Удача

Во вселенной осталось лишь шесть мужчин.

Вотан грубо сдёрнул плотную портьеру с окна и накрыл им бездыханное тело. Инголфр увёл Ульфа. Комнату закрыли на ключ.

Внизу, в гостиной Вотан хмуро оглядел лица опечаленных сыновей. Он мысленно прибавил волчат к своим троим. Ради неё.

– Возьмите себя в руки, – холоднее, чем следовало сказал Вотан. – Сегодня вы стали взрослыми. Ваша мать ушла.

Десять глаз недоброжелательно впились в его лицо. Этого Вотан и добивался. Лучше ненавидеть кого-то достижимого, чем оплакивать потерянного.

– За ней предпочёл уйти Фенрир. Инголфр, его долг теперь ложится на тебя.

Пронзительные глаза Инголфра словно повернули своё свечение внутрь – он не задумывался, что является первым наследником царства жути. И надсмотрщиком над ним. Обычно он первым начинал язвить Вотану, сейчас он был слишком подавлен.

– Ваша мать ушла, но я не верю, что её забрала смерть, – продолжил Вотан. – Я собираюсь выяснить, что могло произойти, и прошу вашей помощи в этом.

Десять глаз с новым интересом сосредоточились на нём.

– Я хочу, чтобы вы достали информацию. Особенно вы двое. Даже если она покажется незначительной или не относящейся к делу, я прошу, чтобы вы передали мне её…

Вотан медленно обвёл глазами пять лиц:

– Чего вы ждёте?

Сыновья вскочили на ноги и не медля покинули дом.

Сам Вотан не стал торопиться. Достаточно было расторопности детей и волчат. У него не было времени предаться горю. Фенрир сдался, а сыновьям нужна была поддержка. Вотан закрыл лицо рукой. Когда он отнял её, на глазах не было слёз. Он был очень сильным мужчиной.

Он поднялся по лестнице, открыл дверь ключом. Фенрир лежал под портьерой. Мёртвый.

– Пошёл за ней, да? – сказал Вотан, приподняв край портьеры с будто спящего лица. – Бросил меня одного успокаивать сыновей?

Мёртвый Фенрир не ответил. Вотан вынес его на руках на улицу. Он похоронил своего соперника поблизости, среди плакучих ив. Как же знакомо выл в их кронах ветер…

Довольно в скором времени в дом на берегу явились волчата. Инголфр был взвинчен, он бегал по комнате, как волк в клетке. Более покладистый Ульф просто стоял, стиснув челюсти.

– Вы хоть что-то пытались узнать? – выкрикивал Инголфр, полыхая глазами. – Вас хоть иногда она интересовала, как личность? Вы пытались выяснить, в чём её особенность?

Братья спускались в царство жути, чтобы поговорить с древними. Стоило отдать должное их упорству и находчивости – они добыли информацию в тех областях, где избегал появляться их родной отец.

Вотан нащупал взгляд Ульфа:

– Я хочу получить информацию.

Ульф всё рассказал, через какое-то время к нему смог присоединиться его распалённый брат.

Вотан строго-настрого запретил кому-либо из пятерых следовать за собой. Предстоящий путь был опасен для него самого, он не был уверен, что сможет пройти его. Он заставил их всех поклясться памятью матери, им, могилой Фенрира, друг другом. Они подчинились.

Путь Вотана нельзя было измерить месяцами или годами, километрами или милями, его нельзя было нанести на карты, запомнить, описать или повторить. Единственное, что можно сказать – однажды он пришёл, куда шёл.

Ему была нужна богиня удачи. О ней, недобро посмеиваясь над волчатами, говорили древние, скрывающиеся на дне царства жути. У неё был ключ к произошедшему. Древние не объясняли, какой.

Вотан многое пережил в пути, едва не забыл сыновей, любимую и даже собственное имя. Только стальная воля предотвратила непоправимое. Он пришёл, ещё не зная, финиш это или промежуточная станция. Дом богини выглядел, как полагается. Белые колонны пантеона возвышались на холме, чуть в стороне мягко плескались тёплые голубые волны. Вотан побрёл вверх по холму. Его одежда выгорела под солнцем, он шёл, помогая себе посохом, его мужественное лицо заросло густой бородой.

На вершине он устало поднял взгляд. Богиня безмятежно сидела на полу, притулившись к колонне, созерцая прекрасными глазами морскую гладь. Вотан кинулся с ней с новыми силами, обхватил вокруг талии, крутанул в воздухе…

– Любимая! – горячо шепнул он, ослепительная улыбка прорезала чащу бороды и усов.

Она смотрела удивлённо. Что-то в её лице заставило Вотана разомкнуть руки. Она села на прежнее место и отвернулась к морю.

– Любимая, – шепнул Вотан, – дети скучают по тебе…

– У меня нет детей, – ни единый мускул не дрогнул на её лице.

– Как ты можешь такое говорить? – поразился Вотан. Его женщина не могла произнести таких жестоких слов.

– Сядь, – велела богиня, – я объясню.

Вотан сел напротив, не сводя с неё глаз. Это была она, точно. Что же случилось?

– Ты не должен был оказаться здесь. Это должно быть за пределами твоих сил…

Вот что она рассказала дальше. Тысячелетия она была богиней удачи и жила безмятежной жизнью. Удача – самая желанная женщина для многих мужчин. К ней часто приставали люди, которых она не хотела видеть, её добивались многие, но она не придавала этому значения. Суета вокруг не мешала ей жить спокойно. Однако однажды её заприметил бог войны. Постоянные войны дали ему необыкновенную силу. Он потребовал, чтобы она стала ему женой.

– Я отказалась, – спокойно сказала она, созерцая море.

Он наказал её.

– Та жизнь была моим наказанием, – тихо сказала она, – и я страдала почти каждую минуту…

– Моя любовь – наказание? – не выдержав, перебил Вотан. – Волчата – наказание? Наши дети – наказание? Любовь Фенрира – наказание?

Она пожала плечами.

– Не я это придумала. Но теперь ты понимаешь? Я их не рожала. Моё тело нетронуто. Ему, – она говорила о боге войны, – это ненужно. Он хотел наказать меня так, чтобы я согласилась принадлежать ему. В его планы не входит делить меня с кем-то.

Вотан обвёл распахнутыми влажными глазами колонны и пейзаж за окном. Он шёл за женщиной, которая принадлежала ему, но, оказалось, её никогда не существовало.

Богиня не обращала на него внимания, будто он был одной из колонн.

– Ты нас не любила? – смог сказать Вотан.

– Любила, – её лицо ни на йоту не изменило выражения. – Я имела неосторожность сказать ему – она говорила о боге войны – что не люблю его. Он постарался доказать мне насколько разрушительна и непостоянна сила любви, я убедилась на себе, что тот, кто любит, чувствует не одну лишь любовь, но и боль, страх, стыд, унижение. Счастье, построенное на любви, так шатко. Он доказывал мне, что ненужно любви, чтобы быть вместе.

– А ты?

Она наконец посмотрела на Вотана.

– А я… как и раньше не хочу быть с ним.

Богиня отвернулась к преувеличенно лазурному, нереальному тёплому морю. Её взгляд тянуло туда, в просторы никогда не бушевавшего штормами моря, как магнитом. Она была желанна, но сама не желала ничего кроме покоя, сравнимого с покоем созданного ради её развлечения моря. Даже это море было каким-то невзрослым, не мужчиной, это было море-дитя, ласковое, послушное, стремящееся порадовать любующуюся им красивую женщину.

Где за этим вечнокрасивым лицом пряталась любимая Вотана, которая была несколько наивна, не всё понимала, которую Вотану с его опытом нетрудно было смутить, которая плакала, когда её вынудили стать неверной, которая поразила Вотана, ответив на его желание, вдруг открывшаяся, вдруг полюбившая его своим нежным сердцем? Где была любимая, которая без требований, увещеваний и обманов с его стороны, привела в мир двоих из трёх их сыновей, просто потому что захотела сыновей от него?

Где, если уж на то пошло, родная Фенрира? Принявшая его, несмотря на владевший ей ужас, ежедневный ужас близости с ним? И ведь она искренне полюбила его, она сделала его меньшим зверем и большим человеком…

Вотан не относился к людям, боящимся жизни. Он неодобрительно обвёл взглядом колонны и море у подножья холма. Что за море без штормов? Даже в грязной луже случаются волнения. Вотан был чужим и грязным здесь. Он прислонялся спиной к белоснежной колонне, но она не изменяла своей девственной белизны. Жизнь застыла здесь, причина не вела к следствию, да и причин никаких не было.

«Это наш мир выдумка злого бога, наказание для желанной богини?» – с досадой думал Вотан. «Наш выдуманный мир куда более живой, чем этот, подлинный. Как знать, может это он наказание для тех, кто не выносит унылого вечного покоя».

– Фенрир убил себя, – без жалости сказал Вотан. Если в ней есть что-то от его любимой, он увидит это, а если нет, то и нечего больше смотреть на красивое равнодушное лицо.

Вечно юная богиня разомкнула губы:

– Он – она говорила о боге войны – глупый юнец. Он не должен был создавать для моего наказания людей, которые способны испытывать собственную боль.

Её ресницы двигались быстрее, чем прежде. Прогоняла слёзы? Вотан смотрел на неё во все глаза. Где ты, любимая, покажись.

– То, – заговорил он словно в сомнениях, – что мы выдуманы, не помешает мне сберечь жизни сыновей и волчат?

Ресницы трепетали, как крошечные крылья колибри, в окружающем покое не было ничего более стремительного, с чем можно было сравнить их мельтешение.

– Не делай этого со мной, – с трудом сказала она, опустив лицо и выставив перед собой руку, словно ей стало тяжело сидеть. Это была не просьба, а приказ. Прежде она была куда мягче. – Ты не имеешь права. Не смей делать этого со мной.

Раньше она бы не догадалась, что он специально тревожит её.

Она выдохнула с тихим свистом и продолжила прерывисто говорить низким хрипловатым голосом:

– … дёргают из стороны в сторону, требуют постоянно, не затыкаясь ни на секунду, всего хотят достичь без усилий, не ударив палец о палец, клянут и оскорбляют, стоит на секунду отвернуться, просто взглянуть на другого, не понимают, что удача не может принадлежать одному, жадничают, упиваются своим эгоизмом… не понимают, что взамен своему везению, нужно давать лишь немного покоя, благословенного покоя…

Она простонала незнакомым голосом и завалилась вперёд, грудью на холодный пол, и замерла там.

– Я не хочу принадлежать этому юнцу, Вотан, – плачущим голосом проговорила она с пола. – Он даже не понимает, что удача появилась раньше войны. Я не хочу нянчиться с ним, не хочу благоволить его ремеслу… на войне за подол удачи цепляется смерть… я не хочу таскать её за собой… опять…

Вотан посмотрел на безмятежное море. Возможно однажды, отвечая её желаниям, оно разродится богом, дарующим покой. У него будут глаза цвета лазури. Он поднимется по холму к той, что ждала его вечность. Она будет знать, что он пришёл не за наживой, как другие, не ради лёгкой жизни, потому что покой самодостаточен. Он отдаст ей себя. Её по-прежнему будут дёргать, это неизбежно, но она не будет страдать, как прежде…

– …как этот сопляк посмел наказывать меня?

– Правильно, – поддержал Вотан. – Отвернись от него навечно.

Она приподнялась с пола.

– И в войне больше никому не будет везти?

– А пускай и не начинают, – уверенно кивнул Вотан.

Она задумалась.

– Они не сразу поймут…

– Лучше поздно, чем никогда, – заметил Вотан.

Лучше поздно, чем никогда. Море неторопливо накатывало на берег. Слишком мягкое, слишком красивое, чтобы принадлежать жизни. Жизнь, она не такая. Жизнь беспокойная. Моря должны быть беспокойными, им как зеркалам положено достоверно отражать жизнь. Красивое тёплое море у подножия высокого зелёного холма отражало безмятежное голубое небо.