Завещание 2. Регина

Пролог

И зачем я только потащилась к этому гадскому адвокату? Лишь настроение себе испортила. А Руслан… Гнида, Руслан, черножопая! Кусок дерьма! Как он мог, после всего, что я вытерпела от него за все эти месяцы, так со мной поступить? Я рассчитывала, как минимум на моральную компенсацию. Но, к тому, что этот недоизвращенец оставит все свое состояние какой-то выскочке из своего прошлого, к такому я вообще готова не была.

Да, если учесть, что он практически все время называл меня в постели ее именем, и я вытерпела это унижение. Не потому, что боялась потерять его деньги, а потому что я до зубовного скрежета боялась потерять его. Пусть и не осознавала этого. Этого долбанного ублюдка, который мне всю душу вымотал! Сердце у меня украл и на куски его порубил. А потом еще безо всякой ответственности за свои гнилые поступки срулил на тот свет, оставив меня разгребать душевное говно.

Даже не помню, когда в последний раз меня что-то задевало за живое, как сегодняшнее оглашение долбанного завещания. Я-то надеялась, что появлюсь в кабинете дружка своего любовника под фанфары, а в итоге… Ушатом помоев по всей морде. И сейчас хочется забиться в какую-нибудь дыру и скулить, жалея себя, словно последняя дрянь.

Откуда-то полезли в голову эти вечные бабские вопросы: «За что он так со мной?» и «Чем я это заслужила?». Ведь все для него было! Как собачонка за ним таскалась! Все от него терпела! Сама себя уважать перестала! А он…

А что он? А он поэтому и не уважал, потому что все сама.

Больно…

И по-бабски обидно…

Я же такой сильной себя возомнила. Думала, что после Никиты никто до сердца моего не доберется. Считала, что надежно спрятала его за каменными стенами где-то глубоко внутри себя. Даже на Сущевского тогда не повелась. Физика наша турецкая не считается. Один раз это было. Правда, стоит отдать ему должное: один такой раз может сотни других стоить. Но… Никита тогда хорошо над слухом и зрением сердца моего поработал – оно стало слепо и глухо к другим, что были после него. Выпил он меня до суха! Я считала неприступной себя, несгибаемой. Той, что сама диктует правила, а другим приходится по ним играть.

Пока мудака этого не встретила! Пока он равнодушием своим мне голову не вскружил! Пока я себя вновь девчонкой провинциальной не почувствовала. Такой, которой много лет назад в Москву эту проклятую приехала. Я ведь совсем на себя нынешнюю похожей тогда не была. Наивная девочка, верившая в принцев и в любовь на всю жизнь. Как у родителей.

Только вот моя сказка в который раз уже разбилась. Правда в этот раз хотелось бы моральной компенсации – я ее заслужила. Хотя, этот урод счел иначе. Все оставил своей Марго, будь она неладна. Вроде и злиться-то на бабу не за что – не виновата она в том, что этот подонок совсем крышей по ней поехал. Мозгами это понимаю. А вот душой смириться не могу никак.

Видимо поэтому сижу в этом баре у стойки уже второй час и глушу виски. Да вот только не вставляет меня что-то никак. Хотя, если учесть, что из закуски у меня лишь лимон, мелко порезанный, тело мое давно уже должно было превратиться в чуть живой полутруп. А оно все не превращается и не превращается.

Вдруг ощутила, как на плечо мне легла тяжелая рука.

«Отлично, теперь еще и изнасилуют в дешевом баре на окраине города. А, может, даже и убьют, – подумала я, горько вздыхая. Только почему-то мысли эти панику не вызвали, а наоборот, принесли облегчение. – Допилась», – заключила я и развернулась к хозяину ладони.

И так мне стыдно в этот момент стало! Из-под густых насупленных бровей на меня укоризненно смотрели темные глаза Владислава Александровича.

– Я был лучшего о тебе мнения, – сказал он, медленно присаживаясь на соседний стул.

Я обернулась на зал и пробежалась по нему взглядом. Небольшой бар, в котором и танцпола-то даже не было. Так, несколько столов и короткая барная стойка. В помещении мы были одни. Вот как ему это всегда так просто удается? Когда я сюда пришла, здесь было полно выпивающих людей, играла приглушенная музыка. Теперь же осталась только я и мужчина напротив меня. Даже бармен куда-то испарился.

– Я не виновата, что ты навесил на меня ярлык, а я ему не соответствую, – грубо огрызнулась я и потянулась к бутылке, чтобы налить себе еще порцию.

– Тебе достаточно, – спокойно сказал незваный гость, с легкостью перехватывая у меня виски и отодвигая бутылку куда-то себе за спину.

– Вот только давай ты не будешь строить из себя моего папочку, ладно? – я начала злиться не на шутку.

– Зачем мне его из себя строить, если он у тебя и так есть. И, поверь мне, если бы он увидел, в каком ты сейчас состоянии, он бы не посмотрел на твой возраст и статус, а вытащил ремень из брюк и всыпал бы тебе по заднице до кровавых полос.

Я подперла щеку рукой и почти легла на стойку, поскольку держать голову ровно сил уже не было.

«Все-таки хороший вискарь попался. Вначале не трогал, а теперь вон как вставило», – от этих мыслей пьяная улыбка расползлась по моему лицу.

– А ты, папа, из этих что ли, из извращенцев? – пролепетала я и неожиданно даже для самой себя расхохоталась до слез. Истерика, наверно. – А то у тебя вон, как глазка заблестели, когда ты про ремень сказал, – и снова взрыв смеха.

Да, знатно меня накрыло. Вроде остатками мозга понимаю это, а вот поделать с телом уже ничего не могу – живет, зараза, самостоятельной жизнью, и к последней работающей клеточке мозга прислушаться не хочет.

Мой визави смотрел на меня спокойно, даже почти равнодушно, пережидая, пока пройдет моя истерика. Почти равнодушно. Потому что на самом деле я знала, что это один из тех немногих людей, которым искренне на меня не плевать.

Тогда у любого нормального человека возникнет резонный вопрос: почему, зная это, я тут строю из себя непонятно кого, напрашиваясь на жалость? А я отвечу: нервы, обида и виски – плохие компаньоны, особенно, если собрать их всех вместе.

Внезапно щеку обожгло. И я поняла, что это Владислав Александрович любовно всек мне по пьяной физиономии, чтобы истерика прошла. Только почему-то получилось еще хуже. Я разразилась слезами. Да так душевно. С криками и воем во все горло, насколько воздуха в легких хватало.

Накипело!

Навалилось!

Сущевский еще с этим его последним проектом словно с цепи сорвался. Будто бы подменили человека. Один из самых адекватных моих заказчиков и верный друг, с которым без обиняков можно поговорить обо всем. А теперь, словно демон в него какой вселился. Нервничает! Орет! Придирается! Я же ему раньше проекты сдавала с закрытыми глазами – все ему нравилось. Без претензий. Он и картинки-то почти не смотрел. А потом что-то случилось. Словно переметнулся человек на темную сторону бытия. Осатанел мужик окончательно! В последние полгода стал совершенно невыносим. Будто другой человек. Почти с самой вечеринки в честь моего дня рождения я Глеба не узнаю. Нет больше моего верного друга. Подменили его все-таки якудза проклятые. Чтоб они все харакири себе сделали. Ведь на месте моего Глеба теперь гондон какой-то!

И Руслан…

При мысли о нем… О том, что его больше нет… Словно пожар в груди разгорелся. И такой болью во всем теле полыхнуло. Словно мне вкололи магнезию, одновременно ударили током, а в каждую часть тела по ножу воткнули. И тело это совсем умирать не собирается, дабы облегчить мне все эти муки. Нет, оно продолжает жить. Жить и чувствовать эту боль. Что не поддается объяснению и в голове не укладывается. А лишь сердце разрывает в мясо на кровавые ошметки.

Пусть не любил он меня никогда! Знала я об этом! Знала, мать его! Как же больно… Только я все равно хотела, чтобы он жил.

Я не провела с ним вместе годы, а считанные месяцы, но это была моя личная сказка. Страшная сказка с печальным концом, лишившая меня сердца и разбившая на осколки мою душу, но накрывшая меня некой наркотической эйфорией. Я порой себя чувствовала членом клуба любителей пожестче. Он меня мордой в дерьмо, а я улыбаюсь. Говорил, что никогда не буду для него важна, а я соглашалась, готовая хотя бы объедки со стола его внимания собирать. Фотки Марго своей при мне рассматривал, рассказывал, как гордится ей, восхищается, а я слушала.

Почему?

Нет у меня ответа на этот вопрос! Нет!

Наверняка знала и знаю лишь одно, что он был моим личным наркотиком, моей персональной зависимостью. И теперь у меня наступила настоящая ломка! Потому что такого товара больше не достать. Мой личный дилер ушел в другой мир. Все последние недели я отказывалась это принимать, а вот сейчас осознание как-то резко накрыло.

Ничего больше не говоря, Владислав Александрович лишь обнял меня и гладил по голове, как маленькую, пока я размазывала сопли по его дорогому пиджаку. Но он стоически терпел. И ни слова мне потом не сказал. Как всегда. Еще одна моя скала. Он и Килим.

– Рассказывай, – просто сказал он, когда моя истерика стихла.

И я рассказала. Сбивчиво, постоянно путаясь в словах и заикаясь. Про Руслана, про бабу его и про завещание.

Владислав Александрович слушал почти все время молча. Уточняющие вопросы задавал лишь тогда, когда мой пьяный мозг терялся в излагаемых дебрях. А, когда я закончила, он помолчал какое-то время, а потом просто спросил:

– Хочешь, я решу этот вопрос?

Я подняла не него свои пьяные, опухшие от слез, глаза и, не зная, как он это сделает, не задумываясь, к каким последствиям надо будет готовиться, слегка качнув головой, тихо, почти на гране слышимости, не думая ни секунды, сказала:

– Хочу!

Часть 1
Илья

Глава 1
Регина

Сегодня был самый замечательный день в моей жизнь. Мой восемнадцатый день рождения. И я сделала себе самый крутой подарок, на который только могла рассчитывать – окончательный переезд в Москву!

Многие скажут:

«Ну, и что в этом такого особенного? Люди пачками каждый день в Москву переезжают!»

Я отвечу:

«Все!»

Это был особенный день! И самый особенный миг моей жизни! И, казалось, ничто не может испортить этот радостный момент. Но, как же жестоко я ошибалась.

Распахнув дверь своей комнаты в общежитии, замерла – на моей койке, на моем парне, верхом скакала моя подруга. Она выгибалась, как кошка, но стонала гораздо громче нее. Своими собственными ладонями она сжимала свою грудь, теребя, затвердевшие соски пальцами для большего эффекта от своей скачки. А Илюша молодец! Не оставил девушку без подмоги. Его руки жадно мяли Машкину задницу, то раздвигая, то смыкая ее половинки. Мне, как девственнице, эффект от этого действа был неизвестен и непонятен, но, судя по тому, что я наблюдала, данный жест доставлял удовольствие обоим.

Они даже не заметили моего появления, увлеченные своим процессом. Голые, мокрые, разгоряченные. Я застыла, словно замороженная, наблюдая за тем, как член моего парня то, показывается, то исчезает между половинками голой задницы моей соседки и уже, скорее всего, бывшей подруги. Баулы, тщательно собранные моей доброй мамочкой, выпали из рук. Любовники тут же встрепенулись.

– Регина? – удивленно вопросил Илюшенька, клявшийся мне в вечной любви перед самым моим отъездом домой, и лицо у него при этом было такое, словно он совершенно не понимал, как я могла здесь оказаться.

Смотреть на него было противно. Я ведь почти ему поверила. Наивная дура! А пел о любви он на удивление складно.

С самого первого дня, как я появилась на лекциях он преследовал меня с маниакальной настойчивостью. Рассказывал о том, что влюбился с первого взгляда и теперь ни за что не упустит меня. Что кривить душой, внимание первого красавца на курсе льстило неимоверно и прибавляло сто очков к самооценке. Мне, скромной девчонке из маленького городка, Березово, расположенного в самом дальнем углу Ханты-Мансийского автономного округа трудно было похвастаться цветником ухажеров. Но меня это и не огорчало. Я не старалась привлечь внимание мальчишек, ведь всегда знала, что рано или поздно уеду из поселка, а заводить какие-либо отношения в месте, которое собираешься покидать, как-то неразумно.

Я не была дурнушкой, но и красавицей меня сложно было бы назвать. Я была какой-то обычной что ли. Русые волосы до талии, светло-голубые глаза и маленький рост. Я всегда была мелкой, ниже всех в саду, в школе – везде. Может, поэтому и оставалась такой незаметной. Замечали меня лишь тогда, когда списать надо было. Особенно по истории.

Волосы всегда заплетала в косу. Моде не следовала – просто мне было так удобно. В глаз не лезут – и славно. Надевала первое, что попадалось в шкафу, не стараясь ничего подчеркнуть или кому-то понравиться.

Поэтому я не любила школьные дискотеки, где все девчонки из кожи вон лезли, чтобы привлечь внимание мальчишек. Один раз сходила в десятом классе и то, потому что мама заставила.

– Хватит, – говорит, – дома сидеть. И в люди выходить надо!

Но меня хватило только на полчаса, ровно до того момента, как быстрые композиции сменились на медленную, а мне совершенно не хотелось, чтобы об меня терся кто-то из мальчишек, как я успела заметить в уже образовавшихся парочках.

И за шмотками я не особо гонялась, не стремилась выставить себя на показ. Я любила тишину. А ее в Березове, хоть ложкой ешь. Неясно, как, но там чувствуется, что поселок стоит посреди глухой земли и летом отсюда никуда не уехать по суше, даже к самым ближним деревням. Можно только долететь или доплыть. Зимой, впрочем, по зимникам даже автобусы запускают.

Несмотря на то, что наш городок насчитывал чуть больше семи тысяч человек, туристы заглядывали и в нашу глушь. А все спасибо Сергею Семеновичу Собянину. Ведь московский мэр родом из здешних мест. И этот факт для туристов порой играл гораздо большую роль, чем то, что Березово – был первым городом Югории. И до сих пор является ее историческим центром. Что здесь побывало немало именитых ссыльных, вроде Александра Меньшикова, который покоится на кладбище возле церкви Рождества Пресвятой Богородицы вместе с Алексеем Долгоруковым. В девятнадцатом веке сюда же отправили некоторых из декабристов, а в начале двадцатого – революционеров, в том числе Льва Троцкого.

Да, исторических фактов о своем любимом захолустье я знала предостаточно – спасибо подработке экскурсоводом в краеведческом музее, директором которого была моя мама.

Несмотря на то, что она с самого рождения сдувала с меня пылинки и просто душила своей любовью, когда в восьмом классе мне исполнилось четырнадцать лет на мой вопрос: можно ли мне подзаработать на карманные расходы, мама на удивление быстро и спокойно ответила согласием. Правда о подвохе я узнала потом. Подрабатывать мне было разрешено только под ее чутким руководством, на ее же работе. Но я, не раздумывая, согласилась. Историю я знала очень хорошо и предложенная матерью должность экскурсовода, ни капельки не напугала. Правда поначалу я немного смущалась, когда учителя из моей же школы приводили младшеклашек ко мне на экскурсии. Но потом привыкла и к этому.

Свои экскурсии я старалась сделать интересными для любого возраста. Находила какие-то редкие факты, копалась в книгах и интернете. Мама была довольна. Я всегда была под присмотром. Либо на уроках, либо на занятиях в художественной школе, либо на работе в музее.

Свои экскурсии я начинала рассказом о том, что до прихода русских будущее Берёзово входило в земли Кодского княжества. Его история началась в тысяча пятьсот девяносто третьем году, когда здесь, на месте остяцкого поселения, расположенного на берегу притока Оби – реке Северная Сосьва, боярином из древнего византийского рода, Никитой Траханиотовым, была построена крепость Березов. Грандиозный Берёзовский уезд был в узком смысле крупнейшим в Российской империи, включая всю западную половину Ханты-Мансийского округа и почти весь Ямало-Ненецкий округ, кроме юго-востока и Гыданского полуострова. И ничего крупнее на сотни вёрст вокруг не было.

В продолжении рассказывала о главном памятнике в Березове – конечно же, Александру Меньшикову.

«Правая рука» Петра Первого, «вороватая, да верная». Ближайший друг императора, вышедший из Московских низов и так и не научившийся грамоте, российский коррупционер «номер один» всех времен. Эксперты отмечают, что роль Меньшикова в истории России «проще недооценить, чем переоценить». Он навсегда прославил Березов тем, что закончил в нём свои дни.

После смерти Петра Первого он был близок к тому, чтобы повторить триумф Бориса Годунова. По крайней мере став фактическим правителем при Екатерине Первой, симпатизировавшей ему еще при жизни императора. Возможно потому, что и сама она попала наверх из низов, простой латышкой Мартой Скавронской… Но Екатерина правила недолго. А у юного Петра Второго были совсем иные покровители. В первую очередь Алексей Долгоруков, с подачи которого в тысяча семьсот двадцать седьмом году одиннадцатилетний император велел арестовать Меньшикова с семьей и отправить в сибирскую ссылку. По дороге умерла его жена, Дарья. В Берёзов он прибыл в тысяча семьсот двадцать восьмом году с тремя дочерями, и бросив историческую фразу:

«С простой жизни начал, простой жизнью и закончу», – срубил себе дом, да лично помогал отстраивать деревянную церковь Рождества Пресвятой Богородицы после пожара. Потом, говорят, сник, и умер всего лишь через год, да был похоронен.

В тысяча семьсот тридцатом году в Берёзов приехал уже сам Алексей Долгоруков с семьёй, фактический правитель при Петре Втором, не поладивший уже с Анной Иоанновной.

Здесь он и умер спустя четыре года, и представляю, какие мысли его одолевали над Меньшиковой могилой, да как смотрели на него берёзовцы, среди которых Александр Данилович оставил добрую память.

Да, наша история была богата, и рассказывать о ней я могла часами. Возможно, поэтому именно мои экскурсии пользовались большим спросом, чем у других экскурсоводов. Взрослые надо мной умилялись:

«Сама еще ребенок, а об истории как занятно шпарит. И с датами. И с интересными событиями, информацию о которых не найти в учебниках».

Может, поэтому почти сразу мои экскурсии стали практически обязательными и негласно были включены в местную школьную программу.

А Березово было образчиком и простоты, и загадочности одновременно. Здесь в тени новенького аэровокзала могли отдыхать коровы под негромкий шум моторов небольшого самолета, вылетающего в Тюмень или Ханты-Мансийск. На ряду с мрачными и полуразваленными бараками, сверкали стеклянными окнами симпатичные новостройки.

И березы! Множество берез! Они росли везде. Эти деревья можно встретить на улице чаще, чем людей. Их можно назвать одной из главных достопримечательностей Березово, на ряду с единственным в России памятником Меньшикову.

Я любила свой поселок так же сильно, как и хотела вырваться из него. Я здесь чувствовала себя словно в ссылке за какие-то дела неугодные правительству. Только меня сюда никто не ссылал. Я здесь родилась.

Маму очень радовали мои успехи в работе, как и в учебе, видимо поэтому она никогда и ни в чем мне не отказывала. Хотя, справедливости ради, надо заметить, я никогда ничего сверх меры и не просила. Да и увлечений, помимо художки, у меня не было.

* * *

Последний школьный год подкрался незаметно. Нужно было определяться с местом получения высшего образования. И тут передо мной встала дилемма. Я умела и любила две вещи: рисование и историю. Конечно, я мечтала стать знаменитым художником, что греха таить. Но я отдавала себе отчет, что это вряд ли случится в моей жизни. Историком тоже становиться особо не хотелось. Какое будущее меня ждет с таким образованием? Преподаватель? Репетитор? Все. Варианты закончились.

Выход нашла мама. Она вообще была очень мудрой женщиной. И, когда меня дразнили, «маминой дочкой», не воспринимала это как оскорбление. Да, я ее дочь. Это общеизвестный факт. Что здесь может быть обидного? Я не понимала и всегда соглашалась. Вскоре даже дразнить перестали, понимая, что ожидаемого эффекта – «ноль». А я гордилась своей мамой. Она вырастила меня одна. Своего отца и никогда не знала. Мама не говорила о нем, а я не спрашивала, чтобы не ранить ее.

«Если захочет, – думала я, – обязательно расскажет. Если же нет, значит этот человек и моего внимания не стоит».

Вот мы о нем никогда и не говорили. Но свою семью я не чувствовала неполноценной. Мама окружала меня заботой со всех сторон. К тому же, в музее у нее был зам – Килим Ярашевич Вергут, который, сколько себя помню, ухаживал за мамой, надеясь на взаимность.

Он обладал яркой харизмой и экзотической внешностью. Он был красив! Настоящей мужской красотой. Его черные раскосые глаза своим взглядом пронзили не одно женское сердце, оставаясь к ним ко всем совершенно равнодушными. Высокий, атлетически сложенный, с копной черных густых волос. Он был похож на звезду японского кинематографа, что-то забывшего в нашем захолустье. И я знала что. Мою маму!

Рядом с ней он казался отвесной скалой, ведь своим малюсеньким ростом я пошла, скорее всего, в нее. Когда мама стояла рядом с дядей Килимом, то доставала ему максимум до груди, и то, когда была на каблуках. Но это абсолютно не мешало ему смотреть на нее совершенно влюбленными черными глазами, которые в эти моменты становились еще черней. А она будто этого не замечала. Хлопала такими же голубыми, как и у меня, глазками, да короткую прядь русых волос в вечном каре за ухо заправляла. А Килим Ярашевич продолжал все так же смотреть.

Только вот, кто-то вбил в голову моей маме, что чужие дети никому не нужны. Поэтому ухаживания Килима Ярашевича дальше определенной черты не заходили. И это было странно. Даже я, став постарше, удивлялась, как у этого мужчины только терпения хватает. Столько лет любить женщину. Ходить за ней хвостом. Служить, можно сказать, у нее на «посылках». И ничего, кроме благодарности, от нее не получать, причем в виде простого «спасибо». А ведь он не только по работе служил ей верой и правдой, но и дома помогал по хозяйству, как мог: открутить, прикрутить, починить и так далее, и тому подобное. И со мной у него были чудесные отношения. Он и в сад меня водил, и уроки со мной делал, один раз даже с мальчишками из-за меня разбирался. В общем, классный со всех сторон мужик. А мама ему свое «спасибо», милую улыбку и дверь перед носом захлопывает.

Я даже как-то в порыве радостных эмоций задала маме вопрос:

– Мам, а дядя Килим, мой папа?

Вероника Сергеевна Власова лишь вздрогнула от моего вопроса, но потом взяла себя в руки и ответила мне короткое:

– Нет, – на этом разговор на эту тему был окончен раз и навсегда.

А Килим Ярашевич продолжал безответно и удивительно преданно любить мою маму, заботясь о ней и обо мне. И чтобы мама не говорила и как бы себя не вела, он был для меня настоящим отцом. Пусть и, так сказать, приходящим. Но вел он себя, словно действительно был моим папой. Хотя, до обсуждения моего будущего, он, разумеется, допущен не был. Мама решила, что определяться с этим вопросом мы будем вдвоем. Но, так как, я не имела ни малейшего представления, как быть, Вероника Сергеевна взяла на раздумье несколько дней, а по истечении этого срока вынесла свое предложение на нашем маленьком семейном совете:

– Что ты думаешь о профессии дизайнера?

– Дизайнера? – удивилась я.

Если быть честной, никогда даже не задумывалась об этом направлении.

– Да, дизайнера, – улыбнулась мама. – Мне кажется, это твое.

– Можно попробовать, – пожала плечами я.

И мы начали выбирать ВУЗ в этом направлении.

Никакой другой город, кроме Москвы, я даже рассматривать не хотела. А мама только причитала:

– Это же больше двух с половиной тысяч километров от нас.

Но меня, словно того осла, невозможно было сдвинуть с намеченного пути. И в конце концов мама сдалась. Хотя, скорее всего, и сопротивлялась-то она больше для видимости. Все-таки Москва, пусть и далековато от нашего болота, зато столица и шансов развиваться и расти там гораздо больше. Вон, у Собянина получилось, неужели я тупее. Не думаю. А упертее – сто процентов!

Свой выбор я сразу же остановила на Строгановской академии, а мама его поддержала. Так что, мы стали активно готовиться. А точнее я. Мама же безоговорочно в меня верила. Эх, мне бы ее уверенность.