В начале было слово. Записки путешественника

В начале было слово

В жизни неоднократно возникает соблазн – продолжить старый библейский спор на тему, что же было раньше – слово или дело. И каждый раз в определенных жизненных ситуациях находишь подтверждение тому, что иногда вначале было слово, а иногда и дело. В бытность свою на судоремонтном заводе, пребывая в должности судового электромонтажника, наблюдал я за парнишкой в нашей бригаде, так вот у того всегда вначале было дело, а уж слов потом и от него и от бригадира можно было выслушать столько – успевай записывать. Однажды парнишка этот, звали которого Рашид, заканчивал ремонт большого якорного электродвигателя. То есть ему осталось только поставить на место две крышки и потихоньку, не спеша, затянуть их. Работа не тяжелая, но нудная. И, что бы ускорить процесс сборки, Рашид вместо нудной попеременной затяжки болтов весело забил обе крышки увесистым молотом. И все бы ничего, да крышки он перепутал, а там фланцы разного диаметра. Когда с корабля в цех вернулся бригадир и увидел сие безобразие, то есть сделанное дело, он сказал слово, и слово было таким: ”Рашид,…мать твою, ты же…твою мать, фланцы сорвал. Теперь же по новой надо все растачивать!” Все было сказано довольно эмоционально и с жестикуляцией. На что удрученный замечанием непосредственного начальника Рашид, почесал в затылке и заметил: ”Да, дядя Садых, х…ню мы с вами спороли”.

Таких добрых слов от Рашида можно было услышать много, буквально после каждого порученного ему дела, поэтому как- то само собой отложилась у меня мысль, что вначале было дело. Но так было не всегда.

В бытность свою на воинской службе, в должности сотрудника спецподразделения водил я дружбу с товарищем моим по несчастью долгого вынужденного безделья на одной из строго засекреченных баз Подмосковья. В один из теплых августовских дней, когда дыханье осени ощущается в воздухе, пронизанном запахами разнотравья и сыростью, прятавшихся по утрам в низинках овражков, туманов, зашел у нас с приятелем моим, которого звали Александр Николаевич, разговор на сугубо мирные темы. А именно говорили мы о грибах. О том, кто, когда и сколько их собирал, как их лучше готовить, а главное – какие лучше под водочку, а какие просто для того, чтобы потешить чрево, а заодно и душу. И так у нас складно беседа складывалась, в таких подробностях описывались рецепты и ощущения после того, как “ он, еще теплый, обмазанный сметаной бежит вдогонку опрокинутой рюмки”, что возникло желание в ближайшее время махнуть куда-нибудь подальше от цивилизации, туда, где осталась еще нетронутая городскими оптимистами природа и попробовать на деле осуществить все то, что было с таким живейшим интересом обсуждено столь знатными грибниками.

То есть заметьте – вначале было слово. А надо пояснить, что дело было в четверг, то есть до выходных был еще день и, вернувшись со службы, я никак не ожидал позднего звонка от Александра Николаевича, который начал задавать вопросы, приведшие меня в некоторое замешательство. А спрашивал он меня, что я возьму с собой в дорогу, и в какой обуви поеду. Я ему резонно заметил, что завтра все и обговорим, на что он совсем не резонно объявил мне, что он уже собрался, и выезжаем мы с Ленинградского вокзала полуночной электричкой сегодня и на сборы у меня осталось полчаса. Александр Николаевич был много старше меня и авторитет его никогда не подвергался сомнению, однако, готовясь отойти ко сну, стоя на кухне в теплых тапочках и халате, даже при наличии глубокого уважения к старшему товарищу возникают вопросы, письменное изложение которых плохо вписывается в литературные формы классического русского языка. Согласитесь.

Была еще одна сложность в изложении моих смутных сомнений на счет удачного исхода нашего безумного предприятия в столь позднее время. Дело в том, что Александр Николаевич в свое время закончил Институт культуры, факультет библиотечного дела и был воспитан на тонкой поэзии Андрея Белого и Анны Ахматовой, в “мирской” жизни употреблял речевые обороты, свойственные только русским классикам, периодически перечитывал Л.Н.Толстого и Ф.М.Достоевского, поэтому приходилось определенным образом подбирать слова, выражая свое несогласие ехать неизвестно куда, не поставив в известность руководство отдела.

Короче, без четверти двенадцать я стоял у Ленинградского вокзала в камуфляжной военно-полевой форме песочного цвета, носившей в армейской среде лирическое название “варшавка”, (правда без знаков отличия) в кроссовках и рюкзачком за спиной. В рюкзачке было то, что было припасено дома на случай непредвиденных обстоятельств, как то: неожиданная кончина очередного генерального секретаря ЦК КПСС, потери талонов на продукты первой необходимости, отмены “праздничных продпайков” и, наконец, неурожая в Бразилии. Надо заметить, что шел 1986 год, второй год правления М.С.Горбачева и год начала эпохи больших испытаний. Человек, учивший страну и мир новому мышлению, издающий тезисы с претензионным названием “Как нам реорганизовать мировой Рабкрин” в год падения цен на нефть умудрился объявить в стране борьбу с употреблением алкоголя, подорвав поступление в казну почти половину всех доходов. Ну да я не о том. Я к тому, что из домашнего холодильника в дорогу была изъята месячная норма котлового довольствия – полбатона вареной колбасы, пол головки сыра российского, три банки тушенки, галеты (три пачки), три банки рыбных консервов. Бутылка водки, спрятанная в надежном месте на антресолях на случай ядерной войны, была там и оставлена. На святое не поднялась рука.

На платформе, от которой уходила электричка на город Калинин (нынешняя Тверь) меня ждал Александр Николаевич, одетый, согласно договоренности, в такую же песочного цвета форму с большим количеством карманов и новеньких кроссовках, приобретенных по случаю национального праздника на распродаже. Саша (как мы будем называть впредь) всегда выглядел безукоризненно, даже в эту трудную для аккуратиста годину. Не могу сказать, что встреча наша отличалась сердечностью, скорее это была эзотерическая фигура обреченности – два одинаково одетых человека обнялись на платформе, то ли радуясь встрече, то ли печалясь скорой разлуке, избежать которую нет никакой возможности. Мы прошли в полупустой вагон, выбрали места у окошка, хотя в этом не было никакого резона – за окном уже стояла кромешная тьма и, расположившись, стали согласовывать свои взгляды на предстоящую жизнь. Верне сказать, это я стал согласовывать, поскольку для Саши все было предельно ясно. Я выяснил, что едем мы в Калинин, затем самой ранней электричкой в Торжок, а там уже рядом, порадовал Сашок, километров двадцать пешком и мы у цели. От Торжка в сторону Выдропужска на реке Тверце стоит патриархальная деревня, где ранее жила Сашина бабушка и где каждое лето он проводил свое босоногое детство. Поскольку Александру Николаевичу на время нашего исторического похода было около сорока, то его детские воспоминания носили такой же патриархальный характер, как и та далекая деревня, встающая в его рассказах как легендарный град Китеж из тумана его счастливого детства.

Электричка тронулась согласно расписанию, и по доброй русской традиции мы стали раскладывать свои запасы для позднего ужина. Разносолов было немного, но это не сильно огорчило, поскольку из своей котомки Саша достал бутылку водки (кто бы сомневался), поскольку он был оптимистом и никогда не ждал апокалипсического ядерного удара и уничтожал ликеро-водочные изделия по мере их поступления, а не прятал их на антресолях. Несмотря на все запреты по употреблению горячительных напитков в общественных местах, мы налили и выпили. Потом еще раз. И еще.

И все сразу изменилось. Куда-то исчезли все сомнения в правильности нашего мероприятия в той форме, в которой мы взялись его реализовывать. Наоборот, все казалось вполне логичным и правильным – и эта ночная электричка в древний город, переименованный в честь всесоюзного старосты и предстоящее пешее путешествие по наитию, без компаса и карты и радостные перспективы заготовки грибов в промышленных масштабах. Саша, улетая в своих воспоминаниях в далекое безоблачное детство, рассказывал о заповедных лесах, протянувшихся вдоль светлой тихой реки Тверцы до самого Выдропужска, где на освещенных солнцем полянках под вековыми дубами, белоствольными березами и в густой тени ельника нас ждали белые грибы, подберезовики и моховики. В Сашином описании чувствовался насыщенный свет полотен Куинджи и выписанные детали дубовой рощи кисти Шишкина. Луч солнца, играя на тонких, еще летних, паутинках, как указкой, показывал место на заросшей уже темной травой кочке, где стоял боровик размером с хорошего молочного поросенка, ухмылявшийся и щурившийся не по-доброму из-под огромной шляпы.

Саша растолкал меня перед самым прибытием в Калинин. Была глубокая ночь, довольно прохладная, но без осадков, что радовало. На фоне чистого, со звездами, черно-синего неба все деревья вдоль платформы и пристанционные здания выглядели как вырезанный из черного картона театральный задник. Под стать этому антуражу было и настроение. Да, собственно, каким еще оно могло было быть у человека, разбуженного посредине ночи и вынужденного вопреки собственному желанию вдыхать прохладный утренний воздух без ближайшей перспективы выпить чашку крепкого кофе с булочкой. Короче, романтика.

В расписании по дальнейшему движению электричек мы прочитали, что ближайшая на Торжок пойдет через три с половиной часа и перспектива пританцовывать от холода на продуваемом пусть и легком, но весьма чувствительном ветерке, перроне, настроения не прибавляло. Но Александр (вот голова!) предложил план, подкупающий заманчивыми перспективами добраться до Торжка пораньше. А именно – выйти на трассу Москва-Ленинград, поймать “попутку” и вот мы уже почти у цели. Доверчивый, я подумал, что хуже от этого не будет, да и Сашин авторитет давил на сознание уверенным тоном, с которым было сделано это предложение.

Осознание того, что вокзал находится на одном конце города, а большак на Ленинград – на другом, пришло слишком поздно. Спустя часа полтора, быстрым спортивным шагом (что называется – “по холодку”) мы подошли к мосту через великую русскую реку Волгу, что, как позже выяснилось, было половиной легкой утренней прогулки до трассы. Пройдя мост и свернув влево, мы неожиданно увидели довольно большой памятник на берегу великой реки.

«Калинин» – подумал я, но, приглядевшись, понял, что подпоясанный кушак и сапоги с загнутыми носами, не отвечают революционному дресс-коду. Я остановился, чтобы разобраться, чей образ изваян в столь приметном месте. Но Саша знал все и пояснил, что это памятник путешественнику Афанасию Никитину, ходоку “за три моря”. И тогда я понял, чьи лавры не давали спокойно спать в теплой домашней койке Александру Николаевичу. Они и внешне были чем-то похожи. Оба монументально красивые в своей спокойной уверенности в правильности выборного маршрута.

Город неожиданно закончился, и вдалеке на пересечении городской улицы с трассой на Ленинград показалась ярко освещенная будка ГАИ, возвышающаяся на бетонном основании как избушка на курьих ножках. Имея впереди такой ясный ориентир, идти стало как то веселей и спустя несколько минут мы уже стояли на освещенной площадке под нависающим ”аквариумом”. Мимо проносились редкие в столь ранний час автомобили и на наши призывные жесты реагировать не собирались. Четверть часа мы махали руками, чтобы как-то привлечь внимание водителей, но все безрезультатно. И тогда Саша (вот голова!) сказал, что у нас нет волшебной полосатой палочки и что есть она у одного человека, который, наверняка, в столь ранний час позволил себе скромный отдых на боевом посту. После таких слов Николаич стал подниматься по крутой узкой лесенке в “аквариум” и, спустя несколько минут, оттуда выскочил расхристанный и без фуражки сотрудник славной службы автомобильной инспекции с полосатой палочкой в руке.

– Сей секунд, товарищ майор, – кричал сотрудник ГАИ, резво спускаясь на землю и уже в воздухе начал махать шанцевым инструментом.

И (о, чудо) первая же грузовая фура, скрипя тормозами, остановилась метрах в пяти. Из кабины бегом, доставая на ходу накладные на груз, выскочил водитель. Милиционер в служебном рвении поскорее выполнить просьбу товарища майора не стал даже смотреть протянутые водителем документы, а приказал доставить нас в Торжок, чем сразу же успокоил водителя.

Меня посадили между водителем и Александром Николаевичем как раз напротив ручки переключения скоростей, что было естественно, но неудобно. Хотя неудобство это было весьма недолгим, поскольку, несмотря на просьбу водителя разговаривать с ним о чем-нибудь, дабы он не заснул, заснул я, предоставив возможность поболтать Саше. Сон мой был неглубок и тревожен, голова болталась в разные стороны, что при желании можно было расценить как жест одобрения или неодобрения сказанного тем или иным участником ночной дискуссии.

Проснулся я при резком торможении, едва не хлопнув головой в ветровое стекло. Водитель разъяснил, что далее дорога на Ленинград уходит вправо, а нам вон по той дороге налево километров пять легким шагом и мы в Торжке. Прощанье было недолгим, но эмоциональным. Уж не знаю, что они с водителем успели обсудить за время пути, только Александр Николаевич прощался с ним как с родственником по маминой линии.

Было уже почти светло. Солнце вставало где-то за нашими спинами, и мы с Сашей, вроде как отдохнувшие (я так и вообще поспал) резво потопали в указанном направлении. Лес уже многообещающе потерял свою пугающую черноту, и радужные перспективы грибного изобилия грели начавшую, было, остывать душу.

В город мы входили триумфально, почти строевым шагом с мыслью о покоренной высоте. Люди, спешившие на работу и по своим делам, иногда оглядывались на двух калик перехоженных в военной форме песочного цвета, не понимая откуда в их патриархальном городке и куда эти “партизаны” без оружия со столь одухотворенными лицами.

Дома вдоль улицы стояли памятниками архитектуры конца девятнадцатого века. Дорожное покрытие, никогда, видимо, не знавшее асфальта также сохранялось жителями как памятник былинным героям, которые спотыкались на местных кочках, проходя через город на войну с монгольско-татарским супостатом. Улица, по которой мы триумфально вошли в город, была довольно короткой и уже через четверть часа мы стояли в историческом центре Торжка возле высокого собора, на вершине которого, конечно же, отсутствовал крест, а окна были плотно заколочены подобием почерневших от времени ставен. Отсюда расходилось несколько улиц, и этот перекресток дорог создавал видимость маленькой соборной площади.

Город уже проснулся окончательно, и люди спешили по своим делам. Мы остановились, чтобы определить, по-военному говоря, свою диспозицию и выбрать направление дальнейшего движения. Влево от нас дорога с небольшим поворотом шла к мосту через реку, рядом с которым стояли каменные остатки торговых рядов, искусно замаскированные под памятники старины, якобы, охраняемые государством. Правее от нас, чуть в горку, оставляя Собор по левую руку, шла улица с двухэтажными постройками прошлого века, государством, видимо, не охраняемыми, поскольку ни о какой реставрации за последние полвека, судя по неопределенному цвету фасадов, речи и быть не могло. И совсем уже направо от нас шла улочка с романтическим загибом средневекового городища.

– Командор, как будем определяться – по компасу и карте или по мху на деревьях и Вашим туманным воспоминаниям? – спросил я у Александра.

– По какому мху? – несколько раздраженно ответил Саша, – я все помню. Сейчас мы спустимся к реке, перейдем через мост и затем чуть правее, держа реку за ориентир, выйдем из города и по дороге пойдем в деревню.

– А знакомство с артефактами Тверского княжества планом не предусмотрено?

– Не время, Родина в опасности, – ответил Саша фразой, обычно используемой им в качестве “отмазки” от глупых вопросов не в меру шустрой молодежи.

– Послушай, – здесь не выдержал уже я, – прошло столько лет с незапамятных дней твоего босоногого детства, советская власть докатилась до отдаленных былинных очагов древней Руси и, может быть, в твою деревню уже пустили общественный транспорт-автобус, например, или, на крайняк, “конку”?

– Ну ладно, давай спросим у людей, – милостиво согласился Саша.

Остановив, спешащую по своим делам девушку, Саша поинтересовался как проехать в деревню Малые Дворки, что в двадцати километрах от города. Девушка попалась вежливая и, видать, из местных, потому что очень доходчиво обьяснила, что от Храма (она так сказала – от Храма) вдоль высокого правого берега Тверцы туда идет автобус № 19 и остановка так и называется-“девятнадцатый километр”, хотя раньше называлась “Церковь”. Саша ее поблагодарил за столь обстоятельный ответ, но, повернувшись ко мне, сказал, что она ничего не знает, поскольку Малые Дворки находятся на левом берегу Тверцы и автобус (если таковой существует) должен отходить с обратной стороны реки и нам надо перебраться через мост. Я с ним вынужденно согласился, поскольку спорить с Александром по вопросам топографии себе дороже – может послать и по азимуту. Действительно, если деревня на левом берегу, то зачем нам автобус на правом, если только там не открыли переправу.

– Какая переправа? Это бывшая Тверская губерния, а ныне Калининская область, Торжокский район, – в сердцах воскликнул Саша.

“Против такой железной логики не попрешь, – подумал я, – придется перебираться через реку”.

Уже на выходе с моста я остановил человека, немолодого и весьма помятого на вид.

– Любезный, – вопросил я его, невольно переходя на какой-то забытый старорусский язык, – правильной ли дорогой идем мы в забытую богом деревню Малые Дворки?

Человек, оторвавшись от своих каких-то тяжких дум, постоял какое-то время молча, затем махнул куда-то неопределенно рукой и в сердцах бросил: “Да идите вы…”

– Ну что я тебе говорил, – просветлел Александр, – правильно идем.

Я понял, что спорить более бесполезно и уже молча шел за Сашей, не беспокоя его вопросами развития современных коммуникаций в отдельных районах нашей бескрайней Родины и напоминаниями о возможности поискать девятнадцатый автобус на левой стороне реки. И вот так, как-то незаметно для себя, мы прошли остатки древнего Торжка и вышли в широкое бескрайнее пространство полей, засеянных льном и, от открывшегося вида этого темно-голубого моря колосящегося льна, душа наполнилась восторгом и уверенностью, что “правильной дорогой идем, товарищи!”

Но радость наша была недолгой. Река, как ориентир, давно скрылась за холмами, а дорога, живописно кем-то проложенная в этих бескрайних полях, неожиданно решила раздвоиться. Причем направления двух новых дорог расходились под весьма значительным углом.

– Куды теперь? – я продолжал разговаривать, как мне казалось, а истинном старорусском языке.

Саша выглядел несколько растерянным, но это продолжалось недолго.

– К реке мы всегда успеем выйти, давай пойдем по левой.

– По левой, так полевой, – мне на самом деле было все равно.

Через какое-то время дорога стала заметно идти вниз, и вдали показались отдельные деревья. А дальше, где-то у самого горизонта показалась какая-то движущаяся фигура. То ли всадник, то ли…

– Ну вот, наконец, – c каким-то еле заметным облегчением в голосе сказал Саша, – правильно идем. Вот и первый тамплиер.

– Кто? – я чуть не подпрыгнул на месте, – Тамплиер? Саша, нам надо срочно позавтракать, у тебя начинается голодный обморок, ты бредишь.

– Я тебе потом все расскажу, а сейчас просто поверь, что это один из потомков тех тамплиеров, что, якобы, сгинули в никуда в XIV веке во Франции.

– Поверить? Саша, двадцатый век, Калининская область, – я был искренне возмущен.

– Вернемся к этому позже, а сейчас надо бы расспросить этого человека о дороге, – Саша остановился и стал ждать человека, который довольно быстрым шагом шел в нашу сторону. Пока мы беседовали с Александром, он успел проделать путь, который вряд ли осилил обычный человек за столь короткое время. Но это был человек ростом под два метра с огромной косматой головой и бородой до пояса. Одет он был в холщевую длинную рубаху, подпоясанную кушаком. Его холщевые штаны были заправлены в юфтевые сапоги, чуть спущенные в “гармошку”. Когда он поравнялся с нами, между ним и Александром была разыграна сцена, достойная отдельной записи в журнале этнографической экспедиции конца позапрошлого века. Александр первым поклонился путнику в пояс и тот тем же поклоном с выбросом руки к кончикам сапог ответил на приветствие.

– А скажи-ка, мил человек, правильно ли к Дворкам идем? – почему-то сильно “окая” спросил Александр.

– А вот по этой дороге и идите, тут недолече, – также “окая” ответил этот, – за этот лесок, а затем дорога пойдет направо к реке, а там ужо и сами увидите.

– Ну, благодарствуй, мил человек.

– И вам бог в помощь.

Затем последовало прощание с поклонами в пояс. И этот огромного роста и неопределенного возраста человек пошел своим быстрым шагом в сторону Торжка. Я стоял ошарашенный пока он не скрылся за холмом, из-за которого так недавно вышли мы.

– Саша, кто это был?

– Я тебе уже говорил – тамплиер. По крайней мере, в детстве мне бабушка рассказывала, что эти люди – хранители Чаши Грааля.

– Нет, Саня, давай определимся. Тамплиеры, по старинной легенде действительно защищали эту христианскую реликвию, но причем здесь эти местные жители… И потом, что это за театральные жесты с поклонами в пояс?

– Это трудно объяснить, но вот эти люди появлялись тогда в деревне неожиданно. И все жители при встрече их так приветствовали, а потом они также неожиданно куда-то уходили и никто не знал, откуда они и куда, но бабушка рассказывала, что они хранители Грааля и их Храм где-то недалеко от Малых Дворок, но никто его никогда не видел и никто не знает где он.

– И что, никто из мальчишек или из взрослых в деревне никогда не хотел это выяснить и проследить за ними?

– Почему? Хотели, только все без толку. Если хочешь проверить, поднимись на холм в ту сторону, куда ушел этот тамплиер и ты его нигде не увидишь. Так и в те времена пытались люди за ними проследить и исчезали дня на два-три, а затем их находили то в окрестностях Выдропужска, то в окрестностях Торжка, а то и подалее где и объяснить где они были и что видели никто не смог. Мистика.

– А бабушка твоя была историком или искусствоведом? Она-то с чего взяла, что это – тамплиеры? Саша, если ты только меня не разыгрываешь, то это же тайна планетарного масштаба, а ты тут в пояс кланяешься и “окаешь” на вологодский манер. Дурака здесь валяешь.

– Ничего я не валяю, просто это определенный код, заложенный с детства. Я и сам не знаю, почему я так разговаривал и кланялся, но бабушка с детства вбила в голову, что при встрече с этими людьми надо вести себя именно так, иначе…

– Что иначе?

– Не знаю что, но только тогда на контакт они не пойдут и произойдет что то труднообъяснимое, а, возможно, и страшное.

– Какие-то бабушкины сказки.

* * *

За этими разговорами мы дошли до небольшого лесочка, и я предложил Саше сделать привал – надо было позавтракать и все-таки определиться с этой информацией. Я видел, что Саша не шутил, для него это была информация, переданная через поколения его бабушкой и которой он, возможно, не придавал большого значения. Но я в силу своего образования, как востоковед, знал историю тамплиеров достаточно хорошо (конечно в рамках открытой литературы) и для меня найти следы тамплиеров в далекой российской глубинке, было сродни открытию Шлимманом Трои.

Когда мы разложили на плащ- палатке колбасу, сыр и вскрыли банку тушенки и присели на землю, прислонившись к стволам березок, Саша сам начал разговор, который заставил меня забыть об истинной цели нашего пребывания в здешних краях.

– Ты думаешь, я никогда не пытался разобраться в этом бабушкином предании?

Еще в институте я ходил в “Ленинку”, где, как ты помнишь, на спецфонде работала моя мама и пытался найти хоть какую-нибудь литературу на эту тему. И выяснил довольно интересные вещи, но чтобы тебе сейчас все объяснить придется прочитать довольно долгую лекцию по философии.

– По какой философии? Классической немецкой или марксистско-ленинской?

– По философии мистических взглядов на объективную действительность.

– Так мистических взглядов или объективную действительность? Ты вначале определись.

– Не цепляйся к словам. Я тебе расскажу, а ты уж сам определяй, что есть мистика, а что объективная реальность. Даже не знаю с чего начать… Ты в бога веришь?

– Ты меня спрашиваешь как коммунист коммуниста?

– Кончай ёрничать.

– Да я и не ёрничаю. Мама крестила меня в очень раннем возрасте, мне и года не было. У меня были крестный и крестная… Но молитв я не читал и не учил. Скорее я верю в какую-то высшую силу, объяснение которой найти не могу, однако как человек современный я не могу себе представить небесную канцелярию, которая расписывает каждый шаг конкретного человека в привязке с другими событиями, также предопределенными заранее. Это какой мощности надо иметь компьютер, чтобы расписать миллиарды бит информации полета малярийного комара, который попался в сачёк исследователю тропических насекомых. И этот исследователь затем путем долгих опытов вывел сыворотку против малярии, чем спас миллионы жизни других людей, внеся тем самым существенные коррективы в планы “небесной канцелярии” по планированию демографической ситуации в конкретном районе.

– Очень хорошо, что именно такой взгляд у тебя на религию присутствует. Тогда ты легче поймешь откуда пошёл мистицизм. Человек со дня своего первого опыта общения с окружающей его действительностью пытается систематизировать все явления происходящие вокруг него. То, что он смог обьяснить затем вылилось в научное мировоззрение и возникла саморазвивающаяся система воспроизводства новых знаний на основе теоретических рассуждений и опытной проверки этих идей. То есть это все мы можем отнести к рациональной части человеческого мироощущения. Но были еще вопросы, на которые он не мог изначально найти ответ и он, этот гипотетический человек, стал искать в иррациональном объяснении. Изначально даже гром и молнии приписывались иррациональным силам, то есть божьему промыслу. Называли этих богов по-разному – Зевс, Перун, Яхве и так далее. Но со временем, изучая опытным путем природные явления многие вопросы из иррационального перешли в рациональное. То есть человек шаг за шагом отвоевывал у себя же самого плацдармы для дальнейшего объяснения объективности своего появления и развития и все дальше уходил от теории божественного происхождения, то есть от иррационального мировоззрения, от религии.

– Ну а причем здесь мистика и тем более тамплиеры? – я с трудом понимал куда ведет свои размышления Александр.

– Не перебивай. Так вот, человек изучал окружающий мир, но чем больше он его познавал, тем меньше находил ответ на вопрос о своем месте в этой жизни. Ведь по логике рациональных знаний человек заканчивает свой земной путь и уходит в никуда. Весь опыт и знания, которые он приобрел за долгие годы, оказывается никому не нужны и, по большому счету, он уходит в мир иной в тот момент, когда что-то стал понимать и стал интуитивно ощущать стройность кажущегося хаотичного построения его бытия в четкой совокупности, периодичности и взаимозависимости событий. И вместе с тем иррациональное (божественное) объяснение его появления и ухода тоже не дает ответа – а на фига все это было? И вот здесь на стыке рационального понимания и иррационального объяснения появляется тонкая материя мистики, которая не отменяет рационального объяснения непонятных явлений, но и не в силах полностью отойти от идеи о присутствии каких-то высших сил, предопределяющих происходящее.

Пока Александр читал мне вводную лекцию по философии, я как следует “заправился” и плотный завтрак меня несколько разморил. Идти, естественно, уже никуда не хотелось, а хотелось прикорнуть вот здесь у березы под изящно упакованное в словесную оболочку личное восприятие Александром природы мистических воззрений всего человечества. Я подумал о том, что со стороны наш научный диспут выглядит как иллюстрация древнегреческих мифов о Платоне и его учениках. Если бы на нас были хитоны, а на ногах сандалии из грубой воловьей кожи, а к березе была бы наискосок приставлена амфора с молодым вином, то чем Саша не Платон, а я не друг, и ученик его Евклид и чем эта рощица не роща Академа в окрестностях Афин? Но Александр продолжал:

– Однако роль религии и церкви как института организации человеческого общества и роль мистики, которую в дозированной форме использовали для подтверждения религиозных фабул, опирающихся на рассказы, якобы, очевидцев таких “божественных ” деяний и знамений, совершенно различны. Ведь церковь была создана изначально интуитивно как институт власти, институт управления массами людей через добровольное следование определенным правилам, боясь наказания “божественных ” сил, а не через принуждение грубой физической силой. В церкви благодаря своей обрядности и рутинному следованию “истинному” пути вся паства четко знает где божественное и как быть приобщенным к этому божественному через соблюдение правил и исполнения установок церкви. А мистики – это почти всегда сомневающиеся в правильности и незыблемости установок официальной церкви, всегда ищущие объяснения ни в древних книгах, а в интуитивных поисках истины, скрываемой от них по различным причинам и прежде всего из за боязни потерять право на монополию толкования тех или иных событий, не вписывающихся в систему рацонального объяснения.

– Ну, все, Саша, хватит, – я знал за Александром Николаевичем эту страсть к публичным лекциям, но всему должны быть пределы, да и бессонная ночь давала о себе знать – я уже с трудом следил за полетом Сашиной мысли, – давай будем собираться, нам еще идти чёрти сколько. Я тебя только спросил, откуда здесь “храмовники ”, которых ты на французский манер называешь тамплиерами, а ты мне лекции читаешь о развитии религиозной мысли со дня сотворения Мира. На трезвую голову это уже не воспринимается, уж прости…

– Если только за этим дело встало, – сказал Саша, залезая вглубь своей котомки.

– Сань, ну давай уже вечером поговорим. Кстати, ты не сказал, где мы остановимся на ночлег, не в чистом же поле нам коротать вторую ночь.

– С этим проблем не будет, а вот то, что ты недослушал мой рассказ – вот это проблема.