Давид

© Джой Мэт, 2022

© Интернациональный Союз писателей, 2022

Давид
(Греческий сувенир)
Фантастический детектив

Разговор происходит в картинной галерее на одном из многочисленных островов нашей планеты. Четверо сидят за столом – философ, музыкант, трансгендер, политик.

– А кто-нибудь видел третий томик Толстого? Ну или Кена Кизи кто-нибудь видел? А?! Или здесь уже всем на все насрать?! – вышел из себя взвинченный философ. Отвернулся, опустил очки на переносицу и продолжил листать книгу за книгой, которые брал с полки шкафа.

– Ах, скучные вы все, включу «Darkest Hour» для поднятия духа, – улыбаясь, проговорил музыкант и включил стереоколонки на среднюю мощность. – Книжки… Ха! Твои книжки никому уже не нужны. Социальные сети! Вот что движет этот мир вперед! Сейчас вся жизнь спрятана в интернет!

– Конечно, конечно, – вступил в разговор политик. – Это если у вас будет энергия. Какая-нибудь… Хоть электрическая, хоть солнечная, и ее придется преобразовывать…

– Ай, бросьте вы! – в разговор вступил трансгендер. – Что-нибудь за нас придумают.

– А за вас, вот за таких, как вы, придумывали все эти шесть тысяч лет! – зло посмотрел философ.

Трансгендер показал ему язык:

– Противный! Не люблю тебя!

– Товарищи! Товарищи! Давайте не будем ссориться! Нам здесь сидеть еще, – и политик посмотрел на часы, – ровно сто дней!

– Это кто так решил? – все высказались хором.

– Звонили с электростанции. Электричества хватит… Ай, – махнул рукой, – никому не хватит. И никто не знает, сколько продлится этот беспредел…

– Какой беспредел?

– Нет электричества, нет транспорта, нет жизни.

– Послушайте, но мы как-то должны питаться в этой сраной лачуге, то есть в этой картинной галерее!

– Слушайте, а кто нас всех сюда загнал? На эту проклятую выставку современного искусства?

– Да! Кто?

– Вот именно, – вынимая наушник из уха, проговорил музыкант. – У меня гастроли через три дня. И я должен выбраться отсюда любой ценой! Иначе вы все будете мне должны денег!

– Какие вы все нервные… Это наша партия устроила благотворительный марафон в поддержку прав человека. Что тут непонятно? – ответил сконфуженный политик.

– Да! Мы – нервные! Потому что мы устали! – торжественно объявил музыкант.

– От чего вы устали? – спросил философ.

– Я, например, устал от вранья натуралов, – спокойно начал рассуждать трансгендер. – В них больше лжи, чем в нас – трансгендерах.

– А вы не могли бы поподробнее? – заинтересовался политик.

– Пожалуйста. То, что всегда лежит на поверхности, вы прячете за метровой стеной и боитесь в этом самим себе признаться.

– А вы, что же, ну эти… как вас там…

– Неважно, как нас там, – вдумчиво произнес трансгендер. – Попробуй для начала разобраться в себе. Лично я принял решение, потому что… потому что… затрахался врать самому себе… Что чувствую… Как я хочу… Как я могу… И это все – без допинга. А ты, политик, сможешь в постели без допинга? – Трансгендер посмотрел в глаза политику.

Политик внимательно, не отрывая взгляда, уставился в глаза трансгендеру. Пятнадцать секунд смотрели друг на друга – никто не моргнул. И политик промолчал. Но он ответит потом, чуть позже, после бокала вина…

– Cлабак… А знаешь, зачем вы все претесь в жопу? – неожиданно атаковал провокационным вопросом трансгендер.

– ???

– А на жопе нет глаз! Смейся, смейся! Но это так. А раз нет глаз – то и души нет! Нет души – и твоя душа не болит! И ты свободен от колебаний и сомнений. – И пропел: – «Я свободен» в одной песне поется! Да-да. Именно об этом. Все очень просто, – высказался трансгендер.

– Душа? Это вы о чем? А что это такое? А! Это то, о чем говорили попы в костелах! – вытащил наушник из уха музыкант.

– Как это вы глубоко копнули, товарищ трансгендер! – восхищенно удивился философ.

– Это не я копнул! Это жизнь моя такая, многогранная… А вы все, натуралы, уперлись… В жопу… Вы душу свою не поняли, дебилы! – чуть тише проговорил трансгендер. – Я, например, могу и люблю женщин. Да! – резко, на развороте корпуса, сказал. – Да! Я люблю… любить женщин! Если это красивая, умная женщина… Как мужик ее могу любить! Но где эти женщины, где? В основной массе это самки, которым нужно к сроку забеременеть. Ничего не изменилось…

– Предназначение каждого мужчины в жизни – сделать счастливой женщину, – лживо продолжил политик.

– А женщина? – задал вопрос музыкант.

– А женщина создана для помощи мужчине во всем… Во всем…

– Во всех его начинаниях?..

– Совершенно верно! Во всех начинаниях!..

– А как быть с гендерным разнообразием?

– А никак! Мы существовали с библейских времен. И будем еще в будущем! Беда только в том, что я здесь чувствую обман. Нас в очередной раз хотят кинуть! Причем абсолютно всех и за наши деньги! Я, наверное, нестандартный транс. Я призываю изучать душу, ибо, как она чувствует, твоя израненная душа, так и тело твое будет ее ощущать. Все же понятно до боли! – И трансгендер заплакал. – И не нужны здесь никакие благотворительные марафоны в поддержку моих прав!

– Ну ладно. Чего ты? – отреагировал музыкант.

Трансгендер налил себе горячего чая и укутался в плед. Он был очень красив – этот трансгендер. У него были длинные черные вьющиеся волосы, густые ресницы, широкие брови, чувственный рот. Очень красивое, атлетически сложенное тело и одинокая душа.

– Как-то холодом повеяло в нашей галерее, – заключил политик.

На стенах картинной галереи портреты старинных эпох висели между картинами современного искусства. Полная смесь из стилей, жанров, времен. Глаз наблюдателя уставал от хаотически развешанных полотен Гейнсборо, Караваджо, Джорджоне, Климта, Мухи, Верещагина, Шагала, Сораямы, Валледжо, которые собрал здесь, наверное, пьяный куратор выставки.

– А вот интересно, – прервал молчание музыкант. – Эти картины как-нибудь кто-нибудь сортировал или все – в одну кучу? Немножко непонятно – в какой мы эпохе находимся? Сплошной сюр!

– Ха! Хороший вопрос! – отреагировал политик.

– Навертел тут куратор знатно – одно отборное говно среди истинных, редкостных жемчужин. И, главное, непонятно: о чем эта выставка? О чувствах, мыслях, природе, человеке? Или вообще о красоте и безобразии? Непонятно. Надо думать, – заключил музыкант.

– Слушай, а по паспорту какой у тебя пол? – поинтересовался политик.

– А тебе не все равно, какой у меня изначальный пол?! – огрызнулся трансгендер.

– Послушайте, я нашел Толстого! Вместе с Достоевским! – радостно прокричал философ.

– Кто это такие? Все про все трубят – я не читал ни Толстого, ни Достоевского, Шагала вашего не знаю, – удивился музыкант.

– Нашел! Нашел! Мои жемчужины! Истинные мои друзья! Никогда не предадут! Никогда, – философ наглаживал обложки старых книг и чихал от вдыхаемой пыли. – Апчхи! Апчхи!

– Слушайте, нам надо как-то организовать свой ночлег в этом… сарае. Какое-то странное чувство тревоги у меня, – поделился сокровенным политик. – Какой-то апокалипсис!

Вы где-нибудь видели, чтобы люди ночевали в картинной галерее сто дней? А?

– Да. Действительно, не припомню такого, – ответил трансгендер. – Я когда-то работал в библиотеке библиотекарем. Все как у всех библиотекарей: книжки, регистрация, учет, переучет, архив. Выезды в подшефные библиотеки, работа в архивах, командировки в регионы, зарубежные командировки. На собраниях красивые мысли, облеченные в твердые переплеты. …И никакой живой жизни. Никакой… Пустота. И одни сплошные злобные бабы! У одних не было секса вообще – то есть забыли, как выглядит член. У других были мужья – но это были несчастные личности. Забитые, запуганные мужчины. Третьи были стопроцентные ведьмы. Такие садюги, которым нравилось давить людей, уничтожать, унижать! Вот этих злобных тварей я больше всего возненавидел за их стервозность и ум их, обращенный во зло! Возненавидел баб-уродов, баб-психов!

Ты с ней и ласково говоришь, и пытаешься остудить пыл – никакого эффекта! Один холод. В общем, не поддающиеся перевоспитанию! Ха-ха-ха! Я всю жизнь любил книги и сейчас их люблю, но тридцать пять баб в одном коллективе в течение десяти лет десять часов каждый день на работе – я возненавидел баб всей душой! И всем телом своим! Так не должно быть! Но так есть! Так есть везде! Потому что везде одно и то же. И я терпел, терпел из любви к книгам, а потом плюнул. Надо развиваться! Надо познавать горизонты! Эх, мужики, надо выпить…

– Во! Точно! У кого что есть?! Давайте согреемся, а заодно отметим наше знакомство! – весело подхватили все мужчины.

И на столе образовалось такое знакомое поле из бутылок и бутылочек различного цвета и формы.

– А я со своей познакомился в университете, – начал исповедоваться политик. – Так банально. Всё как у всех: дети, работа, продвижение по карьерной лестнице. Вступил в партию – и вот, поздравьте меня, сенатор на самом верху! – Тычет пальцем в небо и смеется.

– Ну а что изменилось в твоей половой жизни? – резонно спросил трансгендер.

– Ну… Как это… Девки молодые сильно нравятся. В бане… Там то-се…

– Ты себе наврать можешь, мне-то не ври, – устало проговорил трансгендер. – Раз через раз… И то… Когда тебя сильно напугают… сиськами четвертого размера!

– Ты это про что? – испуганно задал вопрос политик.

– А про то самое…

Политик опустил глаза.

– Ладно. Мы поняли друг друга… А что скажет философ? – с улыбкой произнес трансгендер.

– Я? – искренне испуганно уставился философ в очках. – А что я? Я… я… всю жизнь работаю.

– Да мы это поняли, что ты весь в искусстве, весь в культуре. Так сказать, на передовой, в авангарде защищаешь бастионы нетленного искусства…

– …Прошу заметить – настоящего искусства!

– А вот здесь поподробнее!

– Ну, друзья мои, настоящее искусство – это не шоу-бизнес! Настоящее искусство – это…

– Ты хочешь сказать, что это – отшельники, которые отдают себя на заклание, словно овцы?

– История знает немало тому примеров, – утвердительно подхватил философ. – Ван Гог! Пожалуйста, сейчас никому не интересно, как он заправлял кровать и какой свежести были его простыни. Но все помнят его «Подсолнухи», «Красные виноградники в Арле», «Любительницу абсента»! А как, вы думаете, должно делаться настоящее искусство? Ведь после нас останутся только полотна, книги, музыка… Ведь мы все уйдем… Рано или поздно…

– Музыка? – встрепенулся музыкант. – Конечно, музыка вечна! Музыка остается после нас! Без сомнения! «Метал» навсегда!

– А шоу-бизнес? – спросил заинтересованно политик.

– А что шоу-бизнес? С ним все хорошо – он цветет и пахнет… запахом кала… ой, простите, навоза… – ответил музыкант.

– Ой!.. – по-женски отреагировал философ.

– Ну что? Что я не так сказал? Опять грубо и резко выразился?.. Но у нас здесь баб нету! – И развел руками. – Можем говорить как угодно и что угодно! – Музыкант выразительно посмотрел на каждого присутствующего. И каждый в знак одобрения закивал головой.

– Кто пришел с чемоданом денег, того… и тапочки… и бухло… и трава… и бабы. А самое главное – гонорары! – пропел сакральные знания музыкант.

– То есть вы хотите сказать… – начал нерешительно политик.

– Я хочу сказать, что если ты хочешь заработать двести долларов, то должен вложить в производственный процесс две тысячи долларов! Таким образом крутится этот шарик под названием шоу-бизнес!

– О! А вы можете разъезжать по Америке с лекциями! – воскликнул философ.

– Перестаньте! Это все знают! – кисло отреагировал музыкант. – Одна грязь и шелуха… И ты еще должен арендаторам за разбитый аппарат… Так больно на душе! – И музыкант взвыл, вгрызаясь в мозг слушателей. – Если бы кто-нибудь из вас врубался в понятие «музыкальное искусство»!

Перед глазами музыканта всплыла картина с разбитым под конец концерта усилителем звука.

А в глазах присутствующих проплывали красочные видения разгрома и погрома дорогостоящей аппаратуры…

– Друзья мои, – поднял бокал трансгендер, – наконец-то мы приблизились к самому важному открытию в ходе нашей беседы – мы все ищем красоту! Реальную красоту, – Он затормозил и закусил нижнюю губу. Его губы задрожали. – Я очень люблю красивое мужское тело… Вы просто себе даже не представляете, насколько сильно… – И слезы проступили из его глаз. – Я готов лететь на другой край планеты, чтобы дотронуться до красивого тела. Ведь… Этой красоты… Ее очень мало, мало, мало! Поймите меня! Время Вероккьо, Леонардо, Микеланджело и Джорджоне прошло! Уже давно прошло! И ничего, ничего, ничего не появилось столь же мощного, всепоглощающего, испепеляющего душу и чувства! И ничего не возносит тебя на небеса! – Страстно, в запале проговорил: – А должно возносить, должно! – И трансгендер заплакал. – Идеального пресса у мужиков теперь нет! Нет! Нет! А это самая главная часть в мужском теле!

– Как? Разве не член? – забеспокоились все. Больше всех музыкант.

– Подожди, подожди, а член?! Ну как же? – попытался строго воздействовать политик, внимательно и пристально глядя в глаза трансгендера.

– А ты и так член! Член партии! – ткнул в него пальцем философ.

Но трансгендер несгибаемо продолжил, подняв указательный палец вверх:

– Только пресс показывает, проявляет мужскую принадлежность, указывает на охотника, борца, спринтера!

Я скучаю по тебе, «Давид» Микеланджело! Я скучаю по тебе, Аполлон! Я скучаю по тебе, настоящая мужская красота! Вне времени! Вне пространства! Животворящая! Вечная!

И Христос не имел живота, и Прометей не имел живота. Ни один пророк не имел живота!

– Да-а-а… И Будда Шакьямуни… И Кришна… – удивился самому себе философ.

– Вот видите… – развел руками трансгендер. – Я понимаю, что кого-то из вас покоробит такое сравнение, но в данном случае я перечисляю только одни исторические факты. – Трансгендер плакал. Плакал и говорил.

– Браво! Браво! Браво! – Кто-то захлопал в ладоши. Кто-то полез целовать трансгендера.

– Я тебя люблю, транс! Ты – настоящий мужик! – снимая очки, расчувствовавшись, проговорил философ.

– Ты настоящий мужик, транс! – полез целоваться к нему музыкант.

– Мужики, вот мой пресс! Смотрите! Я ничего не скрываю, – И трансгендер в порыве чувств обнажил свой торс.

У всех троих мужчин случилась истерика.

– А-а-а! Идеальное тело!

– Не может быть?!

– Как у Геракла!

– Ты качаешься сколько лет?

– С пятнадцати, друзья мои, с пятнадцати лет. Гантели, эспандеры, гири по два подхода по восемь раз. Все достижимо! Главное – задаться целью!

Мужчины стали обнажать свои округлые животики. Сняли брюки, рубашки, майки.

– О, нет, нет! Это никуда не годится, отвратительно! И живот есть! И член есть! Вот это – абсурд! Так не должно быть! – пламенел трансгендер.

– Но это есть, и это у меня! – радостно пропел музыкант. – Хава нагила! Хава нагила! Эй-эй-эй!

Да! Зрелище «беременных» животов мужчин не внушало никакого оптимизма. Как убого!

Мужики трясли и раскачивали свои бочонки вправо и влево, пытаясь станцевать ламбаду.

– А что? Давайте танцевать! – предложил политик.

И музыкант подыскал подходящий танцевальный мотив.

Грустно начавшийся вечер продолжился искрометным весельем и танцами.

– За наш мальчишник!

– Без баб!

– Даешь мужскую силу!

– Ура! Даешь пресс!

– Даешь идеальное тело!

– Трицепс! Бицепс! Трапециевидную мышцу!

Танцующие мужчины выкрикивали счастливые фразы.

– Мужики, нам же хорошо! Нам очень хорошо всем вместе! – Они дружно обхватили друг друга в плечевой круг и вначале нестройно, затем все лучше и лучше понеслись в греческом танце сиртаки. – Давайте не расставаться! Давайте спишемся в сетях!

– Мужики, это наше спасение, что мы здесь оказались запертыми на сто дней!

– Не-е-е-ет! Мне надо на гастроли! Мужики, меня группа не поймет! Я, конечно, вас всех люблю! Поймите, я живу только с концертов, гастролей! – пытался сопротивляться музыкант.

Все четверо с упрямством и остервенением очерчивали круг в танце – это был их древний, корневой, мужской ритуал. Их ритуал охотника, добытчика, дикого зверя, запертого в теле современного мужчины!

– Не отставай, не отставай от коллектива, музыкант! – Политик подгонял движения музыканта в круге.

Они ухали и крякали, крякали и ухали и продолжали танцевать этот вечный мужской танец, знакомый только им: на уровне инстинкта, на уровне подсознания, который наконец вырвался вдали от баб, цивилизации, мегаполиса.

Воздух в помещении галереи звенел, гудел и трясся от напряжения их мускулов, сердец, яиц, позвоночников, голов, черных густых волос, пота, их грубого низкого баса и тенора, их мужской мочи.

– Э-эй! Кому-то надо в туалет! – выкрикнул трансгендер.

– Это я! Ребята, это я виноват! – Философ побежал за угол.

Постепенно, где-то через один час непрерывного остервенелого танца одиночества истинных мужчин, круг распался.

И уже лежа на диване, трансгендер изрек:

– А давайте создадим наш клуб – клуб Четырех одиноких сердец!

Но его прервал музыкант:

– …Я не согласен. У меня есть женщина, и потом – этот клуб уже был у «Beatles», – очень тихо проговорил он.

– Да иди ты к черту, музыкант! Давай, Аполлон, жги! – подбодрил трансгендера политик. – Как ты его назовешь? – И затаил дыхание.

– Назовем его мы. И звучать он будет так…

– Союз Четырех?

– Не-е-ет.

– Земля Аполлона?

– Греческий сувенир! – победоносно изрек трансгендер.

– Браво! Ну ты молоток, четкий мужик! – восхитился политик.

– Что-то, что-то без меня тут решили, – ворвался в комнату философ.

– Пока ты был в комнате задумчивости целых три часа, мы придумали название нашему объединению – «Греческий сувенир»! – ответил посерьезневший музыкант.

– О! Как замечательно! «Греческий сувенир»! Так ведь это в традиции всех поэтических и рыцарских орденов. Очень хорошо! Давайте я сейчас сяду и напишу устав нашего Ордена!

– Ордена?! – задал вопрос удивленный трансгендер.

– Ну, конечно, у нас все будет по-взрослому! Перестаньте, это все очень просто! Пишем:

ГЕДОНИСТИЧЕСКИЙ ОРДЕН

«ГРЕЧЕСКИЙ СУВЕНИР»

Двадцать второе апреля. Год две тысячи двадцать второй.

Место: проставим по требованию. Состав участников:

1. Аполлон.

2. Музыкант.

3. Политик.

4. Философ.

Постановляем на общем собрании, что количество участников неизменно отныне и во веки веков.

Основная задача нашего Ордена:

– преумножение стройных мужских тел,

– изгнание жира из пресса,

– строительство элегантных мускулатурных созвездий на наших телах,

– развитие умственных, волевых качеств.

– Ну вот. Так кратенько, – закончил писать философ.

– Давай мне бумагу, я подпишу. Я все-таки и политик, и сенатор. Печать всегда с собой таскаю, – и он дохнул на печать и отжал оттиск на бумагу.

– Послушайте, а как же с бабами? Ведь я женат, – испуганно проговорил музыкант.

– Что указано в уставе нашего ордена, то и есть на деле! Ничего иного не возбраняется, если не указано в уставе. Стало быть, можешь делать все, что захочешь. Самое главное – преумножить красоту своего единственного, несравненного мужского тела!

– А… Теперь понял, – поблагодарил музыкант. – Слушайте, а мы не на импульсе это делаем? Ну, в смысле, мы не упоролись?

– Это с виски… двадцатилетнего? – ответил трансгендер.

– А у меня зеленый чай! – радостно хлопнул философ.

– А у меня… водка! – крикнул политик.

– А ты что налил себе, музыкант, а?!

– Тебе-то не все равно? Виски, виски, на-на, понюхай! Народный избранник! – смеясь, поднес стакан с алкоголем к носу политика музыкант.

– Это что ты слушаешь, а? Дай послушать, – попросил его политик.

– Это – Nigel Stanford! Ну, вам это не понять, – высокомерно поставил точку музыкант.

– Слушай, музыкант, а ты чего такой высокомерный?.. Не понять… А ты дай послушать – я не глухой, и Брайана Ино вашего слушал! – обиженно-агрессивно произнес политик. – Знаю я вас, музыкантов, этакие аристократы! Больше других понимают в своем деле… Ну и понимай! Никто твоего аристократического понимания не отбирает! Вечно на пафосе, как бабы! – Политик встал и отошел от музыканта.

– Уважаемые, не ссорьтесь! Нас объединяет одно мощное и сильное чувство…

– …Которое мы должны суметь распределить на целых сто дней, – съязвил музыкант. – А мне надо на репетицию! У меня гастроли!

– Вот надоедливый какой! – отпарировал политик. – Сказано тебе, закрыты мы!

– А я сбегу!

– Как ты сбежишь?.. Вокруг нас зона поражения…

– Как так?

– Ты это про что, сенатор? – Все встревоженно уставились на политика.

– А вот так! Не хотел вас тревожить и беспокоить вашего, нашего мужского праздника! Ах, как тошно на душе! Дайте выпить!

Ему наливают.

– Мы же на острове! Ну вот здесь рядом зоопарк частный. И там всех животных срочно уничтожили… санитарная зона… Мы в ней…

– Охренеть…

– Нет! Ну это надо?!

– Долбаный остров! И кто придумал здесь и зоопарк, и галерею, и всякую дребедень построить?..

– М-м-м… Как вкусно… Такие приятные желудочные ощущения, и в области ягодиц тоже… А это все они – сенаторы! Пилили государственный бюджет и все территории пораздавали под разные объекты, – серьезно проговорил трансгендер.

– А ты не шутишь, маэстро? – ошарашенный философ переспросил у политика. – Я хоть и философ, но понимаю многое и многое знаю…

– Перестаньте вы… все тут… закудахтали… как бабы… Самому тошно… – Депутат обхватил голову руками и рухнул на стул.

Трансгендеру надоел этот безумный разговор, и он, отделившись от всех, подошел к книжному шкафу, связал две пачки книг в стопки, нашел швабру, отделил от швабры щетку и привязал палку к пачкам книг – начал качаться.

– Во! – поднял большой палец музыкант. – Молодец! Не унываешь никогда! Тебе и музыка не нужна для поднятия духа!

– Кислые рожи ваши видеть не хочу… – спокойно и с достоинством произнес трансгендер. – Были бы вы умными – нашли бы себе занятия по душе… или по телу.

– А ведь верно! – ударил себя по лбу философ. – Зачем унывать? Надо чем-то заняться стоящим! – И аккуратно сполз с дивана, пошел стирать свои носки. – Мужики, давайте мне ваши носки, я постираю все за один заход! Ведь мужчины – это лучшие хозяйки!

– И не только! Это лучшие повара и кулинары! Лучшие автогонщики! Лучшие строители! – Приободренный политик затарахтел.

– И лучшие музыканты! – радостно добавил музыкант.

– Мы вообще красавчики! – подытожил трансгендер, и все дружно из разных углов галереи рассмеялись.

В помещении постепенно распространился дух радости и добра. А дух напряжения, злости, недоверия, уныния сам по себе куда-то ушел, растворился, исчез!

– Думаю… Так на нас непонятно влияют стены. Точнее, эти картины… Наследие предков контролирует наш мозг. Наше поведение, – продолжил мыслить трансгендер.

– Думаю, вы правы, уважаемый. Абсолютно в дырочку! – высказался философ. – Надо что-то придумать с этими картинами… – И внимательно посмотрел на политика.

Политик очень медленно, испуганно поднял голову и посмотрел на философа. Философ смотрел долго, его взгляд укорял, подавлял политика, делал ему нравственное внушение: «Ну что же ты? Ответь мне что-нибудь?»

– Это я их развешивал, – спокойно произнес политик. И не спеша начал вставать с дивана округлой формы, который, скорее, был бесформенным по современным дизайнерским решениям. Простые вещи в быту также были неприглядными: тарелки, кружки, чашки, ложки из серой глины, стол и стулья из металлического профиля уродливой формы – все вещи напоминали как бы: «Мы из экостиля». То есть – ни о чем.

– Я их развешивал – я их и сниму, – виновато простонал политик.

– А все-таки странно… Что? Ни одной картины американского художника не нашлось? – неожиданно задал вопрос музыкант. – А ведь у нас богатая школа живописи, несмотря на то, что история нашей страны насчитывает всего, – и он стал загибать пальцы на одной руке, – всего пять или шесть… Нет, пять… веков… – удовлетворенно разогнул пять пальцев на одной руке, а на второй обратно согнул палец.

– Секундочку, секундочку, то есть пьяный куратор – это вы? – перехватил нить разговора философ.

– Да! Это – я! – признался политик.

– А… Ведь есть же процедура досмотра, атрибуции художественных ценностей с занесением в реестр. Нужен второй представитель, точнее – несколько представителей, – пытался грузить информацией философ.

– Да отстань ты! – И политик полез резко срывать картины.

– Прекратите, что вы делаете! Нужны специальные рабочие, стремянки, лестницы, инструменты – пассатижи, резак, ножницы… – парировал философ.

– Смотри не подавись знаниями! – злобно, с ожесточением, рьяно огрызался политик и продолжал лезть на стены.

– Не дам! Не дам уродовать Гейнсборо! За нас с вами спросят! И спросит, между прочим, ваша родная партия! – выдохнул последний аргумент философ.

«А ведь верно, черт, он прав!» – И политик медленно осел и прекратил срывать картины.

– А что же делать?

– Погодите, погодите, надо остыть, все на нервах… – Задыхаясь, философ снял очки и стал их протирать.

– Для начала расскажи нам, откуда у тебя это богатство, – спокойно задал вопрос трансгендер. – Наверное, опять афера? У вас там в партиях всегда аферы… Одно и то же… Одно и то же… Каждый день… Никакой красоты в душах! Где же быть тут красивому телу? А нигде! Совесть грязная – страх заедаешь в ресторанах ведрами еды… А я, наивный дурачок, душу тут перед ним расковыривал, про Аполлона рассуждал, про идеальный пресс мечтал! Все как всегда, – трансгендер продолжал качать мускулы рук.

– Да… Это… Из арестованных картин… Подпадают под предметы роскоши… – начал неохотно политик.

– Так… Продолжай… – тихо проговорил трансгендер.

В галерее воцарилась полная тишина.

– Ну… Вы знаете, что… в мире неспокойно… в каких-то местах… и это… это… – Он встал и замолчал, как осел.

– Это картины в залоге из арестованных, – продолжил мысль трансгендер.

– Это как? – спросил музыкант.

– Ну… У русских олигархов отобраны под арест по всему миру, потому что они, русские олигархи, поддерживают правительственный, недружественный нам режим, – выдавил из себя политик. – Со всяких там выставок, на таможнях, в галереях. Аресты.

– Да!

– Так… Уже яснее. А документы на них как оформлены? – задал следующий вопрос трансгендер.

– Никак. С таможенником выпили в аэропорту Даллеса…

– Вы смотрите, да ты нас в политику втягиваешь?! – агрессивно задал вопрос музыкант. – Мне проблемы с законом не нужны! У меня перелеты по всему земному шару…

– Да погоди ты, музыкант, – остановил его трансгендер. – В общем, ты в преступном сговоре с властями штата?

Политик горестно кивнул.

– Так…

Все вдруг ясно и отчетливо поняли – надо бежать из галереи, надо бежать с острова. А куда бежать? Санитарная зона! Расстрел!

– Здесь неподалеку от галереи шахта с ракетами… – уйдя в себя, промычал политик и спрятал глаза.

Воцарилось немое безмолвие стен. Даже стены замолчали…

Первым из «комы» вышел трансгендер.

– То есть ты хочешь сказать, что это был план? У тебя изначально был план? Ты нас сюда специально заманил? – Догадка, как молния, пронзила мозг трансгендера. Он опустил штангу из книг. Взял полотенце и начал им обтираться.