У одной девушки парня забрали на войну. Они даже толком не успели попрощаться, когда за ним пришли, громыхая сапогами, рывком дернули дверь и велели собираться. Но времени на сборы не дали, даже обняться молодые не успели, неловко замялись, качнулись друг к другу под взглядом чужих колючих глаз и – разошлись.
Девушка стояла, вжавшись в стенку, пока он ходил по комнате, из угла в угол, вот кровать с никелированной спинкой, буфет, керосинка, хлеб, прикрытый полотенцем, в миске щи и ложка с зазубренным краем, которую он уронил, когда они пришли. Он собрал вещмешок, потом затянул его, крякнул, за ним встали двое, он втянул голову в плечи, не оглядываясь, и тут девушка впервые нарушила свою неподвижность, а ведь ей положено было хлопотать и метаться, увязывая ему теплые носки, шарф и сухари.
Она лишь поймала его взгляд, пустой, словно он перечеркивал жизнь с ней в этой комнате, где они ничего не успели – ни притереться друг к другу, ни обзавестись ничем общим, кроме керосинки, вот только щи и были у нее сварены, которые он не успел доесть.
А когда за ним пришли, он встал и бросил ложку, и больше к щам не притронулся, хотя там оставалось, а они были не в том положении, чтобы оставлять недоеденное. Он с тоской посмотрел в тарелку, словно знал, что нескоро придется ему поесть, а потом застыдился и перевел взгляд куда-то в сторону, и девушка истолковала это по-своему, метнулась, открыла шифоньер и нахлобучила ему на голову кепку – обычную клетчатую кепку, которую тогда носили все. Она ее купила на толкучке, а потом вышила на околыше три красных мака, и кепка стала не похожей на других.
А сейчас она надела ему на голову эту кепку, и он даже приосанился, обнял девушку одной рукой, в другой был вещмешок, она заплакала, ткнувшись ему в плечо, но конвойные торопили и оттеснив ее, ушли топоча тяжелыми сапогами, а она села над тарелкой со щами, и водила по ним ложкой, и только в тот момент поняла, что ничего ему и не собрала нужного, он похватал всякую ерунду, а теперь что делать, кепка с маками не согреет.
