Коварный камень изумруд

© Дегтярев В. Н., 2016

© ООО «Издательство «Вече», 2016

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2017

* * *

Владимир Николаевич Дегтярев

Об авторе

Современный русский писатель Владимир Николаевич Дегтярёв родился в 1954 году в деревне Преображенка Кировской области. Вскоре три района этой области были переданы Горьковской области, так что у автора имеется некоторая путаница с местом рождения.

В 1961 году в связи с тем, что правительство объявило «о неперспективности деревень Среднего Поволжья», семья переехала в Казахстан – в самый тогда перспективный регион СССР. На севере Казахстана, в частности в Павлодаре, тогда начинались большие стройки промышленных, добывающих и перерабатывающих гигантов индустрии страны.

После окончания десятилетки Владимир Дегтярёв работал лаборантом на ЭВМ «Минск-6» в Индустриальном институте, осветителем в областном драматическом театре, монтёром городской линии связи, слесарем на Павлодарском тракторном заводе. И два раза безуспешно пытался поступить в Павлодарский педагогический институт на филологический факультет. В 1975 году случайно освободилось место помощника режиссёра на павлодарском ТВ, Владимир Дегтярёв его занял и после этого 25 лет отработал на ТВ, пройдя путь от помощника режиссёра до заместителя председателя Павлодарской облтелерадиокомпании. А в 1978 году поступил во ВГИК, на факультет кинодраматургии (заочное отделение), в мастерскую непревзойдённого мастера кинодрамы Валентина Ивановича Ежова. По сценариям Владимира Дегтярёва с 1986 по 1990 год были сняты 30 документальных и два художественных фильма. Большинство документальных фильмов демонстрировалось по каналам Центрального телевидения, а художественные фильмы «Красный обоз» и «Восточный коридор» окупили себя и принесли прокатчикам прибыль.

В 1995-м Дегтярёв ушёл с государственного телевидения и организовал первую частную телерадиокомпанию в Павлодаре. Но поскольку времена пришли иные, то по известным причинам политического характера Владимиру пришлось покинуть солнечный Казахстан и перебраться в Сибирь. С 1997 по 2009 год Владимир Дегтярёв проживал в Новосибирске, где и сменил род литературных занятий: от драматургии кино и телевидения перешёл на литературное поприще. Сначала занимался документальной литературой – писал книги об истории оборонных предприятий Новосибирска. А потом газета «Сибирь – момент истины» выделила Владимиру Дегтярёву центральный разворот, и началась трудная литературно-художественная деятельность. В этой газете были опубликованы циклы рассказов о Великой Отечественной войне, о «вятских людях» – роман «Поцелуй истины (Байки старого прокурора)». После чего писатель полностью переключился на историческую тему освоения Сибири, и в 2008 году московское издательство «Вече» опубликовало его первый исторический роман «Охотники за курганами». В том же году Владимир Дегтярёв был принят в члены Союза писателей России. Следом в том же издательстве был опубликован второй исторический роман автора – «Золото Югры», а издательство Санкт-Петербурга «Русская симфония» опубликовало первый том трилогии «Ушкуйники. Русская сага». Сибирь остаётся главной темой литературного творчества Владимира Дегтярёва.

Учитывая то обстоятельство, что Владимир Дегтярёв состоялся как писатель и в некоторой мере востребован, он перебрался из Новосибирска в Тульскую область, чтобы быть поближе к издательскому центру страны.

Здесь стоит упомянуть, что кроме основных занятий, Владимир Дегтярёв уже тридцать лет ведёт исследования протоязыка планеты. И добился в этом направлении определённых успехов, которые закреплены в книгах, вышедших в московском издательстве «Белые Альвы». Особой популярностью тематически подготовленных читателей пользуются книги серии «Тайны Евразии».

Избранная библиография Владимира Дегтярева

«Охотники за курганами» (2008)

«Золото Югры» (2010)

«Ушкуйники. Русская сага» (2010)

«Янтарная сакма» (2013)

«Коварный камень изумруд» (2015)

Книга первая. Долг чести

Глава первая

Крытый бычьими шкурами возок перевалил через снежный перемёт на дороге и остановился. Обе лошади, тащившие возок, часто мотали головами, пуская густую пену. Пена тут же леденела на железных кольцах упряжи и свисала вниз неопрятными сосульками.

– Лошади приморились, барин, – ямщик высунул голову из огромного тулупа, – имям отдохнуть положено…

Поручик Егоров оглянулся. Два сменных конвойных казака из Сибирского войска равнодушно глядели мимо поручика. Их низкорослые киргизские лошадёнки совсем не приморились, даже, наоборот, протестовали против остановки и желали двигаться дальше. Мерин же, что вёз в седле поручика, конь высокий, вроде сильный, мотал головой заодно с повозочными русскими лошадьми. Выражал тем мотанием крайнюю усталость.

Конвойные казаки приблизились. Один, совсем молодой, только-только борода обозначилась, звонко, на всю поляну сказал:

– Кормов много потребляют ваши русские лошади, ваше благородие! А у нас в Сибириях откуда корм для таких прожор? Вот ваши лошади и приустали…

Поручик Егоров на явную колкость не ответил. Казаки, да ещё сибирские. Откуда в них будет почитание чина и верное понятие дисциплины?

– Где обывательская подвода? Почему отстала? – вопросил поручик, но силы и нерва в своём голосе не услышал. Так, шипенье какое-то… На таком морозе, впрочем, не гаркнешь. В лесу, что стоял впереди и куда еле видно уходил с поляны тракт старомосковской торной дороги, нечто гулко треснуло. Будто пушка выстрелила. Потом там, в отдалении, треснуло ещё и ещё.

Сзади конвоя засвистели, закричали. Что кричали, не разобрать. Поручик оглянулся. Обывательская санная подвода, крытая медвежьей полостью, при двух конях в запряжке, ходко приблизилась. На месте возничего сидел с вожжами староста села Успенье, где вчера ввечеру сменился очередной конвой, да сменили лошадей. Да где, кстати, хорошо отужинали, а поручику Егорову шепотком намекали про тёплый ночлег, а громко говорили про ненужную торопливость, вредную в Сибири. Вот этот староста и намекал, и говорил…

* * *

По особому, тайному предписанию Тайной канцелярии Её Императорского Величества Екатерины Второй, ночлега для особо опасных преступников не предусматривалось. Тот преступник сидел в крытом чёрными шкурами возке. И не видеть его лица, и никогда не говорить с ним, а только что слышать его, мог лишь старший конвоя, поручик Петербургского охранного гарнизона особой его фельдъегерской тайной части Александр Егоров. Остальным людям на десять шагов к возку подходить запрещалось. На этот запретный случай поручик Егоров имел саблю и два пистоля при постоянных зарядах. Ну и казачий конвой – обязательно сзади.

Вчера ввечеру, выпив стакан водки, поевши жирных щей с мясом, поручик зло выругался про тот намёк на ночлег, завернул в тряпку кусок жареного мяса да ломоть хлеба, и дошёл до возка. Развязал две вязки махонького оконца сбоку грубой, кожаной кошевы и сунул свёрток внутрь. Преступник принял еду и закашлялся. Поручик пошёл назад. Из возка донеслось:

– Ради бога, поручик! Мне бы пару часов побыть на русской печи. Простыл я! Ведь не доеду в Петербург!

Зря он заговорил в присутственном месте. Человек десять деревенских, да тот же казачий конвой его голос услышали! Чего совсем не допускалось! Подлец! Ах, какой же подлец!

Поручик Егоров тогда даже не обернулся на голос из возка, а только скомандовал конвою:

– Трогай, бодлива мать!

Так в ночь и выехали.

* * *

Староста села Успенье не первый раз встречал особые прогоны и обязан был гнать за конвоем подводу с пропитанием для людей и скотин. Вот, наконец, поутру догнал. Восходящего солнца не виднелось, но свет имелся. Странный свет, будто потусторонний.

Староста остановил сани возле крытого возка, вылез на снег и, высоко поднимая ноги в унтах, подобрался через намёт к лошади поручика:

– Говорил же, ваше благородие, ночевать надо! Теперь сам поймёшь, что натворил! Гляди вниз, потом гляди влево, чтобы помнил, если доживёшь!

Поручик Егоров крепче сжал плётку, думал оплести старосту по роже за такие слова. Но вниз глянул. Чего там внизу под ногами старосты? Тот несколько раз нарочно переступил ногами.

Снег под ногами старосты скрипел и тут же осыпался в след, когда нога старосты поднималась из следа. Поручик глянул влево. Недавно там виднелся лес. Да и не лес вовсе, а чёрная тайга, а теперь ничего не виднелось. Серая пелена безмятежно плыла между небом и землёй. И наплывала на отряд.

– Сообразил, ваше благородие? Сообразил, как помирать будешь? – почти в самое ухо поручику проорал староста, сузив до щёлок злобные глаза. – «Заломай» идёт. Дикая пурга! Лезь мигом в свою кибитку!

Поручик Егоров вдруг почуял, что у него болью заломило голову, и от желудка к сердцу тронулась тошнота. Он покачнулся в седле, хотел ругаться, командовать, но только шевелил губами. Конвойные казаки, злобно поминая и чёрта, и Бога, скоро перепрягли лошадей. Это поручик уже видел сквозь пелену в глазах или через пелену в воздухе. Да где стелется эта пелена, уже не понять, так сильно кружило голову. Своих киргизских коней казаки завели в оглобли кожаного возка, выпряженных же из возка, сильно усталых русских коней, турнули вперёд нагайками. Из надвигающейся серой пелены донёсся шуршащий шум. Староста, сбросив падерицы, пытался голыми руками расшпилить кожаные вязки сбоку тайного возка, где, он думал, в возок есть вход. Над головами шумело всё сильнее. Мелкий сухой снег, будто песок, начал посыпать всё окрест.

Староста ругнулся чёрным словом, вынул из ножен охотничий нож и срезал две вязки по самому низу. Кое-как задрал задубелую чёрную шкуру и проорал поручику:

– Лезь махом внутрь! Лезь, балда стоеросовая!

Поручик Егоров просунулся головой под шкуру и тут же отдёрнулся назад. В нос ему шибануло таким паскудным запахом человеческих отходов, что он закашлялся в позыве сблевнуть. И тут же заработал от старосты по спине кулаком. Вокруг возка уже крутило снег, снег скрипел и визжал. Поручик снова подсунулся под шкуру возка. Две горячие руки государственного преступника ухватили поручика за воротник полушубка, сзади за ноги толкал староста. Но не дотолкал. Отскочил к своим лошадям, а возок тронулся, и поручик стал загребать ногами по снегу. Тот бородатый преступник, что сидел в возке, напрягся руками, потянул поручика внутрь, просипел из последней силы:

– Господи благослови!

И поручик Егоров очутился весь в вонючей тьме. Возок подпрыгивал, накренялся, вилял, но нёсся быстро. Кожаная пола понизу, куда просунулся поручик, трепалась, открываясь на свет, но света уже не виднелось. Нечто мутное и тёмное заполонило и наружный мир, а потом и голову поручика Егорова. Он успел повернуться лицом вверх и повалился без памяти на трясущийся пол возка.

* * *

Поручик очнулся от того, что возок стоял, а в рот ему вливалась горькая струйка водки. Егоров оттолкнул руку со стеклянным штофом, закашлялся, утёрся и хотел привстать. Голову уже не ломило, но тело не слушалось. Некая злая сила обмягчила руки и ноги, спина не гнулась. Послышался шум, о крышу возка ударилась как бы лесина, потом другая. Голос старосты проорал близко:

– Руби ещё две, потом хватит!

Рядом с поручиком другой голос, голос государственного преступника молвил:

– Грамотно делают. Валят на возок ели, прячут нас под сугроб. Ежели таковой сугроб да при таком ветре образуется, то, слава Господу, может, и живы будем!

Егоров завозился на полу, у него получилось сесть, поджать ноги. Он вытянул вперёд руку и натолкнулся на бараний мех. Тотчас его руку встретила другая, влажная рука, подносившая к нему штоф с водкой:

– Обморочность у вас, господин поручик, явилась оттого, полагаю, что в момент бурана, там, где он движется, атмосфера воздуха как бы разжижается. А в теле вашем кровь получает больше свободы, поелику на тело меньше давит внешняя атмосфера. Та кровь с силой ударяет в мозг, и мозг такому обороту крови не радуется. И спасает себя обмороком.

– А вы?.. А вы – почему не в обмороке? – спросил Егоров, пытаясь вытянуть ноги. Ноги его всё время упирались то в ноги преступника, то в лавку, на которой тот сидел.

– Рядом со мной есть место. Садитесь рядом, – предложил преступник, поймав поручика за руку. – Будет полегче.

Егоров в два приёма переполз на лавку, умостился возле невидимого во тьме человека, одетого в бараний тулуп. Тулуп тоже пах скверно, но возле него легче дышалось.

– А потому я не чую атмосферных колебаний, что родился в Сибири. Кто здесь родился, у того организм привычен к буйству погоды и атмосферы.

Возле возка зашуршало, потом в толстую кожу постучали вроде кулаком.

– Эй! Живые есть?

– Все живы, – отозвался преступник, – ты там как, староста? Как люди?

– Устроились люди. И лошади ничего, стоят. Только ямщик ваш куда-то сбежал… Ничего, по весне найдут, кости всегда целыми находят… Сейчас, вот… тут…

Под полог возка просунулось что-то большое, в виде свёртка из полотна.

– Там кус копчёного медвежьего окорока, да каравай хлеба, да солёная черемша. Нож у поручика есть?

– Есть, – помедлив, ответил поручик Егоров.

– Пить станет охота, так добывайте себе снег. Его много. До лета хватит, – хмыкнул староста и полог упал.

А окрест шумело неумолчно, с упрямством бездушной сущности. Поверху, над верхушками деревьев, иногда выло.

– Сидеть здесь придётся, может дня три, – сказал государственный преступник. – Давайте устроим перекус…

– Мне надо бы наружу, – с большим напрягом в голосе сказал поручик.

– Нельзя наружу, – посочувствовал ему сосед по тьме, – заметёт мигом. Вон там, в полу, есть крышка дыры, куда в любое время можно оправиться. Давайте, не стесняйтесь. Открывайте дыру. Здесь, во тьме, стыда нет. Во тьме всегда стыда нет…

Поручик Егоров зашарил по полу кибитки. Точно, ухватился за деревянную ручку деревянной же крышки. Отдёрнул крышку и ничего не увидел. Только ему в лицо ударила волна холода. Пришлось щупать рукой отверстие, куда ходить по естеству.

– Я края всегда обтираю, когда схожу на эту дыру, – сообщил преступник.

Поручик задрал края полушубка и присел…

Глава вторая

Копчёный медвежий окорок восхитительно пах, а вкусен совершенно необычайно. Ломоть окорока с ломтем хлеба, попавший в желудок, погнал поручика в сон, но не в ужасный и тупой сон, а в тёплый и лёгкий, вроде дрёмы.

– А зовут меня, напомню вам, господин поручик, Петром Андреевичем, по фамилии я буду Словцов^[1], – тем временем говорил преступник. Он сунул руки вниз, под полость, нагрёб снега и теперь умывал засаленные руки. – А почто меня довелось вам арестовать, того я не скажу. Ибо не велено. Поди, обыкновенный донос. Мало ли у нас по доносу людей хватают.

Поручик Егоров отринулся от дрёмы и застыдился. Он не догадался протереть руки снегом, когда посидел над дырой в возке. Такими руками и ел.

– Подайте и мне снега… Пётр Андреевич, – попросил поручик.

Он два раза ещё просил снега и тёр не только руки, но и лицо, а преступник всё говорил. Видать, соскучился в этом потюремном возке, пока его везли от города Тобольска к Уралу. Теперь вот, в предуралье, нашёлся слушатель благодаря Богу!

– Возки эти, потюремные, – жуткое изобретение подлого временщика Бирона, – говорил Пётр Андреевич. – Помните такого в русской истории?

– Не велено поминать, – быстро ответил поручик.

– Ладно, не поминайте. Одно время, когда уже императрица… гм… русская, Анна Иоанновна, бироновская гражданская супруга, стала мало ощущать себя женщиной, а почуяла старость и болезнь, то совершенно извергнулась в своём характере. Тут-то Бирон и запустил в Сибирь аж сорок таких возков. Ему мнилось, что императрица скоро падёт в могилу, а его окружают враги; и вот таким образом Бирон от врагов избавлялся. Такая, видите, тюрьма на тележных колёсах или на санных полозьях. Смотря по сезону. Покидать возок нельзя, говорить нельзя, спать здесь нельзя, места нет. А возок едет и едет, безостановочно. А за тем, бироновским возком, едут конвоем аж от самого Санкт-Петербурга два человека без смены. Им, конвойным, этот возок, да человек в нём, как бы преступник, был вроде смертельной жизненной обиды. Так бы и убили того человека… Бывало не убивали, а только тайком били. До полусмерти. И это понятно. Там, в России, у конвойных жёны, дети, а тут годами шмыгай по Сибири безостановочно, бездомно, по грязи, по снегу, среди мириадов мошкары и гнуса…

Поручик Егоров немедля вспомнил инструкции, которые ему дадены были ещё в тайной экспедиции, и по которым он должен тотчас же остановить говор преступника. А кто тот говор сейчас слышит? Буран? Ладно, послушаем, пусть говорит. Ибо говорит преступник сущую правду. О «бироновской повозке» со смущением от некоего страха говорил ещё отец поручика Егорова. Его батюшке, курскому дворянину, отставному теперь майору, довелось в ту злую пору служить в регулярных частях Ингерманландского пехотного полка, да по случаю бывать и в столице. Боевые части в столицу вызывал, конечно, Бирон. То он углядит бунтовщиков среди великих дворянских родов. А то по извету немецких баронов да холуёв при троне углядит как бы начало холопьего бунта супротив иноземцев. Вот войска и толкались в столице. Пугали, стало быть, врагов престола…

– Вы не можете ведать про столичные дела, – решил всё же выказать строгость к преступнику поручик Егоров, – ведь вы же родились и жили в Сибири.

– Это так. Но образование я получил в Санкт-Петербурге. С благословления архиепископа Тобольского и Сибирского Варлаама, я имел счастье пройти обучение в Санкт-Петербургской Высшей Александро-Невской духовной семинарии…

Поручик Егоров во тьме расшеперил глаза. Везти в «бироновском возке» духовное лицо? Скажи нынче про то кому-нибудь, ведь исплюются и разговаривать с тобой перестанут!

– Там… в штофе… чего-то осталось? – спросил поручик. – Подайте мне…

А за полной тьмой возка всё шумело и шумело, выло и трещало. Сибирский буран властвовал окрест и спуску никому не давал. Ни древам, ни людям, ни скотинам.

В возке наружный шум слышался всё глуше и вроде как бы растворялся. Зато у Егорова стало шуметь в ушах. Он допил оставшуюся водку, после чего вроде сразу жир нарос под кожей – стало тепло внутренностям и сверху, мимо кожи, тоже образовалось тепло. Преступник, который имел высокое духовное звание, теперь говорил:

– …А история России, Ваше благородие, иным путём идёт, не тем, коим нас потчуют… бла… бла… бла…

Уснул поручик блаженным сном, каким теперь на службе и не засыпал. Снилось, что он всё ещё в Санкт-Петербурге, ещё до отъезда в Сибирь, и они, офицеры тайной экспедиции гарнизонного охранного полка, собираются на офицерскую пирушку в честь дня рождения своего начальника, майора Булыгина…

* * *

– …По рублю и тридцати копеек на рыло! – орал сержант Малозёмов. – Рубль – на выпить, копейки – на закусить!

«В шестьдесят рублей обойдётся пирушка! В мой годовой оклад жалованья! – ужаснулся поручик Егоров. – Откуда же взять такие деньжищи на простую пирушку? По рублю и тридцати копеек с офицера? Сбрендил сержант Малозёмов!»

Отец поручика Егорова из малого Курского имения денег в столицу не присылал, присылал натурой содержание сыну: морожеными гусями, солёным свиным салом да мешками с мукой. Сие считалось в Петербурге нормой относительно армейских офицеров, каковые собирали свои посылки артельно и столовались артельно. А ему, поручику Егорову, экспедиционному офицеру особой службы, зазорным считалось жить по старинным обычаям натурального снабжения. Он обязан тратить деньги на полное своё содержание, исключительно деньги! Столица, она такая!

Обе подводы, посланные отцом со съестной натурой, поручик всегда велел деревенским возчикам выгружать в холодный лабаз интенданта ихней части майора Кандожоглу, то ли грека, то ли армянина на русской службе. Тот выдавал поручику за две подводы деревенских припасов десять рублей, едва ли третью часть стоимости подвезённого припаса. И поручик за то благодеяние деньгами, да за молчание тому Кандожоглу ещё кланялся! Вот где обида-то!

…А потом полезли в лицо пьяные морды, все орали, кто-то блевал под стол, а поручик испытывал невыносимый ужас, ибо проиграл в штос ловкому сержанту Малозёмову двадцать пять рублей! Которых и не имел при себе. А отдав которые, поручик бы заголодал до смерти, не дожил бы до следующей зимы!

Вот так погулял! Сержант Малозёмов его публично стыдил, требовал денег, и тогда старший среди офицеров, командир экспедиционного отделения майор Булыгин, предложил расчёт по карточной игре произвести командировкой в Сибирь:

– Завтра намечается расписание в службу нашего отделения, – огласил диспозицию будущей кадровой замены майор Булыгин. – Есть командировка в неметчину, в Берлин, с письмом нашей Императрицы к прусскому королю. Поручик Егоров немецкий язык знает, расписано было в Берлин ему ехать… А ещё имеется тайный приказ на три месяца в Сибирь. Привезти из Тобола-города государственного преступника. Намечен на Сибирь ты, сержант Малозёмов. Сибирь, конечно, страна, наверное, многожды интересная, чем неметчина, но ты, сержант, в ней бывал уже трижды…

– Четырежды, – с радостью поправил майора сержант Малозёмов.

– От, тем паче! Так что поменяйся сибирской радостью с поручиком Егоровым. Пущай там побывает, хлебнёт, так сказать, сибирских удовольствий. А ты, Малозёмов, поедешь в бравую неметчину. Пиво там, конечно, доброе, да и немки охотные к русакам. А немцы, мужики ихние, не сибирские медведи, за свою бабу русских не обдирают!

Тут майор Булыгин совсем развеселился:

– Малозёмов! Наливай «на посошок»! А тебе, поручик Егоров, бежать за «стремянной»! На «стремянную» уже не осталось в экспедиции выпивки!

– Я согласный! – проорал сержант Малозёмов. – Для ради праздника прощаю тебе долг, кулёма егоровская! Ехай, бес с ним, в Сибирь!

Поручику Егорову стало душно от обиды и от общего хохота…