Красношейка

Но мало-помалу она набралась храбрости, подлетела прямо к страдальцу и вырвала клювом один из шипов, вонзившихся в его чело. В это время на ее шейку упала капля крови распятого. Она быстро растеклась и окрасила собой все нежные перышки на шейке и грудке птички. Распятый открыл глаза и шепнул Красношейке: «В награду за свое милосердие ты получила то, о чем мечтало твое племя с самого дня сотворения мира».

Сельма Лагерлёф, «Легенды о Христе»

Часть первая
Из праха

Эпизод 1
Переезд возле моста Алнабрю, 1 ноября 1999 года

Серая птичка то пропадала, то вновь появлялась в поле зрения Харри. Он барабанил пальцами по рулю. Как медленно тянется время. Вчера кто-то по телевизору рассказывал, как медленно может тянуться время. Сейчас оно как раз такое. Словно в новогоднюю ночь перед тем, как пробьет двенадцать. Или на электрическом стуле – перед тем, как повернется рубильник.

Он забарабанил сильнее.

Их машина стояла на открытой площадке за билетной кассой на переезде. Эллен сделала автомагнитолу чуть громче. В голосе репортера слышалась благоговейная торжественность:

– Самолет приземлился пятьдесят минут назад, и ровно в шесть часов тридцать восемь минут президент ступил на норвежскую землю. Его приветствовал председатель коммуны Евнакер. Здесь, в Осло, прекрасная осенняя погода, замечательный норвежский фон для этих переговоров. Давайте еще раз послушаем, что сказал президент журналистам полчаса назад.

Это повторяли уже в третий раз. Харри снова представил себе вопящую толпу журналистов, лезущих за заграждение. А по другую сторону заграждения – людей в сером, которые не давали себе особого труда скрывать, что они секретные агенты, лишь пожимая плечами в ответ на вопросы. Эти сканируют взглядом толпу, в десятый раз проверяют, держится ли в ухе динамик, – снова оглядывают толпу – поправляют черные очки – сканируют толпу – на пару секунд задерживаются взглядом на фотографе со слишком длинным объективом камеры – продолжают сканировать – в сотый раз проверяют динамик в ухе… Кто-то произносит приветствие по-английски, тишина, потрескивает микрофон.

– First let me say I’m delighted to be here…^[1] – в четвертый раз сказал президент с явственным хрипловатым американским выговором.

– Я читала, один известный американский психолог выявил у президента раздвоение личности, – сказала Эллен.

– Раздвоение личности?

– Раздвоение личности. Как в истории про доктора Джекилла и мистера Хайда. Этот психолог пишет, что обычная сущность президента ничего не подозревала о том, что вторая его сущность, похотливое животное, вступала в половые отношения со всеми этими женщинами. И поэтому Верховный суд не может судить его за то, что он лгал об этом под присягой.

– Кошмар, – отозвался Харри, бросив взгляд на пролетающий над ними вертолет.

По радио кто-то спрашивал по-английски с норвежским акцентом:

– Господин президент, это ваш первый визит в Норвегию за второй президентский срок. Что вы чувствуете?

Пауза.

– Очень приятно побывать здесь снова. Но я считаю гораздо более важным то, что здесь могут встретиться глава государства Израиль и лидер палестинского народа. Это ключ к…

– Запомнился ли вам первый визит сюда, господин президент?

– Конечно. Я надеюсь, что на сегодняшних переговорах мы сможем…

– Каково значение Осло и Норвегии для дела мира во всем мире, господин президент?

– Норвегия сыграла важную роль.

Голос без норвежского акцента:

– Господин президент, вы считаете, что реально добиться конкретных результатов?

Здесь запись прерывалась, дальше продолжал голос из студии:

– Итак, вы слышали. Президент считает, что Норвегия играет решающую роль для… э-э-э… достижения мира на Ближнем Востоке. В данный момент президент направляется в…

Харри тяжело вздохнул и выключил радио.

– Что происходит со страной, Эллен?

Девушка пожала плечами.

«Проходят пункт двадцать семь», – послышалось из рации на приборной панели.

Он посмотрел на Эллен:

– На постах все в порядке?

Она кивнула.

– Значит, все, как и раньше, – сказал он.

Она подняла глаза к небу. Он сказал это уже раз пятьдесят с тех пор, как кортеж выехал из Гардермуена. Оттуда, где стояла их машина, было видно пустое шоссе, тянущееся от переезда к северу, на Трустерюд и Фурусет. Сигнальная лампочка на крыше лениво вращалась. Харри опустил стекло и протянул руку, чтобы смахнуть блекло-желтый лист, попавший под стеклоочиститель.

– Смотри, красношейка, – сказала Эллен и показала куда-то. – Редкая птичка для поздней осени.

– Где?

– Там. На крыше кассы.

Харри высунулся в переднее окно:

– Да? Значит, это красношейка?

– Ну да, красношейка, или малиновка. Хотя, думаю, ты не отличил бы ее от снегиря, верно?

– Верно. – Харри заслонил глаза от солнца. Зрение, что ли, падает?

– Красношейка – редкая птица, – сказала Эллен, завинчивая пробку термоса.

– Не сомневаюсь, – сказал Харри.

– Девяносто процентов улетают на юг, но есть такие, которые рискуют остаться.

– Вроде этой?

Снова голос по рации:

«Центр, я шестьдесят второй. Неизвестный автомобиль стоит у дороги в ста метрах от поворота на Лёренскуг».

Ответ Центра – низкий голос, картавый бергенский выговор:

– Подождите, шестьдесят второй. Проверяем.

Тишина.

– А туалеты вы проверили? – спросил Харри, кивая на автозаправку «ESSO».

– Да. На заправке никого нет, даже персонала. Только начальник. Его мы заперли в конторе.

– Билетные кассы тоже?

– Проверили. Успокойся, Харри, все ключевые пункты в порядке. Ну так вот, те, которые остаются, надеются на теплую зиму, понимаешь? Иногда все обходится благополучно, но если они ошибутся – они погибнут. Так почему бы не улететь на юг, на всякий случай, наверное, думаешь ты. Может, им просто лень улетать?

В зеркале Харри видел охранников с обеих сторон железнодорожного моста. В черном, при шлемах и автоматах «MП-5» на груди. Даже отсюда в их жестах была заметна напряженность.

– Штука в том, что если зима будет теплой, они успеют выбрать лучшее место для гнезда прежде, чем другие вернутся домой, – рассказывала Эллен, пытаясь запихнуть термос в и без того битком набитую сумку. – Осознанный риск, понимаешь? Проиграл вчистую или взял джек-пот. Ты сам решаешь. Рисковать или нет. Рискнешь – и можешь однажды ночью окоченеть на ветке, свалиться на землю и не оттаять до весны. А побоишься – и останешься без квартиры, когда вернешься. Такие же вечные дилеммы, с которыми мы то и дело сталкиваемся.

– Ты надела бронежилет?

Эллен не ответила. Она посмотрела на шоссе и тихо покачала головой.

– Да или нет?

Вместо ответа она постучала костяшками пальцев по груди.

– Облегченный, что ли?

Она кивнула.

– Черт побери, Эллен! Я приказал надеть бронежилеты, а не майки с Микки-Маусом!

– Ты знаешь, что здесь носят секретные агенты?

– Дай угадаю. Облегченные бронежилеты?

– Точно.

– А ты знаешь, кто я такой?

– Дай угадаю. Секретный агент?

– Точно.

Она рассмеялась. Он тоже усмехнулся. Снова затрещала рация:

«Шестьдесят второй, я Центр. Служба безопасности говорит, что это их автомобиль стоит у поворота на Лёренскуг».

«Я шестьдесят второй. Вас понял».

– Вот видишь, – сказал Харри и с досадой хлопнул по рулю. – Никакой слаженности. Действуют кто во что горазд. Почему там торчит их машина, а мы об этом не знаем? А?

– Проверяют, как мы работаем, – сказала Эллен.

– Так, как они нас проинструктировали.

– От тебя все равно мало что зависит. Так что перестань жаловаться, – сказала она, – и перестань барабанить по рулю.

Пальцы Харри послушно сжались в кулак. Он тяжело вздохнул:

– Да, да, да…

Он проверил, на месте ли табельный револьвер, шестизарядный «смит-вессон» 38-го калибра. На поясе еще две запасные обоймы, по шесть патронов в каждой. Он похлопал по револьверу и вспомнил, что у него истекает лицензия на ношение оружия. Пожалуй, зрение правда портится, ведь зимой после окончания курсов он не сдал зачет по стрельбе. В общем-то, ничего особенного, но с ним такое впервые, и это крайне неприятно. Конечно, ему проще взять и пересдать, а некоторые сдавали стрельбу по четыре, пять раз, но Харри под тем или иным предлогом с этим тянул.

Снова треск в рации: «Пункт двадцать восемь пройден».

– Это был предпоследний пункт в округе Румерике, – сказал Харри. – Следующий пункт будет Карихёуген, а дальше – наши.

– Почему бы им не делать как раньше: просто говорить, где находится кортеж? Кто только придумал эти дурацкие номера? – недовольно протянула Эллен.

– Угадай.

– Секретные агенты! – ответили оба хором и рассмеялись.

«Пункт двадцать девять пройден».

Харри взглянул на часы:

– Итак, они будут здесь через три минуты. Я настраиваю рацию на полицейский округ Осло. Проверь все еще раз.

Рация засвистела, заверещала, но Эллен закрыла глаза и сосредоточенно вслушивалась в череду поступающих подтверждений. Потом сняла наушники.

– Все на месте, все работает.

– Спасибо. Надень шлем.

– Да? Ты думаешь, нужно?

– Ты слышала, что я сказал?!

– Сам надень свой шлем!

– Он слишком маленький.

Другой голос: «Пункт один пройден».

– Черт, иногда ты ведешь себя как полный… непрофессионал. – Эллен надела шлем, застегнула ремень под подбородком и посмотрела в зеркало.

– Да, я тоже тебя люблю, – ответил Харри, рассматривая дорогу в бинокль. – Я их вижу.

На вершине холма что-то сверкнуло. Харри увидел только первый автомобиль в колонне, но он знал состав кортежа: шесть мотоциклов со специально обученными полицейскими из норвежского эскортного отделения, два норвежских автомобиля эскорта, автомобиль норвежской службы безопасности, два автомобиля американской службы безопасности типа «кадиллак», в одном из которых президент. В каком – никто не знает. Или, может, он сидит в обоих, думал Харри. Один для Джекилла, другой для Хайда. А за ними – автомобили побольше: «скорая помощь», «Связь» и несколько автомобилей секретной службы.

– Порядок. – Харри медленно водил биноклем из стороны в сторону. Воздух над асфальтом дрожал даже в это прохладное ноябрьское утро.

Эллен уже различала очертания первого автомобиля. Через полминуты они уже будут на переезде, и работа будет наполовину сделана, а когда эти же автомобили через два дня проедут переезд в обратном направлении, они с Харри смогут вернуться к своей обычной полицейской работе. Она предпочитала иметь дело с трупами в отделе убийств, а не вставать в три часа ночи и сидеть в холодном «вольво» вместе с раздраженным Харри, которого явно тяготила возложенная на него ответственность.

В машине тихо, если не считать сопения Харри. Эллен проверила, горят ли индикаторы раций. Колонна приближалась к подножию холма. Эллен решила, что после работы пойдет в «Жажду» и напьется. Она там заметила парня – черные локоны, карие глаза и взгляд такой… опасный. Худощав. Интеллектуал, богема. Возможно…

– Какого чер…

Харри уже схватил микрофон:

– Человек в третьем слева окне билетной кассы. Кто-нибудь может сказать, кто он?

В ответ – только потрескивающее молчание рации. Эллен скользила взглядом вдоль ряда билетных касс. Вот он! Она увидела мужскую спину сквозь темное стекло окошка кассира – всего в сорока-пятидесяти метрах от них. Против света четко прорисовывался его профиль. Над плечом выдавался ствол с прицелом.

– Оружие! – закричала Эллен. – У него пулемет!

– Черт! – Харри ногой открыл дверь и, оттолкнувшись обеими руками, выпрыгнул из машины. Эллен смотрела в бинокль на автоколонну. Оставалось всего несколько сот метров. Харри снова заглянул в машину, в руках у него уже был револьвер.

– Это не может быть кто-то из наших. Но, возможно, он из секретной службы, – сказал он. – Свяжись с Центром.

– Харри…

– Я сказал! Посигналишь мне, если это кто-то из их ребят.

Харри кинулся к билетной кассе, к этой спине в плаще. Кажется, у него автомат «узи». Сырой утренний воздух огнем обжигал легкие.

– Полиция! – кричал Харри. – Police!

Никакой реакции. Толстые стекла хорошо защищают помещение от уличного шума. Теперь незнакомец повернул голову в сторону кортежа, и Харри увидел темные очки «Рэй Бэн». Секретная служба. Или тот, кто хочет выглядеть как агент секретной службы.

Оставалось двадцать метров.

Как он попал внутрь, в запертую кассу, если он не секретный агент? Черт! Харри уже слышал приближение мотоциклов. Бежать дальше или не бежать?

Он снял пистолет с предохранителя и стал прицеливаться, все еще надеясь, что автомобильный гудок разрежет тишину этого чудесного утра на одинокой дороге, в этом месте, от которого Харри хотелось бы быть как можно дальше. Инструкция была ясна, но он не мог отогнать от себя мысли:

«Облегченный бронежилет. Никакой слаженности. Стреляй, это не твоя вина. А может, у него есть семья?»

Кортеж быстро приближался, он был уже перед билетной кассой. Через две секунды «кадиллаки» поравняются с ней. Краем левого глаза он заметил движение: маленькая птичка взлетела с крыши.

«Делать ставку или не делать… вечные дилеммы».

Он подумал про низкий вырез бронежилета и прицелился на полдюйма ниже. Все утонуло в реве мотоциклов.

Эпизод 2
Осло, вторник, 5 октября 1999 года

– Да, это так. Это и есть великое предательство, – сказал гладко выбритый мужчина и посмотрел в рукопись. Голова, брови, мускулистые предплечья и даже могучие руки, вцепившиеся в трибуну, – все было чисто выбрито. – После тысяча девятьсот сорок пятого власть перешла в руки врагов национал-социализма. Они развивали и внедряли в жизнь свои демократические и экономические принципы. В результате ни дня на земле не проходит без кровопролития. Даже здесь, в Европе, мы пережили войну и геноцид. А в странах третьего мира голодают и умирают миллионы, и Европе грозит массовая иммиграция, а значит, хаос, нужда и борьба за выживание.

Он замолчал и обвел взглядом аудиторию. В помещении было совершенно тихо. Только кто-то на скамье позади осторожно похлопал. Когда мужчина продолжил свою пламенную речь, под микрофоном замигала красная лампочка – это означало: звуки записываются на магнитофон с искажением.

– Уже не за горами счастливая беззаботная жизнь и тот день, когда мы сможем гордиться собой и нашим обществом. Война, экономическая или экологическая катастрофа – и вся эта система законов и правил, которые превращали самых отважных в простых потребителей, немедленно рухнет. Однажды великое предательство уже случилось девятого апреля сорокового года, когда наши так называемые лидеры нации сбежали от врагов, чтобы спасти свою шкуру. И прихватили с собой золотой запас, чтобы обеспечить себе жизнь в лондонских люксах. Теперь враг снова здесь. И те, кто должен защищать наши интересы, снова предают нас. Они разрешают врагам строить мечети посреди наших городов, они разрешают им грабить наших стариков и смешивать свою грязную кровь с нашей. И наш долг как норвежцев – защитить свою расу и уничтожить предателей.

Он перевернул страницу, но в президиуме кашлянули, он остановился и поднял глаза.

– Спасибо, думаю, мы услышали достаточно, – сказал судья и посмотрел поверх очков. – Есть ли у обвинения вопросы к подсудимому?

Косые солнечные лучи, проникая в зал 17-го городского суда Осло, создавали над бритой головой иллюзию нимба. На подсудимом была белая рубашка и узкий галстук, который ему, судя по всему, посоветовал надеть его адвокат, Юхан Крон, что сидел сейчас откинувшись назад и нервно вертел в пальцах ручку. Крону все это очень не нравилось. Ему не нравилось направление, в каком стали задаваться каверзные вопросы обвинения, не нравилось, как откровенно его подзащитный Сверре Ульсен говорил о своей программе, и то, что Ульсен посчитал нужным закатать рукава рубашки и теперь члены суда могли видеть татуировку в виде паутины на обоих его локтях и несколько свастик вокруг левого предплечья. На правом было вытатуировано переплетение древнескандинавских символов и слово «ВАЛЬКИРИЯ» – черными готическими буквами. Так называлась одна из неонацистских банд, орудовавших поблизости от Сетеркрюсса в Нурстранне.

Но больше всего Юхана Крона раздражало то, что за всем этим чувствовался какой-то подвох, он только не понимал какой.

Обвинитель, невысокий человек по имени Герман Грот, мизинцем пододвинул к себе микрофон. На мизинце красовалось кольцо с эмблемой коллегии адвокатов.

– Только пара уточняющих вопросов, господин судья, – попросил он голосом тихим и вкрадчивым. Лампочка под микрофоном стала зеленой. – Значит, когда третьего января в девять часов вы вошли в «Деннис-кебаб» на улице Дроннингенс-гате, у вас имелось явное намерение исполнить свой долг, о котором вы говорите, и защитить нашу расу.

Юхан Крон бросился к микрофону:

– Мой подзащитный уже сказал, что возникла ссора между ним и хозяином-вьетнамцем. – Красная лампочка. – Его спровоцировали, – сказал Крон. – И я считаю, что подобные намеки совершенно беспочвенны.

Грот прикрыл глаза.

– Ульсен, если верно то, что говорит ваш защитник, значит, бейсбольная бита оказалась у вас с собой совершенно случайно?

– Для самообороны, – оборвал его Крон и отчаянно взмахнул руками. – Господин судья, мой подзащитный уже отвечал на эти вопросы.

Судья в задумчивости тер шею, разглядывая адвоката. Юхан Крон-младший был восходящей звездой и многообещающим юристом, ничуть не хуже Юхана Крона-старшего. И, видимо, поэтому судья наконец вынужден был признать:

– Я согласен с защитником. Я думаю, что, если у обвинения вопросов больше нет, нам стоит продолжить.

Грот удивленно вытаращил глаза. Потом кивнул и устало поднял со стола газету.

– Вот выпуск «Дагбладет» за двадцать пятое января. В интервью на восьмой странице один из сообщников обвиняемого говорит…

– Протестую… – начал Крон.

Грот устало вздохнул:

– Хорошо, скажу иначе: человек, выражающий расистскую точку зрения.

Судья кивнул и одновременно бросил предостерегающий взгляд на Крона.

Грот продолжал:

– Этот человек, комментируя налет на «Деннис-кебаб», сказал, что нам нужно больше таких расистов, как Сверре Ульсен, чтобы отвоевать Норвегию. В интервью слово «расист» используется как одобрительное и даже хвалебное. А вы сами, подсудимый, считаете себя расистом?

– Да, я расист, – ответил Ульсен до того, как Крон успел хоть что-то сказать. – В том смысле, как я это понимаю.

– А как вы это понимаете? – улыбнулся Грот.

Крон сжал кулаки под столом и посмотрел на президиум – на судью и двух его помощников по обеим сторонам от него. От этих троих будет зависеть судьба его подзащитного в ближайшие годы и его личная карьера в ближайшие месяцы. Два обычных представителя народа, приглашенных просто для создания духа правосудия. «Куклы в буклях» – вот как их всегда называли, но, возможно, они вовсе и не были «куклами». Справа от судьи сидел молодой человек в дешевой практичной рабочей одежде, который редко отваживался поднять глаза. Полноватая девушка слева от судьи, по-видимому, лишь притворялась, что следит за происходящим; она сидела с гордо поднятой головой, так что сидящим в зале был хорошо виден уже наметившийся двойной подбородок. Среднестатистические норвежцы. Что они знают о таких, как Сверре Ульсен? Что они хотели бы знать?

Все свидетели видели, как Сверре Ульсен вошел в забегаловку с битой под мышкой и после недолгой перебранки ударил ею по голове хозяина заведения Хо Дая, сорокалетнего вьетнамца, приехавшего в Норвегию в качестве беженца в 1978 году. Ударил так сильно, что Хо Дай больше не поднялся. Когда Ульсен начал говорить, Крон уже успел обдумать свой следующий протест.

– Расизм, – по слогам прочитал Ульсен, разобравшись в своих записях, – есть вечная борьба против наследственных заболеваний, дегенерации и геноцида, а также надежда на более здоровое общество с более высоким уровнем жизни. Смешение рас – одна из форм двустороннего геноцида. В мире, где решено восстановить генофонды, чтобы защитить малейшую букашку, полным ходом идет смешение и разрушение человеческих рас с тысячелетней историей. В одной из статей известного журнала «Американ физиолоджист» за семьдесят второй год пятьдесят американских и европейских ученых выступили против замалчивания данных наследственности.

Ульсен замолчал, окинул зал 17 взглядом и поднял вверх указательный палец. Теперь он стоял лицом к прокурору, и Крон мог видеть татуировку «Sieg Heil» между затылком и шеей – немой крик и своеобразное причудливое несоответствие холодной высокопарности всех этих фраз. Последовало молчание, по шуму в коридоре Крон понял, что в зале 18 объявили обеденный перерыв. Секунды шли. Крон вспомнил, что где-то читал о том, что Адольф Гитлер во время массовых митингов растягивал свои картинные паузы до трех минут. Когда Ульсен продолжил свою речь, он отстукивал пальцем такт, будто хотел вбить каждое слово и предложение в слушателей:

– Те из вас, кто пытается отрицать борьбу рас, – либо слепцы, либо предатели.

Он отпил из стакана, стоявшего перед ним.

Прокурор воспользовался этой паузой и задал очередной вопрос:

– По-вашему, в этой борьбе вы и ваши сообщники, часть которых находится сейчас в зале, единственные, кто имеет право нападать в этой борьбе?

Послышалось мычание присутствующих в зале бритоголовых.

– Мы не нападаем, мы обороняемся, – ответил Ульсен. – Это право и обязанность всех рас.

Кто-то из присутствующих прокричал что-то Ульсену, и он продолжал с улыбкой:

– И в чужих расах можно найти национал-социалистов с расовыми убеждениями.

Одобрительный смех и аплодисменты присутствующих. Судья попросил тишины и вопросительно посмотрел на прокурора.

– Это все, – сказал Грот.

– Есть ли у защиты какие-нибудь вопросы?

Крон покачал головой.

– Тогда попрошу ввести первого свидетеля обвинения.

Прокурор кивнул приставу, тот открыл заднюю дверь, высунулся в нее и что-то сказал. За дверью скрипнул стул, дверь широко открылась, и вошел крепкого вида мужчина. Крон отметил тесноватый в плечах пиджак, черные кожаные штаны и такого же цвета высокие сапоги. Бритая голова. Судя по стройной фигуре атлета – лет тридцать. Но красноватые белки глаз и тонкие лиловые жилки на бледном лице делали его старше лет на двадцать.

– Офицер полиции Харри Холе? – спросил судья, когда свидетель занял свое место.

– Да.

– Вы хотите, чтобы ваш адрес остался…

– В тайне. – Холе показал большим пальцем через плечо. – Они уже пытались наведаться ко мне домой.

Снова недовольные выкрики.

– Холе, вы уже давали показания? И присягу?

– Да.

Крон замотал головой, как резиновая собачка, какими некоторые водители украшают свои машины, и начал лихорадочно копаться в документах.

– Итак, Холе, вы работаете следователем в отделе убийств, – начал Грот. – Почему к вам попало это дело?

– Потому что мы допустили ошибку.

– Простите?

– Мы не думали, что Хо Дай выживет. Обычно это не удается тем, у кого проломлен череп и выбита часть его содержимого.

Крон видел, как лица членов суда растягивает непроизвольная ухмылка. Но это еще ничего не значит. Он отыскал бумагу с именами помощников судьи. Вот там и была… ошибка.