…а также Суанте, Багире, nice и Мышке:-))
ПРЕДИСЛОВИЕ
Почему нет моих интервью, почему не мелькаю по телевидению – ответил в FAQ на сайте, но для тех, у кого нет доступа к Инету, поясняю вкратце здесь. Давайте скажем честно, чего хитрить, все от Адама: от интервью никто не ждет откровений, кроме как скандальных подробностей, кто кого сгреб. Желательно еще, в какой камасутре. И когда некто типа академик роется, хрюкая от наслаждения, в личных письмах Пушкина, не фиг прикидываться, что исследует тайны творчества, эстет хренов! Слюнями истекает, выискивая постельные сцены. Вот облом бы несчастному вуайеристу, если бы в самом деле попадались только тайны творчества!
Смешно участвовать в телешоу, но даже не только потому, что они для баранов, умные люди тоже иной раз смотрят краем глаза за ужином. Но козе понятно, что любой мыслитель по всем статьям проиграет бойкому ведущему или заурядному газетчику, который приглашен ведущим, чтобы обломать рога чересчур умным. Представьте себе Льва Толстого и ведущего (фамилию подставьте сами). Толстой трудно и тяжело мямлит, на ходу создавая головоломную истину, а ведущий с хорошо подвешенным языком за словом в карман не лезет, наготове приколы, шуточки, обкатанные хлесткие ответы – кто будет выглядеть умнее, лучше, ярче, увереннее, что так любит простой и даже очень простой электоратель?
Они хотят, чтобы я выступил на их поле и сыграл по их правилам. Фиг вам, бойкие ребята. Сыграйте на моем поле, где все честнее, т.е. сядьте и напишите книгу, чтобы читающий мог просто смотреть на значки на бумаге и складывать из них слова, фразы. И чтоб не помогали в этом процессе ни широкая улыбка ведущего, ни его уверенный и поставленный имиджмейкерами голос, ни жесты, ни галстук, ни умение подмигивать в зал, где сидят отобранные и выучившие урок люди. В процессе, когда читающий остается один на один с книгой, ведущий телепередачу не оборвет вроде невзначай, не поставит подножку, а на умную, но трудную мысль не сумеет ответить готовой шуточкой, на что приглашенное в зал стадо с готовностью отвечает гоготом.
Никого не обвиняю, но, когда вижу, как иного умного и местами даже мудрого человека бойкие ребята затаптывают пошлейшими шуточками и тупейшими вопросами, становится неловко за этого умного… польстившегося на возможность прокричать с экрана миллионам телезрителей истину. Сам, повторяю, на эту удочку не попадаюсь.
Ладно, про жвачник объяснил, а теперь для тех, кто в танке, объясняю на пальцах, для доступности, значитца, как начинаются разговоры про интервью.
Интервьюист:
– Юрий Александрович, как хорошо, что я вас встретил вот так прямо в метро, а то по вашему телефону какой-то гад всякий раз на… словом, посылает.
Ю.А.:
– Считайте, что уже пришли.
Интервьюист:
– Мы решили дать вам возможность сказать интервью.
– Эт ваше дело, что вы там решили. Извините, спешу.
Интерьюист (обалдело):
– Вы че? Не понимаете?.. Мы даем вам возможность сказать о себе, своих книгах широкой массе! Да вы знаете, какие имена и чины за нами бегают, умоляют сказать нам интервью? Какие бабки нам плотють, чтобы мы эти самые интервью?.. Как за нами на коленях ползают эти сраные писателя, только бы вползти на страницы наших газет, журналов, рассказать, какие они гениальные, как пишут, творят, значитца?.. А вы, извините, харю воротите?
Ю.А.:
– Книги, того, пишу.
Интервьюист:
– Ладно, меня к вам послали из газеты, вот и пришел, так что первый вопрос: считаете ли вы, что постмодернистская трехчленная конструкция сюжетизма испытала влияние гиперпанковского ундергедонизма в сочетании с общим влиянием Мирового разума через задний канал воздействия на человечество? Как это отображено в ваших книгах?
Ю.А.:
– Отображено. Читайте, узнаете.
Интервьюист (отключая диктофон):
– Скажу честно, книжки читать – глаза портить, да еще и лысина нечаянно нагрянет, а у меня пока с хэдэншолдерс за сорок у.е.б.у! К тому же в интервью сам себя покажу, мои вопросы круче ваших ответов, главный редактор меня заметит, оценит виртуозный стиль, жене и любовнице покажу свои виртуозные и умные вопросы, на высшую журналистскую премию выдвинусь, у меня кое-какие концы появились, все схвачено!
Ю.Н.:
– В моих книгах все сказано.
Интервьюист (отключая):
– Да когда их читать?.. Вы мне по-быстрому насвистите свою фугу, пока на эскалаторе едем… ах да, вы же не фуги, а книги… да один хрен, что-нить клубничное, а статью забацаю отпадную, улетную…
Ю.А.:
– В книгах есть. Прочтете, напишете.
Интервьист (нервно включая, затем отключая снова):
– Скажу по секрету, статьи надо… эта, буквами. Интервью проще: включил диктофон, и всего делов!.. Я вообще писать не умею, там закорючки какие-то… Кириллица, говорят. А так приду, брошу кассету машинистке, распечатает чин-чинарем! Я уже три премии по журналистике огреб, и никто не врубился, что буквов не знаю. Да и кому это надо в век цифровки? Вон на телевидении две трети неграмотных, и – ничего, такие бабки гребут! Теперь буковки вообще не нужны, все с картинками. Пиктограмки называются. Зато оцифрую – класс! Голос, как у генерала, сделаю, хотите?.. Или как у тенора, или с хрипотцой, как у Лебедя?.. Стойте, куды ж вы?.. Эх, ладно, вон за мной толпа писателей на коленях ползет, гады! Сперва покуражусь, а потом выберу, у кого изволить принять интервью.
П.С. Не стал бы писать вот такое несколько раздраженное, но время от времени появляются «псевдоинтервью», как-то, к примеру, в «Независимой газете» от 17 октября 2002-го (http://exlibris.ng.ru/fakty/2002-10-17/ 1…nikitin.html) или в «Бумеранге» за декабрь 2002-го (http://www.bumer.ru/12-2002/ 02.html). Авторы надергали из подобных этому предисловий отдельные фразы, состряпали из них «интервью», а дыры заделали своим текстом, имитируя мою речь, отчего образовались перлы, где я сообщаю о своей жизни в Киеве (как же, раз я с Украины, то из Киева, ессно. А в Японии, кроме Токио, тоже нет городов) и прочие дурости.
Информирую: если встретите интервью с Никитиным, знайте – подлог. Интервью я не даю, в отличие от того стада, которое, ну, сами понимаете:-)… Это мой собственный эксперимент над обществом. О его сути сами догадайтесь. Но это смотря чьи вы дети:-)
Часть I
ГЛАВА 1
Я шел домой с явным намерением дать соседу в рыло. Я живу в коммуналке, на двери шесть звонков, надо будет ткнуть в его кнопку, будто ошибся, а когда эта паскуда выползет, обрадуется, что я ошибся, есть повод поорать, тут же и вмажу со смаком… Да так, чтобы в стену влип. А потом еще пачку в хлебало, пока не ляжет… Ладно, лежачих не бью. Нет, все-таки попинаю, теперь все перешли на восточные календари, восточные гороскопы, компы восточной сборки, а у тамошних принято ногами лежачих, даже в спину или ниже пояса.
Скажу в перепуганную харю, что довел меня, сволочь. Русские долго терпят, но больно бьют. Если ванную снова займет в мое время – убью. В туалете чтоб гасил свет, сволочь. Что набегут копейки – по фигу, но когда там свет вовсю, значит – занято. Час занято, два занято, усраться же можно…
С Тверской свернул в свой Козицкий переулок, в Центре такие ужайшие проходы, что если растопыриться, как будто горы мускулов мешают прижать руки к бокам, то почти скребешь локтями пыль веков со стен, которые до тебя отирали спинами скучающие бояре в ожидании утра стрелецкой казни. Здесь переулки, как вскрытые мышиные норы, кривые, раздутые, будто изломанные ревматизмом суставы. Я подумал о ревматизме и тут же вспомнил, что мама напоминает про бабушку, у той как раз эта беда с суставами, болеет, пора бы забрать к нам в Москву. Но сперва надо съездить туда, на Украину, привести в порядок ее домик. Он уже почти мой, бабуля завещала.
Плечи передернулись, как будто с крыши меня окатили холодной водой. Привести в порядок старую избушку на окраине города в так называемом частном секторе! Ни воды, ни газа. Электричество подведено, и то счастье. Как управляться с таким наследством? С другой стороны, это все-таки деньги. Пусть в недвижимости. Можно реализовать за наличные. Пусть хлопот будет полон рот, пока домик приведешь в порядок, составишь все необходимые бумаги, а их понадобится вагон и маленькая тележка – всем чиновникам кормиться надо! – зато какая-то сумма останется, что совсем не лишнее при моих пустых, да еще и дырявых, карманах…
Я потянул на себя дверь подъезда, мастодонт, а не дверь, на цыпочках и держась подальше от заплеванной стены с обгорелыми почтовыми ящиками начал подниматься по лестнице. Лифт, конечно же, стоит с открытыми дверьми. Я не стал искушать судьбу, раз в неделю кто-нибудь да застрянет, да так основательно, что аварийная бригада часа три-четыре мудохается, проклиная старинные конструкции…
Я топал по старинной широкой лестнице на свой шестой этаж, когда сзади послышались шаги. Я скосил глаза: по широким ступенькам неспешно и с достоинством поднимается очень приличный господин. Мне он так и показался: приличный господин, хорошее воспитание, десять поколений камергеров… или камердинеров, как их там правильно, одет настолько тщательно, что просто я даже не знал, что можно так тщательно, это даже карикатура какая-то, сейчас даже депутаты стараются походить на диджеев!
Правда, костюм его, как говорили в старину, знавал лучшие времена, но чувствуется, что за ним следят, чистят. В руках у господина толстая папка. Девять десятых ее толщины – обложка из крокодила или чего-то еще редкого, а внутри явно одна-единственная бумажка. Дань старине, ведь сейчас всю мировую классику литературы проще унести на одном сидюке, а документы даже замшелые деды научились перебрасывать по емэйлу.
– Простите, – проговорил он вопросительно. – У меня к вам очень важное дело…
– В самом деле? – спросил я с сомнением.
– Очень, – ответил он очень серьезно.
Я окинул его взглядом: господин не из моей квартиры, а соседей мы, как водится, не знаем, а когда встретимся на лестничной площадке или у лифта, то, как положено у русских, не здороваемся и вообще смотрим упорно мимо. Не потому, что сплошь такие хамы неумытые, а просто ни одного в такой огромной стране не обучили, что надо здороваться и спрашивать о погоде.
– Здесь не решить? – спросил я.
– Увы…
Я с сожалением полез в карман за ключом. Мордобитие откладывается, а жаль, как будто конфетку прямо изо рта выхватили.
Ключ без труда попал в разболтанную скважину. Дверь с противным скрипом отворилась.
– Заходите, – сказал я и отступил, пропуская неожиданного гостя вперед.
Квартира у нас из тех старинных, еще дореволюционных, в смысле – не доперестроечных, а дооктябрьских, еще при царях построенных, огромная, как ангар, шесть комнат, кухня – двадцать метров, есть еще и комнатка для прислуги, отдельный черный ход, по которому зеленщик и молочник приносят… приносили мясо, да и прислуга пользовалась только им, а сейчас там всю лестницу бомжи и наркоманы облюбовали под свои олимпийские игры.
В коридоре, у единственного на всю квартиру телефона, в грязном полураспахнутом халате Марья Петровна громко рассказывает, как на нее вчера посмотрел в троллейбусе очень интересный мужчина, наверное, полковник, ну просто настоящий полковник, вот такие усы, а что живот, так где теперь мужчины без живота… С кухни несет смрадом, это армянин жарит свои национальные блюда, это я так называю, хотя просто кто-то забыл уменьшить газ, а соседи злорадно наблюдают, как все выкипело, а теперь обугливается…
Господин, у которого ко мне важное дело, в прихожей остановился, не делая ни малейшего движения. Вообще-то под куполом цирка крутить двойное сальто без страховки менее опасное занятие, чем в наше время незнакомых людей пускать в квартиру, но этот господин внушает такое расположение, словно над ним поработали имиджмейкеры самого президента. И даже поношенный костюм располагает к себе больше, чем малиновый пиджак шоумена. К тому же в коммуналку ни один грабитель не рискнет войти, будучи в здравом уме.
– Вот эта дверь, – сказал я. – Моя комната. Остальные – соседские. Это коммуналка, если вы еще не поняли по количеству звонков на двери.
– Понял, – прошептал он с огромным уважением. – Это делает вам честь… Я бы не смог. На второй-третий день сошел бы с ума.
– Дык я ж супермен, – ответил я с горькой иронией, – живу так уже который год.
Он перешагнул порог и остановился, глаза сканируют более чем спартанское помещение с непонятным мне выражением. Я повел рукой, молча приглашая располагаться, выбор не так уж и велик: стул, табуретка и рассыпающийся диван, он же и кровать. Еще можно сесть на подоконник, по-старинному широк, как обеденный стол, там иногда сидят раскрепощенные девушки, скрестив или растопырив ноги на уровне моего лица.
– Чай, кофе? – сказал я и, не давая ему раскрыть рот, добавил: – Вообще-то чая у меня сто лет не было. Но кофе неплохой…
Он перевел взгляд на меня все с тем же непонятным выражением.
– Вы предлагаете мне?
– Да, – ответил я, – а что такого? Да вы садитесь, садитесь. Мне молоть на вашу долю?
Он перевел взгляд на стол, где рядом с моей пишущей машинкой и разбросанными листами по-хозяйски устроилась закопченная джезва.
В серых глазах неопределенного цвета мелькнуло непонятное мне смущение.
– Боюсь, что вынужден отказаться. Для меня это была бы чересчур высокая честь, но вашему престижу – урон…
Это что-то слишком мудро для меня. Я засыпал зерен в кофемолку, господин все еще изволит замереть в почтительной позе. Я указал на стулья, он снова поклонился, но продолжал стоять. Я сел, и он почтительно опустился. На самый край стула. Руки продолжают сжимать папку.
Пока я молол, засыпал, следил, как коричневая поверхность начинает приподниматься, он молчал, наблюдал за моими движениями. И лишь когда я снял джезву, он сказал все так же почтительно:
– Я уверен, этот волнующий момент войдет в историю. Летописцы будут пересказывать и переписывать, добавляя все новые подробности… как это всегда делается, но я… но мы…
Я поинтересовался:
– Вы не знаете, как молоть кофе?
– О, мы знаем многое! Но будет записано, что вы мололи кофе собственноручно…
– Это электрическая, – ответил я, – но у меня, помню, была и такая, где приходилось крутить ручку… А что в этом странного?
– А что это делаете вы, сам Гакорд!
– «Сам» – это звучит хорошо, – признал я, – но вот «Гакорд» – из другой оперы.
Он спросил настороженно:
– Что, и здесь есть уже опера? Как называется?
Я сдвинул плечами.
– Да просто спэйс. Спэйсопера. Правда, есть вроде бы и простые, обычные… всякие там лебединые озера, онегины и сусанины, но то все для археологов.
– Спэйсопера, – повторил он задумчиво. – Как интересно… Похоже на остатки древних знаний… Позвольте представиться – мажордом его герцогского сиятельства Индельв Сто Сороковой. Это значит, ваше герцогское сиятельство, что мы, род Гемингов, вот уже сто сорок поколений служим при дворе вашего герцогского сиятельства!
– Ага, – сказал я. Я дал приподнявшемуся кофе чуть отстояться, но не чересчур, люблю горячий, помешал, чтобы муть опустилась, выждал и разлил по чашкам. – Вам сколько сахара? Впрочем, вот сахарница. Добавляйте, как пишут в инструкциях, по вкусу.
– Вы, вижу я, любите кофе?
– Да, – ответил я. – Горячий, сладкий и в большой чашке. Завистники говорят, что потребляю кофе в неимоверных количествах, слишком много ему внимания, но… я в самом деле люблю кофе. И жареного кабанчика, кстати. Хоть никогда и не пробовал. Это, так сказать, мечта бунтующего иудея.
Он тонко улыбнулся:
– А гуся, обмазанного мокрой глиной и брошенного в костер?
Я удивился:
– И это знаете?
– Мы многое о вас знаем, – ответил он. – Просто не было уверенности, что вы – это Вы, потому мы проследили путь примерно трех миллиардов особей на Земле. Правда, поколебало уверенность, когда попробовали сами гуся обмазать глиной и в костер… гм… но списали это на приколизм, недавно возникшее течение на этой планете, характерное для эпохи бегства от реальности.
Я придвинул к нему чашку.
– Горячий кофе помогает выбрать для бегства мир получше.
– Спасибо, ваше сиятельство, – поблагодарил он. Тут же добавил поспешно: – Вижу ваше недоумение, даже недоверие… столь понятное в данном случае, перехожу к сути. Дело в том, что вы – единственный наследник герцогства Ургундия. Нам стоило немалых трудов разыскать вас, но сейчас я просто счастлив!
Я размешал сахар, ибо, несмотря на бунтарские декларации, в самом деле, что бы ни говорили эстеты, люблю кофе крепкий и сладкий. Пальцы мои еще не вздрагивают, но в груди отозвалась щемящая струна, а над головой едва слышно протрубили боевые трубы.
– Герцогства? – переспросил я.
– Да, ваше сиятельство.
– Это где же такое?.. Монако, Сан-Марино, Урюпинск, Сен-Жесия… Гм…
Он мягко улыбнулся:
– Не трудитесь, ваше сиятельство. Трудно вспомнить то, чего не знали. Это не на этой планете. Даже не в этой звездной системе.
Мои ноги начали дрожать так сильно, что я поспешно опустился на стул. От кофе прет мощный возбуждающий запах, но мое сердце заколотилось как бешеное без всякого допинга. Зов боевой трубы раздался ближе и громче.
– Ого, – сказал я. – Может быть, подробнее?
– Это мой долг, – ответил он торжественно. – Я счастлив, что первым смогу о вашем великом наследии. И первым сообщаю о вашем великом предначертании… Кстати, у вас будет больше доверия, если примете вот это…
Я взял из его руки небольшую карточку, подумал на визитку, но не визитка, такую же при мне как-то сунули в щель банкомата, а оттуда полезли жабьи шкурки.
– И что с нею делать? – спросил я.
– Пользоваться, – ответил он с улыбкой. – У вас неограниченный кредит. Во всяком случае, на этой планете нет столько товара, вы понимаете. Кстати, это не только карточка для получения денег…
Он прервал плавную речь, насторожился, мгновенно превращаясь из серого нотариуса в нечто более профессионально опасное. Чашка с кофе, как я только что заметил, в левой руке, а правая метнулась к заднему карману.
– Что стряслось? – спросил я глупо.
– В коридоре опасность, – произнес он холодным голосом командира десантного батальона. – Лучше не двигайтесь.
– Да что за…
В дверь постучали. Я скривился: за этим стуком обычно следует ехидное напоминание, что газ на кухонной плите не загасил, что свет в ванной не выключил или что кастрюльку передвинул на чужую конфорку, но вроде бы сегодня еще безгрешен, так что любая опасность пока еще не опасность, разве что в коридоре увижу того армянина, но это опасность для него, сразу дам в зубы, а потом пачку в рыло, затем поносить на ботинках…
Индельв прошипел:
– Не открывайте!
Однако я, повинуясь рефлексу, сказал одновременно с ним:
– Войдите!
Дверь робко приоткрылась. Вполглаза заглянула Марья Петровна, лицо умильное, просюсюкала, кося любопытным глазом на Индельва:
– Володенька, у вас водой газ залило… Я прикрутила, но вы сами там посмотрите…
Я помотал головой:
– Спасибо, Марья Петровна, но у меня ничего нет на кухне.
– Есть, – сказала она настойчиво. – Есть.
– Да нет, – ответил я и осекся.
Индельв уже не сидит, незаметно оказался в двух шагах сбоку. Стоит, как сказали бы знатоки, на линии огня. Руку вытащил из кармана, держит за спиной, я не вижу, что в ней, но по хребту пробежал холодок.
– Вы все же посмотрите, – проворковала Марья Петровна. – Сейчас придет Родик, вы же знаете, какой хай поднимет…
Я начал вставать из-за стола, Индельв сказал мне вдруг:
– Да плюньте на такие мелочи! Я подтверждаю, вы на кухню не ходили. Разливайте кофе, запах отпадный!
Я сделал два шага в сторону, там сахарница, Марья Петровна вдвинулась шире, голос стал совсем сладеньким:
– Володенька, все-таки это ваша кастрюлька… Сходите же!
– Не стоит, – угрюмо сказал Индельв.
– Да ладно, – буркнул я, – всего-то делов. Щас вернусь…
Индельв сказал властно:
– Нет!
В руке Марьи Петровны появился пистолет с широким дулом. Но почти сразу со стороны Индельва донеслось злобное шипение. Через комнату метнулось лиловое пламя. Марью Петровну охватило с ног до головы, словно полупрозрачная медуза облепила ее целиком. Рыхлое тело судорожно дернулось, вспыхнула одежда и тут же погасла, а пистолет в руке Марьи Петровны изрыгнул холодный узкий луч света, похожий на гиперболоидную нить.
Индельв зарычал, костюм вспыхнул и осыпался серыми хлопьями пепла. Вместо знакомого мне мажордома с внешностью нотариуса возник крепкий коренастый человек в облегающем тело костюме, похожем на загерметизированный комбинезон высотного летчика. Пистолет в его руке удлинился до автомата с узким стволом.
– Ага, – произнесла Марья Петровна злым голосом, – зерганин?
– Зертуллин, – отрезал человек, совсем недавно бывший Индельвом. Струя холодного огня пропорола пространство и ударила в пышную грудь Марьи Петровны. – Умри!
– Но не сейчас, – ответила она.
Улыбка исчезла с ее полного рыхлого лица, я вдруг понял, что вся ее рыхлая туша – вовсе не туша, а тугие накачанные мышцы, что умеют принимать вид колышущегося жира. Индельв тоже понял, что-то переключил неуловимым движением большого пальца, струя огня стала яростнее, однако Марья Петровна молниеносным прыжком оказалась перед ним, на ее груди расплывалось красное пятно, словно море кипящей лавы, я успел понять, что это плавится хитиновый бронежилет.
Я отступил еще и еще, пока не уперся дрожащим задом в стену. Они схватились врукопашную, хрип, сип, яростное прерывистое дыхание, могучие удары, от которых разлетались бы бетонные стены, однако Индельв и Марья Петровна лишь вздрагивали, снова и снова наносили страшные удары, наконец схватились и упали, продолжая сражаться. К моим ногам подкатился пистолет-автомат.
Индельв вскрикнул:
– Ваше Высочество, убейте ее…
Марья Петровна проговорила с трудом:
– Володенька, это я вас здесь защищала…
Я держал их на прицеле, в нерешительности переводил ствол с одного на другого. Похоже, слова Марьи Петровны похожи на правду, но в коммуналке она так вжилась в роль, что я ее тихо ненавидел, в то время как Индельв выглядит вполне прилично, к тому же, будучи человеком воспитанным, каждого незнакомого человека считаю хорошим человеком, пока не докажет, что он такая же сволочь, как и все на свете…
Держа оружие обеими руками, кто знает, что за отдача, я прицелился в его затылок. Индельв, как ощутил, простонал:
– Они враги…
Я вскрикнул:
– Но они могли меня убить и раньше!
– Они не были уверены, – ответил он хрипло. – Им надо было, чтобы мы вывели их на след… Убейте ее! И я поведу Ваше Высочество к вершинам власти!
Я в нерешительности перевел ствол на Марью Петровну. Она проговорила умоляюще:
– Я приставлена, чтобы охранять тебя…
– Ни хрена себе, охрана, – возразил я. – Меня эти армяне чуть не задолбали!..
– Это не армяне, – ответила она быстро, совсем не похоже на всегда заторможенную Марью Петровну. – Это нунги! Прикинулись армянами, потому что не могут избавиться от акцента и смуглого цвета кожи. Они пакостили вам, Ваше Величество, пытаясь спровоцировать, проверить на гунгность…
– Че-че?
– Это врожденное, – ответила она, – но упрятано так глубоко, что вы сами в своем врожденном благородстве о нем не догадываетесь… Убейте его, мы сейчас покинем эту планету и вернемся в ваш звездный мир!.. Вы не Светлость, вы – Величество!
Голова закружилась, я в обалделости переводил ствол то на Индельва, то на Марью Петровну, сказал хрипло:
– Вы оба лучше не двигайтесь, я ж нервный, подвержен стрессам и аллергии… Чапаев думать будет. И станьте ближе один к другому, чтобы я обоих держал под прицелом.
Они медленно поднялись, встали рядом, Индельв даже сделал бочком осторожный шажок к Марьи Петровне вплотную, глаза его не отрывались от моего лица.
– Ваше Высочество, – проговорил он, – но что бы вы ни думали… но придется выбирать, в кого выпустить пулю. Надо только поставить деление на красную черточку, это означает полное и окончательное…
Я взглянул на Марью Петровну, она нехотя кивнула. Я скосил глаза, скоба неизвестного мне пистолета легко передвинулась на красную черточку.
– Плохо вы знаете землян, – ответил я мрачно, – мы народ, способный находить выход из самых безвыходных ситуаций…
Я кивнул Индельву на Марью Петровну, он понял, провел хитроумный удушающий захват. Она в последний момент страшно напрягла шею и вздула, как кобра, воротник, а я ринулся к дверям. Грохот выметнулся в коридор, толчок о входную дверь, лестничная площадка, лифт приглашающе распахнул двери, а вот хрен тебе, уже знаю, что это за лифт и в какую галактику вдруг закинет, будучи разоблаченным, пронесся кругами по лестнице вниз, прыгая через три ступени.
На первом этаже пахнет травкой, нарки блаженно развалились под стеной с почтовыми ящиками, полуголая девица, не обратили внимания даже на пистолет в моей руке. Я сунул его за пазуху, в куртке внутренние карманы могут спрятать гранатомет, на улице темень и холодный ветер, между домами пусто.
Меня ослепил свет фар, по узкому ущелью между каменных громад неслась машина. Я отпрыгнул, прижался к стене, здесь в Центре между домами так не ездят, тесно, однако машина остановилась, оттуда крикнули:
– Садись!
– Какого… – вскрикнул я, но вспомнил, что сейчас из подъезда может выскочить победивший в схватке, а то и выпалит из своего чертового бластера прямо из окна, распахнул дверь и ввалился на сиденье рядом с водителем, тихим, смирным парнем в чистой, аккуратно выглаженной рубашке и даже с галстуком.
Машина тут же рванула с места на бешеной скорости, вылетела пулей со двора, пронеслась по Козицкому переулку в сторону Тверской. Там «кирпич», как назло, машина с двумя праздными гаишниками, но почему-то никто не обратил внимания, а когда мы проскочили еще дальше, милиционер, регулирующий возле Моссовета, взял под козырек. Все странно, вообще-то надо бы развернуться у кинотеатра «Россия», иначе нельзя, но эти как-то сумели, погнали не к Маяковке, а к Кремлю.
– Давай к болоту, – произнес бесцветный голос за спиной.
Я, как ужаленный, обернулся. В слабом свете рассмотрел на заднем сиденье двух крепких мужчин в небрежных позах профессионалов, оба в черных костюмах, при тщательно повязанных галстуках, рубашки от пана Труновского, белые платочки от Шваба.
Я повторил тупо:
– К болоту? А где в Москве болото?
– Места знать надо, – ответил один наставительно. – Вдруг там Царевна-лягушка? Перецелуешь пару тысяч жаб, а потом вдруг…
– Рыба начинает гнить с головы, – заметил второй, – а болото – с головастиков.
– В смысле, – спросил первый, – со слишком умных?
– Да, – подтвердил его сосед, – со слишком.
Я спросил дрожащим голосом:
– Что вы предпочитаете: классический балет или шоу «Окна»?
Оба переглянулись, один произнес брезгливо:
– Странный вопрос… Только дебилы смотрят шоу… А почему такой странный вопрос?
– Да так, – ответил я. – Просто поинтересовался.
Как известно, наши носят синие джинсы, короткорукавки с надписью «Make fak, no war», пьют пиво, сморкаются в рукав, а пальцы вытирают о волосы, из-за чего те всегда красиво блестят, в такой красивой укладке от Юдашкина, а гады носят хорошо пошитые костюмы, кожаные плащи, черные шляпы, а еще любят оперу, балет, французский коньяк и всегда безукоризненно выбриты. Я посматривал в зеркало заднего вида, не очень удобно, но уже видно, что оба крепкие и холодные, чистые арийцы, хотя бы один оказался негром, оставалась бы надежда, что замаскированный свой, а так слишком аристократы…
Машина несется на огромной скорости, фонарные столбы слились в серую полоску с длинной яркой лентой света вверху, иногда мимо что-то вжикает, это мы впритирку обгоняем машины, идущие на скорости в двести-триста километров, вот такая у нас Окружная, затем меня прижало к двери, гравитация едва не расплющила в медузу.