000
ОтложитьЧитал
Лучше ничего не делать, чем делать ничего.
Из Лескова
Иллюстратор Ирина Алгунова
© Евгений Николаенков, 2023
© Ирина Алгунова, иллюстрации, 2023
ISBN 978-5-0059-7948-3
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
I. Сбор. Посадка – поезд
Лето было очень жарким.
Трудиться на работе, сидеть дома становилось сущей пыткою.
Иной раз – как помыслю – лучше была бы и зима, и холод, и снежок, и стужа. Мысли мешались, голова гудела, как чугун, а душа (особенно ближе к середине сезона) готова была и вовсе сорваться и слететь, шмякнувшись со всей своей необозримой орбиты в недра самой разгорячённой, бушующей и неутомимой лавы! Короче, настал тот момент «икс» в своей предельности (или, лучше, в беспредельности), что я окончательно решилась начать задумываться ну хоть о каком бы там ни было (пусть хоть даже грошово-однодневном!), да всё-таки отпуске.
Я взяла бланк, подписала кой-какие закорючки, поставила несколько своих фирменных клякс, немного испугав предварительно, правда, своего довольно строгого начальника, но всё-таки нашла в себе столько сил и юмора, что взяла – да и раскланялась вся перед ним, а напоследок так и даже причмокнула в его самое что ни на есть недовольно-самодовольное ушко.
С моими же коллегами и сослуживцами буквально вся прослезилась, однако всё-таки собралась – да дёрнула наконец из этой большой чёрной «пылевой дыры» (как ласково я величаю наш столь бесценный городишко)!
Характером я вообще решительна. Хоть и, конечно… подчас… немного чувствительна… Хотя, если вообще порядком взглянуть, – да, я порядочная хныкса!
Я было думала вначале дёрнуть на юг, да раздумала: лежат там все, как коты да тюлени, воды им заграничные какие-то раздают с пузырьками-газами, да зелёные, как тина морская, да спать укладывают иной-то раз по расписанию, как в лагерях каких. Нет, думаю, не по мне эт-та жисть! Хочу воли, свободы, простора и, наконец, Своего Воздуха!
А где он и есть-то, как не в наших (пускай слегка и на первый взгляд кажущихся обыденными и немного прозаическими) истинно русских местах?! На границе безумных границ и на пороге не перейдённых противоречий! В дождях, в снегах и в вечной ли, но столь бесценной сердцу и духу нашему столь священной пыли? В бескрайних, непостижимых ли красотах? В концах или началах, где царит столь первобытная и неисследимая, но вечно изгоняемая людской суетой и сутолокой продрогшая, но всё ещё трепещущая гармония? Симфония мира? И миг солнцестояния?
В садах лета ли, в её искристой радуге, в осени, в лёгком иль нежном прикосновении тумана, в свежести ли первой утренней росы, первом инее, на свету искрящимся и играющим всеми цветами бессмертия, в белом ли снежном покрывале, прозрачный пух которого хранит все тайны мира под едва живым, но всё же призывно трепещущим, древним, как сама планета, и доселе не остывшим пока духом Земли?..
Или, быть может, там… в бесчисленных зеркалах сказочно-золотистых вод, утонувших всеми своими голубыми, прозрачными и слега призрачными животами в маленькие ущелья иль в едва приподнятых над ними и склонёнными своими белокурыми шапками премудрых старцах великанов-вершин?..
Бог один только и ведает!
Я же сознавала одно: я ехала домой, я ехала вперёд – на Родину!
Я взяла пару чемоданов, маленький коричневый кожаный сак, ну и всё, что подвернулось под руку, конечно, из припасов на неделю.
Трудно было преодолеть междугородние переезды, трамвайные пути, таможенные проволочки. Но когда я села в общие ряды с такими же путешествующими, как и я, в одну до боли знакомую мне и слегка потёртую электричку с чуть-чуть слегка грубоватыми, однако в определённой степени и столь же родными всякому русскому сердцу инициалами, я тотчас и вся как будто даже просветлела. Видимо, то были обозначения, несомненно, «конфиденциальные»: от мужского лица обращённые и предназначенные исключительно к предмету любви противоположного пола в минуту забвенной радости и особенной, даже роковой, так сказать, душевной слабости.
Путь был неблизким, но коротка казалась мне дорога: ожидания счастья, кружения, солнца… поистине веселили мой дух и вселяли в него почти инстинктивное желание петь, плясать и веселиться!
Вот и станция. Вот и мой наконец выход; вот ступенька, а вот и знакомый мне таксист Иван.
II. Таксист Иван. Актриса
– Ваня, мой сак в третьей тележке! – прожужжала какая-то незнакомка.
Чтобы не отстать от неё и вновь, так сказать, хотя бы мысленно «наполниться Иваном», которого я заприметила ещё и в прошлый раз, я и решилась на столь смелый поступок. На всём лету вместе со своим столь скромным багажом и ручной поклажей как-то хитро извернулась, протиснулась и вот решилась наконец аж впрыгнуть в самое его багажное отделение. Не знаю, как это вышло. Когда я что-то делаю скоро и быстро, стоит мне только воззвать к небесам, сжать крепко свои кулачки – и вот-вот, и дело готово! Жаль, что одними «кулачками» нельзя было избавиться от красновато-назойливой госпожи, широко, во весь свой нескромно обширный стан вытянувшейся и раскинувшейся во всё переднее сиденье. Госпожи, уже порядком выведшей меня из своей столь весенне-радужной до сей поры колеи.
И, бог свидетель, пускай придётся мне за то заплатить трижды! Иван-таксист этого поистине стоит! Люблю его, дурында я этакая.
Впрочем, даже и соседка не могла помешать этой столь «платонической», но, весьма вероятно, что и насквозь платонической любви к Ивану. Залёг в душу, надо сказать, – вот и ответ тебе! Увидела – и пропала.
А тут ещё и эта соседка! Впрочем, женщина эта оказалась и совсем не из дурнушек, а даже, кажется, немного и из «хористок». Ух, эти мне актёришки! Впрочем, немного и о ней.
Волосы незнакомки были сбиты как-то нелепо, и даже казалось, что вот-вот их бросит из стороны в сторону. Голос её – тонкий и слегка пискливо-перекатистый – хоть и отзывался иногда в груди её и в наших с Иваном ушках небольшим металлическим отзвуком… всё же был иной-то раз и добр, и как-то даже ласков, и игрив. Однако именно этой игривостью всё начиналось и обрывалось: мне ужасно трудно было тут разглядеть ну хоть какую-нибудь цельность натуры, да и, вообще, ну хоть какое-нибудь присутствие самоуважения. Казалось, вот-вот её длинная и хотя и далеко не тощая ручка скользнёт, взовьётся ввысь и там тотчас и останется в своём летящем положении. Ну или по меньшей мере в той точке, где кончается багажная крыша и начинается макушка у Ивана. А может, даже и выше, и совсем-совсем уже над нею! Нет, определённо, ежели б у Вани был кабриолет, уж попомните моё слово – взвилась бы и за брезент!..
Впрочем, не этого я опасалась в большей степени. Более всего на свете трепетала я за душу моего бесценного водителя.
О Ваня, Ваня! Ва-анечка! – молча лепетала я про себя, крепко сжимая в кулачки свои столь крохотные ладошки.
Покуда укладывали чемодан той случайно выкрикнувшей госпожи и пока она распоряжалась насчёт денег и пути своего следования, то и дело выкривая: «Вперёд, мой дорогой! Поднажми, мой мальчик! Куда – знаешь уже!», я набралась-таки смелости и ловким движением своего гибкого и пластичного тела отбросила все предрассудки и страхи разума: тайком из багажного пробралась прямо к левому уголку возле окна, чтобы быть почти впритык к водителю, и, улучив минуту, точно повенчанная с тишиной, в церковном трепете, почти немая, прошептала:
– Здравствуйте! Здравствуй… Ваня!.. Ва-анечка!..
Но он, по обычаю, толком не разглядел и не расслышал меня. Конечно, я и не рассчитывала на какой бы там ни было, пусть даже самый скромный приём и сюрприз. Да и где ему – верзиле и великану с густыми и как смоль чёрными, курчаво вьющимися волосами, на меня, такую малышку-крупиночку, и взглянуть-то!
Впрочем, я как будто услышала, правда, несколько погодя, что он, вероятно, протянул что-то, что-то даже едва различимое, долгое и весьма значительное, только очень что-то тихое-тихое, чтобы, вероятно, слышно было одной только мне, – своё фирменное, всё примиряющее и многозначительно-пламенное: «Хм-хм». Так что у меня как будто даже что-то и шевельнулось. Однако я маленькая, у меня всё быть может.
Я и в самом деле не слишком вышла ростом. Но нечего делать: заняв своё укромное положение (а я люблю, надо сказать, всяческие уголки да потайные места), и памятуя в душе, и предвкушая заранее долгожданную «встречу» со своею чудо-природою, я, как в праздник, ехала совсем тихая и затаённая, да с весной на сердце.
– Я вот когда на ярмарку катила третьего дня, Ванечка, – всё лепетала неугомонная (уф-ф, окаянная! И моё словечко-то не преминула использовать! Моё исконное, законное имя воспроизвести!). – И вот, Ванечка (уф-ф!), я и подумала: а почему бы мне взять не чёрные, не синие, а вот, скажем, к примеру, светло-малиновые или с рыжевинкой какие брючки? А? Как думаешь? Ныне модно стало выделяться-то!
– Хм, хм, хм, хм, – вторил ей мой любезный Ванюша.
Актриса болтала без умолку. «И чего ей так всё стрекочется-то?» – частенько подумывала я. Ведь вот в молчании самые великие вещи и происходят! В нём несравненно больше преимуществ: сидишь тихо, скромно в машинке, да и, вообще, все счастливы. Воздух напоён чуть ли не гармонией с кузовом. Так ещё немного – и зазвучит где-то что-то глубокое: в ушках ли, в голове ли, под лопатками, не знаю где, толком не разберёшь! Только знаю, что обязательно зазвучит! И что-то очень-очень глубокое, таинственное и проникновенное! Какая-нибудь старинная сюита, пастораль или ария какая-нибудь из моего любимого Баха, к примеру. Тот-то – актриса! Испортит всё, одним словом!
Но и то правда, что я заметила ещё в своём драгоценном такую черту: то иногда закурит мой Ванюша, то вдруг, как закоренелый интеллигент, возьмёт – да и кивнёт, да и вдобавок наградит тебя этим одобряющие-благожелательным «гм-гм». Высокий, высокий человек!
– Выскочка этот мальчишка, – вырывала госпожа уж из другой оперы, – так вот, представь, Вано (она совсем начала забываться! Челюсти мои чуть уж было и не отвисли!). – Так вот, так вот возьмёт – да и настигнет меня! В самой гримёрке-то! И как при-и-и-жмё-ё-ёт, при-и-дви-инет к себе! Что, право, ну и держись! Ха-ха-ха, ха-ха-ха! – вдруг захохотала она во всю свою театральную прыть. Уф, и препротивная же всё-таки оказалась эта чертовка!
Я даже прочла про себя кой-какое заклинание, три раза сплюнула в её сторону и сильно так стукнула своей ладошкой (чуть не до искр!) по чему-то деревянному, что бы скорее это всё кончилось и чтоб уж совсем «не растерзать» моего Ивана руками этой свирепой тигрицы!