Мягкая мощь. Как я спорил с Бжезинским и Киссинджером

© Джозеф Най, 2023

© Перевод: Нигматулин М.В., Катайцева Э.С., 2023

© ООО «Издательство Родина», 2023

Предисловие

Трагедия 11 сентября 2001 года стала для американцев тревожным сигналом. В 1990-е годы мы стали самодовольными. После распада Советского Союза ни одна страна не могла сравниться с нами или уравновесить нас. Мы обладали непревзойденной глобальной военной, экономической и культурной мощью. Война в Персидском заливе в начале десятилетия была легкой победой, а в конце десятилетия мы бомбили Сербию, не понеся ни одной потери. Экономика росла, фондовый рынок переживал бум. Мы напоминали Великобританию середины викторианской эпохи, но с еще большим глобальным охватом.

Но американцы были в большинстве своем равнодушны и не знали, как сформировать внешнюю политику, чтобы направить эту мощь. Опросы общественного мнения показывали, что американская общественность сосредоточена на внутренних делах и не уделяет должного внимания остальному миру. В период с 1989 по 2000 г. телевизионные сети закрыли зарубежные бюро и на две трети сократили содержание зарубежных новостей. Руководители телекомпаний обнаружили, что «молодые взрослые больше заботятся о диете Zone, чем о тонкостях ближневосточной дипломатии». Президент MSNBC обвинил «национальный туман материализма, дезинтеграции и избегания». А многие из тех американцев, кто все же уделял внимание внешней политике, стали высокомерно относиться к своему могуществу, утверждая, что нам нет необходимости прислушиваться к мнению других стран. Мы казались себе одновременно и непобедимыми, и неуязвимыми.

Все изменилось 11 сентября. Направление изменений, если не время, можно было предвидеть. В начале года в итоговом докладе комиссии по национальной безопасности, возглавляемой бывшими сенаторами Гэри Хартом и Уорреном Рудманом, содержалось предупреждение о том, что военное превосходство Америки не защитит нас от враждебных нападений на нашу родину: «Американцы, скорее всего, погибнут на американской земле, возможно, в большом количестве». Доклад был в значительной степени проигнорирован. В 1997 г. мы с Джеймсом Вулси писали, что высший приоритет в политике национальной безопасности США должен быть отдан катастрофическому терроризму, но мы опасались, что «сама природа американского общества затрудняет подготовку к этой проблеме. Из-за нашего «менталитета Перл-Харбора» мы вряд ли сможем организовать эффективную защиту до тех пор, пока не подвергнемся нападению.

Террористическая атака стала ужасным симптомом более глубоких изменений, происходящих в мире. Как я покажу в главе 2, технологическая революция в области информации и коммуникаций приводит к тому, что власть уходит от правительств, а отдельные лица и группы получают возможность играть в мировой политике такие роли, которые раньше были уделом только правительств государств, включая нанесение массовых разрушений. Приватизация усиливается, а терроризм – это приватизация войны. Более того, процессы глобализации сокращают расстояния, и события в далеких странах, таких как Афганистан, оказывают все большее влияние на жизнь американцев. Мир переходит от эпохи холодной войны к глобальному информационному веку, но до недавнего времени американские взгляды и политика не шли в ногу со временем.

Теракт 11 сентября 2001 года

Как нам быть дальше? Американцы до сих пор ломают голову над тем, как лучше сочетать нашу мощь и наши ценности, снижая при этом нашу уязвимость. Будучи самой крупной державой в мире, мы вызываем у некоторых, особенно в мусульманском мире, как тоску, так и ненависть. Как сказал один пакистанский врач и религиозный лидер, «вы слепы ко всем, кто находится за вашими границами… Америка – самый большой в мире хулиган». Стоит ли удивляться, что многие ликуют, когда у этого задиры в конце концов оказывается окровавленный нос?» В то же время эта трагедия вызвала огромный подъем симпатии к США в большинстве стран мира.

Некоторые американцы склонны считать, что мы можем уменьшить эту ненависть и нашу уязвимость, если выведем свои войска, свернем наши союзы и будем проводить более изоляционистскую внешнюю политику.

Изоляционизм не устранит нашу уязвимость. Террористы, совершившие нападение 11 сентября, не только стремятся уменьшить мощь Америки, но и, по словам короля Иордании Абдаллы, «хотят разрушить ткань США. Они хотят разрушить то, за что выступает Америка». Даже если бы мы проводили более слабую внешнюю политику, такие группы возмущались бы мощью американской экономики, которая по-прежнему простирается далеко за пределы наших берегов. Американские корпорации и граждане представляют глобальный капитализм, который для некоторых является анафемой.

Кроме того, американская популярная культура имеет глобальный охват независимо от того, что мы делаем. Невозможно избежать влияния Голливуда, CNN и Интернета. Американские фильмы и телевидение выражают свободу, индивидуализм и перемены (а также секс и насилие). В целом глобальный охват американской культуры способствует укреплению нашей «мягкой силы» – нашей культурной и идеологической привлекательности. Но не для всех. Индивидуализм и свободы привлекательны для многих людей, но отталкивают некоторых, особенно фундаменталистов. Американский феминизм, открытая сексуальность и индивидуальный выбор глубоко подрывают патриотические устои общества. Сообщается, что один из пилотов-террористов заявил, что ему не нравятся Соединенные Штаты, потому что они «слишком расхлябанные. Я могу идти куда хочу, и они не смогут меня остановить». Некоторые тираны и фанатики всегда будут ненавидеть нас за наши ценности открытости и возможностей, и у нас не будет другого выбора, кроме как бороться с ними с помощью более эффективной антитеррористической политики. Но эти твердые самородки ненависти вряд ли станут катализатором более широкой ненависти, если мы не откажемся от наших ценностей и не будем проводить высокомерную и властную политику, позволяющую экстремистам апеллировать к большинству в центре.

Какой политикой должна руководствоваться наша держава и сможем ли мы ее сохранить? Соединенные Штаты сравнивают с Римской империей, но даже Рим в конце концов рухнул. Десятилетие назад обычная мудрость сетовала на то, что Америка находится в упадке. В списках бестселлеров появились книги, описывающие наше падение. На обложке популярного журнала была изображена Статуя Свободы со слезой, стекающей по щеке. Япония съела наш обед и скоро заменит нас на первом месте. В то время эта точка зрения была ошибочной, и я говорил об этом. Когда в 1989 г. я написал книгу «Привязанные к лидерству», я предсказывал дальнейший рост американской мощи. Но сила имеет свои недостатки.

В ходе своей предвыборной кампании президент Джордж Буш-старший сказал: «Если мы будем высокомерной нацией, то они будут воспринимать нас именно так, но если мы будем смиренной нацией, то они будут уважать нас». Он был прав, но, к сожалению, многие иностранцы воспринимали США в 2001 г. как высокомерную страну, озабоченную узкими американскими интересами в ущерб остальному миру. Они видели, что мы сосредоточились на жесткой силе нашей военной мощи, а не на мягкой силе, отвернувшись от многих международных договоров, норм и переговорных форумов. По их мнению, США использовали консультации для того, чтобы говорить, а не слушать. А ведь эффективное лидерство требует диалога с последователями. Американское лидерство будет более устойчивым, если мы сможем убедить наших партнеров в том, что мы чувствительны к их проблемам. Сентябрь 2001 г. стал началом такого учета, но только началом.

Проблема носит не только партийный характер. Президент Буш заявил, что он не является сторонником односторонних действий, а президент Клинтон первоначально провозгласил «напористую многосторонность», но впоследствии отказался от миротворческих усилий ООН. Он также не смог довести до конца многие из своих многосторонних инициатив. Одна из причин заключалась в том, что американцы были внутренне озабочены и относительно равнодушны к нашей исключительной роли в мире. И республиканцы, и демократы в Конгрессе в значительной степени отвечали внутренним интересам и часто относились к внешней политике как к продолжению внутренней политики. Конгресс пытался принимать законы за весь остальной мир и вводил санкции, когда другие не соблюдали американские законы – например, в отношении торговли с Ираном или Кубой. За последнее десятилетие Конгресс не только отказался ратифицировать более десятка договоров и конвенций, но и сократил объем иностранной помощи, не выплачивал взносы в ООН и другие межнациональные организации, сократил расходы Госдепартамента и упразднил Информационное агентство США. Мы должны быть лучше.

Не только я предупреждаю об опасности внешней политики, сочетающей в себе односторонность, высокомерие и парохиализм. Ряд американских приверженцев реалистической теории международных отношений также выражают обеспокоенность по поводу устойчивости Америки. На протяжении всей истории человечества возникали коалиции стран, которые уравновешивали доминирующие державы, и поиск новых государств-претендентов еще не завершен. Одни видят в Китае нового врага, другие – в России.

Другие считают, что объединяющаяся Европа станет национальным государством, которое бросит нам вызов в борьбе за первенство. Но, как я покажу, хотя у реалистов есть своя точка зрения, они в значительной степени лают не на то дерево.

На самом деле реальные вызовы нашему могуществу приходят по ночам на кошачьих лапах, и, по иронии судьбы, наше стремление идти в одиночку может в конечном итоге ослабить нас. Современная информационная революция и ее пристальное внимание к глобализации трансформируют и сжимают наш мир. В начале нового века эти две силы увеличили американскую мощь, включая нашу способность влиять на других с помощью привлекательной или «мягкой» силы. Но со временем технологии распространятся на другие страны и народы, и наше относительное превосходство будет уменьшаться. Например, сегодня на нашу двадцатую часть мирового населения приходится более половины Интернета. Многие считают, что через десяток-другой лет доминирующим языком Интернета станет китайский. Он не оттеснит английский как лингва франка, но в какой-то момент азиатский рынок станет больше американского. Или вот еще пример: в международной торговле и антимонопольных вопросах Евросоюз уже уравновешивает американскую экономическую мощь, а экономическая и «мягкая» мощь Евросоюза в ближайшие годы, скорее всего, будет только возрастать.

Еще более важно то, что информационная революция создает виртуальные сообщества и сети, выходящие за рамки национальных границ. Транснациональные корпорации и неправительственные организации (в том числе и террористы) будут играть все большую роль. Многие из этих организаций будут обладать собственной «мягкой силой», поскольку они привлекают наших граждан в коалиции, не признающие государственных границ. По словам одного из ведущих американских дипломатов, неправительственные организации являются «огромной и важной силой… Во многих вопросах американской политики, от прав человека до охраны окружающей среды, НПО фактически являются движущей силой». По традиционным меркам «жесткой силы», по сравнению с другими странами, США останутся номером один, но быть номером один будет уже не то, что раньше.

Глобализация – рост сетей всемирного взаимопроникновения – ставит новые вопросы в нашу национальную и международную повестку дня, хотим мы этого или нет. Многие из этих вопросов мы не можем решить в одиночку. Международная финансовая стабильность жизненно важна для процветания американцев, но для ее обеспечения нам необходимо сотрудничество с другими странами.

Глобальное изменение климата также повлияет на качество жизни американцев, но мы не можем справиться с этой проблемой в одиночку. И в мире, где границы становятся как никогда проницаемыми для всего – от наркотиков до инфекционных заболеваний и терроризма, мы вынуждены сотрудничать с другими странами как за их границами, так и внутри наших. Перефразируя название моей предыдущей книги, можно сказать, что мы обязаны не только руководить, но и сотрудничать.

Чем же мы должны руководствоваться в своей внешней политике в эпоху глобальной информации? Некоторые участники нынешних внешнеполитических дебатов, глядя на наше превосходящее могущество, видят в нем современную империю. Например, самозваные неорейгановцы выступают за внешнюю политику «доброкачественной американской гегемонии». Поскольку американские ценности хороши и у нас есть военная мощь, мы не должны чувствовать себя сдерживаемыми другими. По их мнению, «американцы должны понимать, что их поддержка американского превосходства – это такой толчок международной справедливости, на который способен любой народ. Это также благо для американских интересов и для того, что можно назвать американским духом».

Однако многие консервативные реалисты, а также либералы считают, что подобные взгляды несут в себе гордыню и высокомерие, которые отталкивают наших друзей. Американцы всегда считали свою страну исключительной, но даже в нашей Декларации независимости выражалось «достойное уважение к мнению человечества». Если мы действительно действуем в интересах как других, так и своих собственных, то, как можно предположить, мы должны предоставить другим существенное право голоса и, таким образом, в конечном итоге принять некую форму мультилат-нерализма. Как отмечают наши союзники, даже благонамеренные американцы не застрахованы от знаменитого предупреждения лорда Актона о том, что власть может разрушиться. Как мы увидим в главе 5, научиться определять наши национальные интересы с учетом глобальных интересов будет иметь решающее значение для долговечности нашей власти и для того, будут ли другие воспринимать гегемонию как благотворную или нет.

Американцы расходятся во мнениях относительно того, как следует взаимодействовать с остальным миром. В конце холодной войны многих наблюдателей преследовал призрак возвращения американского изоляционизма. Однако сегодня споры ведутся не только между изоляционистами и интернационалистами, но и внутри интернационалистского лагеря, который расколот на односторонников и многосторонников. Одни призывают к новому унилатерализму, при котором мы отказываемся играть роль покорного международного гражданина, а открыто преследуем собственные цели. Они говорят об однополярном мире, поскольку наша военная мощь не имеет себе равных.

На последующих страницах мы увидим, что сама по себе военная мощь не может привести к желаемым результатам по многим вопросам, которые важны для американцев.

Как бывший помощник министра обороны, я последним буду отрицать непреходящее значение военной мощи. Наша военная роль крайне важна для глобальной стабильности. И вооруженные силы являются частью нашего ответа на терроризм. Но мы не должны позволять метафоре войны ослепить нас тем фактом, что для подавления терроризма потребуются годы терпеливой, незрелищной работы, включая тесное гражданское сотрудничество с другими странами. По многим ключевым вопросам, таким как международная финансовая стабильность, контрабанда наркотиков или глобальное изменение климата, военная мощь просто не может привести к успеху, а иногда ее использование может быть контрпродуктивным. Как сказал отец президента Буша после сентябрьской трагедии, «как Перл-Харбор пробудил нашу страну от мысли, что мы можем как-то уклониться от выполнения долга и защищать свободу в Европе и Азии во время Второй мировой войны, так и это последнее внезапное нападение должно стереть в некоторых кругах представление о том, что Америка может как-то в одиночку бороться с терроризмом или с чем-либо ещё».

Первоначальная реакция американцев последовала этому совету. Конгресс уверенно одобрил выплату крупных взносов и утвердил нашего посла в ООН. Президент обратился к ООН за поддержкой и подчеркнул важность создания коалиции. Казначейство и Белый дом, которые ранее выступали против международного сотрудничества в области налоговых гаваней, отмывающих деньги, быстро стали сторонниками сотрудничества. Однако односторонность еще далеко не изгнана. «Поначалу Пентагон даже не хотел, чтобы НАТО ссылалось на положение о взаимной обороне альянса. Союзники отчаянно пытались обеспечить нам политическое прикрытие, а Пентагон упирался. В конце концов министр обороны Дональд Рамсфелд понял, что это плюс, а не минус, и смог согласиться на это». Другие официальные лица, однако, опасались, что коалиции сковывают США и что обращение к международному авторитету ООН или НАТО создаст плохой прецедент. Внутренние дебаты о том, как реализовать доктрину Буша об искоренении терроризма, вызвали в других странах опасения, что США будут в одностороннем порядке решать, поддерживает ли та или иная страна терроризм и каковы должны быть методы борьбы с ним.

Любой отход к традиционной политике, ориентированной на однополярность, гегемонию, суверенитет и односторонность, не даст нужных результатов, а сопутствующее ему высокомерие приведет к эрозии мягкой силы, которая часто является частью решения. Мы не должны позволять иллюзии эмпиризма ослеплять нас в отношении растущего значения нашей «мягкой силы».

Как мы должны действовать в этот период беспрецедентного могущества и опасности? Можем ли мы научиться использовать нашу жесткую и мягкую силу в продуктивной комбинации, чтобы не только победить терроризм, но и решить другие проблемы глобального информационного века? Можем ли мы разумно использовать наше лидерство в эти годы в начале века, чтобы создать основу для долгосрочной перспективы? Можем ли мы продвигать и обеспечивать наши базовые ценности – свободу и демократию? Соответствуют ли наши внутренние установки и институты этому вызову, или мы растратим свое преимущество из-за невнимательности или безрассудства? Почему нам так трудно определить наши национальные интересы в этот глобальный информационный век?

Эта книга изначально планировалась как сигнал тревоги для американцев, а также как предложение, как использовать наше беспрецедентное могущество. Теперь сигнал тревоги прозвучал гораздо эффективнее, чем это могло бы сделать любое перо, но нам все еще необходимо определить, как использовать нынешние десятилетия нашего превосходства для продвижения долгосрочных национальных и глобальных интересов. Нашим историческим испытанием станет выработка консенсуса по принципам и нормам, которые позволят нам сотрудничать с другими странами для обеспечения политической стабильности, экономического роста и демократических ценностей. Американская мощь не вечна. Если мы растратим нашу «мягкую силу», сочетая высокомерие и безразличие, мы увеличим нашу уязвимость, продадим наши ценности и ускорим эрозию нашего превосходства.

В заключение я хочу подчеркнуть, что эту книгу не следует читать прежде всего как ответ на террористические атаки на нашу страну, хотя в ней действительно есть что сказать по этому поводу. Моя озабоченность глубже, чем террористические атаки, какими бы ужасными они ни были. Речь идет о будущем Америки – о том, как мы можем приумножить и использовать силу, исходящую из наших глубочайших ценностей, и как мы должны противостоять главным вызовам, которые стоят перед нами в глобальную информационную эпоху.

Глава 1. Американский колосс

Со времен Рима ни одна страна не возвышалась так над другими. По словам журнала The Economist, «Соединенные Штаты, словно колосс, бороздят земной шар. Они доминируют в бизнесе, торговле и коммуникациях, их экономика является самой успешной в мире, а военная мощь не имеет себе равных». Министр иностранных дел Франции Юбер Ведрин в 1999 г. утверждал, что Соединенные Штаты вышли за рамки своего статуса сверхдержавы XX века. «Сверхдержавность США сегодня распространяется на экономику, валюту, военные районы, образ жизни, язык и продукты массовой культуры, которые заполонили весь мир, формируя мышление и очаровывая даже врагов США». Или, как выразились два американских триумфатора: «Современная международная система построена не на балансе сил, а на американской гегемонии». По мере роста глобальной взаимозависимости многие утверждают, что глобализация является лишь маскировкой для американского империализма. Немецкий журнал Der Spiegel писал, что «американские идолы и иконы формируют мир от Катманду до Киншасы, от Каира до Каракаса. Глобализация носит ярлык «Made in USA».

Соединенные Штаты, безусловно, являются державой номер один в мире, но как долго может продолжаться такая ситуация и что нам с ней делать?

Некоторые эксперты и ученые утверждают, что наше превосходство – это всего лишь результат распада Советского Союза и что «однополярный мир» будет недолгим. Наша стратегия должна заключаться в том, чтобы сохранить свою силу и лишь выборочно взаимодействовать с миром. Другие утверждают, что могущество Америки настолько велико, что оно сохранится на десятилетия, и однополярный момент может превратиться в однополярную эру. Чарльз Краутхаммер в начале 2001 г. утверждал, что «после десятилетия игры Прометея в пигмея первая задача новой администрации – вновь утвердить американскую свободу действий». Мы должны отказаться играть в «покорного международного гражданина»… Новый унилатерализм признает уникальность однополярного мира, в котором мы сейчас живем, и тем самым знаменует собой реальное начало американской внешней политики после холодной войны».

Еще до сентября 2001 г. этот рецепт был оспорен многими, как либералами, так и консерваторами, которые считают себя реалистами и полагают, что это почти закон природы в международной политике: если одна страна становится слишком сильной, другие объединяются, чтобы уравновесить ее мощь. По их мнению, нынешнее господство Америки недолговечно. В качестве доказательства они могут привести слова индийского журналиста, призывающего создать стратегический треугольник, объединяющий Россию, Индию и Китай, «чтобы обеспечить противовес в том, что сейчас выглядит как опасно однополярный мир», или президента Венесуэлы, заявившего на конференции производителей нефти, что «век должен быть многополярным, и мы все должны добиваться развития такого мира». В ближайшие несколько десятилетий Китай с населением до 1,2 млрд. человек, сильно растущей экономикой и, возможно, все еще авторитарным правительством почти наверняка попытается продвигать свои интересы… Рано или поздно какой-нибудь сильный и честный человек соберет пост-ельцинскую Россию, и вновь появится еще один претендент на мировое влияние». На мой взгляд, несмотря на терроризм, американское превосходство сохранится еще долгое время – но только если мы научимся разумно использовать свою силу.

Предсказать расцвет и падение наций, как известно, нелегко. В феврале 1941 года издательский магнат Генри Люс смело провозгласил «американский век». Однако к 1980-м годам многие аналитики считали, что видение Люса исчерпало себя, став жертвой таких виновников, как Вьетнам, замедляющаяся экономика и имперское перенапряжение. В 1985 г. экономист Лестер Туроу задал вопрос, почему, когда Рим продержался тысячу лет в качестве государства и империи, мы опускаемся всего через пятьдесят лет. Опросы общественного мнения показали, что половина населения согласна с тем, что нация теряет свою мощь и престиж.

Упадочники, заполнившие списки американских бестселлеров десять лет назад, были не первыми, кто пошел по ложному пути. После того как в XVIII веке Великобритания потеряла свои американские колонии, Гораций Уолпол сетовал на то, что она превратилась в «жалкий островок», такой же незначительный, как Дания или Сардиния. Его прогноз был обусловлен существовавшим тогда взглядом на колониальную торговлю, и он не смог предвидеть грядущую промышленную революцию, которая даст Великобритании второе столетие с еще большим превосходством. Точно так же американские упадочники не смогли понять, что «третья промышленная революция» вот-вот даст Соединенным Штатам «второе столетие».

С другой стороны, в мировой политике ничто не вечно. Столетие назад уровень экономической глобализации по некоторым меркам был столь же высок, как и сегодня. Мировые финансы опирались на золотой стандарт, иммиграция была на небывалом уровне, торговля росла, а Британия была империей, над которой никогда не заходило солнце. По словам автора Уильяма Пфаффа, «ответственные политические и экономические ученые в 1900 г., несомненно, описали бы перспективы двадцатого века как продолжение имперского соперничества в мире, где доминирует Европа, продолжительную патерналистскую опеку европейцев над своими азиатскими и африканскими колониями, прочное конституционное правление в Западной Европе, неуклонно растущее процветание, рост научных знаний, обращенных на пользу человечеству, и т. д.». Все это было бы не так». Разумеется, за этим последовали две мировые войны, великие социальные болезни тоталитарного фашизма и коммунизма, конец европейской империи и конец Европы как арбитра мировой власти. Экономическая глобализация была повернута вспять и вновь достигла уровня 1914 года только в 1970-е годы. Вполне возможно, что это может произойти снова.

Сможем ли мы добиться большего, вступая в XXI век? Апология Йоги Берры предостерегает нас от прогнозов, особенно относительно будущего. Однако у нас нет выбора. Мы ходим с картинками будущего в голове, что является необходимым условием планирования наших действий. На национальном уровне нам нужны такие картины, чтобы направлять политику и подсказывать, как использовать нашу беспрецедентную мощь. Разумеется, не существует единственного будущего, есть множество возможных вариантов, и качество нашей внешней политики может сделать одни из них более вероятными, чем другие. Когда системы включают в себя сложные взаимодействия и обратные связи, малые причины могут привести к большим последствиям. А когда в процесс вовлечены люди, реакция человека на сам прогноз может привести к тому, что он не сбудется.

Мы не можем надеяться предсказать будущее, но мы можем тщательно прорисовывать наши картины, чтобы избежать некоторых распространенных ошибок. Десятилетие назад более тщательный анализ американской мощи мог бы спасти нас от ошибочного портрета американского упадка. Совсем недавно точные прогнозы катастрофического терроризма не смогли предотвратить трагедию, которая вновь заставляет некоторых предвидеть упадок. Важно не допустить пороков как упадка, так и триумфализма. Деклинизм порождает излишнюю осторожность, которая может подорвать наше влияние, а триумфализм – потенциально опасное отсутствие напряженности, а также высокомерие, которое также растрачивает наше влияние. Тщательно проанализировав ситуацию, мы сможем принять более правильные решения о том, как защитить наш народ, продвигать наши ценности и вести к лучшему миру в ближайшие несколько десятилетий. Мы можем начать этот анализ с изучения источников нашего могущества.

В последние годы мы часто слышим о том, насколько могущественной стала Америка, но что мы понимаем под могуществом? Проще говоря, сила – это способность добиваться желаемых результатов и, если необходимо, изменять поведение других людей, чтобы это произошло. Например, военная мощь НАТО позволила остановить этническую чистку Слободана Милошевича в Косово, а обещание экономической помощи разрушенной экономике Сербии переломило первоначальное нежелание сербского правительства выдать Милошевича Гаагскому трибуналу.

Способность добиваться желаемых результатов часто ассоциируется с обладанием определенными ресурсами, поэтому мы обычно используем сокращение и определяем власть как обладание относительно большим количеством ресурсов; таких элементов, как население, территория, природные ресурсы, экологическая мощь, военная сила, политическая стабильность. Власть в этом смысле означает владение старшими картами в международной игре в покер. Если вы показываете высокие карты, то другие, скорее всего, сбросят свои руки. Конечно, если вы плохо разыграете свою руку или станете жертвой блефа и обмана, вы все равно можете проиграть или, по крайней мере, не получить желаемого результата. Например, после Первой мировой войны США были крупнейшей державой, но не смогли предотвратить ни приход к власти Гитлера, ни Перл-Харбор. Превращение потенциальных силовых ресурсов Америки в реализованные требует продуманной политики и умелого руководства. Но начинать надо с козырей.

Традиционно проверкой великой державы была «сила для войны». Война была главной игрой, в которой разыгрывались карты международной политики и доказывались оценки относительной силы. С течением веков, по мере развития технологий, менялись источники силы. В аграрной экономике Европы XVII–XVIII вв. население было важнейшим ресурсом власти, поскольку оно обеспечивало базу для уплаты налогов и набора пехоты (в основном наемной), и это сочетание людей и денег давало преимущество Франции. Но в XIX веке растущая роль промышленности принесла выгоду сначала Великобритании, которая управляла волнами с помощью флота, не имевшего аналогов, а затем Германии, которая использовала эффективную администрацию и железные дороги для транспортировки армий для быстрых побед на континенте (хотя Россия имела большее население и армию). К середине ХХ века, с наступлением ядерной эры, США и СССР обладали не только промышленной мощью, но и ядерными арсеналами и межконтинентальными ракетами.

Сегодня основы власти отходят от акцента на военную силу и завоевания. Парадоксально, но одной из причин этого стало ядерное оружие. Как мы знаем из истории «холодной войны», ядерное оружие оказалось настолько мощным и разрушительным, что его применение стало слишком дорогостоящим, за исключением теоретически возможных экстремальных ситуаций. Вторым важным изменением стал рост национализма, который усложнил для императоров задачу управления пробудившимся населением. В XIX веке несколько авантюристов с горсткой солдат завоевали большую часть Африки, а Британия управляла Индией с помощью колониальных сил, составлявших ничтожную долю коренного населения. Сегодня колониальное господство не только широко осуждается, но и обходится слишком дорого, как показали обе сверхдержавы «холодной войны» во Вьетнаме и Афганистане. Распад советской империи последовал за распадом европейских империй на считанные десятилетия.