Конец уже близко. Я ощущаю это всеми клетками. Многие месяцы без солнца, в темном затхлом углу притупили мою жизнестойкость. Пить. Хоть каплю воды. Там, за стеной, совсем близко – море. Я знаю. Я помню. Огромное южное море, огромное солнце, сколько угодно света с утра до вечера. Но надежды больше нет. Ко мне никто не приближается уже много дней. Со своего места я вижу, как неподалеку ходят люди, каждый день разные, там смеются, громко разговаривают, что-то покупают, там бегают дети с мороженым, а взрослые с наслаждением пьют из разноцветных бутылок. Пить… Ненавижу людей.
Погружаюсь в привычное уже состояние «не жив-не мертв» , сознание плывет в темноту. Пусть. Так легче. На зыбкой границе этой темноты мерцают уцелевшие клочки воспоминаний. Когда-то и я жила. Огромный светлый дом – вместо потолка и стен прозрачные панели, лучи солнца проходят насквозь, дробятся и сверкают в капельках воды на зеленых листьях. Сквозь стекла видно синее море. Наша большая семья ни в чем не нуждалась, мы, дети, росли, окруженные постоянной заботой и лаской. Правда, мы никогда не покидали нашего солнечного стеклянного зала, но нам и в голову не приходило этого захотеть. Зачем? Нас кормили, поили, купали. Любили?
В один день все кончилось. Нас, детей, взяли на руки чужие люди, вынесли из дома и погрузили в железный, отвратительно воняющий бензином закрытый ящик. Я помню долгий, безмолвный прощальный стон старших родичей, провожавших нас скорбными взглядами и едва заметными легкими взмахами. Затем была дорога в страшной тряской темноте. Неизвестность. Нам никто ничего не обьяснил и мы, подпрыгивая на ухабах и пытаясь прижаться теснее друг к другу, строили тысячи предположений о нашем будущем. Наивные, чистые дети, выросшие под стеклянным колпаком.
– Смотри, какая зачуханная бедолага, – вдруг раздается голос прямо надо мной. От неожиданности я вздрагиваю, силюсь вырваться из серого потустороннего дурмана. Неужели?! Скорей, скорей, собрать все силы, сколько их осталось, подать знак – я жива, помогите! Но сил давно уже нет, ни малейшего колебания не нарушает моей привычной неподвижности. Я могу только смотреть.
– Кто же ее сюда засунул? – сочувственно потрогав меня, говорит загорелая светловолосая девушка в простенькой майке и старых джинсах. Я чувствую ее руки: шершавые ладони с бугорками мозолей, коротко остриженные ногти.
– Да она почти дохлая, вот и задвинули в угол как некондицию, – молодой мужчина рядом ней забавно растягивает слова. У него внимательные глаза, широкие плечи и пахнет от него краской и свежескошенной травой. И он прав, почти прав насчет меня. Новый год близко, кому я нужна?
– Для меня это что-то из детства… У моих родителей в квартире была такая, – задумчиво говорит девушка, присев передо мной на корточки. – Огромная выросла, всю комнату по стенам заплела. Там она могла жить только в помещении, но здесь же юг, можно просто на улицу поставить. Да, Алекс?
Да! Можно! Поставьте меня на улицу! Там солнце, там с неба падает вода.
Алекс с сомнением хмыкнул и вытащил меня из угла в проход, где было светлее.
– Может и оклемается. Один лист еще живой, надежда есть.
Он подошел к девушке и заглянул ей в глаза.
– Катька, ты же елку хотела? Елки при входе в дендрарий, чего тебя сюда понесло?
Катя несчастно вздохнула и неопределенно махнула рукой.
– Ай, я не знаю. Столько тут всего красивого, я все хочу! Я знаю, знаю, что мы не можем, но хоть посмотреть… – она обошла вокруг меня и увидела прицепленное к горшку мое позорное клеймо.
– Ну и цена! – охнула Катя, – вот черт…
– Вот-вот! – кивнул ее спутник. – А елка стоит в два раза меньше. У нас хватит только на что-то одно.
Катя постояла, глядя на меня и покусывая губы. Я мысленно закрыла глаза и воззвала ко всем известным мне богам растительного мира.
– Знаешь, – сказала девушка, обняв мужчину за шею и прижавшись головой к его плечу, – в этом даже что-то есть. Ну какая на югах елка? Дичь и полный сюр. Мне и раньше было не по себе, когда вроде бы зима, Новый год, в доме елка, а на улице плюс двадцать и все зеленое. Никакой гармонии. А вот если это будет тропическая монстера… Тогда пазл сложится.