Шаги Даллеса. Как ломали Россию: роман-мозаика в двух книгах. Книга первая. Сколько стоит кровь революций

© В.Г. Нестеренко, 2020

© Интернациональный Союз писателей, 2020

Книга первая
Сколько стоит кровь революций

Владимир Нестеренко

Родился 15 января 1941 года. Член Союза журналистов СССР, Союза писателей России, МТО ДА. Издал в Москве, Красноярске, Кызыле двадцать четыре книги повестей и романов, включая одиннадцать книг для детей. Лауреат многочисленных международных литературных конкурсов, в том числе трехкратный золотой дипломант ЗПР. Имеет многочисленные публикации рассказов, повестей в альманахах и журналах «День и Ночь», «Енисей», «Новый енисейский литератор», «Енисейка», «Юный натуралист», а также является одним из авторов семи коллективных сборников, вышедших в Москве, Санкт-Петербурге, Красноярске, Владивостоке, Ужгороде, Новокузнецке. Главный редактор альманаха «Истоки».

Поди туда – не знаю куда,

принеси то – не знаю что.

Русская народная сказка

От автора

Начну с высказывания Белинского: «Кажется, что бы делать искусству (в смысле художества) там, где писатель связан источниками, фактами и должен только о том стараться, чтобы воспроизвести эти факты как можно вернее? Но в том-то и дело, что верное воспроизведение фактов невозможно при помощи одной эрудиции, а нужна еще и фантазия. Исторические факты, содержащиеся в источниках, не более как камни и кирпичи: только художник может воздвигнуть из этого материала изящное здание». Исторические камни и кирпичи современные писатели назвали мозаикой. Но могут ли одни источники и факты глубоко раскрыть настроения людей в изображаемый исторический отрезок, вникнуть в суть происходящих процессов без широкой панорамы быта, устремлений, наконец мечтаний людей о своем будущем, связывая его с будущим страны? Вряд ли, ибо источники позволяют художнику лишь открыть глаза на правду, разорвать завесу лжи, которой любая власть обволакивает своих граждан, пеленает их, как младенцев, для того, чтобы они не кричали, были успокоены относительным благополучием. С обманутым человеком, если даже он не простачок, легче вести дела так, как того желает обманщик. Но каждый из нас не хочет видеть себя в оглупленном состоянии, если догадывается, что над ним цинично посмеялись, пытается возразить против этого обмана, добиться правды и справедливости. А надо ли это власти?

Часто в произведениях на политические, исторические темы мало уделяется внимания жизни людей, страны во всей полноте и многообразии, и, как правило, такие работы «засушены», и не всем читателям удается разгрызть словесные сухари и насладиться ими. Композиция моего романа – многоплановая. События недавнего прошлого перемежаются с событиями начала и середины 20-го века, Великой Отечественной войны, с перестройкой. В книге даны портреты вождей революции, их характеристики из различных источников, кои, на мой взгляд, наиболее объективно отражают подлинность, а также портреты людей, приведшие к развалу Советского Союза, этапы этого пути. Многие страницы наполнены жизнью и заботами людей, начиная от механизатора, агронома, офицера, журналиста, секретарей партийных комитетов различных рангов, домохозяйки, молодых людей с любовью и изменами, трагедиями и счастьем. Широкий диапазон повествования позволяет понять основную идею книги – насколько пагубна ложь для сознания простого человека. Пораженный ею, он не в состоянии верно оценивать политическую ситуацию в стране, идет на поводу у мошенников от власти, палачей и предателей своего народа и Родины.

Рисуя в романе эпоху перестройки, я стремился показать, как к ней относились люди с различным уровнем жизни, образования, то есть различных слоев общества. Люди не понимали, что от них хотят властные структуры, и основная масса, в коей был я сам, не подозревала, что ее водят за нос. Люди не знали правды как о прошлой своей великой трагедии, так не подозревали и о грядущей. Более того, гласность усугубила осознание правды, вывернула людские умы наизнанку, и люди, невзирая на ранги, уподобились стаду, гонимому к пропасти. Вот почему понадобился экскурс в начало прошлого века, к тем материалам, которые выходили по горячим следам из-под пера различных авторов. Эта мозаика необходима для того, чтобы понять, что хотели сделать с нами, со страной местные и пришлые революционеры, как шла борьба за национальную чистоту государства и не повторяется ли наша история, написанная одними и теми же сценаристами, коими являются вожди мирового сионизма? Возвращение правды в отражении фактов и событий, их анализ дают нам возможность приблизиться к истине, вооружают человека идейно, и он видит, насколько был слеп прежде, а прозрев, обязан отстаивать свою независимость, свои права, строить такое государство, какое даст ему все блага для нормальной, правильной жизни. То есть жизни без обмана и преступлений против своего народа и страны.

К сожалению, не все хотят знать правду. Одним она мешает безмятежно и тихо жить, как улитке в скорлупе, вторым мешает обогащаться, третьим – властвовать. Но есть и такие, кто стремится раскопать завалы лжи, и выхватив правду как знамя, идти с ней, напоминая о совершенных ошибках и предупреждая соотечественников впредь не совершать их, не поддаваться демагогии о благополучии, активно бороться за свои суверенные и гражданские права, получать за свой труд истинную плату и жить сообразно богатствам своей страны.

Пролог

Люди ни во что не верят столь твердо, как в то, о чем они меньше всего знают.

М. Монтень

В день кончины престарелого Генерального секретаря ЦК КПСС Константина Устиновича Черненко по традиции эфир в Советском Союзе заполняла классическая музыка. Она лилась из стационарных радиоприемников в домах городов и сел, заполнила каналы телевидения и остальные средства связи. Советским людям все ясно: умер очередной партийный монарх и глава государства.

– Русские опять слушают классику, – с довольной улыбкой, потирая свои руки, сказал высокий человек с большими, навыкате глазами. В притемненном зале от опущенных портьер он бодро опустился в кресло. Здесь же за круглым столом сидело несколько осанистых мужчин, кто с тучной фигурой и лысеющей головой, кто поджарый, с энергичным молодцеватым лицом, кто уже в летах, с изрядным снегом в висках и чахлой, лоснящейся от кремов прической с пробором, но у каждого отмечалась одна общая черта – некая надменность и величавость не по отношению друг к другу, а к тому миру, которым они управляют из этого кабинета. Среди них была одна импозантная высокая дама с аристократическим волевым лицом, которое в ходе заседания принимало жесткое выражение, но отнюдь не умаляло симпатию женщины: голос говорящего ей был приятен, а содержание речи и того больше.

– Это для нас знаменует новую эру борьбы за мировое господство. Миру достаточно иметь одну сверхдержаву.

– Вы хотите сказать, сэр, пора более активно использовать те колоссальные средства, которые мы выделяем на борьбу против СССР, и тот стратегический вариант, принятый при жизни генералиссимуса?

– Умные головы сумели сдержать не в меру горячего президента Трумэна, – сказала дама с торжествующими нотками в голосе, – он бы нам оставил пустыню от ядерных бомбардировок. Теперь мы имеем шанс разгромить врага его же руками и получить чистую сырьевую базу. Наши стратеги оказались теми, кто пошел по пути древнего китайского философа Сунь Цзы. Они взяли на вооружение его превосходную мысль: «Наиболее выдающийся из воителей расстраивает планы врага, следующий за ним разрушает вражеские союзы…» Наша задача – довершить начатое.

– Именно! Руками соперника! Для этого нам нужен умный, энергичный лидер русских. Но в то же время безоглядный, внушаемый и честолюбивый. Старцы ненадежны, они умирают неожиданно, налаженный курс может лопнуть. Особо подчеркну: нам нужен здоровый и крепкий лидер, чтобы за его правление мы смогли добиться решающих перемен. Разумеется, первые годы он ничего не должен подозревать, но когда увязнет по уши в проблемах, вот тогда мы будем диктовать свои условия. Но сначала люди в этой упрямой стране должны знать все о своем социализме, о ее вождях и репрессиях с той тенденцией, которую нам удается поддерживать. Весь негатив! Это наш козырь. Он усилит созданную после смерти генералиссимуса пятую колонну.

– Наши политологи утверждают, что первый опрометчивый шаг сделал Хрущев на ХХ съезде своей партии, выступив с секретным докладом о культе личности, – с едким сарказмом сказал почтенный поджарый джентльмен.

– Мы расширили его промашку и делаем своим капиталом!

– Вы надеетесь, сэр, новым лидером будет Горбачев?

– Разумеется. Мы его долго изучали, он нам подходит и уже сейчас перехватил от своего приближенного наши идеи. Но не будем переходить на личности. Они очень дорого стоят. Я думаю, первые шаги коснутся средств массовой информации. Не жалейте, господа, средств, и наша доктрина нам улыбнется. Фундамент заложен, осталось выстроить дом.

– Сэр, разрешите проинформировать господ о той работе, которую вели наши разведки, изучая возможных претендентов на престол, – и, получив согласие кивком головы, довольно моложавый джентльмен принялся рассказывать: – Впервые пристальное внимание на интересующего нас коммуниста было обращено спецслужбами во время отдыха во Франции молодой и энергичной пары. Мы способствовали тому, чтобы чета Горбачевых путешествовала по миру как можно чаще. По приглашению итальянских коммунистов секретарь крупнейшего в России Ставропольского края Горбачев с женой посетили Италию в 1971 году, затем в следующем году – Бельгию. Наши специалисты изучили характер супругов, составили психологические портреты. Выводы были подтверждены последующими наблюдениями из их поездок в ФРГ и дважды во Францию, где в последнем случае они отдыхали по приглашению французских друзей. Этих контактов оказалось вполне достаточно, чтобы написать исчерпывающие характеристики. Для наших целей это идеальный музыкальный инструмент, на котором мы сыграем свою оперу, сэр…

Корреспондент ТАСС по сибирскому региону Михаил Ливанов с нетерпением ждал открытия Пленума ЦК КПСС, который должен был избрать нового Генерального секретаря. Почти для каждого советского человека было уже ясно, кто им будет, поскольку председателем похоронной комиссии Черненко стал Михаил Сергеевич Горбачев. Это – традиция. Повелась она с похорон Ленина. Тот, кто стоит первый у гроба, – лидер. У гроба Ильича первым стоял Иосиф Джугашвили. Все это так, но волнение все же поигрывало нервами Ливанова. Живое дело, живые люди – всякое может случиться. Михаил чуть не прозевал из-за телефонного звонка жены слова Громыко, назвавшего фамилию претендента. Разразившиеся бурные аплодисменты участников Пленума, переходящие в овацию, не дали усомниться в ожидаемом лидере. Его крупным планом дал режиссер, тот стоял и сдержанно улыбался, поднял руку в знак благодарности, усмиряя буйствующий в радости цвет Компартии.

Ливанов и сам захлопал в ладоши. Наконец-то свершилось! На главный пост страны избран умный, образованный, энергичный и компромиссный человек. С ним связаны надежды на перемены к лучшему, чего так заслужил наш многострадальный народ.

Усмиряя свое клокотавшее восторгом сердце, которое изведало в жизни немало всяких стремнин и водоворотов судьбы, Михаил Николаевич выслушал ответную речь Горбачева и под впечатлением свершившегося уехал домой. А впечатление было такое, словно он только что увидел в отдалении праздничный фейерверк, его фонтаны света и снопы искр пролетели и потухли. В глазах от них чернота. И эта чернота не давала увидеть, что остается после фейерверка. Нельзя сказать, что после Сталина красные монархи садились на трон стариками. Хрущеву шел 59-й год. Сил и энергии в эти годы предостаточно. Если сочетать ее с мудростью прожитой жизни, можно двинуть страну далеко вперед. На год моложе Никиты был Брежнев. Засиделся на троне, хотя слезно просил отставки. Но старческое Политбюро не хотело досрочно подставлять под Молох экономики свои бренные головы. К концу его маразматического правления экономика страны зашаталась от горячего суховея гонки вооружения с увеличивающейся ядерной мощью, отчего холодная война стала набирать обороты.

Фейерверки – вещь обманчивая, иллюзорная, но красивая. Особенно для людей легкомысленных, всегда жаждущих праздника.

Вот такое у Ливанова частенько настроение – как река с порогами. То бурное, восторженное, то тут же притихшее с низким тонусом. Отчего, казалось бы, оно сейчас вдруг упало, как столбик термометра в стужу? Оттого, что остался в ночи один после такого волнующего события? Или некоторое опустошение произошло от давно ожидаемого и свершившегося? Этакое душевное расслабление… так и толкает дернуть чарку горькой.

В квартиру вошел спокойный, уставший, но с пучком мыслей, как после плодотворной командировки по региону. Дома никого, тишина, даже свет вспыхнул не торжественно, а обыденно. На тумбочке лежала записка от жены, о которой говорила по телефону. Она улетает в Москву на симпозиум, целует его и просит не скучать. За нее пусть поцелует сына, если тот на выходные возьмет увольнение. Но вряд ли, на восьмое марта Костя был дома, а военное училище – не пансион, и теперь он нескоро вырвется из казармы.

Михаил Николаевич не был голоден, но устал. Приняв душ и сожалея о том, что дома один, не с кем поделиться впечатлениями, улегся в постель. Ночью ему снились овации Пленума, но странное дело: они почему-то переходили в топот индейской конницы, в гортанные крики, в ружейные залпы английской пехоты и предсмертные хрипы краснокожих воинов. От этих страшных звуков Михаил просыпался, встряхивал головой, переворачивался на другой бок и снова погружался в сон, но видения не покидали его. Только теперь представала иная картина: в мирной индейской деревне появились люди в гражданской одежде, они привезли на повозках ящики с огненной водой. Высокие бутылки с разрисованными красочными наклейками коммерсанты меняют на драгоценности, меха, мясо, а счастливые индейцы пьют огненную воду кружками. Одни замертво валятся на землю, другие танцуют и снова пьют и пьют горячительное. Веселая дикая пляска переходит в траурный ритуал: деревня вымерла, последние трупы доклевывают страшные грифы. На окраине деревни в благодатной долине обустраиваются белые поселенцы…

В безлюдную деревню въехал на своем верном иноходце Соколиный Глаз. Он печально смотрел на вымершую деревню, а появившемуся из хижины вождю сказал:

– Я говорил вам: не пейте много виски, он погубит вас. Вы меня не послушали. Лучше бы вы погибли в бою за свою свободу, уничтожив десяток-другой своих врагов.

Вождь краснокожих с тюрбаном перьев на голове склонился перед белым другом, и на глазах у него заблестели крупные слезы…

Михаил снова просыпался, спрашивал себя: что за чертовщина снится ему всю ночь? Фильмы с Гойко Митичем он смотрел давно, да и Фенимора Купера уж и не помнит, когда читал. Тогда откуда эти кошмарные, такие реальные сны? К чему они?

Разбитый снами Ливанов рано поднялся с постели, долго плескался под краном, освежая голову, грудь, спину. Растер тело широким махровым полотенцем, походил по квартире, делая разминку, посидел в тишине бездумно на диване, но вспомнился кошмарный сон, особенно четко рисовались пьющие виски индейцы. Его передернуло, он вскочил и направился в кухню. Подумал: пора бы заменить старый кухонный гарнитур, собранный из нестандартных шкафчиков и столов, правда, электрическая плита новая, с духовкой. Нагревается моментально. Приготовил себе глазунью, заварил крепкого чая и уселся чаевничать. Лил в фарфоровую кружку чай, а в глазах мерещилась струйка виски, наливаемая рукой белого человека индейцу в чашку из обожженной глины.

Может, потому приснились кошмары, что недавно писал статью о малых народах Севера? Он сделал вывод, что аборигенов смертельно подкашивает вторжение в их необжитые бескрайние просторы скупщиков меха: в ход идет спирт как лучший обменный товар. Среди северян появились алкоголики, чего никогда не было. В этой связи он привел пример из американской практики спаивания индейцев в резервациях, которые упорно поддерживают свои родовые обычаи и слабо поддаются влиянию цивилизации. Только единицы уходят в города, вступают в смешанные браки, становятся равными с остальными. Резервация же обречена на вымирание.

Дался же ему этот проклятый сон. Словом, позавтракал без аппетита и уехал не в лучшем настроении в свой тассовский корпункт.

Глава первая
В преддверии хаоса

1

Крупный индустриальный центр, раскинувшийся по обоим берегам великой реки, довольно однообразно застроенный многоэтажными зданиями, жил и работал, невзирая на щедрое солнце летом и щедрые морозы зимой. На его улицах и в домах селились как радость, так и горе, счастье и печали, в нем рождались младенцы и шли похоронные процессии. Но каждая особь восхищалась собой, что она есть на свете, и была подсознательно счастлива тем, что живет. И это главное. А вот содержательно ли, уныло и бедно – вопрос не праздный, не всегда от человека зависимый. Больше от обстоятельств, окружающих его. Однако возражение на этот счет готово: чаще в мирное время судьба зависит не от обстоятельств, а от характера самого человека.

Верочка Карпухина, стройная и высокая старшеклассница с полными губами, с зеленоватыми кошачьими глазами, давно стала приглядываться к этим обстоятельствам, выбирая для себя подходящие. Этой зимой она носила яркую куртку с лисьим роскошным воротником и частенько вынуждена была заходить в гастроном, вечно переполненный покупателями, чтобы пополнить запасы в холодильнике. Она сама определила для себя эту обязанность, так как мама и папа работают в металлургическом цехе, уже не молоды, изрядно устают за длинную смену. Мама – машинист мостового крана, папа – горновой. Кто ж им приготовит ужин или обед? Благо в заводской столовой всегда можно поесть под завязку. Так и было в прошлом году, нынче обеды стали скудеть. Она же теперь человек взрослый и может позаботиться о своих родных и любимых. Единственное, что ей не нравилось, – это стоять в длинных, нудных очередях, где чего только не наслушаешься. Она старалась пропускать мимо ушей досужие разговоры, порой даже злилась. Ей не верилось, что бабью, жадному до покупок, негде купить хорошую одежду, особенно обувь, цветной телевизор, хороший холодильник, автоматическую стиральную машинку, не говоря уж о кухонном комбайне или микроволновой печи. Папа года три назад привез с завода цветной телек, в кухне стоит огромный «ЗИЛ» с двумя морозильными камерами. До чертиков надоело слушать нытье, хоть уши затыкай.

Сегодня день выдался прохладный, но погожий. Гастроном залит червонными солнечными пятнами оконных перекрестьев, щурит иным глаза, другим лижет затылки под пышными прическами, схваченными пуховыми косынками или укрытыми беличьими, а то и норковыми беретами. Ярче от солнечных блинов высвечиваются витрины на задней стенке, в основном с набором банок с консервами. Бесконечные хлопки дверей тонут в нестройном говоре очереди. Плавает едкий табачный дым, хотя в магазине курить запрещено, но он занесен мужиками, что дососали сигареты на улице, а выдыхали последнюю порцию в помещении, от чего Верочка кривила нос, засовывая его в лисий мех, пахнущий духами, лишь бы не дышать перегарным мужичьим запахом. Из-за прилавка летят визгливые едва ли не матюги в адрес курильщиков.

– Да не курим мы, – весело огрызались мужики, нахрапом лезущие за водкой, – это из нас уличный дым струится. Отпусти, быстрее уйдем.

– Я отпущу, – грозно обещает продавец, – если очередь разрешит. Вон вас сколько приперлось!

Но очередь зло огрызается, и мужики топчутся на месте, суют очередникам деньги на бутылку без сдачи.

Прижатая покупателями к стеклянной витрине, Верочка поневоле – с ее отличным слухом – слышит все разговоры. Сегодня нечто интересное рассказывает сзади стоящая с высокой прической, грудастая миловидная дама.

– Ты знаешь, Поля, моя соседка по площадке ездила в Германию. Гости после длинной дороги запылились, под душ их, а бельишко и все походное сестра тут же заложила в машинку, засыпала порошка, включила и повела родных чаем угощать – не в кухню, как у нас обычно, а в столовую.

«Да какой же чай, сестра, стирка идет?» – всполошилась гостья.

«Машина умная, запрограммирована, сама все сделает, – отвечает хозяйка, – и выстирает, и прополощет, и выжмет. Я только на веранде разбросаю, час – и надевай вещи».

– А у нас разве отойдешь от машинки? Я бы тоже такую купила, денег не пожалела. Да где возьмешь? – задиристым тоном отвечала Полине ее товарка по очереди.

– Есть такие у начальства большого, у райкомовских чаще, – вмешалась в разговор впереди стоящая женщина, – а нам – кукиш.

– Так Горбачев и говорит, мол, пора нам о своих людях позаботиться, обеспечить всем необходимым для нормальной жизни, быт женщине облегчить, чтоб не волохала она и на предприятии, и дома как ломовая лошадь, иначе грош цена такому социализму.

– Его бы устами мед пить, а как добиться-то? Мой брат на военном заводе танки да пушки выпускает. А нет чтобы мясорубки добротные да ту же стиральную автоматическую машинку. Стыдоба: в очередь на телевизор записываемся, а холодильники передовикам продают по талонам профкома, зато ракеты в космос швыряем одну за другой!

– Что-то вы, бабы, раскудахтались больно, осмелели, как бы завтра на партсобрании на разборку не угодили, – одернула продавец.

– Обойдутся без разборки, Горбачев хоть эту волю дал, выскажешь накипевшее – глядишь, легче на душе. Газеты нет-нет да правду о взяточниках напишут, о ворах в погонах, о зажимщиках критики. Хватит молчать, Мишу нашего поддерживать всем миром надо. Нам, бабам, на своих партийцев наседать пора, сколько можно так жить?

Очереди в гастрономах длинные, надоедливые, люди, больше женщины, крикливые и нетерпеливые, уставшие, с увесистыми сумками, в которые входит до десятка килограммов разного продукта. Коль отстоял очередь, так уж набрать провизии на неделю, если позволяет кошелек да пустой домашний холодильник. Мужики так и лезут за поллитровкой без очереди.

– Не пускать алкашей, пусть в очередь становятся.

– У меня, женщины, поминки. Сына из Афгана в цинковом гробу привезли, может, пропустите? Муж хлопочет о похоронах, я вот, горемычная, за водкой и закуской пошла. Не могу стоять от тяжкого горя, словно жилы огнем перехвачены.

Смолк бабий говор, тихо стало, муху слышно. В магазине потускнело от набежавшего рваного облака. Десятки лиц уставились на статную симпатичную даму с опухшими от слез глазами, одетую в черное платье, подвязанную черной косынкой – символом смерти. Рядом с ней лет пятнадцати девушка тоже в черном, с зареванными глазами, с сумкой в руках. Горе привело их в гастроном, что на проспекте Ленина. Больно резануло тупым ножом по груди каждую мать. Сердце страхом зашлось у тех, чьи сыновья на выходе из школ, у кого уже призваны в армию, словно кистень бандитский в ночь темную занесен над виском, словно дуло вороненое перед глазами каждодневно маячит. Погоди, мать, отец, не впадай в отчаяние, поживи с надеждою на счастье до удара гранатомета моджахедского, до известия горького, а тогда уж и заливай горюшко слезами вперемешку с «московскою».

– Проходи, мать, бери, поминай сынка, – расступилась очередь.

В эту минуту как раз подошла очередь Верочки. Она посторонилась, пропустила убитую горем женщину. Девушку тошнило от спертого воздуха, запахов одежды, дешевой парфюмерии, впрыснутой в различные женские прически, от пота плотно стоящих тел и дыхания курильщиков, от разговоров про житейские проблемы. Может быть, все это так и есть в жизни, и разговоры важные, но ей пока не хотелось вникать во все тяжкое, у нее своя забота, о чем – никто не догадывается…

Да, его сегодня в гастрономе нет, этого молодого генерала в курсантских погонах, а может, больше никогда и не появится, а в тот день просто попутно завернул в магазин купить пачку сигарет? Он простоял всего с минуту, но она с первой секунды почувствовала ужас в своем сердце от всей его высокой фигуры, от чернобрового красивого лица с узкими усиками и глубокими большими синими глазами. Он, конечно, не заметил ее призывающий взгляд, и как только за ним закрылась дверь, ужас сменился паникой, она готова была бежать с поля боя вслед за ним, но политрук девической гордости вовремя одернул, прикрикнул властно, и она остепенилась. Адрес «генерала» известен. И если что…

Верочка не успела ответить себе на «если что», как продавец сердито окликнула: «Следующий!» Верочка опомнилась, глянула на мать с дочкой, которые купили колбасы, водки, понесли тяжкую ношу, как цинковый гроб на плечах, заработанный честной жизнью и трудом, услышала жуткое, как стон: «Не приведи Господь кому долю такую!»

Эти слова бросили Верочку в крапиву. Ожглась она ею с ног до головы, а горячее сердце при воспоминании о своем генерале-курсанте превратилось в ледышку – не выпадет ли на его долю страшный желтый Афган и такой же цинковый гроб…

– Девушка, да ты онемела, что ли? – услышала Верочка раздраженный голос продавщицы, навидавшейся всяких покупателей, очерствевшей к ним в этой лихорадочной и тяжкой, как бессонная ночь, работе, привязанной к прилавку бесконечной очередью как цепью каторжника. – Что брать будешь, говори, не задерживай людей.

Верочка вновь очнулась, купила килограмм папиной любимой докторской колбасы, больше не отпускают в одни руки, селедки кило, сыру голландского полкило, это уже лакомство ее с мамой, впрочем, и докторская идет за обе щеки; по две баночки сгущенки и говяжьей тушенки, тоже норма; подсолнечного масла бутылку и полкило сливочного, французского. Тут же вспомнила, как на днях подружка Катя угощала крестьянским маслом: тетя из деревни гостинец привезла. Вот то – масло так масло! Парочка бутербродов, и сыта. А сметана – ложку не провернешь! Вкуснятина! Что же еще купить? А, папа просил водки бутылку. Уставать стал у мартена и за ужином для разгрузки стал частенько стаканчик опрокидывать. Выпьет один, и все, не злоупотребляет. И ни в одном глазу. Себе Верочка пожелала виноградного соку в литровых банках. Что, нет сока? И вчера не было, когда же будет?

Верочка, недовольная, рассчиталась за покупки, упаковала их в объемистую сумку, подхватила тяжелейшую и пошла в хлебный отдел. Там очередь поменьше, но все равно стоять противно. Сумка тянет. Неужели нельзя выстроить отдельно булочную с богатым ассортиментом? Здесь же только булки белого и серого хлеба остались, а булочек сладких нет. Утрами выбрасывают, нарасхват, когда Верочка в школе.

Девушка покинула гудящий сердитыми надрывными голосами магазин, тщательно обследовала взглядом улицу налево и направо, правда, без надежды увидеть своего генерала-курсанта и скорым шагом направилась домой. Она не подозревала, что совсем рядом, в клубе народных дружинников, который находится в подвале ее дома, идет подготовка к заседанию активистов перестройки, так называемых «неформальных групп». Они на волнах плюрализма мнений пытаются выпестовать ростки многопартийности, и среди активистов не кто иной, как Ливанов – отец курсанта, поразившего воображение девушки.

2

Клуб народных дружинников представлял собой приспособленную большую комнату из грубой кирпичной кладки, плохо оштукатуренную, побеленную известью с синькой. Под потолком ярко горели две лампочки. Света вполне достаточно для чтения и других занятий. Два стола стоят впритык, несколько сращенных жестких кресел, шведская стенка, гимнастические брусья, мат для соскока физкультурника – вот вся убогая обстановка. На стене висел портрет Железного Феликса.

Пришедшим людям в зимней одежде раздеться негде. Их чуть больше десяти.

– Предлагаю раздеться, а вещи разместить на брусьях, здесь жарко, – сказал Ливанов и первым направился к брусьям, снял дубленку, засунув шапку в рукав, пристроил одежду висеть на снаряде. Его примеру последовали остальные, приветствуя друг друга рукопожатиями и знакомясь.

Люди собрались солидные. Средний возраст чуть перевалил за тридцать пять – сорок лет. Это обстоятельство, пожалуй, определило остроту первого собрания и разброс мнений. Докладчик не предполагался, каждый мог высказать свое мнение относительно реальных шагов в перестроечном движении, затем создать оргкомитет группы. Имеющиеся кресла расставили полукругом, выдвинув вперед столы, и прения начались.

– Мы признаем: в стране идет революция. Толкают сверху. Прогрессивные силы подставляют плечи, – говорил высокий моложавый и энергичный Антипин. Его скуластое лицо и подвижные темные глаза, и сама манера держаться свободно, с достоинством выражали уверенность в сказанном. – Мы этот свершающийся факт признаем, но, чтобы добиться решительного успеха, верхи должны быть обновлены молодыми, энергичными и нестандартно думающими людьми. Но пока нам показывают фигу.

Рассевшиеся в кресла товарищи поддержали оратора короткими хлопками.

– Мы с каждым днем ощущаем нехватку продовольствия, и не только продовольствия, хотя официально идет подъем экономики! Эта тенденция будет нарастать в следующем году. Крупные аналитики пророчат пробуксовку. Многие считают, я в том числе, что успех перестройки будет зависеть от повсеместного отказа от привилегий, начиная с Политбюро и кончая районными комитетами и исполкомами. Когда все до единого руководителя станут жить и пользоваться теми же благами и магазинами на заработанный рубль, что и народ, тогда они поймут, как и куда надо направлять силы и энергию перестройки, – эмоционально говорил Ливанов. Его широкие плечи, крепкая шея, стриженая под ежик голова и голос – спокойный, но сильный – внушали доверие, исключали возражения.

– Ельцин из этого списка себя уже вычеркнул, он отказался от спецпайков, его семья стоит в очередях, как и все простые москвичи. Кстати, замечу, он один из достаточно молодых и энергичных кандидатов в члены Политбюро подвергся шельмованию со стороны старческой прослойки, но Горбачев его, к сожалению, не поддерживает. О чем это говорит? – дополнил речь Антипин.

– А не показуха ли это, товарищи, – категорическим тоном заговорил средних лет со впалыми глазами Тарасов, именующий себя либеральным демократическим социалистом. На нем вызывающий своей дороговизной черный костюм из тонкой шерсти, – не заигрывание ли с народом на популистской основе перед грядущими выборами в депутатский корпус?

– Почему необычный шаг человека считается показухой? Я, конечно, с Ельциным чаи не гонял, не знаю, насколько он искренен по натуре, но, судя по той работе, что он вел в московском горкоме партии, возглавляя его, по тому, как перетряс чиновников, всколыхнул заснувшую чиновничью Москву после Гришина, ему надо верить! – подчеркнул свое отношение к Ельцину Антипин.