Посвящается моему близкому другу и замечательному человеку Александру Александровичу Небадзе.
Вступление
Я очень долго не решался приступить к написанию данного повествования – что-то меня постоянно удерживало от этого. Возможно, потому, что часть людей, о которых пойдёт речь, ещё живы или наоборот, некоторых уже нет в живых, и даже незначительное изменение некоторых фактов и подача их в виде своего взгляда на эти события были бы несколько некорректны по отношению к ним. Но по прошествии времени я начал понимать, что, вскоре, в силу возраста, уйдут и последние свидетели тех событий начала 90-х годов, когда прекратил своё существование как государство не только Советский Союз, но и ряд так называемых микроцивилизаций, одной из которых была Сухумская. Поэтому я, оставляя суть событий так, как мне они были изложены, слегка добавил художественного – нет, не вымысла – окаймления и смысловой законченности. Да простят меня за данное литературное «самоуправство» эти замечательные люди…
Исчезнувшая цивилизация
Сухум. Вид с подъездной дороги. Личное фото
Так сложилось, что, будучи в Абхазии в период признания её независимости по работе, я познакомился и подружился с одним замечательным человеком значительно старше меня по возрасту, впоследствии ставшим мне родным и духовно. Так сложилось, что мы с ним с нашего первого знакомства нашли общий язык и вели беседу на равных, по крайней мере я так думаю и продолжаю в это верить. Причём, если учесть, что он по национальности грузин, а я осетин, то в наше время такой дружеский тандем может вызывать у многих горе-патриотов некоторое недоумение, но не его не меня национальные вопросы особо не интересовали, поэтому мы просто получали удовольствие от нашего общения.
Как-то раз, прогуливаясь вдоль знаменитой сухумской набережной Махаджиров, мой собеседник грустно заметил, что люди, гуляющие здесь, уже не те, пропал тот дух Сухума, что был ранее, включая советский период. На что я ответил:
– Это, наверное, у Вас возрастное. Все с возрастом относятся к более молодому поколению скептически, считая его циничным, неприспособленным к жизни и менее человечным и гуманным.
– Вы не правы, – заметил он.
К слову сказать, будучи старше меня на тридцать лет, он всегда говорил мне только «Вы» и обращался по имени-отчеству, впрочем, как и ко всем остальным собеседникам, он был так воспитан, и иная форма была для него неким моветоном.
– Я не в претензии к нынешнему поколению, – продолжил он. – И тоже был молодым, и слышал упрёки от более старших, что мы другие, не такие, как они. Я веду речь о той ауре, которая царила в воздухе Сухума, когда каждый вечер на набережную выходил практически весь город и все друг друга знали, а при встрече здоровались или раскланивались как добрые друзья. И тогда никого не волновало, сколько у тебя денег, какую должность ты занимаешь, а главное, какой ты национальности.
Тогда от него я впервые и услышал теорию об исчезнувших микроцивилизациях после распада СССР.
– Они своими неумными действиями, – глядя далеко вдаль, в сторону моря, произнёс он, – погубили несколько цивилизаций.
– Каких? – недоумённо спросил я.
– Как каких, мою сухумскую, затем бакинскую и, наконец, одесскую. И это только те, которые на слуху у всех, а сколько мест, где люди разных национальностей жили вместе одной семьёй и одним общим домом было стёрто с карты, той, огромной страны. Ведь люди, жившие в этих городах, были единым целым народом, были единой нацией с единым языком и традициями. И назывались они сухумчане, бакинцы и одесситы. Скажите, где они сейчас? Да, некоторые люди остались доживать свой век, но большинство или были вынуждены уехать, или умерли, причём раньше времени, не выдержав всего того, что творилось в 90-е годы, да и творится сейчас.
Я был несколько шокирован услышанным, ноги стали чуть ватными, а тело по какой-то причине отказывалось двигаться дальше. С такой болью всё это было произнесено, как будто каждое слово его многочисленными иголками врезалось в мой мозг.
«А ведь он тысячу раз прав», – подумал я и вспомнил следующие события. Я в Одессе был один раз, и то проездом в школьном возрасте, поэтому про одесскую цивилизацию сказать ничего не могу. Зато, будучи уже в довольно зрелом возрасте, был в Баку. Первый раз вспоминать не хочется – это был январь 1990 года, когда меня и ряд офицеров перекинули из Таджикистана для наведения порядка, и я видел только город в огне и лютую ненависть друг к другу людей, живших десятилетиями одной семьёй. Тогда я и несколько офицеров со мной покинули этот город и не стали принимать участие в этой трагедии, вернувшись обратно в свою часть, а вскоре и вовсе уволились из рядов ВС СССР. Это была не функция армии, разбираться со своим народом, на это есть и были силы правопорядка, которые тоже тогда бросили на подавление своих же сограждан. Но речь не об этом. Спустя много лет по приглашению своего друга по военному училищу я прилетел в Баку, столицу уже независимого Азербайджана. Поздно вечером, гуляя по бакинской набережной, мы зашли в одно из многочисленных кафе. Было, несмотря на позднюю пору, довольно многолюдно, а некоторые и вовсе гуляли с малышами. Разместившись за столиком и сделав заказ, мы с Расимом – а так зовут моего друга – присоединились к остальным для просмотра матча чемпионата Европы по футболу 2012 года. Играли сборная России и сборная Греции решающий матч за выход из группы. И самое смешное: хозяин кафе был греком и, соответственно, узнав, что я из России, попросил его не бить и ничего не громить, если греки выиграют. Естественно, в шутку. Немного погодя в кафе зашли несколько ребят лет двадцати пяти тридцати, разместились за соседним столиком и начали громко на азербайджанском языке обсуждать что-то, может, матч, а может, девушек. Не суть…
Тогда хозяин кафе подошёл к ним и вежливо попросил перейти на русский язык, аргументировав это тем, что в его заведении находятся люди и других национальностей, и не всем понятен их язык. Один из молодых людей возмутился, что они находятся у себя дома в Азербайджане и говорят на родном языке, а кому не нравится, пусть не слушают или вообще уходят отсюда. В это момент из угла поднялись два пожилых азербайджанца и спокойным голосом им сказали, что они вольны говорить на своём языке где угодно, но только не в Баку. Бакинский исторический язык всегда был русский и, пока живо старшее поколение, таковым и останется, а молодые люди сейчас или извинятся и перейдут на него, или покинут заведение. Не знаю, что это были за пожилые бакинцы, но ребята как-то вдруг съёжились, слегка побледнели и спешно ретировались из кафе. Я тогда этому был несколько удивлён, но, послушав своего сухумского друга теперь, расставил всё по местам. Кстати, наши сыграли вничью и вылетели из группы, а мы с хозяином кафе по этому случаю выпил, естественно, каждый по своему поводу.
«Как мой абхазский друг прав», – подумал я. Ведь действительно, мы все жили одной дружной семьёй. Не везде, конечно, но ведь были города, где люди многих национальностей жили веками вместе и никогда не делили друг друга по вере, языку, обычаям. Не тыкали пальцем типа вон идёт тот, другой национальности, и он нас богаче или беднее, лучше или хуже, и всё потому, что другой национальности. Я уже как-то писал, что, будучи кавказцем, вырос в небольшом уральском городке и с ясельного возраста отличался от своих сверстников, может, только внешне, а коллеги моих родителей знали, откуда они, и это не мешало ходить друг к другу в гости, гулять вечерами по городу, в общем, дружить, кстати, и по сей день. Что случилось с людьми, почему в одночасье все вдруг вспомнили о своей национальной принадлежности, стали вдруг злыми и винить во всех неудачах своего соседа, только потому, что он другой национальности или вероисповедания? Куда всё пропало? Какой вирус занесли в головы этих людей? Я не верю, что вдруг многие одномоментно превратились из людей в животных, не может этого быть… Но ведь произошло…
Этот же вопрос я задал своему собеседнику, надеясь получить хоть какой-то намёк на истину, но он только грустно покачал своей седой головой, развёл руками и сказал:
– Я знаю, что так не должно было случиться, но случилось…
Дальше мы продолжили путь молча, каждый был погружён в свои невесёлые думы…
Аргентинские лимоны
Лимонное дерево. Фото Pixabay
Ни для кого не секрет, что Абхазия помимо великолепной природы, чистого воздуха и до невозможности голубого моря в солнечную погоду также славится и своими исторически сложившимися торговыми брендами. Это, естественно, ранней весной мимозы – их всегда в советское время как раз к 8 Марта выращивали и отправляли в подарок нашим любимым женщинам, ну и, конечно, абхазские мандарины. Какой Новый год обходился без них? Именно наименование абхазские, а не грузинские, да простят меня грузины, которых я любил и люблю как братьев до сих пор, было в обиходе жителей нашей когда-то огромной страны. Разумеется, в одно из посещений Сухума я спросил у своего старшего друга, где можноприобрести их. Может, кто-то из его друзей выращивает на продажу? Вопрос был с подвохом. Я видел, что это уже довольно немолодой человек, занимающий один из руководящих постов в правительстве Абхазии (подчёркиваю, что он был этническим грузином, но его так любили и уважали в республике, что, несмотря ни на что, доверяли должности при правительстве, несмотря на многочисленные перестановки по смене премьеров в Республике). Так вот он, помимо прочего, не забывал и про своих друзей путём привлечения их на работу в своё управление. Как таковой помощи от них не было, но главное, что кроме мизерной пенсии они получали зарплату в пределах полутора тысяч рублей, что было немаловажно, чувствовали себя нужными и при деле. Было иногда любопытно наблюдать за тем, как они общаются, причём люди возраста далеко за семьдесят лет друг друга называли, как и в детстве, по уменьшительно-ласкательным именам: Шурик, Борик, Зурик и т. д. Допустим, если кто-то шёл в уборную, находящуюся на первом этаже здания № 3 кабинета министров, то перед этим вежливо стучался в соседний кабинет и с лёгким прищуром спрашивал:
– Не желаете со мной? Приглашаю…
Или у моего друга работал товарищ, который, достигнув семидесятипятилетия, так ни разу не был женат, и все, кто проходил мимо его кабинета, спрашивали: «Борик, ты ещё не женился?»
Тот спокойно и привычно отвечал, что пока нет, выбирает. Тогда следовало сразу уже, наверное, многолетнее пожелание:
– Ты с этим делом не торопись, можно обжечься.
И все весело, не побоюсь добавить по-мальчишески задорно, смеялись.
Это был только им доступный своей универсальностью юмор, только они могли так уметь посмеяться над собой и другими, что любой сарказм воспринимался в виде любви и заботы о ближнем. К сожалению, и этого замечательного человека уже нет в живых, но я всегда с теплотой вспоминаю, как всякий раз в моё посещение он настойчиво требовал, чтобы я с ним обязательно выпил его домашней чачи, сделанной только по его рецепту, и другой такой нет в целом свете. А когда я умоляюще, зная, чем закончится дегустация, смотрел на своего друга, тот только разводил руками и говорил, чтобы я лучше соглашался – всё равно не отстанет. И я, обречённо опустив голову, следовал к столу Бориса, где уже стояли стаканы, бутылка и нехитрая закуска…
Задав вопрос о мандаринах, я рассчитывал, что это будет кто-то уже из знакомых мне людей, но оказалось всё иначе… Приехав на следующей неделе в Сухум и зайдя к своему другу, я обнаружил в его кабинете мешок, по виду напоминавший мешок с картошкой. Я же с Урала, а там в мешках может только она и быть. Но это были мандарины. Подав его мне, Александр Александрович (именно так зовут моего друга, а теперь ещё крестника, но об этом позже) сказал, что это ещё не всё, и, открыв дверцу своего стола, достал два предмета, по виду издали напоминавших небольшие дыни медовки. Приблизившись, я с удивлением обнаружил, что это лимоны. Да-да, именно лимоны размером и формой с небольшой мяч для регби. На вопрос, откуда сие чудо, он ответил, что это аргентинские лимоны, и его товарищ их давно выращивает. Рассматривая эти необычные фрукты, я спросил, сколько должен за всё, и полез в карман за деньгами. На что получил категоричный ответ, что это подарок и, соответственно, бесплатно. Теперь уже я был категоричен: во-первых, срывался мой изначальный план помочь деньгами, во-вторых, для подарка было слишком много, и я чувствовал себя весьма некомфортно. Как будто я обманул кого или воспользовался гостеприимством в корыстных для себя целях. В общем, на душе было как-то гадко…
– Хорошо, – сказал я, – раз Вы не берёте деньги, то я сам ему их подам, отвезите меня к нему.
Сан Саныч – это я его так про себя называю – развёл руками и велел следовать за ним. По дороге я начал расспрашивать, что это за человек, к которому едем, и кем он раньше был. В ответ услышал следующий рассказ. В своё время Сухум был поделён самими жителями на районы, которые имели названия по их национальной заселённости в определённые временные периоды развития города. Были русские, мингрельские, еврейские, греческие, армянские и даже эстонские кварталы. Так вот, мы ехали в бывший еврейский квартал, где этот человек много лет проработал участковым, затем вышел на пенсию и жил вдвоём со своей женой. Во время грузинско-абхазского конфликта в 1992–93 годах, когда город бомбили и с воздуха, и с дальней артиллерии, его супруга этого всего эмоционально не выдержала и стала сперва слегка заговариваться, а потом всё забывать и не помнить, кто её окружает. Я не знаю, что это за заболевание, да и ни к чему это, но в настоящее время на каждый громкий звук она испуганно бежала и пряталась, думая, что это опять летят бомбить. Её муж все эти годы за ней ухаживал, практически не выходя из дома, боясь, что она что-нибудь натворит, – такое было не раз в виде попыток вскипятить воду в хрустальной вазе на электрической плитке. Дочка их жила где-то в России и как я понял, особо о родителях не вспоминала. Кавказцы тоже бывают разные, особенно нынешнее поколение. После услышанного у меня ком к горлу подкатил, и я ещё с более решительным настроем во что бы то ни стало помочь этим людям. В конце концов, он же продаёт свой урожай, получая небольшое дополнение к своей мизерной пенсии, ну вот я и есть покупатель. Какой же я наивный был очередной раз… Приехав на место, мой спутник сказал, что по причине болезни жены его товарища тот никого в дом не пускает, поэтому пройдём во двор, и он сам с ним поговорит при мне. Я подал Сан Санычу деньги, и мы зашли в довольно-таки обширный и ухоженный двор с фруктовыми деревьями, где чуть поодаль стоял небольшой дом с саклей. Навстречу вышел высокий старик с небольшой бородой и поздоровался со мной за руку, моему спутнику, слегка улыбнувшись, кивнул. Я начал было разговор о том, что спасибо за мандарины и что я хотел бы ему заплатить за них, потому что всё равно мне их приобретать на рынке за деньги, так какая разница, и мой друг протянул ему деньги. Старик посмотрел на меня внимательно, потом на Сан Саныча и потом вежливо спросил меня, не могу ли я подождать за воротами, пока они переговорят наедине. Пожав плечами и видя, что вести разговоры здесь абсолютно бесполезно, я направился обратно к машине. Со двора донеслась речь слегка на повышенных тонах. Спустя некоторое время вышел и Сан Саныч и молча подал мне деньги. На мой вопрос: «Почему?» он ответил другим вопросом: «Разве, когда от чистого сердца, нужны деньги?»
Здесь как бы поставить точку в повествовании, но жизнь зачастую преподносит всё новые казусы, и рассказ был бы неполным, не освети я дальнейшее развитие событий. В очередное моё посещение я твёрдо решил, что мои попытки залезть со своим уставом в чужой монастырь абсолютно беспочвенны, и за день до отъезда просто сходил на местный центральный рынок и купил мандарины, лимоны и вашингтоны (сладкие апельсины без косточек), отвёз к себе в номер и успокоился. А зря… На следующий день я заехал к своему другу в министерство, поднялся на четвёртый этаж, вошёл в кабинет и застыл, как восковая фигура музея мадам Тюссо. На столе у Сан Саныча лежали те же аргентинские лимоны, а в углу стоял мешок с мандаринами… Я, видно, несильно мог говорить в тот момент, или с лицом было что-то не так, поэтому услышал следующее:
– Мой товарищ видел Вас вчера на рынке и попросил более этого не делать. Закончатся у него фрукты – возьмёт у соседей, но больше ставить его в неудобное положение не стоит…
Набрать воздуха в грудь и что-то возразить мне просто не хватило сил. Молча забрав всё приготовленное для меня и тепло попрощавшись с Сан Санычем, я отбыл в направлении Сочи, дав себе обещание фрукты покупать только на трассе и вдали от Сухума.
Эта история закончилась грустно и трагично: спустя примерно три года я поинтересовался о судьбе этого удивительного человека с еврейского квартала, которого звали Игорь, а отчество, к сожалению, я не уточнил, и мне поведали следующее. У его жены был очередной приступ, а денег не было даже на еду. Он как мог за ней ухаживал, но спустя некоторое время она умерла. У него не было сил подняться и позвать кого-нибудь на помощь, а может, просто не видел смысла в своём дальнейшем существовании. Их так и нашли соседи на третий день: она лежала на кровати, а он сидел рядом, держа её за руку, уронив голову рядом на подушку. Врачи поставили диагноз «истощение и смерть от голода»… Спустя неделю появилась их дочь и предъявила права на дом…