Глава первая
Я сидела за столом и молча наблюдала за тем, как мне через ворот рубашки продевали шнур с микрофоном на петличке. В небольшой и несколько мрачной комнате стояла тишина. Хотя мрачность здесь была уместной. Да и тема разговора предстояла не о радужной карамели. Девушка, сидящая напротив, раскладывала бумаги и параллельно давала указания оператору. Совсем как недавно я на своей работе.
При мысли об этом «недавно» на губах появилась горькая усмешка. Теперь казалось, что всё было в прошлой жизни или вообще не со мной.
– Подскажите, – обратилась ко мне девушка-репортёр, – как правильно ударение в вашем имени?
– На первое «а», Ма́лика я. Но для большинства знакомых с детства была «Малинкой», – уголки губ сами поползли вверх от приятных воспоминаний. Я будто даже услышала голоса из прошлого.
– Понятно, – как-то без эмоций в голосе ответила собеседница, сделала пометку в своих бумагах и положила руки на стол, сцепив их в замок. – Начнём?
– Как скажете. С какого момента?
– Боюсь показаться банальной, но давайте – с начала.
Я протяжно выдохнула и подняла взгляд поверх её головы, туда, где находилось небольшое окно. В стекло настойчиво бились две мухи, отчего раздавался негромкий, но равномерный стук.
– Что ж… Тогда рассказ будет долгим.
– Ничего. У нас достаточно времени.
Я откинулась на спинку стула, на камере загорелась красная лампочка.
***
С начала, говорите? А я и не знаю, когда всё началось. Точно не с замужества.
Говорят, все комплексы – из детства. Вот оттуда и зайдём.
Мне было лет десять. Типичный ребёнок: вечно чумазая, шумная, хвостиком бегала за старшим братом-подростком. Сестра у меня тоже была. То есть – и сейчас есть. Я вообще младший ребёнок в многодетной семье. Но Машка, высокая, красивая блондинка с пышной грудью, уже техникум заканчивала в то время, жила в другом городе, домой приезжала по выходным и на каникулы, да и то не всегда. У неё появились там друзья, любовь-морковь. А с Тимуром, сводным братом-ровесником, мы, как говорится, не сошлись характерами: я наивная и открытая, а он уже тогда скользким был, как уж. Его густые чёрные брови и хитрая ухмылка меня всегда бесили.
Серёжку же я обожала. Он единственный прям родной-родной. У нас и мама, и папа одни, не то что с Машкой, и тем более с Тимуром. У нас с Серёгой одинаковые карие глаза. Только у меня ресницы длинные, густые, такие, что девчонки завидовали, а у него они были гораздо реже, хоть и тоже чёрные. Сергей на четыре года старше, уже курил и имел авторитет даже у совсем взрослых пацанов.
Меня ни один мальчишка в школе пальцем не трогал. Знали, что «к Дёминой лучше не лезть – себе дороже выйдет». Были у меня платья, мама любила в них наряжать меня, как куклу. Но они не мешали мне лазить с мальчишками на деревья, играть в «Соловьи-разбойники», и прыгать с крыши гаража. Колени и локти вечно сбиты, как и большие пальцы на ногах. Последнее «заработано» в честных футбольных битвах. Играть, правда, приходилось в тонких кедах, вот ногти и становились синими, слазили. Но кто тогда на это обращал внимание?
Да, мы умели веселиться, ровно до того момента, как приходилось идти домой, в двухкомнатную квартиру с ремонтом, который делался, наверное, до моего рождения. Жилплощадь досталась бабушке Нине ещё в те годы, когда наша мама была, как я. У бабушки двое детей. Кроме нашей мамы у неё был ещё сын – Саша. Но мы его не застали, он погиб в Афганистане совсем молодым. Бабушка часто доставала альбом и всегда плакала над чёрно-белыми фотографиями своего сына. Квартирка у нас считалась стандартной. Самым шикарным в ней был балкон – длинный, на две комнаты. В остальном же – всё как у всех: в зале красный ковёр, закрывающий стену, и коричневый палас на всю длину пола, в коридоре ковровая дорожка поверх линолеума, уголок которого отходил там, где лежал телефонный провод. Сам аппарат стоял в зале, за дверью, на полочке, рядом с напольной лампой в оранжевом абажуре с длинной бахромой. Толку от этого торшера практически не было, как раз из-за абажура: его плотная ткань почти не пропускала свет.
Трое детей и трое взрослых на такой жилплощади – это мрак. А когда ещё и Машка приезжала, всем будто приходилось набирать побольше воздуха в лёгкие и просто ждать, когда она снова уедет. К счастью, она почти не приезжала. Нет, соскучиться я по ней успевала, но ходить в мизерной кухне становилось невозможно, когда там появлялся даже один лишний человек. Да и порции уменьшались. Сосиски выдавались строго по счёту. Почему-то всегда отчиму аж три, а всем остальным – по одной. Из-за стола приходилось вставать с урчащим животом и стараться поскорее уснуть.
Раньше в спальне жили как раз мы с сестрой, и бабушка Нина. Теперь, пока Машки не было, в нашей спальне ночевал Серёжка. Но я уже втайне мечтала о том дне, когда и он уедет куда-нибудь. Так хотелось хоть немного личного пространства, а мне даже шалаш из одеял построить негде. В зале мама не разрешала, там, видите ли, отчиму мешает.
Я была худющая, как щепка, с вечно голодными глазами на пол-лица. Стрижка под пацана, не из-за моды, просто вши часто появлялись.
Братья летом ходили на подработку, у азербайджанцев арбузами торговали. Я, конечно, всегда бегала с ними. Уронил кто-то арбуз, тот разлетелся на куски, и мы, кто помладше, тут же слетались на эти сахарные красные дольки.
Вообще, лето я обожала. Летом можно было наворовать яблок, налопаться тутовника и им же нарисовать себе мордочку панды. Машка, когда слышала про наши забавы, топала ногой и грозила колонией.
– Вы что творите? – шипела она на брата. – Ладно, Малика без мозгов. Ты куда? На «малолетку» захотел?
Я хихикала от того, как смешно она злилась, и белобрысые локоны подпрыгивали от её движений. Серёжка недоверчиво кривил губы.
То лето я запомнила ярче, чем многие другие. Почему? Да потому что оно оказалось последним счастливым. Нет, потом тоже были, но лишь спустя несколько лет.
Что такое «малолетка» я узнала уже скоро. Старший брат попал туда в декабре того же года. Сам пошёл и украл то, что ему совершенно не было нужно. Стащил шапку с мужика, страшную такую, – я её до сих пор помню, облезлую, из искусственного меха, – и спокойно сидел на лавочке, пока тот бегал к телефонной будке, вызывал милицию. А я, как всегда, была рядом, болтала ногами, напевала песенку из «Винни-Пуха».
– Малинка, – строго пытался прогнать меня брат, – шуруй домой!
– Не-а. Меня без тебя мамка заругает. Не пойду.
– Я теперь не скоро домой. – Отвернулся он.
– А зачем она тебе? – спросила я, ткнув в ушанку.
– Незачем, – пожал он плечами. – Но лучше уж там, чем с этим.
Кого он имел в виду под этим, уточнения не требовалось. Отчима мы ненавидели одинаково.
Зачем он спёр шапку? Зачем хотел, чтобы его поймали? Да потому, что в колонии тепло и там кормят. Так он мне объяснил потом, когда я, вся зарёванная, пыталась защитить его от приехавших милиционеров, не давая забрать в машину с пугающей решёткой сзади.
А на улице всё ещё не стемнело, несмотря на довольно позднее время. Ветра не было совсем. Погода стояла тихая, жара никак не хотела отступать. Комары больно кусались, оставляя красные волдыри. А стояла и ревела. И совсем не из-за комариных укусов.
С того момента всё закрутилось по-другому. Мне десять, я одна, совсем одна. Машка в другом городе, у матери новый муж, у бабушки маразм. Тимур быстро понял, что заступиться за меня некому. И всё, беззаботное детство закончилось.
Девчонка, с восторгом смотрящая на этот мир, с тех пор постепенно превращалась в забитого ягнёнка. Или даже в гадкого утёнка, которому пришлось научиться не плакать.
В классе меня называли заморышем. Появилась куча комплексов. К тому же зрение сильно испортилось из-за любви читать по ночам. Чтобы бабушка не ругалась, я накрывалась одеялом, включала фонарик, отвернувшись к стене, и читала. Меня уносило в мир индейцев из прерий или в подводный мир Жюля Верна. Только с книгой я чувствовала себя счастливой, мечтая о дальних странах и о том, что когда-нибудь и я найду жениха, с которым мы станем идеальной парой. Он будет носить меня на руках, подавать пальто и открывать дверцу автомобиля, а я статная, красивая, красивая настолько, что мальчишки, которые дразнились, будут бегать за мной… Так и засыпа́ла, забывая выключать фонарик.
Иногда, я всё же плакала, но только по ночам, и так, чтобы не слышала бабушка. Часто вспоминала, как Серёжка катал меня на плечах, вырезал со мной платья для бумажных кукол, и как смешно он корчил рожи через стекло балконной двери, когда я нечаянно замкнула его там, а достать до ручки, чтоб открыть, не могла. Он тогда успел жутко замёрзнуть, пока со школы не пришла Машка и не впустила брата. Про такое чудо, как мобильники, в те времена ещё никто и не слышал.
Сергей вернулся из колонии, но немного другим: более взрослым, с колючим взглядом и наколкой на кисти. Сказал, что набил от скуки. Мать к тому моменту уже и с этим отчимом разошлась, он вместе со своим сыном, тем самым Тимуром, съехал от нас. Долго и шумно. Они неделю, не меньше, выясняли отношения, кто и что купил в квартиру, делили каждый гвоздь. Я, на всякий случай, спрятала в бабушкин чемодан свои любимые куклы и заставила его стеклянными банками. Я слышала всё: обвинения и упрёки, – и клялась сама себе, что у меня точно всё будет по-другому.
Прошло пять лет.
Я ехала в электричке. Лето, невыносимая духота, ещё и бомж спал прямо в проходе между рядами сидений. Трогать его никто не решался, все надеялись, что скоро пройдут милиционеры и выгонят его. Обычно, они часто по вагонам ходили, а тут уже несколько остановок – ни одного. Я не выдержала вони, встала и перешла в другой вагон. Сев на скамью напротив старенькой бабули, я брезгливо поморщилась и понюхала свою футболку. Казалось, запах того бомжа преследовал меня.
Бабуля приветливо улыбалась:
– Куда ж ты едешь одна, малышка?
Меня часто принимали за ребёнка лет одиннадцати, хотя мне уже исполнилось пятнадцать. Не знаю, из-за роста, или из-за того, что я такая худая. Но это уже не удивляло.
– В Богдановку, узнать насчёт техникума. Хочу документы подать.
– Ой, а ты старшеклассница? – добродушно засмеялась старушка. – Выглядишь, как совсем кроха.
– Знаю, – вздохнула я.
– А чего в Богдановку? В село. Ты разве не с города едешь? Там же у вас три техникума.
– Четыре. Не хочу в городе, – не вдаваясь в подробности, неопределённо ответила я.
Оставаться в городе совсем не хотела. Лучше я буду жить в общаге, полной незнакомых мне людей, чем в квартире, где все друг друга ненавидят. Мать последние два года вообще с катушек слетела: сошлась с мужиком младше себя и теперь меня начала ревновать к нему. Меня! Свою дочь! Бабушка пыталась за меня заступиться, да и вообще образумить мать, но этот альфонс однажды схватил её за горло и, прижав к стене, пригрозил, что, если ещё раз она в его сторону скажет хоть слово, окажется на улице.
Я тогда сильно испугалась. Маме я вечером рассказала, но она то ли не поверила, то ли посчитала, что он правильно сделал. И мы с бабулей стали молчаливыми заложниками в собственной, казалось бы, квартире. Она мне по утрам жарила блинчики и приносила в спальню, пока все спали, шептала, поглаживая по голове: «Кушай, пока этот ирод не проснулся, а то все сожрёт».
Серёжка тогда служил в армии. Заступиться было за нас некому. Я так мечтала, чтобы он приехал и накостылял маминому хахалю. Но судьба распорядилась иначе. И мы с бабушкой практически не выходили из спальни.
Конечно, учиться в своём городе я не хотела. На поступление в престижные техникумы в соседнем городе, краевом центре, мне и вовсе не приходилось мечтать. В аттестате сплошные «тройки», а там конкурсы бешеные. Вот и решила, что в сельской местности шансов больше. Не сказав никому ни слова, спонтанно собралась и поехала. Благо, карманных денег хватало на билет.
– А на кого поступать думаешь? – вывел из воспоминаний голос общительной бабули.
– На воспитателя, – улыбнулась я.
Да, мне нравилось возиться с малышнёй. И выбор был почти осознанным. В мечтах строила планы куда грандиознее: стать известной писательницей, жить с видом на Эйфелеву башню. Но из доступного и реального больше всего нравилась именно педагогика.
– Хорошая профессия. – Одобрительно кивнула бабушка. – Тебе должно подойти. Глаза у тебя добрые. А значит, и душа светлая.
Я улыбнулась и отвернулась к окну. Мы как раз проезжали мимо поля, заполненного одуванчиками. Они уже отцвели и качали пушистыми головками в такт стуку колёс поезда, который действовал успокаивающе. Мне вообще нравилось ездить на электричках. Плавное покачивание и равномерное постукивание, мелькающие пейзажи – всё это отвлекало, даже увлекало. Я представляла себя героиней красивого женского романа, к которой вот-вот подойдёт принц, вот, сейчас, на следующей станции, скажет, что заблудился и ему нужна моя помощь… О да, фантазировать я обожала. На каждом шагу. А по-другому невозможно. Иначе давно свихнулась бы, или стала, как Машка, – слишком рациональной, приземлённой и мнительной. А мне было некогда учиться ненавидеть. Даже в пятнадцать я оставалась тем наивным ребёнком, какой помнила себя в десять лет.
Раздался скрежет тормозов, электропоезд начал снижать скорость. Мы подъезжали к очередному небольшому селу. И тут старушка выпрямилась, начала оглядываться по сторонам:
– О, это Курелёво?
– Не знаю, возможно. – Никогда не запоминала названий населённых пунктов.
– Слушай. А тут тоже ведь есть техникум. Там и воспитателей учат.
Я, нахмурив брови, задумалась:
– А вы откуда знаете?
– Да тут сестра жила. Вот как муж привёз сюды, так и жила, пока не померла. Точно помню, что был тут техникум. Ты бы узнала. Всё ближе, чем Богдановка.
Бабуля в одном была права. Конечно, ближе. Или на двух электричках с пересадкой, или на одной, в часе езды от города. Недолго думая, я схватила свою холщёвую сумку, которую бабушка Нина сама мне сшила, и выскочила в тамбур. Даже не помню, сказала ли я тогда спасибо так удачно подвернувшейся попутчице, или нет.
Выйти на незнакомой станции, без конкретного адреса и уверенности, что здесь вообще что-то есть – это вполне в моём стиле. Вообще, не раз по жизни убеждалась, что спонтанные решения оказывались самыми верными, по крайней мере они не оставались не реализованными. Чем дольше рассуждаешь, тем меньше вероятность, что решишься.
Я спрыгнула с подножки электрички, закинула сумку на плечо и огляделась: вымощенная плиткой платформа выглядела так, будто здесь прошло цунами, земля местами топорщилась буграми, плитка раскололась. Да и здание вокзала оставляло желать лучшего. Скорее всего, ремонт здесь, даже косметический, последний раз был при царе Горохе. По фасаду вокзала расползались трещины, – того и гляди разойдётся, как платье, которое давно мало. А ещё я отметила туалет. Он был, но не в здании. Небольшая уличная постройка стояла позади вокзала, а рядом на табурете сидела женщина, бёдра которой свисали с сиденья, и свёрнутой газетой отгоняла от себя мух.
Я подошла к стоявшим на перроне людям, судя по их ярким безрукавкам – местным работникам:
– Здравствуйте.
– Привет. – Протянул мне сигарету один из них.
– Ой, нет, – испуганно отшатнулась. – Я не курю.
– Молодец. А чего тогда?
– Мне сказали, что здесь есть техникум. Не подскажете, как его найти?
– Подскажем.
Электричка уже умчалась вдаль, но к перрону приближалась другая, идущая в обратном направлении.
– Вон, через дорогу, – чем ближе приближался поезд, тем громче говорил мужчина, – видишь здание белое, четырёхэтажное?
Я прищурилась. С моим зрением крота увидеть количество этажей было нереально. Но белое пятно заметила. Как позже выяснилось, на тот момент здание колледжа было самым высоким в этом селе. Даже в административном всего два этажа.
Найти его оказалось проще простого. Перейти через железную дорогу (правда, пришлось перелезать под стоящими вагонами), а дальше – прямо, никуда не сворачивая. Дорога уходила немного под уклон вверх, и я успела устать. От вокзала до учебного корпуса идти пришлось минут двадцать, не меньше. К тому моменту, когда передо мной оказался забор и здание с синей вывеской колледжа, я запыхалась, и мои щёки стали красными. Решила сначала немного отдышаться. Одно радовало: спрыгнула с подножки электрички не зря, а то денег оставалось лишь на обратную дорогу. Даже воды купить было не на что.
Пока ещё ехала в электричке, даже когда стояла возле забора, я не думала, что всё окажется так просто. Пришла, подала документы, записала даты экзаменов, и всё – я свободна. И даже воды из крана бесплатно попила. Настроение, как и самооценка, резко поползли вверх.
Да, я понимала, что поступала не в университет в Париже, и даже не в МГУ, а в задрипанный сельский технарь, на бюджет. Но для себя я поставила жирную точку, точку отсчёта новой, самостоятельной жизни.
Всю обратную дорогу в электричке я улыбалась. Просто смотрела в окно и не могла сдержать приятные эмоции от предвкушения студенческой жизни.
Глава вторая
В общагу мы заезжали в последний день августа. Стояли в холле, с сумками, чемоданами. Галдёж и хохот такие, что стёкла дрожали. Замечания коменды действовали не особо. Я подтащила к ногам свою тяжёлую клетчатую сумку, и наблюдала за всем происходящим немного настороженно. Некоторые уже распределялись, кто с кем будет жить. Кто-то вместе учился в школе, кто-то дружил. Я чувствовала себя белой вороной.
Вдруг, возле окна заметила долговязую, худую девчонку, с таким же растерянным взглядом, как у меня. И тоже без сопровождения родителей.
– Привет, – рискнув бросить сумку у батареи, подошла к незнакомке.
– Привет, – она смотрела на меня сверху вниз, но не потому, что такая гордая, а в силу своего роста.
– А ты тоже только поступаешь?
Она кивнула.
– И я. – Вздохнула и оглянулась на толпу. – А ты на кого?
– На воспитателя.
– Во, блин! – обрадовалась я. – Так мы вместе учиться будем.
И тут же выпалила:
– А давай вместе жить? Меня Малика зовут, – протянула ей руку. Остановить меня уже было сложно. Не знаю, чем, понравилась эта долговязая девчонка. – Пошли очередь занимать на заселение? У тебя одна сумка? У меня тоже, правда и рюкзак ещё. А ты откуда? А как тебя зовут?
Под шквалом моих вопросов девочка, похоже, совсем перестала понимать, где находится. Но хотя бы не отказалась жить вместе.
Я очень боялась, что попадутся соседки-гопницы. А таких тут было немало. Плюс детдомовские. От этих я всегда старалась держаться подальше, потому что они безбашенные.
Соседку мою, как выяснилось, звали Светой, она, в отличие от меня, единственный ребёнок в семье.
Уже разбирая в комнате сумки с вещами, мы смеялись над тем, как устроен человек.
Она всю жизнь мечтала о сестрёнке или братике, а я хотела быть единственным ребёнком.
– Может, тогда бы меня любили больше? И не пришлось бы вещи за Машкой донашивать, это меня ужасно бесило.
– Ну не знаю. – Света аккуратно раскладывала одежду на полку, – я одна. А толку? Думаешь, в жопу зацелована? Как бы не так.
– Ну да, на избалованную ты не похожа, – усмехнулась я, запихивая свои вещи на нижнюю полку.
Заметив аккуратные стопки одежды стопки новой подруги, стало неловко. Скинула всё на пол и тоже начала складывать рукава.
– Хочешь, научу? – заметила она мои потуги и, не дожидаясь ответа, взяла одну из моих рубашек. – Мы с матерью раньше каждые выходные в город торговать ездили. Она из Турции шмотки возила. Вот я и научилась складывать так, чтобы красиво.
– А почему “раньше”? – с растущей завистью поинтересовалась. Всем известно, что турецкие шмотки – самые крутые.
– Да кинули её. Сама не смогла поехать, ногу сломала, дала денег знакомой. В итоге, та кинула. Я, честно говоря, не сильно в курсе. Знаю, что мать в милицию обратилась, но без толку. Тётка отрицает, что вообще какие—то бабки получала. В итоге, и товара нет, и за аренду платить. Пришлось за бесценок всё распродавать и уходить с рынка.
– Офигеть. И что теперь?
– Ничего. Дома сидит. Огород, да хозяйство.
– Да уж… – мне стало жаль эту женщину. Но Светка не выглядела расстроенной. И мы довольно быстро сменили тему.
А вскоре в комнату зашла коменда, за спиной у неё стояла ещё одна первокурсница. Кучерявая, белобрысая, полненькая Ирка стала нашей третьей. Хохотушка оказалась та ещё. Я частенько подхватывала её смех – тонкий, громкий, заразительный.
Обе мои соседки оказались, что не удивительно, из соседних, более мелких сёл. Они очень удивились, узнав, что я городская. На все расспросы я лишь пожимала плечами и неопределённо отвечала: «А почему бы и нет».
***
Ничего удивительного, что группа у нас состояла из двадцати трёх девчонок, совершенно разных, со своими тараканами в голове, вчерашних подростков.
Если одни уже вовсю крутили любовь, то другие, как и я, даже целоваться не умели.
Мастачкой* или, согласно названию должности – «мастер», была высокая и полная, даже толстая, тётка с огромными чёрными стрелками вокруг глаз. Вообще, она красилась так вызывающе, что была похожа на Стервеллу Де Виль из «Сто один далматинец». Особенно, когда выпивала лишнего и начинала орать. Щёки её покрывались пунцовыми пятнами, что придавало еще большее сходство с антагонисткой знаменитого фильма. Да и по характеру она была та ещё Стервелла. С моей нечаянной реплики её так и стали называть. За глаза, конечно. А так, официально, её звали Марина Яковлевна.
За четыре года не раз пришлось убедиться в мерзости её характера. Сколько раз она исподтишка стравливала девчонок друг с другом, публично унижала тех, кто ей не нравился. Я, разумеется, оказалась в первых рядах нелюбимчиков. Потому что к пятнадцати годам так и не научилась улыбаться не душой, а одними губами. И комплименты одногруппниц на тему «Как вы сегодня классно выглядите», или «Ой, у вас новая кофточка»… Фу, это было мерзко. Я лишь прятала усмешку.
Светка, та быстро приспособилась. Вообще, она быстрее наладила отношения с многими в группе. В то время, как я ходила волчонком и на многих смотрела с недоверием.
– Малика, – улыбаясь, подбежала подруга во время обеденного перерыва. – Вечером дискотека. Пойдём?
– Я не умею танцевать, – что было абсолютной правдой. В школе я ни на одну дискотеку не ходила именно из-за боязни опозориться.
– Я тоже, – пожала она плечами. – Но мы и не на фестиваль бальных танцев идём. Давай, развеемся.
– Нет, прости. Это без меня.
– Глупо, – вместо того, чтобы отстать, Светка уселась на подоконник. – Так и будешь дикарём? Надо начинать заводить знакомства, общаться.
– Они сами не хотят. А напрашиваться я не собираюсь.
– Ко мне же ты подошла?
– Это было спонтанно.
– И получилось ведь! Попробуй ещё раз.
Я хотела уйти, но подруга спрыгнула с подоконника и схватилась за лямку моего рюкзака.
– Малика, ну постой. Ты же сама говорила, что хочешь потом книги писать, работу престижную. А там везде важно уметь общаться, налаживать контакты. Если ты сейчас сама себя не переломишь, ты никогда этого не сделаешь. Просто возьми, и сделай. Один раз.
И я остановилась.
Светка была чертовски права. Я должна. Должна выбраться из своего болота. А для этого придётся учиться и улыбаться, и – как она сказала – налаживать контакты.
– Ладно, – протянула я, поворачиваясь к ней, – в этот раз ты меня убедила.
Перед походом на дискотеку, еще и первую, хотелось накраситься. У меня косметики вообще не было. У Светки тоже, кроме туши, коричневого карандаша и двух помад ужасного сиреневого цвета, ничего не было. Ирки, нашей третьей, не было уже два дня, вроде как заболела. И я пошла по этажу. Опять же, спонтанно. Просто поняла, что не хочу идти абы как.
Стучала в комнаты и спрашивала, кто чем может поделиться. В итоге у одной тени выменяла на футболку с Ди Каприо, другая сама вызвалась мне брови выщипать, сказав, что я на Брежнева похожа, третья даже колготки дала, но в обмен на обещание, что я за неё сочинение пишу. Пф, легко! Я за Серёгу дома «Войну и мир» читала, потом ему пересказывала для изложения. Правда, если пересказывать моими словами, то там была сплошная мелодрама и любовь. Страницы с описанием боевых сцен я просто перелистывала.
В общем, к дискотеке мы подготовились. Мне так понравился макияж, который сделала мне старшекурсница: бордовая помада и тёмно-коричневые тени. Это смотрелось так… по-взрослому, что ли.
Правда, за весь вечер я так и не решилась выйти в круг, простояла, подпирая стену, и разглядывала студентов. В особенности, студенток – девчонок, которые были моей противоположностью: хохочущие, уверенные в себе. Мне так хотелось тоже оторваться от стенки, выйти в центр и непременно показать класс. Думала, вот сейчас я как начну танцевать, и у всех челюсти упадут до пола от того, какая я классная.
Не смогла я тогда себя пересилить. Только переминалась с одной ноги на другую. Несколько раз даже возникало желание молча уйти, но Светка не пускала.
После, когда мы уже лежали в кроватях, я проклинала себя за эту слабость. Дело ведь не в танце. Я прекрасно видела, что там такие же, совершенно не умеющие двигаться. Но им было плевать на это, они отдыхали. А я стояла, как полная дура.
Успокоиться не могла долго, ворочалась, думала. Уснула уже под утро.
***
В холле главного учебного корпуса девчонки, с придыханием, как о военной тайне, сплетничали о том, как Витька Лангурт вчера на дискотеке трогал Машку "там". Хихикали, как дурочки. Некоторые даже вздыхали завистливо.
А я не понимала, что такого классного в этих троганьях. Ну, трогали меня когда-то давно. Ничего, кроме странных, неприятных ощущений и отвращения. А может, это потому, что я была ещё ребёнком? Мне тогда было лет одиннадцать, не больше. Или потому, что трогал двоюродный дядька. Летом дело было. Жарко, я бегала по квартире в одних трусиках. Забежала в комнату, а он там лежал, отдыхал, видимо. Я извинилась и хотела выйти, но он остановил. Сначала просто спрашивал, мол, как дела, потом подозвал. У меня не было ни испуга, ни чего-то ещё. Ему всего лишь понравились цветочки на моих трусиках, попросил показать…
Из комнаты я убежала. Напугал меня дядя Серёжа. Даже до детского мозга в какой-то момент дошло: что-то тут не совсем нормально.
Дома хотела пожаловаться бабушке, но она отмахнулась и даже поругала за глупые выдумки. Ещё и маме рассказала. Та вообще, обсмеяла. Разумеется, ни брату, ни сестре рассказывать уже желания не было.
Как и непонятного мне интереса к мальчишкам. Долго не понимала, как это – влюбиться. Что такого в этих мальчишках. Я в этом плане поздняя оказалась. Да и вообще – поздняя. Даже менструация началась уже на первом курсе, в то время, как у некоторых одноклассниц класса с пятого она была.
Больше я никогда не жаловалась. Ни на что. Уж точно не матери.
Нет, ещё один раз в поисках поддержки мамы наступлю на те же грабли, но это будет гораздо позже, и тоже – больно…
…А пока я сидела среди ровесниц, смачно обсуждающих интимные подробности произошедшего на студенческой дискотеке.
Первой парой был ужасно нудный предмет – геометрия. Ни простора для фантазии, ни возможности интерпретировать. Еще и препод – старик, которой очень монотонно говорил. Даже электричка по рельсам активнее стучит колёсами, чем звучит его речь. Действовало это усыпляюще, как выяснилось.
Не знаю, как это вышло, но из дрёмы меня вывел голос препода. И разносился он прямо над ухом.
– Дёмина, совесть хоть чуть имей, не спи. Неслыханная наглость.
– Просите, – испуганно моргала я глазами и пыталась не зевать. – Я не сплю. Я слушаю.
– Конечно. И храпишь от сосредоточенности. – Преподаватель отошёл от моей парты, и я наконец, смогла зевнуть, прикрыв рот ладонью.
Мужчина удалялся от меня и продолжал ворчать, уже не обращаясь к кому-то конкретно:
– Что за поколение у вас такое? Ничего вам не интересно? Одни пьянки гулянки на уме? – он сел за стол и обвёл присутствующих взглядом. – Что же с вами лет через пять будет?
– Главное, что здесь нас уже не будет, не переживайте, – выдала Динка Ортис, одна из фавориток нашей мастачки, а потому такая дерзкая.
Ну или потому, что её отцом был местный "шишка" – какой-то очень важный дядька из районной администрации.
– Да с тобой-то всё понятно, – пренебрежение в его тоне мне даже понравилось. – Родители заранее обо всём договорились.
– Вообще-то я сама решила учиться на воспитателя, – вспыхнула одногруппница. – А не пошла на юриста, как родители хотели.
Я посмотрела в её сторону. Только сейчас поняла, что под этими рыжими кудрями, похоже не только смазливое лицо. Но и характер боевой. Действительно, с её возможностями, и пойти на пед? Да ещё и в селе? Пусть и районном центре. Но наверняка же папенька мечтал о столичных ВУЗах.
И мне, неожиданно для себя, захотелось заступиться за девчонку, с которой до этого ни разу не общалась.
– Да нормально с нами всё будет. Это бзик каждого поколения – обосрать подрастающее и вздыхать "вот в наше время".
– Во-первых, никто вас не обсирал. А во—вторых, вы действительно, растёте, как бурьян. Ни к чему не приспособлены.
– "Печально я гляжу на наше поколенье!
Его грядущее – иль пусто, иль темно,
Меж тем, под бременем познанья и сомненья,
В бездействии состарится оно", – процитировала я одного из своих самых любимых поэтов. – Знаете, в каком веке написано? Ещё тогда Лермонтова волновало, что молодёжь не та. А уж сколько поколений сменилось? И ничего, не совсем деградировали, вроде. – Развела я руками.
– Я рад, Дёмина. – Стукнул учебником по столу преподаватель, – что вы так хорошо знакомы с творчеством классиков. А так ли хороши ваши познания в моём предмете?
– Ну всё, – хихикнул кто-то, только я не видела, кто, – вот и «бремя познанья» настигло.
К сожалению, в геометрии я была гораздо слабее, чем в гуманитарных науках. Значение этих познаний практически равнялось нулю. И я поникла.
***
Потекли довольно унылые студенческие будни. Хотя, нет. Студенчество было очень даже насыщенным.
Не знаю, как, но мне удалось себя переломить. И не абы как. Я не просто начала общаться, а даже проявлять инициативу. Вступила в профком, участвовала в выпуске стенгазеты колледжа.
И поняла для себя одну маленькую хитрость, которой пользовалась впоследствии всегда:
Всем плевать, как ты себя чувствуешь. Ты можешь комплексовать из-за большого носа или маленькой груди. Но люди видят лишь то, что ты сама им показываешь. Подчеркнула косметикой то, что посчитала нужным, надела лифчик с пушапом, хвост пистолетом и вперёд – уверенной походкой. Та же схема и с внутренним состоянием. Тебе может быть паршиво, так, что хочется в окно выйти. Но это никому не интересно. А если ты жизнерадостный вечный двигатель – вокруг тебя собирается толпа обожателей. В горе мало кому интересно тебя поддерживать. А вот в радости – это да. Каждый хочет прикоснуться к твоей успешности.