000
ОтложитьЧитал
Сквозь метель
Свет, давно уснувшего солнца, даже отсветами не проникает сквозь круговерть мглы разыгравшейся на открытом пространстве болота метели. Луна, как-то умудряется пробивать пелену ночи, помогая отличать землю от неба. Граница болота и леса прорисовывается чёрной стеной. Капельки влаги растопленного во рту снега слегка утолили мучительную жажду. В зимних странствиях изматывает не голод, а жажда и недосып. Навязчивые мечты о кружке воды с кусочками плавающего снега способны свести с ума. Пытка обезвоживанием и недосыпом одно из самых мучительных испытаний, а глоток горячего чая – галлюциногенное видение, схожее миражу пустыни.
Долгожданный лес принял покоем, застывшим запахом хвои, свисающими до земли ветками. Ветер проникает сюда лишь порывами. Ворвавшись разъярённым вихрем, пробегает по макушкам кедров, сбрасывает снежную пыль на вырвавшегося из смертельной круговерти человека. Не насытившись местью, спешно ретируется в болотную мглу до нового набега. – У-у-у! – уносится раздосадованный гул злобы. Под сводом леса, он не ввергает в трепет страха. На болоте же, с остервенением рвёт обледенелые одежды, словно паруса обречённых бригантин; залепляет глаза крупой, останавливает дыхание, заморачивает сознание; заваливает то вперёд, то не позволяет сделать шаг навстречу спасению. Разъярённым чудовищем налетает, извергая гибельную стужу из оскала пасти. Спасти таёжника в ночи метели способен только таёжный урман, оттого бесятся демонические силы смерти, холода, тьмы. В отчаянии шепчу слова молитв: «Господи, спаси! Ангел, не брось!». Слова забываются, не произносятся, обрываются, исчезают в вое ветра. Мысли мечутся, затуманиваются.
Усилием сосредоточиваю внимание на качающейся призрачной полоске леса. Небо, снег, земля смешались воедино, горизонт разграничивает иллюзорный лес. Временами перестаю слышать гул стихии, становится тепло, вижу себя спящей дома на диване. Сквозь дремоту забытья прорывается отчаянный вскрик: «Проснись! Нельзя спать!», – кто-то отчаянно тормошит, а беспощадный «другой» стегает жгучим хлыстом по лицу.
Осознание реальности возвращается в заторможенный мозг. Сквозь путы колдовского сна грезится, что иду в черноте ночи по снежной пустыни, а впереди, совсем рядом, раскачивается веером лес. Спустя вечность, в сновидение врывается рёв снежной бури, будто включается громкоговоритель радиоприёмника. Запутавшись, не сразу понимаю, какой из снов явь. И делаю шаг к внезапно выросшему из беснующегося вихря кедру. – Не потерять сознание!.. ещё шаг!.. один… два… три… – рука вцепилась в хлипкий стволик первой чахлой ёлочки на окраине долгожданного леса. Шатаясь, останавливаюсь, наклоняюсь вперёд, сместив обледенелый рюкзак к голове. Ослабив лямки, всматриваюсь в ночной урман. Спина отдыхает, боль в плечах приятно утихает. Собрав силы, рывком преодолеваю отделяющие от спасения метры.
Спящие деревья подобны снеговым горам. Любой звук безвозвратно гаснет, дыхание глохнет. Сонная тишина после оглушающего гула обескураживает. Тайга ощущается спасительным кровом от беснующейся на болоте бури. Иногда порывам ветра удаётся проникнуть и сюда, раскачав деревья, сорвать снежную лавину. «У-у-ух!», устрашающе охнув, устремляются вниз тонны снега! Разбуженный хвойный великан болезненно вздрагивает. Дрожь через корни сотрясает землю, толчком отбрасывает воздух, разбегается по дремлющему лесу. Освобождённые от груза ветки, резко подскакивают вверх, долго мечутся, словно перепуганные лани. Снег, разбившись оземь, отскакивает ледяными космами, обволакивает пространство непроницаемым леденящим облаком. Успокоившись, неспешно оседает, укладывается пушистым ковром под освобождённым от бремени деревом. Последними, плавно кружась в лунном свете, искрясь, плывут к земле запоздавшие снежинки. Их резные крылья вспыхивают подобно рождественским украшениям.
***
Идти в таёжном лесу легче, чем по переметённому болоту. Белые громады деревьев горами закрывают звёзды. Ковши Медведиц с водительницей Полярной звездой теряются в вышине. Ветер прохаживается в вершинах, не спускаясь на землю. Первые шаги по сонному лесу кажутся путешествием по сказочному раю, где под каждым приветливым кедром можно разжечь вожделенный костёр.
– Как ты?!.. – искусанными губами пытаюсь улыбнуться. Коросты обветрившейся кожи болезненно трескаются, из ранок сочится солёная кровь. Заледенелой рукавицей прикасаюсь к истрёпанному крылу неподвижно сидящего на плече Ангела. Обессилевший Хранитель лишь плотнее прижимается к моей голове. – Держись крепче!.. – привычным движением поправляю ружьё. – Подремли! Ангел затаил дыхание, заподозрив, что его видят, только силы покинули небесный организм, чтоб привычно притворяться незримым. – Не бойся!.. – тут сама справлюсь. Ангел внимательно посмотрел в глаза человека, промолчал, не ответив.
– Ох и потрепали нас!.. – подумала, обходя высоченную ель, похожую на сказочную башню несуществующих королевств.
– Да уж!.. – досталось… – вздохнув, согласился Хранитель, ставший подобным белоснежной птице. Уставшие крылья бессильно повисли клиньями, переливаясь призрачным серебром в плоскостях причудливых снежинок, уже не таявших на оперении.
– Они сильнее нас, но не всесильны… – от понимания ранимости небесных созданий в израненной женской душе светлеет, и жизнь перестаёт казаться беспросветной. Ангел устало прикрывает глаза. Беззащитная фигурка мерно покачивается в такт скольжения лыж. Вспомнились его хрупкие крылья, отчаянно сражающиеся с бурей, безмолвный крик бессилия и решительная преданность. В памяти всплыли вой ветра, его и моя отчаянная борьба со смертью. Они остались за границей леса в ушедшем времени, словно в небытие.
– Поспи! Когда тебя ещё увижу?!.. – с грустью и теплом подумалось, – видимо снег сделал его видимым… – совсем белый! – весь в изморози. Сняв обледеневшую рукавицу, бережно убираю ледышку с торчащего вывернутого пёрышка, сломленного на кончике, вправляю в холодное крыло. Ангел не шевелится. Он крепко спит на моём плече, растворяясь в лунном свете…
***
Читаю свои давнишние дневниковые записи в обветшалой общей тетрадке. Она хранилась много – много лет и зим в таёжном зимовье, в полсотни километров от ближайшего селения, на берегу горной реки Манья, в восточных отрогах Приполярного Урала. В ней, как в судовом журнале на корабле, фиксировались главные события: время прихода в зимовье, время ухода с тайги в село, фенологические сведения – температура, ветер, высота снежного покрова, поведение реки, подвижность живности. В ту пору мы ещё не мыслили о мобильниках, современных фонариках, снегоходах и мотособаках. В тайгу ходила одна, с лайкой. Уходила на недели. Многочасовой, а порой многодневный, путь освещали звёзды и Луна, изредка носила тяжеленный шахтёрский фонарик. Только тот разряжался на морозе, плохо светил, много весил. Снег помогал торить пёс Серка, потом – другие лайки – Бим, Дружок. Страна СССР исчезла. Геологоразведка развалилась. Зарплаты не выплачивались годами, мужья спивались, рушились семьи и всё, казалось бы, вечное. Женщины, как и в прежние лихие годины, взваливали на хрупкие плечи дом, мужей, страну, мир и вытаскивали из всёпоглощающей пучины нищеты себя и Русь, – кто как мог.