Гончар из Модиина

Книга посвящается моему многострадальному народу, возвратившемуся на родную землю после многовекового изгнания.

Автор

Iliya Nemtsov (Nimits). „POTTER FROM MODI" IN"

TEL-AVIV, 2004.

© Сopyright с Iliya Nemtsov.

All Rights reserved by the Author.

Dr. Iliya Nemtsov. 1–8 Emek Dotan St.

71701 Modiin, Israel

965-90693-0-8

(с) 2013 Илья Немцов

Все права сохраняются за автором.

Период описываемых событий охватывает эпоху Эллинского и сменившую её Римского господства в Иудее.

Этот период характеризовался острыми конфликтами, сложным сплетением событий и человеческих судеб.

Многочисленные предания, литературные, археологические и исторические источники позволяют воссоздать зримую картину далекого и одновременного близкого нам времени.

Наше прошлое не кануло в Лету. Независимо от нас оно властно врывается в нашу сегодняшнюю действительность.

Без знания и понимания прошлого — будущее представляется мне туманной и тревожной неопределенностью.

Книга посвящена жизни нескольких поколений семьи горшечника из Модиина — Эльазара бен Рехавама.

Встречающиеся в трилогии имена и излагаемые события вымышлены, совпадения случайны. Вместе с тем автор стремился с возможной точностью и полнотой воссоздать действительность тех далеких лет.

Илья Немцов.

Вступление

"Сохрани меня, Господь, чтобы я отдал тебе наследство отцов моих", — сказал Навот царю Ахаву, который хотел купить у него виноградник".

I Книга царей XVI,31.

Черепки…Осколки глиняных сосудов когда-то хранивших воду, зерно, оливковое масло, виноградный сок.

Эти черепки нередко остаются единственным говорящим свидетелем давно исчезнувших эпох.

Те самые черепки, множество которых разбросано в Негеве на холмах Авдата — древней столицы набатеев, на возвышенности Титура, что раскинулась в округе Модиина, на окраинах ныне восстановленной деревни Хасмонеев.

Эти черепки бережно выуживают из Священной земли Иерусалима или из многослойного пирога раскопок Мегиддо, Гезера, Бет-Эля.

Они доходят до нас, подобно лучам света давно погасших звезд. И, подобно этим лучам, несут в себе важные вести о бушевавших войнах, о бесконечных нашествиях, о разрушениях и пожарищах.

Именно эти черепки донесли до нас сведения о том, как когда-то люди жили на земле легендарного Модиина. Что было их хлебом насущным, каковы были их интересы, мечты и судьбы.

В этих черепках закодированы мастерство, поиск и особенности самоотверженного труда горшечников, гончаров, керамистов тех времен.

Одному из таких гончаров и посвящено наше повествование.

Имя гончара, как гласит придание, Эльазар бен Рехавам.

Луна над Аялонской долиной
(Предисловие)

Глядя из Модиина на замершую в ночном небе лампу луны, мгновенно вспоминаешь восклицание Йошуа Бин-Нуна: "Солнце, стой над Гаваоном, луна над Аялонской долиной!", и без всякого ориентирования по компасу узнаешь, что ты находишься в самой пуповине исторических событий тысячелетней давности, вышедших на всемирный уровень, ставших еще одним, после Исхода из Египта, пьедесталом выхода человечества из рабства на свободу.

В этот ночной час, еще до взгляда на луну, ощущаешь особый оливково-сосновый, я бы сказал, олеографический запах окружающих долин и всхолмий Модиина, с такой любовью привнесенной и пронесенной Ильей Немцовым через трилогию своих романов — "Гончар из Модиина", "Возвращение" — ("На круги своя"), "Багровый закат".

Да, у этой самой земли, выбранной автором не только, как место жительства, но и как место в Истории народа Израиля, незабываемые имена: Земля Обетованная и Святая. Она бы пахла, как лубок, выписанный маслом, которое еще не просохло и стекает с кисти, как только вышедший из обжига керамический сосуд. И эти запахи пробудили бы в памяти особый цвет неба этой земли, особую свежесть мирта и речной вербы к празднику Кущей, особый ликующий хор птичьих голосов на раннем рассвете по дороге на раскинувшийся недалеко, на холмах, Иерусалим. И в полном покое души и природы можно было бы листать страницы истории богоизбранного народа, так же, как истории других народов, если бы страницы эти не были сожжены, если бы сквозь тысячелетия, как сквозь эти долины и поверх этих всхолмий, до нас не докатывался ветер, пропахший гарью и смертью.

На этой сравнительно узкой полоске земли между Великим морем с запада и пустыней с востока, соединяющей Азию и Африку, без конца сталкивались державы древности. Памятью этих бесконечных столкновений и кровопролитий стоят развалины Мегидо, двадцать раз сожженного и восстанавливаемого, начиная с 4000 лет до новой эры, ставшего для всего мира символом окончательной борьбы между сынами света и сынами тьмы: Гора Мегиддо — Ар Мегиддо — Армагеддон.

Но ведь речь идет о двадцати срезах человеческой жизни, со сменой поколений, любовью и разочарованием, проблемой отцов и детей, и, главное, защитой от чужеземных полчищ, без конца идущих с юга на север и с севера на юг, которые жизнь твою в грош не ставят.

Таков и срез жизни в поколениях горшечника из Модиина Эльазара бен Рехавама, жизни, освещенной и освященной именами родившихся здесь, в Модиине великих Маккавеев — отца Матитьягу и его сыновей Иегуды, Шимона, Эльазара и Ионатана, в отличие от пророков, начиная с законоучителя Моисея, людей из народа, мужество которых, сумевших разгромить хорошо вооруженные и оснащенные войска Антиоха Четвертого Эпифана на крутом спуске с Верхнего Бет-Хорона к Нижнему, совсем рядом с Модиином, по сей день потрясает весь мир, и в свое время породило обширные Хроники — четыре Книги Маккавейские, объявленные католической церковью Богодухновенными и включенные ею в Катехизис.

Но в этих эпохальных всемирных завихрениях событий, хроника жизни отдельной семьи горшечника из Модиина вовсе не выглядит чем-то мелким, незначительным, лежащим в стороне от столбовой дороги Истории, залитой кровью. Именно из корней такой семьи выросла та стойкость, которая позволила не покориться рабству и добиться свободы и права жить по законам своих предков.

С первых строк трилогии, за всеми перипетиями существования, забот жителей Модиина как черный, трагический, медленно надвигающийся в течение трех романов фон, стоит угроза быть уничтоженными, стертыми жерновами держав — наследниками империи Александра Македонского, безумными и жестокими императорами Рима, такими, как Нерон, Веспасиан, Тит. Этот грозно стоящий вдалеке вал позже или раньше должен разрядиться и подобно цунами, снести всё и всех на своем пути.

И начиная свою трилогию, Илья Немцов все время держал в уме эту угрозу и всеми силами души старался её сдержать. Это и создало внутреннее напряжение развивающегося текста и трагическую целостность трилогии, хотя надежда, теряя на глазах свои позиции, пыталась со всех сил сопротивляться.

И финал напоминает мне пустынный берег в Датском королевстве после того, как все герои трагедии, Гамлет, стерты из жизни, и пустота празднует свой триумф.

И все же подспудно читатель держит в уме, что жизнь на этой сожженной земле возродилась, и после тысячелетий преследований и гибели еврейский народ вернулся на эту землю праотцев и сумел построить на ней свободное и цветущее государство — Израиль.

И вклад в это дело писателя Ильи Немцова несомненен.

Эфраим БАУХ.

1. Предгорье

Начальник греческого гарнизона гипарх Апеллес был, по сути дела, единственным и полноправным властителем всех земель простиравшихся от Лахиша до самого Иерусалима.

В своей гипархии Апеллес "пас стадо варваров-иудеев", как любил он выражаться, и, естественно, пользовался всеми благами, следовавшими из его исключительного положения.

Последнее было зафиксировано в специальном папирусе, полученном Апеллесом непосредственно из рук самого царя Антиоха 1У Эпифана.

Рядом с личной подписью и печатью Царя Антиохии, Сирии и Палестины стояла дата: 27 Мухиниона, во второй год 151 Олимпиады, согласно календарю Эллады, или 27 день месяца Нисана 3586 года от сотворения мира, по иудейскому летоисчислению.

Для размещения военного лагеря или стратопедона Апеллес выбрал селение Модиин. Это селение находилось на полпути между прибрежной равниной с её важными портовыми городами Яфо, Ашкелон, Ашдод и сердцем Иудеи — Иерусалимом.

Через Модиин проходила основная дорога, соединявшая эти два стратегически важных района, входивших во владения Антиоха IV.

Дорога была загружена во все дни недели, но особенно эта загрузка возрастала перед праздниками Восхождения: Песах, Шавуот и Суккот.

Длинные караваны, навьюченных до отказа верблюдов, медленно продвигались к Святому городу. Подчиняясь этому ритму, плелись нескончаемые вереницы ослов и мулов. Скрипели повозки, запряженные волами, были здесь и двуколки с колесами, обитыми тонкими железными полосами, крайней редкостью в ту пору. Как правило, у большинства тяжелых арб колесами служили круги, высеченные из вековых оливковых деревьев.

Пространство между повозками и навьюченными животными было заполнено толпами паломников и множеством рабов, груженных корзинами со всевозможной снедью.

Место расположения стратопедона позволяло гипарху Апеллесу вести круглосуточное наблюдение за дорогой и собирать обильные таможенные налоги.

Часть собранных денег Апеллес пересылал в Антиохию, где находилась царская казна Селевкидов, другая часть шла на содержание гарнизона и кое-что оседало в карманах гипарха, готовившегося спустя два года выйти в отставку.

Состарившийся, но еще физически крепкий человек Апеллес приложил немало усилий, чтобы военный лагерь соответствовал требованиям, установленным еще в период Великого полководца. На самой высокой точке возвышенности Титура была возведена сторожевая башня, служившая для наблюдения за дорогой. Башне был придан грозный вид. Со всех четырех сторон на округу смотрели узкие бойницы для лучников. Верхняя площадка была удобна для метателей копий и дротиков.

Была в распоряжении гипарха Апеллеса также пехота, состоявшая в основном из наемников, и три боевые колесницы, которые, однако, использовались скорее для хозяйственных нужд, нежели для военных целей.

Иудея слыла спокойным местом еще со времён Соглашения между Иерусалимом и Александром Македонским. Тем не менее, в лагере был хорошо укомплектованный отряд конников.

Апеллес не раз посылал в столицу папирусы в которых подробно сообщал о растущей враждебности, варваров-иудеев к эллинам и нашим союзникам из иудейской знати, принявшей эллинскую веру, Присланный отряд конников и был ответом на эти послания.

Кавалерию возглавлял гекатонтарх (сотник) Силонос.

Выходец из известной фессалийской семьи, он уже успел отслужить более семи лет в различных крепостях Империи, прежде чем, по его же просьбе, был направлен в Иудею.

О причинах этого, не совсем обычного по тем временам решения, мы узнаем из дальнейшего повествования.

Военное образование сотник завершил в Афинах. Был храбр, инициативен, умён, но, как говорил Апеллес:,немного подпорчен философскими учениями, процветавшими а ту пору."

В занятиях этих школ молодой офицер действительно принимал деятельное участие.

Апеллес и Силонос были антиподы. И их полная противоположность сеяла между ними семена непримиримого раздора. Особенно эта непримиримость касалась отношения к местному населению.

Вокруг стратопедона раскинулись поля и виноградники жителей Модиина. Чуть дальше оливковые рощи, плантации миндаля и рожковых деревьев. Над всем этим возвышались небольшие группы плодоносящих пальм.

Это было одно из многочисленных селений, разбросанных у подножия Иудейских гор.

Подобно стратопедону в округе Модиин, греческие форпосты располагались во множестве также и на других территориях огромной империи Александра Великого.

Эти форпосты достигали границ Бухары и Мараканда (ныне Самарканд). Их цепь прорезала северо-западные районы Индии, доходила до границ Китая. Они свидетельствовали о греческом присутствии в Киликии, Сирии, Вавилонии.

С одним из таких форпостов, а именно с Дура-Европосом, и оказались странным образом связаны судьбы Эльазара, горшечника из Модиина, и блестящего греческого офицера Силоноса.

2. Дура-Европос

Форпост эллинистического господства Дура-Европос находился на Среднем Евфрате в Сирийских владениях царя Антиоха, господствовавшего в Вавилонии, Финикии и Палестине. Здесь начал свою военную карьеру гекатонтарх Силонос.

В тот год тяжелая эпидемия черной оспы, постигшая эти места, выкосила немало солдат крепости, и командование прислало пополнение — отряд конников во главе с сотником Силоносом и значительную группу рекрутов, набранных в разных провинциях империи.

В обязанности Силоноса, специалиста по военному картографированию, входило также командование гарнизоном и обучение военному делу солдат из прибывавшего пополнения.

Вскоре он обратил внимание на одного из них, недавно рекрутированного из Иудеи. Невысокого роста, сероглаз, крепок телосложением, он был молчалив и усерден. Причем это усердие, как заметил Силонос, шло не от желания получить поощрение или подняться по служебной лестнице, что было бы вполне понятным, но исходило из свойств характера иудея.

Как-то после тяжелых ночных учений, когда солдаты, издавая невероятный храп, спали он заглянул в солдатский шатер и был поражен увиденным.

Один из солдат, тот самый иудей, вместо предусмотренного сна, сидел на своем коврике и был чем-то увлечен. Когда же он заметил вошедшего офицера, было поздно. Нарушение дисциплины влекло за собой тяжелое наказание.

Тем не менее, иудей не казался ни смущенным, ни виноватым, а лишь мгновенно встал, приветствуя офицера.

— Чем это ты занят во время предписанного отдыха?! — сердито спросил Силонос, — и назови свое имя.

— Отдыхаю как все, гекатонтарх! — последовал ответ рекрута, — а имя моё: Эльазар бен-Рехавам из Модиина, что в Иудее. — И чуть тише добавил, — каждый восстанавливает свои силы, как лучше для дела и для него. — А затем, посмотрев в глаза Силоносу, сказал, — если позволишь, гекатонтарх, я продолжу свой отдых.

Силонос, молча, смотрел на солдата. Подобное еще не встречалось в его военной карьере. Он вдруг заколебался, наказывать ли этого явно неробкого иудея? Но видя, как тот в считанные минуты вылепил очередную солдатскую кружку, ничего не сказав, вышел из шатра.

Оглянулся. Неподалёку, за кустами, на знойном солнце подсыхали около десятка подобных кружек. Часть из них была сырой, но большинство хорошо подсохли. Эти кружки были светлее и по цвету приближались к солнечным лучам полуденного солнца.

Формой они напоминали Силоносу эхоной, при помощи которого веселившиеся молодые люди в афинских домах, черпали вино из кратера и разливали по кубкам. И он улыбнулся несопоставимости ситуаций.

Подняв одну из таких кружек, ожегся и она упала, ударившись о валявшиеся вокруг камни., Не разбилась! — с удовольствием отметил Силонос.

Теперь он узнал, откуда у его солдат эта посуда. Он поставил на место уроненную кружку. Ушел.

Эльазар знал, что его посадят в карцер — узкую как нора дикобраза яму, там было множество ползучей и прыгающей нечисти, кар вэ цар, — холод и теснота — расшифровал он на родном иврите слово карцер и горько улыбнулся. Но может случиться и похуже. Накажут пятьюдесятью плетями, что не каждый выдерживал.

Эльазар не боялся физических страданий. Ему всегда помогала молитва, обращенная к Всевышнему. Его пугала возможность запрета заниматься любимым делом. В нем он видел смысл своего существования.

Нет, он не наложит на себя руки, как это недавно сделал его однополчанин — финикиец Ксит. Господь наш Бог такое не прощает, но сама жизнь потеряет для него всяческое значение. И это было самое страшное.

Так размышлял Эльазар после ухода сотника. И когда спустя два дня к нему подошел фессалиец Никас, коневод Силоноса, и передал требование немедленно зайти в офицерский шатер, Эльазар понял, его судьба решена и был готов к любому развитию событий.

В офицерском шатре было прохладно. Пятеро рабов непрерывно поднимали и опускали огромные опахала из длинных дрофиных перьев. Кроме Силоноса, командовавшего кавалерией — главной силой гарнизона, на коврах возлежали еще два офицера — Главкон — начальник отряда лучников и Филон — командир копейщиков, непосредственный начальник Эльазара.

"Триадос", — мелькнуло в голове Эльазара, — решение этих трех было окончательным".

Офицеры с непонятным интересом посмотрели на вошедшего. Эльазар был метатель дротиков. Его одежда соответствовала предписанию, но оружия при нем не было.

— Вот тебе и воин! — приподнялся со своего ковра Филон. — Почему ты не при оружии?! — грозно добавил он.

В шатре наступила напряженная тишина. От его ответа, как понял Эльазар, может зависеть многое.

— Меня вызвали в офицерский шатер, как я понял, не сражаться, но повиноваться любому принятому здесь решению, — с достоинством, но без всяких эмоций ответил Эльазар.

Ответ вызвал улыбки на лицах офицеров.

— Присаживайся, — обратился к Эльазару Силонос. И пододвинул к нему кружку и плоский поднос с фруктами.

Эльазар понял, что это и есть обвинительное заключение. Перед ним была одна из тех кружек, которые стояли в кустах на солнечном закале. Вина его, как представлялось Эльазару, состояла не только в том, что он нарушил установленный порядок отдыха. Было и еще одно, не мене серьезное нарушение военной дисциплины, о котором знали, однако, немногие.

Во время очередных учений, в ущелье Ару, вблизи Дура-Европоса, он обнаружил светло-серую глину, которая, в смеси с желтой, превращала изделие в настоящий камень. В своем наплечном мешке, находившемся рядом с чехлом, заполненном дротиками, он перетаскал большое количество этой глины, а затем использовал её для изготовления солдатских кружек.

Использование же наплечного мешка для других целей, кроме предусмотренных предписанием, было строго запрещено.

— Такой кружкой пехотинец может одним ударом размозжить голову врага, — пошутил фессалиец Никас, когда Эльазар подарил ему, своему товарищу, как он думал, одну из таких кружек… И именно эта кружка сейчас стояла перед ним.

,Значит, гекатонтарх узнал об этих его преступлениях от Никаса… Вот уж не ожидал", — с горечью подумал Эльазар.

Он знал из рассказов старых воинов, да и сам видел, как провинившегося солдата наказывали чашей с ядом. Эта чаша теперь стояла перед ним. И той чашей была каменная кружка, им же созданная.

,Значит такова судьба. Пути Всевышнего неисповедимы".

Он мысленно попрощался с младшей сестрой Шифрой, остающейся одинокой в далёком Модиине. И в этот последний миг, не обращая внимания на следивших за ним офицеров, твердой рукой взял заполненную доверху кружку, и вполголоса произнес:,Шма Исраэль, Адонай Элокейну — Адонай Эхад!" и одним махом выпил содержимое.

Офицеры с явным удивлением посмотрели на Силоноса. Что сказал иудей?

— Ты ошибся, — гордый человек, — неожиданно мягко сказал Силонос, — в кружке была родниковая вода из ущелья Ару. — Затем, резко сменив тему, спросил:

— Ты когда-нибудь ездил верхом на лошади?

— На рослом муле, — придя в себя, коротко ответил Эльазар.

Офицеры расхохотались: от мула до скакуна не такая уж большая дистанция!

Хорошо! — подытожил Силонос. — Со второго дня следующей недели я зачисляю тебя в мой конный отряд. Сейчас ты свободен.

Эльазар вышел. Он не мог осознать происшедшее. Весь день был как в лихорадке. И лишь вечером, когда к солдатскому костру подсел Силонос, а он это делал довольно часто, в отличие от других офицеров, Эльазар многое понял.

Согласовав с другими офицерами, Силонос перевел Эльазара в свой отряд и теперь объяснил почему. От Эльазара требовалось быстрое освоение новой военной специальностью — строевого конника. Кавалерия была привилегированной частью армии.

В распоряжение Эльазара поступал раб — опытный коневод. В свободное же время, а оно всегда бывает у конников, — подчеркнул Силонос, — Эльазар обязан будет заниматься гончарным делом.

Потрясенный услышанным, Эльазар не выдержал, и из его груди вырвалось сдавленное рыдание.

Но гекатонтарх, не заметив этого, продолжал:

— Первое поручение, которое ты должен будешь выполнить, Эльазар, — он назвал его по имени, — изготовить для солдатской кухни двести пятьдесят кружек и полсотни подносов.

В твое распоряжение поступают шесть рабов и четыре рабыни, сведущие в гончарном и кухонном деле. Они у нас новые, из тех, что вчера отбили у парфян.

Так в далекой греческой крепости начался новый этап жизни горшечника из Модиина, во многом определивший его дальнейшую судьбу.

Гекатонтарх Силонос обладал почти неограниченной властью в Дура-Европосе, был решителен, любознателен и умён.

Часами он мог наблюдать за работой Эльазара, строившего по его, Силоноса решению, керамические мастерские. В этих работах, особенно в возведении больших обжиговых печей, были заняты, помимо рабов, солдаты, получившие увечья в схватках с врагом и непригодные для строевой службы.

Решающую роль в этом, невиданном для армии эксперименте, играл иудей, сознавал он это или нет. Зато хорошо сознавал гекатонтарх Силонос.

Его замысел объяснялся тяжелым финансовым положением крепости, казна которой была пуста. Окружающие Дура-Европос селения были бедны, а с усилением парфянских вылазок, и вовсе прекратили платить военный налог. Мало помогали карательные меры, применяемые войсками гарнизона. Керамические же мастерские, по разумению Силоноса, открывали какие-то перспективы.

Интуитивно он искренне поверил в способности иудея. Тот хорошо владел ремеслом. Знал многие виды глины, как и то, где их искать. Легко находил нужные ему цветные пески, знал их свойства и цвет изделий после обжига.

Силонос видел, как иудей, варьируя количеством и влажностью топлива, направленностью огня, получал богатую гамму оттенков, обжигаемых изделий, от угольно — черного и серо-перламутрового до золотисто-розового.

Привычные изделия, рождавшиеся под руками иудея, отличались от греческих. На них не было знакомых Силоносу рисунков: ни батальных сцен, ни богов, ни героев с их бессмертными подвигами. Даже орнаментика и расцветка были иными.

Удивляло и то, с какой быстротой освоилась в мастерских Эста — одна из рабынь, которую Силонос передал в распоряжение Эльазара. Создавалось впечатление, будто она всю жизнь только тем и занималась, что разрисовывала поверхности кувшинов для вина вьющейся лозой, либо гроздьями винограда… И рисунки эти были столь правдоподобны, что казалось листья или виноградные ягоды только что срезаны в винограднике и непонятным образом прикреплены к выпуклым бокам кувшинов.

За годы службы на Востоке, Силонос привык ко многому. Ему даже стали нравиться покрытия желто-песочного цвета, характерные для большинства керамических изделий иудея. Незатейливые рисунки подчеркивали особый волнующий свет, излучаемый золотистым фоном. Этот проникающий в душу фон навечно запомнился эллину со времени изнурительных переходов по бескрайней Вавилонской пустыне.

Да и остальные гончарные изделия, множество которых иудей отправлял на рынок, были весьма необычны. Внешне грубоватые, они, однако, привлекали внимание покупателей. Так, например, хорошим спросом у жителей Дура-Европоса и у купцов из проходивших мимо караванов пользовались подносы для фруктов, разрисованные тарелки с плавно поднятыми краями, кувшины для питьевой воды.

Особый спрос был на кувшины. Высокие, однотонные, с узким горлом и вдавленным внутрь дном, они были удобны для переноски и хранения воды и казались удивительно легкими.

Быстро раскупались и небольшие конусообразные сосуды для хранения оливкового масла. Они, как правило, были с острым и изящным носиком, что позволяло сохранить каждую каплю масла, заливаемого в настольные глиняные светильники.

Силонос видел в гончарных изделиях иудея не просто предметы обихода.

Он вспоминал свою студенческую юность, когда перед ним были открыты дороги в любую сферу искусств, в любую область знаний. Его радостно принимали даже в кругах философов — этой высшей касте властителей дум Эллады.

Он мысленно сравнивал амфоры, килики, кувшины иудея с подобными же изделиями, изготовлявшимися лучшими афинскими керамистами, и, неожиданно для самого себя, обнаруживал бесспорную самобытность работ Эльазара.

На эти изделия был хороший спрос, что подтверждало объективность его оценки. К тому же деньги, вырученные от их продажи, как и предполагал Силонос, хотя и в небольшой степени, но пополняли крайне скудную казну крепости. И, если бы не этот источник, то даже офицеры не получили бы за последние полгода ни одной лепты. Так что Силонос, поверивший в способности иудея, был доволен собой.

Парадоксальным было и то, что богатые знания, когда-то приобретенные им и далекие от военного искусства, оказались востребованными неожиданно для него самого.

Однако участившиеся нападения парфян, пользующихся ослаблением трона Антиоха, вызывали тревогу и отвлекали внимание гекатонтарха.

Об этих нападениях Силонос постоянно оповещал высшее командование, но там, видимо, больше были заняты внутренними распрями и депеши из какого-то Дура-Европоса мало кого интересовали.

Тем не менее, гекатонтарх, со свойственной ему последовательностью, решил укрепить стены города. Он начал тщательный осмотр крепости. Среди конников, сопровождавших Силоноса, был и Эльазар. Силонос с удовольствием отмечал, что иудей превзошел все его ожидания — он оказался превосходным наездником.

Однажды, объезжая стены города с внутренней стороны, Силонос обнаружил необычное строение, непосредственно примыкающее к крепостной стене. Хотел тут же приказать разрушить его, так как это строение могло послужить врагу для облегченного проникновения в город, но, увидев, что Эльазар остановил коня у этого строения и с кем-то дружески беседует, подъехал к ним и в собеседнике Эльазара узнал местного иудея, которого не раз видел в гончарных мастерских.

— Рав Нафтали, — четко, как того требовал устав, представил своего собеседника Эльазар, и продолжил: — Рав Нафтали вышел из бейт-кнессета, чтобы в твоем лице, гекатонтарх, приветствовать храбрых защитников города! — затем сделал небольшую паузу, вновь выслушал раввина и с удивлением посмотрел на Силоноса.

— Раввин говорит, что ночью к ним пришли парфянские лазутчики и потребовали открыть ворота города в нужный для них момент. За эту услугу они обещали сохранить жизнь всем иудеям после захвата города.

Это сообщение еще больше насторожило Силоноса. Война явно приближалась.

— И еще, — продолжил Эльазар, — рав Нафтали сказал, что еврейская община Дура-Европоса — маленькая и слабая и она не занимается ни политикой, ни войной. Мы молимся, — и он указал на бейт-кнессет, который всего несколько минут тому Силонос намерен был разрушить.

Иудеи Дура-Европоса, — произнес рав Нафтали, — зарабатывают на жизнь обработкой шкур, делают ремни для конских упряжек, шьют мехи для воды, торгуют, но какая теперь торговля?… Все только и говорят о войне.

Силонос, хоть и был занят своими мыслями, тем не менее, внимательно слушал раввина, потом спросил: "Когда у вас были лазутчики?"

Рав Нафтали немного замялся, потом вместо ответа задал вопрос:

— Почему уважаемый гекатонтарх говорит: были? Они у нас есть.

И раввин пригласил Силоноса войти вместе с ним в помещение, находившееся под одной крышей с бейт-кнессетом.

— Здесь мы храним всякие изношенные вещи, — объяснил рав Нафтали, — старые истершиеся ковры, одежду, собранную для нуждающихся. А вот и интересующие тебя люди, — скромно закончил раввин.

На потертых коврах лежали три человека, связанные одной веревкой. Двое — лицом вниз, на их окровавленных ниже пояса спинах белели повязки. Третий примостился на боку и был в полуобморочном состоянии.

Видя озадаченное лицо Силоноса, рав Нафтали объяснил, что парфяне пришли не как честные люди, через главные ворота, но предпочли прыгать со стен крепости на крышу бейт-кнессета.

Крыша эта, конечно же, выше чем земля, и для защиты от воров, грабителей и других непрошеных гостей, мы установили острые колья и эти двое, спрыгнув с высокой стены, присели на эти колья, а у третьего проколот бок.

Мы обнаружили несчастных на рассвете, когда пришли на шахарит, — пояснил рав Нафтали, и я попросил мальчиков перенести раненых в помещение. Оказали им первую помощь, но все они плохи. Особенно тот, с дырой в боку. Он сказал, что он их командир и передал требование парфян, выполнить которое, как понимает уважаемый гекатонтарх, мы ни за что не могли бы.

Силонос объявил парфян пленными и велел перевезти в военный лагерь.

О разрушении бейт-кнессета, пристроенного к городской стене, он больше не упоминал. Однако учел необычную защиту, примененную иудеями. Эту защиту он затем не раз использовал в своей практике

Осматривая бейт-кнессет, Силонос обратил внимание на короткую арамейскую надпись над арон-акодеш и на геометрические фигуры цветной росписи. Арамейский язык он учил в военной академии. В рисунках же растительного орнамента он обнаружил немалое сходство со знакомыми с детства элементами.

,Откуда они здесь?" — удивился эллин и решил, если представиться возможность, прикажет Эльазару познакомить его поближе с иудейской общиной, её историей и традициями.

Впоследствии гекатонтарх не раз прибегал к услугам рава Нафтали. Тот был сведущим человеком не только в Писании, священном для иудеев, но и в лекарском деле, столь важном для Силоноса в наступившие тревожные времена. Раввин был лоялен, доброжелателен и немалая в этом заслуга, в чем Силонос был глубоко уверен, принадлежала Эльазару.

Однако настоящая, незаметная для постороннего взора, дружба между эллином и иудеем возникла после недавних событий в ущелье Ару.

Сгущавшиеся опасности вокруг форпоста потребовали от гекатонтарха срочного составления подробной карты района и, в частности, прилегавшего к городу ущелья Ару.

Взяв с собой небольшой отряд конников, среди которых был и Эльазар, Силонос к ущелью. Это ущелье было идеальным путем для скрытного приближения противника к городским стенам. И Силонос поставил своей задачей найти наиболее удобные позиции для наблюдателей, для засад копейщиков, и скрытых гнезд лучников и пращевиков.