БУДЕТ ЛЮДЯМ СЧАСТЬЕ
Вопрос «Кто у нас нынче лучший писатель?» не имеет смысла. Ибо писатель не может быть лучшим или худшим. Он или есть или его не существует вовсе. Настоящий писатель это для меня тот литератор, чьи тексты МОЖЕТ НАПИСАТЬ ТОЛЬКО ОН САМ, и никто иной – пусть сей «иной» будет трижды умнее, эрудированнее, пластичнее, красивее и т.д. Знак первородства – сертификат на пребывание писателя в литературе, а клоны, глад копись и серятина – всего лишь оборотная сторона графомании.
Книгу Мусы Мураталиева «Нашествие мигрантов» мог написать только он.
Это его боль и его тема – новое рассеяние древнего народа, выдутого ветром перемен конца XX – начала XXI c привычных мест обитания. Где жизнь не была легкой и справедливой, но была устоявшейся и предсказуемой. Нервная скороговорка текста, фразы с явным киргизским акцентом – то смысловым, то стилистическим – фирменный прием писателя, столь удачно «пойманный» им уже в предыдущем романе «Тоска по огню». Парадокс, но роман о якобы «азиатах» – сугубо европейский, космополитический текст о проблемах, которые касаются обитателей не только Киргизии или России, но и граждан всего мира, само существование которого в очередной раз находится под угрозой. Не из-за войн, так из-за чудовищной усталости этого мира, перебравшего, как это многим кажется, практически все варианты построения счастья ДЛЯ ВСЕХ.
Отчего и название романа обретает дополнительный, метафорический смысл существования человека на Земле.
Евгений Попов
17.03.2013
НАЧАЛО НОВОЙ ЖИЗНИ
Саяк почувствовал опасность распада страны, идя в магазин за хлебом. На перекрестке райцентра сидело несколько человек на корточках. Так делают здесь люди, у которых есть что предложить для беседы или те, кто расположен вести длинный разговор. Они обсуждали выход республики из состава СССР. Рассказчик время от времени ударял плетью о землю, поднимая клубы пыли. Саяк вошел в магазин. Прилавки пустые, немного минеральной воды и шпроты. Купил серую и белую буханки хлеба – больше не полагалось. По дороге он опять наткнулся на беседующих людей и решил послушать. Говорил Тынымсейит, сын вдовы Акбагыша.
– Давайте скажем правду! Неизбежность распада такого неуклюжего организма, как СССР, я загодя видел. Это разложение сравнимо разве что с болезнью организма. Она сидит внутри человека, подтачивает его день за днем, а потом как схватит – и конец! Все видели, как страна захворала, но дети оказались не способны её вылечить: застой довел до паралича, и вот наступил момент несовместимый с жизнью. Мы там никому не нужны, недалек тот день, когда нам укажут на дверь! Надо самим брать власть в руки! Руководство своей тени боится. Ему надо помочь уйти с достоинством. Надо стать независимой страной!
Рядом с Тынымсейита все время стоял Каранай, держа в руке голубой платок, как знамя. Саяк подумал и не поверил в сказанное. По-прежнему существует район, область, Кремль. У власти – коммунисты. Придет новый генсек, и все будет по-прежнему. Про себя он начал считать: Хрущев, Брежнев, Андропов, Горбачев. Землякам кажется, что там, в общей столице, кто-то допускает ошибку. Брехня! В Москве всегда найдутся образованные люди, другое дело тут, в Чеч-Тюбе. Саяк почувствовал облегчение от своего ответа на царапающие душу слова сына вдовы Акбагыша. Поэтому заключил, что последнее слово все же за Кремлем. Надо было идти – дома ждали хлеба.
Тынымсейит не знал, где лучшая жизнь: тут или за горными перевалами. Но понял, что пойти с националистами выгоднее, потому как коммунисты уходят со сцены. Это были его первые шаги на общественном поприще. Ему надоела пустая жизнь. А тут, услышав о возможном распаде СССР, обрадовался, выбежал на улицу и, собрав людей, поддавшихся на его агитацию, завел речь о будущем станы
Саяк однажды заметил, как Тынымсейит со своим товарищем Каранаем идут впереди толпы. Над ними голубое полотнище – стяг будущего государства. Лицо полно решимости. С этой минуты Саяк возненавидел их. После не раз слышал, как люди, обмениваясь репликами, говорили: «Опять националисты!» Райкомовское начальство на все это почему-то смотрело сквозь пальцы.
В тот день жители долины услышали плохую весть: ельцинская гвардия, состоявшая из отборных бойцов, заняла Кремль. Но так ли это на самом деле, никто твёрдо не мог сказать – до Москвы далеко. Тынымсейит снова призывал людей в ряды националистов. И тут Саяку показалось, что власть действительно уходит в руки шарлатанов. Далее все закрутилось еще быстрее. В растерянности он узнал из центральных газет, что руководители трёх республик объявили СССР распущенным! Эта весть загнала Саяка в угол окончательно. Он дал себе зарок больше не высовываться со своим мнением о Советском Союзе. Постепенно стал ненавидеть любого, кто заговаривал о крахе страны.
На базаре все еще торговали колхозной скотиной, хлеб ели тоже советский. А между собой говорили, что хуже не будет! Тем не менее, каждая семья ощущала приближение нищеты. Саяк отправил письмо в Московскую область, где служил в армии сын, но через некоторое время оно вернулось обратно. Отец не знал, что в это время Черик и еще четверо солдат работали вне зоны части – строили дачу генералу. Каждый раз, думая о сыне, представлял его лучшим среди сверстников: «В противном случае не держали бы в рядах советской армии».
Саяк имел привычку сидеть лицом к западному склону гор. Оттуда едут путники издалека: осторожно, почти на тормозах спускаясь по серпантину. Мысли его были о сыне. Жена не раз за день кипятила самовар, чаёвничали в беседке. Больше всего им хотелось говорить о Черике, но сказать было нечего. Однажды жена предложила заколоть скот на зиму, без мяса не протянут до весны. Саяк озабоченным голосом упрекнул её:
– На какие шиши купим?
– В долг бери! – настаивала Монгуш.
– Колхозы распустили, а пастухи прежние. Они торгуют скотом, будто это их собственность.
– Сходи в райком, пусть накажут.
– Секретари райкома сами идут к скотнику. Теперь каждый единоличник!
У Монгуш все похолодело внутри от предчувствия беды. Она предложила мужу:
– Надо вырыть яму, держать в ней запас пшеницы, на худой конец ячменя или проса.
За два года республика стала самостоятельной. Каждый член коллективного хозяйства был объявлен частным собственником. Движимое и недвижимое имущество приватизировано. Через год обнаружилось, что не хватает половины поголовья скота – потрачено на еду! На рынке покупали муку втридорога. Пахотные земли лежали не сеянные. Жители долины поняли, что это еще не самое худшее. Оказалось, что выращивать пшеницу без сельхозтехники почти невозможно. Стали возделывать пашню своими силами – нет семян. А кому удалось сгрести по сусекам и посеять, то для полива воды не нашлось. А кто вырастил хлеб, то у них урожай оставался не убранным или не обмолотым – отсутствовали лишние руки. Родители Черика изнемогали от тягот жизни. Их пугала неизвестность.
Вернувшись из армии Черик, больше родителей осознавал положение вещей. Все планы, которые строил себе там – учёба, карьера – все отложилось. Надо было поддержать отца, мать, родственников.
ДОЛГИЙ ПУТЬ
За трое суток в поезде случалось всякое: бандиты убили одного, обокрали нескольких пассажиров. При этом, проезжая через территории разных государств пассажиры сталкивались также с разными видами преступлений. Бригадир поезда появился среди ночи, чтобы предупредить путников, ехавших в плацкартном вагоне:
– Против вас готовится вылазка, остерегайтесь. Я вам оставлю подкрепление, но они не боятся милиции. Выкручивайтесь сами.
– Не беспокойтесь, встретим их, как надо, – успокоил Черик.
Он возглавлял группу земляков из семнадцати человек. Ночь уходила, все мирно спали. Бригадир оставил трёх милиционеров. Черик разбудил мужскую часть:
– Вставайте! Сюда двигается местная ОПГ! Будем нести вахту!
Через минуту парни были на ногах. Девушки и женщины тоже проснулись и следили со своих мест. Черик расположил их по вагону – от входа до выхода. На лицах – недоумение и страх. Им неведома была предстоящая встреча с ворами. Странно было видеть под покровом ночи выстроившихся посреди вагона людей. Однако Черик, сын Саяка, решил встретиться с преступниками так. Заглянул бригадир поезда, условным жестом позвал милиционеров, а сам обратился к парням:
– Ну, молодцы! – и тут же закрыл дверь.
– За что? – спросила Мундуз.
Никто не ответил, тогда она же сказала:
– Зря он разбудил нас. Какой нормальный человек ночью придет сюда?
– Вы там не шумите! – перебил её Черик.
Они прождали воров до рассвета, у некоторых начали слипаться глаза. Лишь тогда Черик дал команду ложиться. Впервые он почувствовал холодок от близости преступников. Прошел в другой вагон. Хотя рассветало, пассажиры спали, лишь несколько человек сидело. Было тихо и уютно. Над всеми веяла опасность и незащищенность. Это было первое испытание Черика после армейской жизни. Всюду находятся люди, а на деле каждый человек одинок и уязвим. Преступный мир это хорошо усвоил, действовал нахрапом и выигрывал! Могли прийти группой, мог промышлять один себе на наживу, тоже уходил с удачей! Откуда эти люди? Черика интересовало их происхождение. Жизненное кредо у них ‑ иметь много денег или править в целом страной? Где предел желаемого? Слаженность их действий указывала на военную дисциплину. «Они из бывших тюремщиков или гэбэшников, – подумал Черик. – Может быть, они завоевывают сферы влияния, чтобы потом установить свою власть?» Ему вдруг захотелось слиться с ними. Подойти и сказать: нас целая бригада, можем все – берите! Заглянул бригадир поезда. Черик подошел к нему со словами:
– Никакая ОПГ не приходила!
– Ждали?
– Да! Наверное, у них поджилки затряслись!
– Пронесло – не значит победа, – ответил, позёвывая бригадир. У двери, махнув рукой, добавил: – Все! Мне надо обойти состав. Не мешайте.
Бригадир был убежден, что преступники едут в поезде, но за двое суток сам ни одного в глаза не видел. Составили два протокола: убийство, кража. Свидетели давали показания. Наутро из другого вагона прибежала женщина, жаловалась, что двое хулиганов унесли её чемодан с вещами на глазах у пассажиров.
– Ну, что я могу сделать? Надо было звать на помощь! – ответил поникшим голосом бригадир.
– В поезде промышляет группа, – сказал бригадир тихо. – У меня всего три штыка. Больше не полагается. Бандиты перемещаются из вагона в вагон. У них есть наводчик, притом в каждом вагоне.
– А что же сразу не сказали? – перебил Черик. – Я бы своих ребят к вам волонтёрами прикрепил.
За окном открывалась необъятная даль, утопающая в зелени, пробуждавшейся от весеннего дыхания. Глаз радовало величие простора и чистота воздуха. Скоро должно было родиться солнце. Пассажиры смотрели в окно, и каждый думал о чем-то своем.
– Почему нас опять разбудили? – возмущалась Мундуз на следующую ночь.
– Мне поступило сообщение, что они хотят зарезать нелегалов, – ответил бригадир поезда. – Я испугался. Потом выяснилось, что в это время они изнасиловали мигрантку…
Черик достал из кармана тысячерублевую бумажку. Он хотел проверить – возьмет или нет. Бригадир молча взял деньги и направился в другой вагон. Сын Саяка тут понял, что в обществе зарождаются другие нравы – не боятся брать взятки. Это был один из признаков времени: когда другие сходу берут, то и ему не стыдно давать открыто.
В вагоне несколько земляков наперебой задавали вопрос:
– Что такое? Нас кто хотел увидеть?
– Не знаю, – ответил Черик.
– Издеваются, да? – встряла опять Мундуз. – Еще раз поднимут нас среди ночи, покажу им, где раки зимуют.
Черик не знал, что ответить и направился в первый вагон. Новая местность, неизвестность во всем, ночлега нет, найдет ли он работу? А может случиться так, что скоро этим же поездом поедут назад. В вагоне кроме бригадира сидело несколько смазливых девушек, пили красное вино. Веселились, еще с конца вагона были слышны их голоса. Запах перегара в накуренном вагоне напоминал забегаловку в подворотне. Удивительно было то, что бригадир устроил этот бордель прямо на своем рабочем месте. На его появление он отреагировал спокойно: не приветствовал, не спросил, по какому делу. Черик сел. Бригадир передал ему стакан, при этом бросив:
– На, сам наливай!
Тут Черик заметил, что тот клюет носом. Девушки потянулись к выходу, унося с собой початую бутылку. Бригадир захрапел, голова его лежала на столешнице. Отрезанные ломтики колбасы заветрелись, под столиком стояла батарея бутылок. Черик бросил взгляд на лицо спящего: ровесник, парень с русыми волосами спал перед ним, на спокойном лице – отпечаток грусти. У входа висела его форма, а во внутреннем кармане толстая пачка купюр, обмотанных резинкой. Бумажки разного достоинства и разных государств. Поезд начал сбавлять скорость, и тут бригадир поднял голову:
– Что за станция? – спросил он и сладко вытянулся.
– Какая-то, – ответил Черик. – Но еще не Москва.
– От трёх вокзалов за сто километров находимся.
– У вас из кармана деньжата торчат, да мундир у входа висит.
– Волков бояться – в лес не ходить! – сказал бригадир. – Пусть. Кому надо, он и так возьмет.
Заглянула проводница:
– Думала, что он вас охраняет? Это кто?
– Пусть, – бросил бригадир.
Черик пошел в свой плацкартный вагон, для беспокойства не было поводов. Время клонилось ближе к полудню. Внезапно ворвались три рослых парня. В проходе стало тесно. Кареглазый, с разноцветным шарфом на шее спросил:
– Куда едем?
– В Москву, на работу, – отозвался Черик.
– Этому не бывать! В столице от таких негде ступить!
Послышался скрежет тормозов, и поезд, неуклюже вздрогнув, сбросил скорость, а потом и вовсе остановился. Черик посмотрел на чужаков, догадавшись, что остановка состава дело рук их сообщников. Поезд стоял в открытом поле. Началась беготня: бригадир, работники безопасности, проводники искали того, кто нажал на стоп-кран. Пассажиры выглядывали из вагонов. Ехавшие в плацкартных вагонах смотрели на двери – кто появится и объяснит, что произошло? По проходу шли крепкие парни в спортивных костюмах, в руках бейсбольные биты, рассредоточиваясь по четыре в каждом тамбуре. Земляки встревоженно перекликались между собой на своем языке. Басыз вспомнила, как вернувшиеся из России рассказывали, что так начинаются облавы. Черик успокоил её, предупредив, чтобы не спорила с ними. Не прошло и минуты, как подошел бригадир с контролерами. За ними следовали парни – человек двадцать. Началась проверка билетов. Спины контролеров удалялись. Значит, все в порядке! Проверили, билеты оказались не поддельными. Экстренная остановка состава говорила о серьезности положения. Происходит, какая-та операция, не без согласия властей. Ребята в спортивной форме попросили людей Черика собрать вещи. Романтичная поездка на заработки превращалась в дым, это почувствовали все.
– Мы едем трудиться! – стал говорить Черик. – На благо России.
Однако никто из парней не слушал его, а один из них, указав палкой, поторопил отставшую Мундуз:
– Пошевеливайся, мразь! Быстрее!
– Куда гонишь, рюкзак сейчас закроет, – заступился Черик за неё. Он следил за земляками, чтобы ничего на полке не забыли, и не спорил с бугаями.
Слаженная работа парней показывала, что они проводят эту операцию не первый раз. Черик оглянулся назад, недалеко стоял бригадир поезда и трое, сопровождавших его милиционеров. Получалось, что все по закону. Парень с карими глазами – самый мрачный из них – подошел к ним. Когда Черик увидел строгость на его чуть скуластом лице, то понял, что дело серьезное и им не отвертеться. Все идет к катастрофе. Не выдержав, Черик замахнулся.
– Coqudan arь salaiьn, siler kacкьla!1 – крикнул он.
Женщины и девушки загалдели:
– Urba! Urba2!
Тут он понял, что это было бы поводом сказать, что мигрант первым поднял руку. Земляки, возвратившиеся из миграции, рассказывали, как представители власти шьют дела, которые не совершались. Черик вынужден был подчиниться требованиям. Тем не менее, парни встрепенулись, когда он поднял руку. Окружив его, стали размахивать битами. Черик вцепился в ворот кареглазого, чтобы в случае удара подставить его. Момент удара прошел и, еле сдержав злобу, отпустил его ворот. С разных сторон на него набросилось несколько парней. Заметил только, что все сразу начали его дубасить. Размахнувшись, Черик двинул кареглазого, и на душе сразу полегчало. Мужская половина бригады Черика пошла в рукопашную, и началась куча-мала! Пассажиры выскакивали и тут же скрывались в соседних вагонах. Черику захотелось вырваться из рук их и удрать в другой вагон, но опомнился, он сам поднял руку на них, и так просто его не отпустят. Биты резали воздух почти по всему вагону. Кто-то давал сдачи молодчикам. Однако плацкартный вагон для них, казалось, был мал, то и дело удары гасились сидениями. Скоро в вагон подтянулись остальные члены группы. Два милиционера, расчехлив табельное оружие, дали залп, направляя дула в открытые окна. Черик, получая тумаки, одновременно кричал землякам:
– Уймитесь! Хватит!
Он понимал, что в суматохе, под предлогом, что они подняли бунт, милиционеры могли застрелить их. А им надо добывать деньги любым способом. Это важнее было, чем бороться тут за свою честь. Дома никто бы потом не простил. Тихо молчали бы, и этим все выражали, голодные, необутые родственники, в первую очередь, отец и мать. Черик съёжился, закрывал руками голову, подставляя бедра под удар. В вагоне сплошь и рядом были видны лишь синие спортивные костюмы, колотящие налево-направо. Тогда он подумал, что надо бежать. Но в это время почувствовал, как ему заломили руки. Дубина обрушилась на его затылок. В глазах потемнело. Сознанием понимал, что ему нельзя упасть. Увидел, как тронулся поезд. Движение было еле заметным. И тут ощутил, что несколько рук вышвырнуло его из вагона.
ПЕШИЙ ХОД
– Р-р-р! – рычала собака.
Шумная возня около ног привела Черика в чувство. Открыв глаза, увидел, что вокруг него ‑ собаки. На минуту прислушался к щемящей сердце тишине. Подошла пожилая женщина с лопатой в руке.
– Ушибся сильно?
– Ничего, – ответил Черик. Медленно поднялся на ноги, а потом спросил. – Кто эти люди?
– Борцы с нелегалами. Они со вчерашнего дня тут останавливают поезда дальнего следования и отправляют домой тех, кто едет в Россию работать.
Собралась бригада: все целы, вещи при них. Наперебой друг другу рассказывали, как было им больно, и кто, чем ударился о насыпь при падении из тамбура.
– Хорошо вас на волю выставили, – сказала женщина.– На днях десяток таджиков арестовали. Вроде наркоту обнаружили, а те льют слёзы, что, мол, ничего у них не было. Ни черта не разберешь! А вы что везете?
– У нас кроме силы чёрной ничего нет, – ответил Черик.
– Ах, зараза! Желающих трудиться людей лишили такой возможности! Эти, так называемые борцы с нелегалами, за порядок. Они хотят устанавливать власть так, как им хочется! Неразумно все это! Было бы тут достаточно рук, тогда другое дело.
Выяснилось, что до следующей станции километров сорок, а тут поезда проходят мимо. В деревеньке осталось пять семей.
Восемнадцать чештюбинцев шли по полю, оставляя свежую тропинку посреди сочной травы. Бригадир вывел земляков на полянку и остановился.
– Тут мне не нравится, – сказала Мундуз и начала обследовать всё вокруг. – Костры жгли. Мусора полно. Нужду справляли…
– Сюда не ходи! – отгонял товарища и Тейит. – Я уже наступил!
Он вытирал кроссовки о траву, о ствол березы, но гадкий запах убить не мог. Среди высокой травы разбросаны банки из-под пива, пластиковые бутылки, оберточная бумага. Природа заслонила хлам, пытаясь проглотить его. Наверняка это дело рук тех ребят, которые вышвырнули их из вагона.
Черик обратился к землякам:
– Давайте уберем.
– Здесь дикий лес! – возмутился Тейит. – На кой ляд надо его очищать?
– Для нас Çer-Suu3 священна! Если не мы, то кто?
Они убрали поляну от мусора. То, что горит, сожгли на костре, остальное закопали. Умылись ключевой водой, а после остались там же ночевать. Приготовили каждый себе лежанку из жухлой травы и веток, а на неё положили спальный мешок. Ногами к огню, головами в разные стороны. Долго шутили, ахали-охали, ощущая свежие еще ушибы. Утром Черик вместе с Тейитом пошли в деревеньку у железной дороги. Их встретила вчерашняя стая собак, они злобно лаяли, передвигаясь с ними. Из одного из крайних домов вышла вчерашняя женщина. Спрашивать что-либо у неё не было смысла. Она все, что знает, сказала уже вчера. Собаки отстали лишь на опушке.
У Черика появилась идея идти вдоль рельсов! И они вышли в путь, беря курс на запад, оставляя за собой след в траве и омывая кроссовки прохладной росой.
Несколько суток чештюбинцы шагали по земле двух областей. Немолодая Мундуз, лицом похожая на местных, выполняла обязанности заходить в деревни и делать покупки. Черик боялся, что власть узнает об их передвижении и арестует. Газеты писали, что такие случаи бывали. Много деревень было с заколоченными окнами – в них по сути дела никто не жил. Иногда Черик, беря с собой Тейита, который был крупнее всех, засунув палку за пояс, ходил по дворам, где жили люди. Стучали в калитку до тех пор, пока кто-нибудь не ответит. Вопрос у Черика всегда был один: «Мы благонамеренные люди: чиним, куем, паяем, сеем, жнем! Лишь бы заплатили!» – скороговоркой выговаривал каждому, кто открывал дверь. Хозяева обижались: «Нам бы кто предложил то же самое, откуда у нас деньги?»
Один больной согласился, чтобы те вскопали огород, что за домом. Джигиты обработали землю, посадили картошку на его пяти сотках, пока вскипел самовар. Хозяин с женой стояли в сторонке, пока гости чаи гоняли. Денег у него не было, больной договорился их обедом накормить. Черика воодушевила такая случайная работа. Каждый ел, сколько мог. Тейит налегал на всё, протягивал руку впереди всех и каждый раз облизывал ложку, прежде чем передать соседу. Две буханки хлеба, связку перистого лука взяли с собой. По дороге начались у Тейита громы и молнии в животе: то грохочет так, что все, навострив уши, отворачиваются, то тихим шепотом, будто лично для него, дает сигнал, что там дискомфорт.
Ночью спали вблизи сёл, из местных никто к себе не пускал – группа казалась слишком большой. Попутки не брали, слишком много было их для кузова машины. В фирменный поезд, в котором они начали путь с родины, сесть не могли – билеты просрочены. Небо милостиво держало их под своим взором: днем согревало теплом, дождей особых не было.
Черик всюду видел пустующие села, остывшие очаги. Крапивные заросли, лопуховые островки сопровождали их. Проселки теряли свой рисунок, из-за наклонившегося на их ленту разнотравья. Черик не хотел бы тут жить, тягостно и жалко ему было бы все время это видеть. Каждое село, разруха показывали ему слабую Россию. Дорога к этим местам была когда-то проложена, наверняка, с трудом, а теперь заросла. Не хотелось бы Черику умереть тут, на такой заброшенной земле, без людей и скотины. Кроме того, если даже все, семнадцать и он, поселятся тут, быстро лучше не станет. Вложение в эту землю труда ненадёжно, поэтому никто зря тратить силы и средства не будет. Земля по-прежнему государственная, село – ничейное. Для поднятия деревеньки нужны громадные усилия, а ведь люди, живущие тут, тоже старались, но у них ничего не вышло.
Черик весь день шел с заметным волнением. Он будто видел несколько раз парня, следившего за ними. Бригада устроила привал, каждый, лежа на своем месте, дремал. Черик с закрытыми глазами ощущал, приближение кого-то. Час назад он заметил, идущую за ними группу парней. Один из них – был рядом. Черик осторожно встал, чтобы не потревожить земляков и, засунув подмышку палку, пошел ему навстречу. Тот в руке держал бейсбольную биту.
– Кто вы такие? – спросил он.
– А ты сам кто? – ответил Черик.
– Разбойник! Вопрос задал я! – зло бросил незнакомец. – Чем промышляете тут?
– Ищем работу.
– И передвигаетесь вдоль железнодорожной линии? Это стратегический объект!
Черик удивленно посмотрел на него. Никогда ему не приходила в голову такая мысль. Парень с пшенично светлыми волосами не шутит. Испытывает.
– Мы ни от кого не прячемся.
– Меня зовут Арнольд, фамилия моя Метс, – сказал тот, чуть растягивая каждое слово. – Мы волонтеры: боремся с нелегальными мигрантами.
– А как вы можете остановить, если мне хочется работать и получить то, что полагается?
– Так рассуждают все, но на деле выходит иначе. До бунта в Кондопоге мы тоже говорили ‑ пусть приезжают, пусть разъезжаются, как им угодно. А теперь – нет! Мы не хотим, чтобы Кондопога повторялась!
Тогда Черик пригласил его в тень большого дерева, где отдыхали его товарищи. Арнольд с каждым поздоровался за руку и первым делом брал их на карандаш. Паспорта были иные, поэтому не раз спрашивал у Басыз, правильно ли записал.
– Скажу вам правду, за теми кустами стоят мои товарищи. Достаточно одного моего знака, они будут здесь. Это случилось бы, если бы вы не понравились мне. Хорошо, что это не так. Нам известно, что приезжает много народу, и творят беззаконье.
– Но вы же не хотите, чтобы наши родственники вымерли с голода, – сказал Черик.
– Судя по твоему внешнему виду, не поверишь, что у вас там кто-то голодает.
Под взглядами восемнадцати мигрантов Арнольд отыскал в своем органайзере какой-то номер телефона. Обвёл каждую цифру по несколько раз, чтобы хорошо было видно, и протянул Черику.
– Звони туда.
Эта неожиданная встреча дала всем надежду. Наперебой обсуждали, что теперь делать. Каждый день ходили на ближайшую станцию, чтобы позвонить. На это стоило потратить время. Арнольд Метс в тот же день отправил письмо по электронной почте знакомому в руководстве Северо-западного округа с просьбой дать работу группе мигрантов из 18 человек, прибывших издалека. Подписал, что вопрос на контроле в канцелярии Президента Российской Федерации. Сделал это он на свой страх и риск – ему хотелось, чтобы люди остались тут и пустили корни, больно уж порядочными показались.
Окрылённые чештюбинцы продолжали двигаться вдоль линии железной дороги, по пути заходили на станцию – позвонить. Кто-то брал трубку. Как только Басыз говорила, что они ищут работу, трубку опускали. После недели звонков, разуверившись, перестали подходить к станциям. Они не знали, что в это время Арнольд переписывался с руководством, чтобы помочь обустроиться мигрантам.
– Вон докуда дошли! – раздался голос неожиданно появившегося Арнольда. На этот раз он был с напарником.
Мигранты умывались в проточной воде реки Черёха, протекающей вблизи Пскова. Все застыли в ожидании.
– Мне неизвестно, что вам ответили в округе, можете, не говорить, – продолжил Арнольд. – Я тоже делал запросы в местные органы. День за днем добывал каждое слово обещания от них. Хорошо, что не уехали, мне было бы обидно за свой труд. Областное начальство дает вам поручение: поднять деревню Савраски. Оплата из областного бюджета…
На другое утро – Черик со своими товарищами вошел в пределы Саврасок. Запомнилось: пять жилых дворов, остальные – заколоченные, одинокое могучее дерево в центре и старенькая церквушка.
СТАС
Стас родился слабовидящим на правый глаз. Мир он видел наполовину искаженным, сам этого не замечая. Встречные сначала удивлялись, а потом привыкали. Жениться не собирался, рядом мать: стирала, готовила. Да и было их всего двое, где отец – неизвестно, домой не появлялся. Стасу глаз мешал, кругом все нормальные – он лишь такой! Жизнь где-то рядом, а его туда не тянет. Успеется, будет удобный случай – втиснется, рассчитывал он в уме. Кое-как окончил школу, в армию не взяли. Дома ничего не делал – смотрел телевизор. Тужиться ни к чему: что он один сможет? Тем более рядом мать. Скажет он «Давай, ма!» – она приготовит всё и всегда! Не пришла еще его очередь. Наступит время, тогда Стас возьмется за дело! Евдокии вот шестой десяток, обслуживает единственного сына, а кого еще в деревне брать в расчёт: пять старушек, два старика да мелкий скот остался. Мать иногда сама предлагает: «Давай, мне надо тесто поставить. Не сиди без дела. Вот кушай». Стас, надев на здоровый глаз чёрную повязку, смотрел по ящику очередной сериал. Так он практиковался, чтобы слабый глаз сделать более зорким. Смотрел телек для того, чтобы забыть о себе, чтобы ощутить себя среди той жизни, что показывается на голубом экране. Стаса устраивало, что мать потакает ему во всем. Жил по принципу – всё сойдет. Не думал ни о себе, ни о матери, изо дня в день надеялся на смутное везение. Поэтому все новое, что показывали по ящику, не тянуло Стаса, а наоборот успокаивало: это, мол, меня не касается.
Увидев у себя во дворе более десятка незнакомых людей, воскликнул:
– Кочевники?! К нам в Савраски? Вот это да!
– Да, в Савраски, – сказал Черик. – По распоряжению областного начальства. Мы не кочевники, мы – люди. Я – Черик.
– Что ты говоришь? Посмотри на этого гастарбайтера. Стало быть, чтобы целину вспахать? Ну, что же… неплохо…
От ощущения, что в деревню пришли мигранты, проснулось чувство страха. Перед чужаками у него руки опустились. Впервые Стас почувствовал свою беззащитность. Почему ему никто об этом не говорил, не спросил его мнения? По ящику каждый день видит, что вытворяют мигранты. По-настоящему его заботила только эта сторона дела. Получается, для власти он никто, так ведь? Ни вчера, ни неделю назад никто об этом ему не говорил. Стас был не тот, от кого зависело присутствие чужаков. Они могут ноги вытереть об него. С ними надо бороться.
– У нас все отлично, а что помогать? Живем нормально… – Стас, собрав слюну, сплюнул в их сторону так, что на земле образовалась лужа. – Как будто с помощью чужаков мы в космос поднимемся…
Стас с тревогой следил за каждым шагом мигрантов, ожидая, что они сейчас натворят. Сидя в сортире, через щели досок парень смотрел на них. Удивительно было то, что мигранты так резво снимают доски, будто у себя дома! Это порядком озадачило его.
Бригада Черика начала первым делом с расколачивания окон в домах, где когда-то жили люди. Это заняло несколько часов. Потом они взялись выгребать ямы и выпрямлять покосившиеся от бесхозности уборные, что стояли за каждым домом. За день справились с уличными уборными. Каждый дом наглухо оцеплен многолетними сорными травами. Это говорило о том, что люди бросили свои дома пять-семь лет назад. Скосили бурьян и сорную траву, которые росли тут так вольготно, что в огороде не было видно ничего. Улица сразу ожила – вид изменился.
Однажды утром, выйдя из домов, мигранты обнаружили на дверях рисунки свастики. Она была белая, так как нарисована на скорую руку мелом, линии неровные. Первым их заметил Черик, вышедший проверить ловушки в лесу. Не стал задерживаться, надо вернуться к завтраку. Понял, что это дело рук единственного парня в деревне – Стаса.