000
ОтложитьЧитал
– Мне тоже…
Служба подходила к своему окончанию и к чаше с Кровью и Телом Христа выстроилась немногочисленная вереница людей: несколько монахов и трутников, за ними немногочисленные паломники и в конце несколько станичных старушек и ни одного станичника. Все, как обычно! Евдоким окинул недовольным взглядом эту картину и глубоко вздохнув, перекрестился. Он заметил Митю еще в начале Литургии, и ему странным показалось то, что Митя как вроде избегает встречаться с ним взглядом, но потом, увидев их уже с Наташей, решил, что дело именно в ней – племянник просто его стесняется и боится, что он начнет над ним подтрунивать, увидев его с девочкой.
Когда Митя с Наташей и ее мамой уже выходили из храма их догнал Евдоким:
– Здравствуйте станичники! – обратился он к ним, приветливо улыбаясь.
– Здравствуй Евдоким! – сказала мама Наташи.
– Здравствуйте! – сказала сама она.
А Митька что-то вроде приветствия буркнул себе под нос и опустил глаза в землю. Евдоким заметил это и сказал посмеиваясь:
– Чтой то племянничек от меня лицо воротит? Али невесту свою от меня скрыть хочет?
И он улыбаясь, кинув взгляд на Митю, тут же перевел его на Наташу.
– А что Евдоким, может и вправду, еще породнимся? – засмеялась Наташина мама, и тоже кинув взгляд на Митю, вопросительно насмешливо взглянула на свою дочь.
Наташа тоже улыбалась, но и не думала прятать глаз, а весело и смело взглянула на Митьку. Он тоже взглянул на нее и, увидев как весело и благожелательно, Наташа реагирует на такие шутки взрослых, внутренне прямо расцвел и растянул свой рот в довольной и широкой улыбке.
– Пойдем Мить поговорить надо, – сказал Евдоким племяннику. И раскланявшись с мамой Наташи, увлек Митю за собою за угол храма. Митя на прощанье переглянулся с Наташей, и она ему игриво и подбадривающе подмигнула. Ему очень не хотелось с ней расставаться, и он с упоением думал, что еще какое-то время сможет наслаждаться ее присутствием, пока они будут добираться до станицы, а здесь Евдоким со своими разговорами!.. Но это подмигивание Наташи сразу сгладила неприятность расставания и он окрыленный ее вниманием, уже несколько бодрее поплелся вслед за дядькой. Митя пока еще недоросль и поскольку его отцу некогда заниматься своим сыном, начальство над ним взял Евдоким, но будет ли взрослее Митя слушать своего дядьку и покорно следовать за ним, – это еще большой вопрос? Они прошли по двору монастыря и скрылись в сарае, т.е. хозяйской постройке.
Евдоким стоял и молчал, облокотившись на перила и вглядываясь вдаль, там высоко-высоко в небе, где плывут величественные облака, прямо под ними, кружил, словно черный степной колдун коршун. Ему было видно и монастырь и раскинувшуюся немного в отдалении станицу и Великий Дон, исчезающий где-то за горизонтом. О чем он думал, кружа над этим раздольем? Что он там видел? Какие вещие картины он ведал из прошлого? Что предвидел в будущем? Возможно, глядя на то, как стоят против друг друга, станица, бывшая в советское время образцовым колхозом и монастырь, он думал о том, как близки и в то же время невероятно далеки друг от друга, два этих места. С одной стороны осколок Древней Святой Руси, устремленный своими проржавевшими куполами и крестами в небо; а с другой стороны остаток советского проекта, который мысленно устремлен в неведомое светлое будущее, а с другой стороны рассыпается и уходит в темную почву из мела и чернозема. Они стоят напротив, изветшавшие, но еще живые, близкие словно родственники, но далеки и непонимающие друг друга, часто конфликтующие между собой, как отцы и дети. И этот конфликт, это столкновение, своими метафизическими корнями, уходит далеко вглубь веков. Этот конфликт на Руси приобрел острые и ярко выраженные черты, еще на рубеже 17-18 веков и с той поры только нарастал и достигнул своего апогея в кровавом 20 веке, а его начало, смутно виднеется под сенью Эдемского сада.
– Двадцатый век! – заговорил вдруг Евдоким, словно обращаясь в никуда. – Это время великих свершений и столь же великих потрясений и катастроф! В начале этого века блудные дети, взбалмошные и несчастные базаровы, одержали верх и захватили власть. Они уничтожили почти всех, своих стариков и чуть было ни разрушили и ни уничтожили и весь дом своих предков, который те создавали, и созидали сотни веков до этого. Потом немного одумавшись, потихоньку, собираясь с силами и принося огромные жертвы из судеб и жизней народа, стали возводить на развалинах уцелевшего, новое здание. Чтобы потом, к концу 20 века, уже их внуки и дети, обвинив их в глупости и отсталости, вновь взяв всю власть в свои руки, принялись за новое переустройство с таким пылом и жаром, что здание опять почти разрушившись, похоронило под своими обломками несчетное количество жертв и чуть было ни рухнуло окончательно. И что теперь? Опять ждать очередных кровожадных мальчиков-идеалистов? Они уже потихоньку начинают шествовать по болотным площадям, тоскую о убиенных там атаманах и приготовляя к виселицам свои и чужие шейки-копейки. А все почему? Да потому что некому было сечь этих мальчиков-идеалистов! Вот и на Украине, почему бардак? Да потому, что во время не высекли этих самых мальчиков! В Париже, почему бардак? Потому что опять мальчиков не секут! Хорошо бить детей? Нет! Плохо! И если ты поднял руку на ребенка, значит, ты сам уже расписался в собственной глупости, значит, ты давно уже где-то недосмотрел! Ты виноват! Ну, так что же не трогать мальчиков? Пусть теперь все рушат и всех уничтожают? Нет! Так любовь не поступает! Их нужно сечь и останавливать! И ради них и ради других! Ибо последствия бездеятельности будут еще хуже, страшнее и ужаснее, чем разорванные в кровь задницы мальчиков-идеалистов. Пожалеешь такого мальчика, его задницу, он потом и тебе и всем окружающим шеи посворачивает! Истинная любовь и сострадание, это не потакание и вседозволенность! Любовь иногда, со стороны, может выглядеть страшно и жестоко, но она всегда ведет к благу. Кстати, эти идеалисты и с вами с сявками и урками тоже властью немного поделятся, дабы вы им помогли народ недовольный приструнить. Они уже так делали и когда церкви грабили и когда добро реквизировали и когда в лагерях неугодные элементы приструнивали, тогда вы им первые друзья и единомышленники были. Правда, ненадолго, но на определенный промежуток времени союзниками точно станете. – И Евдоким, посмотрев на Митю и встретившись с ним взглядом, подмигнул ему.
– Что ты дядь Евдоким говоришь? – растерянно заморгал глазами Митя. Он слушал Евдокима все это время только краем уха, у него перед глазами до сих пор стояла Наташа, а в ушах звучали ее голос и смех.
– Да, ты брат никак влюбился! – захохотал Евдоким. – Я ему про Фому, а он сидит о Ереме мечтает!
– Ты кстати что, помирился с Сашкой? Попросил у него прощения? – Евдоким сразу посерьезнел и внимательно посмотрел на племянника.
– Нет еще, я не успел… – тут же съежился и внутренне подобрался Митя.
– А ты что его не встретил, когда сюда шел?
– Встретил, – сознался Митька недовольно. – Но он.., точнее люди шли… В общем я не успел, – выдохнул он сокрушенно.
– Не успел? – недоверчиво посмотрел на него Евдоким. – Смотри, чтобы поздно не было. Такие дела нельзя откладывать на потом.., – сказал Евдоким задумчиво.
– Батя, что? Пьет?
– Бухает! – махнул Митька рукой, совсем как взрослый и этим напомнил Евдокиму отца.
Евдоким усмехнулся и проговорил, цитируя поэта:
– Сыны отражены в отцах, коротенький обрывок рода!..
– Что смешного? – смущенно насупился Митя. Как и все подростки, он уже считал себя взрослым, но видел что люди, значительно старше его возрастом, порой относятся к нему почти как к маленькому и это ему сильно не нравилось.
– Да нет, ничего… Ты все-таки у Сашки прощения не забудь попросить, ему и так в жизни порой достается, а тут еще ты со своими дружками так его обидел. Он кстати к тебе до сих пор хорошо относится. Хотя к кому он плохо относится? Божий человек! Он на самом деле, в своем сердце, поумней всех нас вместе взятых, будет! А сердечный ум, он самый глубокий, и самый правильный – верный!
– Да! Я обязательно, это сделаю! – с жаром, поспешил уверить в этом Евдокима Митя.
– Сделаю, сделаю… Уже давно пора было сделать! Помнишь, как бабушка говаривала – кобеля завтраками кормили он взял да издох! Может, ты боишься, что кто-то узнает, что ты с больным общаешься, да еще и прощения у него просишь?!
– Да ну, мне все равно! – встрепенулся Митя.
Видно, как всегда Евдоким попал в самую точку!
– Все равно?.. – недоверчиво и догадливо повторил он. – Нет тебе не все равно. Да и не в этом дело сейчас, – посмотрел на него Евдоким внимательным, строгим взглядом. – Смотри мне, не криви душой, Бог же все видит! А Он, ох как не любит лукавства и двоедушия! Будь мужчиной и отвечай за свои поступки и дела! Не гнись под мир, и так весь мир гнутыми полон! Умей всегда сказать нет, не смотря ни на что! Если ты с Богом, то и Бог с тобой! А если Бог с тобой, то никто не сможет противопоставить что-либо тебе! Ничего не бойся! Будешь стараться жить с Богом, в Его заповедях, Он тебя никогда не оставит и в обиду не даст! Слышишь?! – позвал он Митю, которому было очень неловко сейчас вести с ними эти разговоры. Дядька словно насквозь видел и угадывал все уголки его души; видел, чего он боялся и что скрывал от него.
– Я постараюсь, – только и всего, что нашелся ответить он.
– Уж постарайся.., – улыбнулся Евдоким. – Ладно, Мить, как говорится – дорогу осилит идущий. Не унывай, но трудись над собой постоянно и все наладится.
И подойдя к Мити и немного его приобняв, похлопал его по плечу:
– Пойдем! Спускаемся?
Митька кивнул, и они стали потихоньку спускаться по крутым порожкам колокольни. Когда они выходили из храма, им попалась на пути одна женщина из станицы. Увидев Митю с Евдокимом, которые выглядели совершенно спокойными, она видимо догадалась, что они еще ничего не знают и всплеснув руками, запричитала:
– Ой, родненькие!.. Вы наверно еще ничего не слыхали?! Митька! Бедный! Сиротка ты наш! – Евдоким с Митей опешили, а она в свою очередь продолжала свои восклицания. – Сынок! Беги скорее на переезд, мне Малашка на дороге сказала, что папку твоего поездом зарезало!
Митьку аж холодом от таких слов обдало, а внутри все сжалось от ужаса, по телу побежали мурашки, казалось, будто само небо обрушались на него огромной необъятной горой. Он словно ища хоть какой-либо помощи, поднял свое испуганное лицо на Евдокима, но увидев и там растерянность и испуг, – минуту поколебавшись, рванул что есть силы в направлении станицы. Все произошло так быстро, что растерянный Евдоким в последний момент не успел остановить Митю и его рука, махнув по воздуху, бессильно повисла вдоль тела.
Митя несся по дорожке, перепрыгивая через кочки и кучи нарытой слепышом земли; его глаза застилали слезы и он то и дело смахивал их рукой; несколько раз он падал, но перекувырнувшись пару раз через себя, мгновенно вскакивал на ноги и продолжал свой неутомимый бег. Вначале он решил бежать домой, но когда пробегал мимо заброшенного здания школы, то вспомнив, что его отца вроде бы зарезал поезд на переезде и, решив бежать туда, юркнул в кустарник и понесся туда, в сторону от станицы. Он бежал, и ему казалось, что все, что сейчас происходит это не реальность, а просто страшный сон и ему сейчас больше всего на свете хотелось просто проснуться.
Взбежав на меловую гору, он увидел возле переезда человек десять-пятнадцать, карету скорой помощи и пару милицейских уазиков, и опрометью, с замиранием сердца, ринулся вниз. Подбежав, он увидел недалеко от железнодорожного полотна белую простынь, которая была наброшена на тело человека, на ней страшно и угрожающе зияло несколько кровавых пятен. Вокруг были какие-то люди, но Митька никого не видел и не узнавал; внутри у него все сжималось, ему было страшно жутко, даже смотреть на эту перепачканную кровью простынь; он боялся даже представить и подумать, кто скрывается под ней. Но неопределенность бывает еще ужасней, чем самая страшная новость и он как загнанный, испуганный заяц, даже толком не осознавая, что он делает, сделал свой последний отчаянный прыжок, – он подбежал к простыне и сдернув ее отбросил в сторону, устремив свой переполненный ужасом взгляд на тело.
– Да, что это такое?! Уберите мальчишку! – рявкнул какой-то голос, но Митя толком ничего не слышал и не понимал.
Он в ужасе смотрел туда, где лежало тело. В том месте, где на теле были ноги и живот, находилось сплошное кроваво-черное месиво. Но Митя ничего этого не видел, потому что он смотрел на лицо трупа и не мог поверить своим глазам: там, где он ожидал увидеть искаженное от боли лицо отца, мирно спал Сашка Дурак.
– Я кому сказал, уберите пацана! – опять раздался, чей-то властный голос.
Это был начальник районной полиции. Это происшествие заставило его покинуть свой удобный кабинет; еще было не совсем понятно, что здесь произошло и поэтому грозило ему испортить и так сильно подпорченную статистику. А когда он приехал на место и увидел разрезанное тело молодого парня, ровесника его сына, то остатки настроения окончательно улетучились. Да, ко всему прочему, местные железнодорожные рабочие утверждают, что это их местный дурачок, хотя по его лицу и не скажешь, выглядит как обычный парень. «Но, в конце концов, дурачок он или нет, но герой уж наверное точно!» – думал полковник осматривая место происшествия и иногда бросая свой хмурый взгляд на исковерканное тело Сашки.
Митя почувствовал на своем плече руку и оглянувшись увидел перед собой дядь Толю, он работал вместе с его отцом. Мужчина и сейчас был одет в желтый железнодорожный жилет:
– Пойдем Мить, ему уже ничем не поможешь. Отец зовет.
Митька увидел в некотором отдалении еще три оранжевых жилета: они сидели прямо на траве и курили. Сквозь отделявшуюся от них синею табачную дымку, Митя увидел своего отца, он был жив и невредим. Минута замешательства и Митька кинулся к нему, словно не видел его целую вечность. И вот он уже всхлипывая и рыдая, прижимается к нему словно нашел ту саму жемчужину ради которой евангельский купец продал все что имел. Он обнимал шею отца и вдыхал его запах, – запах табака и еще чего-то непонятного, знакомого с детства, запах который всегда ассоциировался у Мити с мужественностью, силой и независимостью. И Митя тоже мечтал когда-то, что вырастет и будет пахнуть так же, как и его отец.
– Папка!.. – всхлипывал Митька. – Я думал, тебя убило!..
Это продолжалось около минуты. Но потом когда Митя вспоминал этот момент, ему казалось, что это длилось очень долго, а на сердце и душе было невероятно приятно и горячо. Казалось, что эти объятья из настоящего уходили и убегали куда-то очень далеко вглубь веков, где под сень отеческого крова возвращается блудный и нерадивый сын и получает в нем незаслуженные им – любовь, прощение и понимание. Митька отстранился от отца, и уже раскаиваясь, и стыдясь перед мужиками за минутную слабость, утерев рукавом глаза, спросил с напускными гонором в голосе:
– Что здесь вообще произошло? Что с Сашкой? – и он обернулся в сторону Сашкиного тела, которое уже кто-то опять успел накрыть сорванным им только что покрывалом.
– Сашка мне жизнь спас! Он меня вытащил.., – сказал совершено растерянным голосом Митин отец. Он был сильно пьян и к тому же в шоковом состоянии. Видимо если бы не происшедшее, то он не то чтобы сидеть не смог, но и разговаривать. – Ничего не помню… Помню только гул поезда, который будто наезжает на меня… А потом разрезанный Сашка и мужики подбегают… Вот тебе и дурак… – выдавил он заплетающимся языком.