000
ОтложитьЧитал
Преступление
У дверей своего кабинета директор обнаружила ученика пятого класса Анвара Байматова. Сюда его привела повариха Люба. Она же, яростно жестикулируя, сообщила, что тот был пойман за руку на месте преступления. Детали не ясны, но тяжесть – налицо. Склонился прямо над столом с обедом, накрытым для их класса. Возможно, хотел своровать (может быть, суп?) или что-то подмешать (знаем такое, слышали). Разгневанной Любе очень хотелось отхлопать бандита полотенцем. Но с сожалением отставив самосуд, она потащила его к начальству. Точнее, шел мальчик сам. Ни отрицания, ни страха к своему возмущению в его лице женщина не обнаружила.
Директор Светлана Анатольевна Анвара хорошо знала. В одно время ему крепко доставалось от сорванца Володи Козлова. Оба не раз оказывались у нее на ковре. Началось с того, что одноклассник дразнил Анвара чуркой. Сначала он молча переживал и злился, хотел быть выше. Потом лез в драку. Затем хотел сбежать к дедушке в Андижан. Получив телефонный выговор от него же, снова отчаянно дрался с обидчиком и всей его свитой. Со временем конфликт утих. «Помирились», – решили все. Анвар вдруг стал стойко игнорировать Козлова, и тот спустя неделю потерял к нему всякий интерес. Но вот снова, картина маслом. У дверей Байматов. Прямой, как палка. И главное – один.
Выслушав сотрудницу, поняв и оценив упрямое молчание самого преступника, директор отправила его на урок, а повара – на рабочее место. Сама же поднялась к кабинетам старшего блока. Зашла в учительскую. Классный руководитель сообщила ей, что на днях Анвар отпросился выйти и надолго пропал, вернувшись лишь перед звонком. О странных выходах с урока ученика Байметова вспомнил и педагог по чтению. Рассказал, что в среду Анвар бегал якобы умыться, физкультурник. Все эти уроки были третьими, а значит – после них класс отправлялся в столовую обедать.
Директор терялась в догадках. У Анвара была хорошая семья. Его мама одна воспитывала троих детей, много работала, торгуя на рынке. По будням был дома за старшего, а по выходным помогал ей. Он был непростой и взрослый не по годам, этот парень. С трудом верилось, что он делал что-то плохое.
Два дня подряд, чувствуя себя довольно странно, директор пряталась за увешанной куртками сеткой раздевалок, ожидая ученика. Но он не появлялся. В пятницу она снова заняла пост, напомнив себе, что она взрослая женщина и что это в последний раз. И тут увидела Анвара. Он шел прямо к белым дверям школьной столовой. Светлана Анатольевна пошла следом и заглянула в стеклянный витраж.
Мальчик подошел к первому столу. Взяв ложку, что-то перемешал. Закончив, пошел к выходу. В дверях он столкнулся с директором. Это было гораздо хуже, чем быть пойманным поварихой. Ученик был крайне смущен, и даже сквозь смуглую кожу было видно, как заалели его щеки.
– Анвар, что происходит? – строго спросила женщина, и от спокойного тона ее голоса ему стало совсем не по себе. – Тебя продолжают обижать?
– Меня никто не трогает.
– Ты что-то положил Володе в тарелку?
– Да, – просто ответил школьник, не опуская взгляд.
Сердце директора сжалось от плохого предчувствия. Пока она набирала воздуха в легкие, он продолжил.
– Картофельное пюре.
И продолжил, отвечая на немой вопрос несколько растерявшейся Светланы.
– Это долго объяснять… – он говорил неуверенно, но наткнувшись на непреклонный взгляд директора, начал сбивчивый рассказ. О том, как однажды в субботу, как всегда, помогал маме. Сложив стопкой картонные коробки, та попросила его вынести их на задний двор к мусорным бакам. Неподалеку всегда собирались выпивохи. Анвар их не боялся. Вот уж кому не было дела до цвета кожи, пола и возраста. Пьешь – с нами. Принес что – вот это человек.
В тот день здесь было шумно. Женщина, пьяная, грязная, кричала на мальчишку, который тянул ее за руку. Анвар разглядел в ребенке своего обидчика Козлова.
– Видел их? – спросила Анвара вышедшая следом мать. – Родители одноклассника твоего всегда тут. Где сын? Что с ним? Не надо знать им. Только выпить один интерес. Не по себе он злой – от голода и одиночества.
Вечером мальчик долго не мог уснуть. Ночью ему снился голодный Володя. А наутро он в первый раз решил ему помогать. Пробрался в столовую и перелил половину своей каши в тарелку одноклассника. А потом прилепил вторым слоем сыр на бутерброд. И ушел, никем не замеченный. Он ненавидел быть голодным. И не желал этого никому, даже врагу.
Две недели Анвар пробирался в столовую, чтобы увеличить порцию своего обидчика. Пока на пути гуманитарного обоза не встала тетя Люба.
Закончив говорить, Анвар добавил:
– Не рассказывайте ему, пожалуйста. Он помощь не примет. Тем более от меня.
– Раз не примет, тогда… продолжай. Но завтра – все. Мы с Любовью Петровной что-нибудь придумаем. Даешь слово?
Мальчик кивнул. Оставив его на месте, директор пошла к выходу. С другой стороны к ней уже бежала, запыхаясь, повар.
– Что ж это делается! Он опять? Светлана Анатольевна! Разве же это не преступление! Что же вы молчите?
– Преступление, –задумчиво кивнула директор.
– Что же вы стоите!
– Я, кажется, в сообщниках, Любовь Петровна, – взяла под руку опешившую женщину Светлана Анатольевна и повела к своему кабинету. Закончив, преступник Анвар Байметов вышел из столовой и, подпрыгивая, побежал на урок.
Новая любовь
Это новое чувство ошарашило. Так и замер с бокалом вина в руке. Трахею, по которой кислород равномерно бежал в легкие уже много лет, пережало. Сердце, размеренно бьющее набат, вдруг застучало пугливым тонким молотком. Женщина, улыбаясь, отвечала своему собеседнику. А он вдалеке, глуша в себе недоумение, продолжал смотреть на нее. Почувствовав на себе его взгляд, невесомый, но значимый, точно красная точка прицела, она повернулась. В ответ на немой вопрос ее тонкого лица, он повел плечами и ртом – нет, что ты, продолжай.
Это было необъяснимо. Большую половину жизни он женат. Да, многое было. Любой путь соткан из соблазнов. Пока у человека будет выбор, он будет пытаться выбирать. Даже в браке, самой крепкой из всех условностей. Иногда ему казалось, что семейность искусственно ввели в моду, чтобы ограничить широту мысли и привязать людей. Сиди ровно, вот тебе пульт, забудь о мечтах, забудь о проблемах, щелк-щелк.
Он любил жену, уважал ее, он к ней привык. И не только к ней – ко всему укладу собственной жизни в целом. Это новое чувство сегодня парализовало его. Будто на рисунок благородной блеклой пастели брызнули нагло-алой гуашью.
В какой-то момент ты понимаешь, что жизнь не может больше тебя потрясти. Все становится, если не привычным, то знакомым: потери, радости, чувства. Ты воспринимаешь их как должное, как неизбежность, и оттого кажется, что тебя больше нечем поразить. И тут это странное чувство – смесь открытия и ревности.
Какие у нее тонкие плечи, какие изящные жесты рук! Собранные волосы открывают шею. Она всегда такая – серьезная с виду. Он вдруг посмотрел на эту женщину глазами ее собеседника. Глазами мужчин, оглядывающихся вслед. Она редко выходит в свет, но держится великолепно, так, будто шелковые платья и туфли на тонком каблуке – ее привычные наряды.
Она шла прямо к нему сквозь толпу людей. Это магическое платье, совсем не короткое, так струилось по телу, что он продолжал бы смотреть на нее, иди она к нему среди тысячи обнаженных тел.
– Мое вино? – указала женщина на бокал.
Он только кивнул.
– Все в порядке?
– Давай уедем? – просто ответил он.
Она удивленно подняла брови.
– Сейчас?
Он вспомнил взгляд ее собеседника, полный интереса и чего-то еще, о чем думать было небезопасно. И кивнул.
– Да.
Они сели в такси, озадаченная женщина и серьезный мужчина. Он взял ее за руку. Начал целовать в лифте. Она смутилась. Вошли в квартиру, словно воры, не включая свет. Прокрались в спальню. Спустя время, когда она вернулась из душа, он спросил:
– Выйдешь за меня?
– Это должно быть смешно?
Он почти серьезно помотал головой.
– Мне кажется, ты женат.
– Я разведусь.
– Все вы так говорите, – она кинула в него диванной подушкой и случайно сбила фотографию с комода. Та с грохотом упала на пол.
Женщина взяла снимок в руки и задумчиво посмотрела на него. Двое светловолосых мальчишек, неотличимые друг от друга.
– Все-таки очень на тебя похожи, да?
– Открою тебе секрет, – сделал большие глаза мужчина. – Мы тройняшки.
Она засмеялась. Ему было легко и счастливо.
Он вышел на балкон, закурил. Вдохнул холодный ночной воздух. И подумал, что жизнь, пожалуй, еще на что-то способна и годна. Может выкинуть внезапность старушка. Хотя бы вот это новое чувство.
Сквозь стекло он видел жену, откидывающую покрывало с постели. Представил, как спят, раскинувшись на кроватях, сыновья через стену. В юности он был уверен, что никогда не сможет быть с одной женщиной. Ему хотелось добиваться, побеждать, но не стоять на месте. Тогда он не знал, что жить вместе – тоже плыть по волнам. Чувствовать и остывать, раздражаться и восхищаться. Терять связь и находить ее снова. Переставать любить и снова влюбляться. И если ты дашь ей шанс, это будет всегда новая, другая любовь.
К одному человеку.
Лучше бы я была
Настя спускается в метро и щелкает кнопкой на тонком проводе наушников. Каждая песня раздражает, не успев начаться. Музыку прерывают тысячи разных звуков, голосов, электронных сигналов, отдаленный шум вагонов. Ей хочется остаться одной, не замечать толпы вокруг, но та бесстыдно лезет в голову, будто там раздают бесплатные проездные. Девушка хмурится и прячет руки в карманы. Книга, с которой она привыкла коротать время в метро, оставлена дома – на полке в прихожей. Настроение забыто тоже где-то там, в промежутке между собственной комнатной и входной дверью.
Все начиналось хорошо. Утро. Понедельник. Она любила свою учебу на социологии, любила все новое – сегодня начиналась ее первая в жизни учебная практика. Ее распределили в центр комплексного обслуживания. Приют для одиноких стариков. Ничего особенного, но все же новый маршрут по утрам. Новый опыт. Новые люди. Говорят, если ты хочешь что-то найти, ходи разными путями. Настя всегда искала. Как иначе, когда тебе семнадцать?
Настрой пошатнулся после разговора с мамой за завтраком. Слово за слово, и вспоминать не хочется. Чай остался недопитым. Настя схватила рюкзак, шарф, сапоги. На пороге высказалась обидно, хлестко, как умеют только близкие люди. Крикнула:
– Лучше бы меня не было, никаких проблем!
Хлопнула дверью и убежала.
За размышлениями дошла до места. Будто из советского прошлого, перед глазами вырос двухэтажный забытый временем экспонат. Здание в минувшее время было красивым, а сейчас выглядело декорацией со съемок кинофильма. Бледно-розовое с белой лепниной. Возможно, даже милое, но, как ковер на стене в квартире, неловкий гость из другой эпохи. Девушка беспрепятственно зашла внутрь, поднялась по лестнице и попала прямо в просторный холл.
Первое, что бросилось в глаза, – старый коричневый палас на полу, а на нем десятки пар ног – все как одна в теплых носках разных цветов и тапочках. Девушка растерянно глянула на свои пальцы под тонкими колготками. Не холодно же еще… В креслах и на диванах устроились разного возраста и вида пожилые люди. На гостью они не обращали внимания – в центре комнаты с книгой в руках сидела женщина лет сорока. То и дело поправляя очки, она читала вслух.
Кто-то дремал, кто-то внимательно слушал. Одна из бабушек, совсем седая, в опрятном фланелевом халате, украдкой смахивала слезы. Закончив главу, женщина сказала:
– А теперь, ребята, пора на обед. Встретимся завтра в тот же час.
Так и сказала – ребята. Настя ухмыльнулась, но отметила, что чем-то детское обращение подходит обитателям приюта. Было в них что-то беспомощное, младенческое. На нее смотрели с интересом и с какой-то доброй жадностью, рассматривая и радуясь как свежему ветру. К ней обратилась одна из старушек, хотя назвать ее таковой было трудно. Прямая осанка струной, строгая прическа, тяжелое темно-лиловое платье, тонкий браслет на запястье.
– Мне неловко просить вас, милая, но не заглянете ли на пару минут в мою комнату?
Она несколько смущенно повела рукой в конец коридора. Практикантка с готовностью кивнула, и женщина, тяжело ступая, повела ее за собой. Они вошли. На большом белом подоконнике теснились книги. В простой стеклянной банке рядом стоял подсохший букет белых кустовых хризантем. На шкафу в самом углу тоже теснились советские многотомники. Лариса Геннадьевна – так представилась женщина, перевела взгляд с них на свою гостью.
– Милая, мне очень неловко, но не могли бы вы достать мне вот эту стопку сверху? Нужно всего лишь встать на стул. Вам – пустяк, а мне, должна признаться, это упражнение совсем не по силам. Хочу отнести в нашу библиотеку, передать в дар.
Лариса Геннадьевна робко улыбнулась, а Настя с готовностью полезла за книгами, передавая их новой знакомой. Ее взгляд задержался на фотографии в простой рамке у кровати. Молодая женщина и мальчик, крепко держащий ее за руку. Увидев ее взгляд, хозяйка комнаты ответила на вопрос, повисший в воздухе.
– Это мой сын. Военный он. Служит… в закрытом военном городке. Тут, неподалеку.
Настя не знала, что рядом с ними есть такой. Она дослушала рассказ про сына, кивнула и попрощалась с новой знакомой, пообещав еще заглянуть в гости.
После обеда практикантке поручили заняться электронным архивом. Перед ней оказалась папка с личными делами. Она методично вбивала в графы даты рождения, номера пенсионных удостоверений, данные о родственниках. В бесконечной круговерти букв и цифр глаза выхватили знакомое – Лариса Геннадьевна Баркова. Девушка открыла дело и непонимающе глядела в синий прочерк в графе «Родные».
– Уже закончила? – удивленно взглянула директор на студентку, вошедшую к ней.
– Нет, я спросить хотела… Вот тут ошибка. Я утром разговаривала с Барковой, у нее сын есть, военный.
Директор сняла очки, взглянула на Настю и просто сказала.
– У Барковой никого нет.
– Как никого?
– Те, у кого есть семья, обычно тут не живут, – резонно отметила директор.
– Но она рассказывала мне про сына… – продолжала настаивать Настя.
– Воображаемых детей в документы не впишешь, – отчеканила директор. Но, увидев искреннюю растерянность у девушки на лице, смягчилась.
– Лариса Геннадьевна наша, она ведь учитель. Да и не так себе, по диплому. По жизни. Сын ее, Андрей, погиб в восемь лет, в реке утонул, говорят. У нее муж военный был, очень любили друг друга, но детей им больше бог не дал. Муж умер, еще не старик был, квартира за гарнизоном была закреплена, попросили из нее. Пока работала, платила за съемное. А потом у нас оказалась. Так и живет теперь. Так что сына нет. Лучше бы он, конечно, был…
Потрясенная девушка вспомнила по-девичьи тонкие запястья Ларисы Геннадьевны, ее добрые глаза и повадки аристократки, и жалость затопила все внутри.
– Про сына все знают и все молчат. Она ведь так навралась всем, что сама поверила… Даже на медосмотре про него твердит. А это, между прочим, можно трактовать как синдром Альцгеймера или того хуже, расстройство психики. Но вы же говорили с ней? Где она и где слабоумие. Так что все глаза закрывают. Не от чего ее лечить. От душевных ран таблеток не придумали.
****
– Мам, ты дома?
Она на кухне. Режет салат, стуча ножом по деревянной доске. Делает вид, что не слышит. Молчит. Настя подходит и неловко обнимает ее за плечи.
– Обиделась? Мам! Я не права, наговорила всего.
– Чего всего?
– Что лучше бы меня не было… Все-таки, знаешь, лучше бы я была.
Настя не видит лица мамы, но чувствует, что та улыбается.