета вышла в 1937 году.

Валя еще вставала попить. Смотрела в окно. Потом и она затихла в зрительном зале. Вдруг над головами сидящих замелькала тень.

– Это птица! – крикнул кто-то.

– Да, да! Птица пролетела!

– Кто-то умер!

И действительно, в третьем ряду обнаружили мертвого человека. Старуху с петлей на шее. Все собрались возле нее, заглядывая брезгливо и участливо… И внезапно она открыла маленькие, злые, цепкие, черные глазки и уставилась на меня.

– Вы оба умерли, – произнесла она сдавленно.

Утром их разбудил Эдик. Он постучал в дверь, не дожидаясь ответа, распахнул ее и вошел. Начал шуметь, укорять, что так поздно встают, – да еще и не встают вовсе, а дрыхнут на седьмом небе, так дело не пойдет, здесь не санаторий и не пионерский лагерь…

– …с какао, – тут же подхватил Вася.

– Борис Юрьевич вас принял подсобными рабочими, так и вставайте подсоблять. – Мужик посмотрел на часы и сказал, что дает им двадцать минут, ладно, полчаса на завтрак и ждет вон у того краснокирпичного здания.

А где взять воды, не сказал, ушел, хмуря русые брови и кругля синие маленькие глазки. Вася обошел вокруг вагончика, но воды не обнаружил. Тогда он набил снегом пустую жестяную банку из-под помидоров, валявшуюся под столом, взялся щепать полено, долго не мог развести огонь, а Валя все валялась на койке, закутавшись в рваное ватное одеяло, и не желала выползать на холод.

– Ты че, не умеешь? – хриплым со сна голосом спросила она. – У меня бабка за пять секунд печь затопляла. И я могла. Потом разучилася.

Вася посмотрел на нее и ничего не ответил. И снова зажигал спички. Наконец огонек занялся.

– Я, – сказал Вася, распрямляясь, – знаешь сколько кострлов на своем веку зажег?

– Сколько? – поинтересовалась Валя, следя за ним из своего кокона.

– Столько, сколько положено индейцу.

Валя почтительно замолчала.

Вася поставил банку со снегом на печку.

– Дерьмо, зараза, проклятье, – заругался он. – Разве за полчаса тут управишься? Мы что, в армии? Или на заводе?

– А ты служил?

– Нет.

– А на заводе?

– Нет. Нет. Нет. Я с детства люблю одно.

– Что?

– Чего нет.

– А чего нет? Чего? Ну чего?

Вася усмехнулся.

– Скажи – и тебе захочется.

– Фуджик, пожалуйста, ну скажи.

– Волю вольную. Врубаешься? Как твои сорок калек… Хотя небось богомольцы. А это уже рабство. Где ты научилась этим песенкам всяким?

– А? А?.. Ммм… Ммм… – Валя зевнула. – В туалете.

– Хыхыхыхыхы, – Вася смеялся. – В консерваторском, наверное? У Сани Муссолини мамка уборщицей в консерватории работает, так он приобщался к классике… пока грибов не обожрался и не попробовал какой-то пруд перейти, как ваш боженька. Затонул.

– Не-а. На Соборной горе. Там был врытый в землю туалет, теплый, просторный, хороший, с коридорчиками, мы в них спали, и нас не выгоняли святые отцы. Генерал говорил, что это прям бункер. И водичка – пожалуйста, мойся скоко хошь. И розетка. Мюсляй включал кипятильник, чай варили, вьетнамскую эту лапшу заваривали. Вку-у-усно.

– Хыхыхыхых-хы, – смеялся Вася. – Ляпота. Русь святая. Оказывается, вон где она. А Никкор что-то, мол, куда мы едем, на поиски ее. А она уже здесь. Хыхыхыхых-хы. Хыхыхых-хых. И все хорошо. Попы на лимузинах, патриарх на вертолетах-самолетах-поездах с часами, за которые можно пенсионеру десять лет жить. Или какому-нибудь поэту-художнику, они народ не требовательный. Или…

– Мне! – воскликнула Валя.

– И тебе, – сказал Вася, вставая и уходя.

Вернулся он с большим комом снега, опустил его в банку.

– Наверное, это он и постарался? – весело спросил Вася.

– Чего?

– Ну, святую такую Русь учредить для вас на той горе? Он же тут у вас много лет служил, делишки свои обделывал с продажей сигарет, водки. И с тех денег да хоромы-туалет отгрохал? Хыххыхыххыхых.

– Кто?

– Да патриарх ваш!

– А ваш?

– Что?.. Наш? Мой патриарх – Бакунин. На все времена. Форевер. А если копнуть глубже, то Чжуанцзы.

Валя выпростала из своего кокона руку и перекрестилась.

– Ты как гусеница, кстати, в этом одеяле. Может, превратишься и в бабочку. У китайского патриарха есть про это. Мол, однажды он уснул и приснился себе бабочкой, а когда проснулся, не мог врубиться, то ли он в самом деле Чжуанцзы, которому лишь приснилась бабочка, то ли он все еще бабочка, которой снится Чжуанцзы.

Валя перестала креститься и шептать молитву и удивленно уставилась на Васю.

– О-о-о, – протянула она.

– Ага, – отозвался Вася.

Валя понемногу выползала из одеяла. Железная печка быстро согревала настывший за ночь воздух в вагончике. И наконец, она скинула одеяло и, проведя рукой по лицу, потянулась. Вася, глядя на нее, хмыкнул.

– Как по-писаному… Ну и кто там у вас пел-то?

– Мартыновна, – ответила Валя. – Она этих песен знала уйму.

– Откуда?

Валя пожала плечами. Волосы у нее были всклокочены, как у льва грива или у рокера с бодуна. Вася отвернулся.

– Фуджик, – позвала Валя, когда они уже пили вчерашний разогретый чай. – Крилю не ругай, а?

– Какого?.. – спросил Вася и вдруг сообразил. – Патриарха?

– А то буду крыть твоего Буку.

Вася засмеялся.

– Ну и пожалуйста. Они уже померли. И полиция их не охраняет, как твоего Крилю. Хотя охранять его должны серафимы шестикрылые. Нет – полицейские с автоматами, как босса политического, а не батюшку. Хыхы!.. Ладно, Вальчонок! Жизнь покажет, кто, чей патриарх прав. Но только фишка-то в чем? В том, что… Ну, не будем об этом. А то еще ляпнешь.

– Скажи, не ляпну.

– Ляпнешь.

– Не-а.

– Да-а. Все!

Когда они доели батон и весь сахар и допили настоявшийся за ночь горький чай, Вася встал и надел свое пальто с цигейковым воротником. А Валя заупрямилась. В теплом вагончике разомлела и не хотела куда-то еще идти. Вася ее убеждал, что идти просто необходимо. Иногда надо ради большой свободы придушить маленькую. Валя хныкала, она вообще ни о чем ни с кем не договаривалась, спала, а проснулась уже здесь, а раз Вася о чем-то договаривался, то и пусть сам теперь отвечает. Вася отвечал, что им здесь необходимо пожить до половодья и перелетных птиц, скопить деньжат и двинуться дальше, в теплые края.

– Птицы сюда, а мы отсюда?

– Да. Поменяемся местами проживания.

– Нет, не пойду.

Вася плюнул и пошел один.

В краснокирпичном здании был гараж и там копался в тракторе какой-то мужик в измазанном комбинезоне. Вася поздоровался. Тот посмотрел на него и ответил. Вася с изумлением узнавал в нем вчерашнего Бориса Юрьевича.

– Ну что, устроились? – спросил Юрьевич.

Вася кивнул.

– А где подруга?

Вася засопел, глядя под ноги.

– Ну… Еще не собралась, – сказал он наконец.

– Хорошо, – ответил Юрьевич. – Вон на стенке вешалка с робами, выбирай для нее и для себя, переодевайтесь и поступайте в полное распоряжение Эдуарда Игоревича.

Вася снял пару грязных брезентовых курток и штанов и снова отправился в вагончик. Валя входила в разрушенную башню и в одном проломе видела залитые солнцем руины какого-то города, а в другом – берег моря. Посреди башни грудой лежали щиты, шлемы и мечи с копьями, на шлемах колыхались перья, и с одного султана на другой перелетала бабочка.

Он растолкал ее. Валя распахнула глаза, и в них что-то нездешнее мерцало и струилось, так что Вася оторопело молчал.

– Ты чего? – спросила Валя.

– Ничего, робу принес. Одевайся, пошли.

– Роба для рабов, – сказала Валя, с неудовольствием глядя на брезентухи.

– Мы не рабы, – сказал Вася, – а временнообязанные.

– Мама мыла раму, мылом мыла рыло.

Вася натягивал штаны, потом куртку. Валя к робе не притронулась.

– Как хочешь, но я тебя кормить не собираюсь, – сказал Вася и вышел, хлопнув дверью.

Эдик тоже спрашивал про Валю, Вася отвечал, что у нее что-то болит, что-то ей нездоровится, короче. Эдик хмыкал и объяснял, что к чему.

– Вот это шед, – говорил он, указывая на сооружение с двускатной железной крышей и какими-то ящиками внутри. – Один шед, за ним второй, там третий, четвертый. Пошли.

Они вошли внутрь шеда. Резко пахло. Сквозь сетчатые окошки ящиков глазели новозеландцы. Красные. Какие-то карлики, с ужасом подумал Вася. Но это были кролики. В шедах они и обитали. Вася и Валя должны были убирать за ними, поить и кормить их. Вот и все. За это их тоже будут кормить и поить, а еще и приплачивать по пять тысяч. Эдик отвел Васю в дальний угол фермы, где была яма для кроличьего навоза. Вонь стояла невидимым атомным грибом над ямой. Также Эдик показал склад кормов. Кролики были не дураки поесть. В рацион входило много всего: картошка сырая и вареная, сено, солома, брюква, силос, зерно, костная мука, мел, морковь, капуста, соль, ну а летом еще трава, ботва и зеленые ветки.

– Ну и все, поэт, начинай, – сказал Эдик, почесывая русые бакенбарды и ухмыляясь. – Проходишь по шеду и насыпаешь вот столько корму в железные миски, вделанные в клетки. А в другую мисочку – водички. А в эту пазуху – сена. А вот из этого желоба какашки сметаешь, сметаешь – сюда. В ведро. И на тележку с обрезанной бочкой. Ну? Усек? А когда в бочке порядочно наберется какашек, гарцуешь к яме.

Эдик доставал сигареты, закуривал.

– Давай, я погляжу, – сказал с дымом.

Вася зачерпнул комбикорм из ведра и насыпал в миску.

– Много-то не сыпь! – сказал Эдик. – Во-о-т. Так. Сам откуда?

Вася быстро взглянул на него, шмыгнул носом.

– Я-а? – спросил, отводя глаза.

– Ну не кроли же. Они известно откуда – с Новозеландии!

– А я из Австралии, – решил отшутиться Вася.

– Откуда? – переспросил Эдик.

– Оттуда, – ответил Вася.

Эдик пристально посмотрел на него, щурясь.

– Ладно, астронавт, давай продолжай. Приду – проверю.

И он ушел, а Вася ходил сначала между нижним ярусом клеток и насыпал корм, потом взял стремянку и принялся то же делать на втором ярусе. Новозеландцы прядали толстыми ушами и куда-то то убегали, в еще одну будто комнатушку в клетке, то возвращались, тыкались носами в сетку, шевелили усами. Наверное, их беспокоил новый кормилец. Красные кролики были хороши. Действительно, шерсть у них отливала красным, ну точнее светлым шоколадом… Или какао?..

– Вот бы наши удивились, – бормотал Вася. – Зараза… Жалко, нет фотика все запротоколировать, а то и не поверят. Красные в клетках. Ххы-хы-ыыы. При Сталине за такое расстреляли б.

Позже Эдик пришел проверить, что тут наработал Вася. Посмотрел и заругался. В некоторых мисках корма было меньше, а в других больше, и в нескольких мисках уже почти не было воды. Вася снова принялся возиться с кормом. До обеда не управился. А есть уже хотелось зверски. И он направился к гаражу. Но там уже никого не было. Тогда он пошел к небольшому щитовому домику, выкрашенному в салатовый цвет. Подергал дверь, постучался. Никто не открыл. Вася озирался. Направился к другому дому, кирпичному, двухэтажному, с крышей под черепицу. Черный рослый пес встал, увидев его, и подошел к ограде.

– Вот зараза, – шептал Вася, косясь на собаку. – Настоящая собака Баскервилей.

Пес обнажил белые клыки и тихонько зарычал.

Дверь вдруг открылась, и на крыльцо вышла женщина в джинсах и клетчатой рубашке, с распущенными светлыми волосами. Вася поздоровался и спросил, где здесь вообще есть магазин. Женщина ответила, что до ближайшего магазина далековато, пешком не пойдешь. Из-за женщины выглядывала девочка с косичками и бантами, рассматривала с любопытством Васю.

– Что же делать? – спросил Вася.

Женщина посмотрела на часы.

– О, уже время обеда. Вы ведь новый работник? Обед вам дадут у Эдуарда Игоревича, его мама готовит. – С этими словами она показала на светло-зеленый домик.

Вася оглянулся и ответил, что уже был там, дергал дверь – закрыто.

– Да-а? Странно. Хорошо, сейчас я позвоню Надежде Васильевне.

Она попросила девочку принести телефон. Та убежала и вскоре вернулась с мобильником. Женщина позвонила. Некоторое время она молчала, разглядывая Васю, потом слегка улыбнулась и заговорила. Вася ждал, прислушиваясь и поглядывая на пса.

– Ну вот и все, можете идти, – сказала женщина.

Вася снова пошел к салатовому дому с желтыми наличниками. И только взошел на крыльцо, собираясь взяться за ручку, как дверь открылась. В дверном проеме появилась старая женщина в домашнем халате, с повязанной белым платком головой – узлом назад. Она держала пластмассовую коробку в руках, покрытых пигментными пятнами, как и лицо. Взгляд ее был суров.

– Здрасьте, – пробормотал Вася.

Старуха кивнула, протягивая коробку.

– На, держи токо так, а то разольешь, – сказала она.

– А что это? – спросил Вася.

– Еда, что ж еще, – ответила она и посмотрела за Васю. – А где еще один едок?

Вася тоже оглянулся.

– А-а… Сейчас придет.

– Помойте и назад принесите, – сказала старуха и закрыла дверь.

Слышно было, как она звякнула задвижкой. Вася даже не успел поблагодарить. С теплой коробкой он пошел в вагончик. Где-то тарахтел трактор. Вокруг простирались белые поля, точнее, желтоватые уже после долгой зимы. Дорога куда-то уходила. На старых березах каркали вороны. Жизнь была полна тоски и зимней безысходности. Ну, то есть пейзаж… А значит, и жизнь. Вася поежился, бормоча свое: «Проклятье, дерьмо, зараза».

В вагончике

В вагончике воздух снова настыл. Валя сидела, закутавшись в свое и Васино одеяло.

– Вот блин! – воскликнул Вася. – Ты хотя бы печку топила. И чего мое одеяло стащила?

– А что, Фуджик? Что? Нельзя, да? Тебе жалко? Жалко?

– Не жалко…

– А я знаю, ты не жадный!

– Откуда ты меня знаешь? Мы знакомы второй день… Хм. – Вася сам был удивлен.

– Знаю, вижу.

– А вот и не знаешь, – отрезал Вася, ставя коробку на стол и раскрывая ее.

Сразу пахнуло вкусно. В коробке, оказывается, были отделения: для хлеба, для супа, для картошки и жареной колбасы.

Валя потянула носом и откинула одеяла.

– Ой, вкуснотища-то какая у тебя!..

– Только не для тебя, ясно? – строго спросил Вася. – Нюхать можешь, конечно, сколько влезет. А есть я буду один. Ибо сказано твоим Антизаратустрой: кто не работает, тот не ест.

Валя хлопала глазами.

– Васечка, Фуджик… – лепетала она. – Говорится и по-другому: «Посему говорю вам: не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа не больше ли пищи, и тело одежды?» Вот как. А еще и так: «Взгляните на птиц небесных: они не сеют, не жнут, не собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их?» Это любимые речи Мартыновны, про птиц особенно. И все у нас это любили, такие-то слова. Даже Мюсляй, нехристь, повторял, что ага, ага, мы как птицы небесные, пусть и подают нам, голубей же кормят батонами.

Вася безжалостно принялся есть. На ясные карие глаза Вали навернулись слезы.

– Ва-а-ся-а… ты же не такой злой, ты же лучше, зачем так-то себя уродоваешь?

– Ладно. На этот раз так и быть, – сказал Вася. – Иди в зеленый дом с желтыми окошками. Там бабка Васильевна тебя ждет. Но учти, не пойдешь со мной в шеды – ничего больше не получишь.

– Пойду, пойду, – бормотала Валя, торопливо обуваясь. – В шведы, так в шведы, с тобой куда хошь.

– Хыхыхыхх! – засмеялся Вася. – Хыхыхыхх!.. Засел у тебя в голове север.

Валя вышла из вагончика, но тут же вернулась.

– А что ей сказать? От кого я? От тебя?

– От себя. Мы в работниках с тобой у фермера Бориса Юрьевича. Вот и все. По пять тысяч нам будут платить, да еще кормежка. Чем плохо? К половодью получим тысяч десять да и отчалим. Главное, здесь документов не требуют.

Валя снова исчезла, но опять показалась.

– Фасечка, а может, ты за моей коробкой сходишь? Ну? Нууу? А то я боюся. А потом уже вместе будем ходить. Обещаю, обещаю, обещаю. Но не клянусь.

Вася перестал есть.

– Почему это?

– А потому. Потому что от лукавого. И надо только говорить: да и нет, но не клясться. Грех клясться. И небом грех, и Иерусалимом. И даже своей головой нельзя. Потому как не сделать ни одного волоса самому ни белым, ни черным…

– А рыжим? – спросил Вася.

– Он все может.

– Кто, боженька?

– Не поминай, Вася, имя всуе. Семьдесят Второй этого не любит.

– Чего? Кто-кто?

– Ох, Фасечка, сходи, а? Ну пожалуйста, по-жа-луй-ста. А? А?

– Нет, не пойду. Она подумает, что я хочу за себя и за тебя уплетать. Не пойду. Баста.

Валя покорно вздохнула и вошла в вагончик.

– Ты чего?

– Боюся.

– Хыхыхх!.. В туалете под землей жизнь проводить она не боится, вместе с гоп-компанией-то? Там небось у вас и убийцы, воры, насильники всякие. Кликухи какие: Мюсляй, Генерал, Мартыновна… И милостыню клянчить не в лом. А тут – ну белоснежка прямо, дюймовочка. Хыхыхх!

Валя молча сидела и разглаживала ладонью одеяло. Вася передернулся и продолжил обед. Потом бросил ложку.

– Челрт! Проклятье! Ешь, я ко второму не притронулся. Только вымой потом все и отнеси бабке.

И он вышел из вагончика, нахлобучив вязаную шапку. Отправился в шеды. Шведы. Хм. Хых, хы-хы-хы…

До вечера он работал; закончив с кормом и водой, выметал катышки навоза по желобам, собирал в ржавое ведро и ссыпал в разрезанную надвое железную бочку на колесах и с приваренными трубами, потом катил эту тележку в самый дальний край фермы, перебрасывал навоз в яму, дурея от нестерпимой вони. А это еще зима, конец зимы. Что же будет летом?

– Хорошо, что мы к тому времени сдернем отсюда, – говорил Вася. – По рекам в Киев. А то и в море. И прощай, Рашка-замарашка. Рашка-смирительная-рубашка. Почему я в ней должен мучиться?! Только бы Никкор не сдал меня. Убегу, как Бука. Томск – Иркутск – Япония – Америка – Англия… Но, пожалуй, в Японии я и останусь. В бумажном домике. С видом на Фуджи… Хыхыхыхыхыхх!.. И Кропоткин так же убежал. Правда, через север… А! Снова север. Может… может, где-то на севере есть еще неопознанные острова… ну хотя бы один островок… свободы? В южных водах есть один «остров свободы», но свободу там кастрировал Кастро. Как обычно у коммунистов и прочих им подобных… проклятье. Что Пол Пот со свалками черепов простреленных в джунглях, что Мао, что эти мордастые корейцы Чим Бым Ым… Ни Бе Ни Ме про голодающих и мерзнущих сограждан. Зараза…

Эдик проверил его работу, похмыкал, велел убирать чище.

Идя к вагончику, Вася увидел, что из железной трубы струится дымок, и улыбнулся, потер нос. А в окне вагончика желтела горящая лампа.

В вагончике было тепло. Вася сразу скинул робу. И тут же увидел коробку пластмассовую и помрачнел. А Валя ему улыбалась, сидя на койке.

– Кхм, ну… снова. Валентина?

Валя аж вздрогнула и вытаращилась на него.

– Валентина! Ты чего не отнесла коробку?

Он заглянул внутрь, все было вымыто. Валя отмалчивалась.

– Сколько времени? – спросил Вася. – Пора уже топать за ужином?

Валя пожала плечами.

– У тебя, что, нет часов?

Она покачала отрицательно головой.

– Хы. Хы-хы… И у меня нет, – сказал Вася. – Отобрали. Как же мы будем узнавать время?.. Вот дерьмо… И солнца нет.

Просидев в вагончике еще минут двадцать, Вася решил пойти за ужином. Он позвал Валю, но та снова не хотела идти. Они начали препираться. Вася в сердцах бросил коробку на пол. Потом поднял.

– Ладно, подруга, хых, пора прекращать это путешествие. Уезжай завтра.

– Куда?

– Да в туалет свой!..

Валя подняла брови и сказала, что туалет уже закрыт и ликвидирован, а вместо него наверху в другом месте поставили такую железную будку.

– А где же вы тусовались? – спросил Вася.

Она ответила, что в одном доме после пожара, там кое-что уцелело, крыша, стены, только все сильно обгорело, но они натаскали досок, Мюсляй достал молоток, гвозди, целлофан на окна, а печка там была, вот и зажили. Одна сердобольная женщина, Адамовна, дала им старый диван и раскладушку, одеяла. Другой житель Соборной горы подарил топор. А матушка Татиана вручила две иконы: Одигитрию и Герасима Болдинского. Вот и зажили. А прежних владельцев того дома и той земли уже нет: спьяну и погорели насмерть.

– Ну вот туда и поезжай нафиг.

– Да на чем же я уеду отсюдова, Фуджик? – плаксиво спросила она.

– Фермера попроси.

– Так он же не таксист? И денег у меня нету.

– Я дам на дорогу. Никкор мне кинул чуток.

Валя посмотрела на печку, вытянула руки и пощупала идущий от нее жар. И встала, надела куртку, шапку. Вместе они пошли к щитовому домику.

Дверь на этот раз была открыта, в окнах уже горел свет. Вася прошел в сени, там постучал в другую дверь.

– Давай! Заходь! – крикнули.

Он вошел. В освещенной кухне у стола стояла Надежда Васильевна в фартуке.

– Здрасьте, – снова поздоровался Вася, держа коробку.

Старая женщина зыркнула на него и промолчала.

– Чего рано приперся? – крикнул из комнаты, где на разные голоса тараторил телевизор, Эдик. – Ужин в семь. То бишь в девятнадцать ноль-ноль. Еще двадцать минут.

Вася потоптался. По телевизору с сексуальной возбужденностью ведущая горячо палила про Сирию: «Боевики ИГИЛ, запрещенной в России, взорвали центральную библиотеку иракского города Мосул. В результате взрыва в здании возник пожар. Во дворе библиотеки боевики развели костер из книг и рукописей. Всего ими было сожжено…»

– Иди погуляй! – крикнул Эдик сквозь трескотню ведущей.

– Судок-то оставь, – потребовала Надежда Васильевна.

Вася вернулся к Вале, голодно взглянувшей на него из-под наползшей на лоб шапки.

– А ты и вправду Вальчонок, – сказал Вася. – Рано пришли.

И они пошли по тракторным колеям. Над полями нависало свинцовое небо. Было уже почти темно. Но снег как-то все и подсвечивал.

– Мистическая картинка, – бормотал Вася, – жалко, нет моей «Фуджи». Выложил бы в Фейсбуке.

Валя посмотрела на него, странно блестя глазами, но ничего не сказала.