О чем шелестят листочки
Верните пирожные, гады!
Если я люблю (а я люблю) эклеры фабрики «Север», это не значит, что я тоскую по тем временам, когда кремлевские старцы киванием дрожащих голов вводили войска в Афганистан. Почему-то считается, что советские ценности положено брать все вместе, как когда-то набор продуктов к празднику. Хочешь, чтоб дворники вернулись? – отрекайся от свободы слова. Желаешь ребенка на лето сплавить в государственный лагерь? – опускаем железный занавес. Бесплатное образование понадобилось? – это у нас выдают только в связке с единым политднем и психушками за инакомыслие.
Ну почему?! А-у-у-а! – как пела Земфира.
Не хочу я менять свободу слова на корзиночку с кремом и повидлом, а хочу сперва насладиться корзиночкой с кремом и повидлом, а потом блаженствовать, распоряжаясь свободой слова.
А не получается.
По-моему, мало кто обращает внимание на удивительную национальную особенность: наши самые главные кондитерские предприятия не просто сохранились, но до сих пор живут под своими советскими именами. Фабрика имени Н.К. Крупской, «Север» и «Метрополь» в Петербурге, Бабаевская фабрика и «Ударница» в Москве. До сих пор можно купить старинные чудеса – «Мишку на севере», шоколад «Вдохновение», трюфели и монпансье. Кондитеры наши работают весьма достойно, одна беда – просматривается тенденция заменять старое новым по линии пирожных.
Ищу заветную корзиночку с масляным кремом – на прилавках какая-то гадость. Корзиночки с белковым кремом, например. Или с размокшей курагой. Господа, корзиночка из песочного теста с курагой не является пирожным! Это суррогат для бухгалтерш малых предприятий, которые решили с понедельника сесть на диету и во вторник закономерно ощутили глубокую грусть. В среду съедается вот это самое безобразие с курагой, после чего тоска становится уже непреодолимой, и в пятницу с криком «А пропади оно все пропадом!» в дело идет половина (лучший случай) торта «Прага».
Кондитерские изделия, пришедшие к нам вместе с демократией, не менее отвратительно-причудливы, чем она. У них идиотские названия – например, «Графские развалины». Может, кому-то и повышает аппетит мысль о том, что останки неведомого графа удачно выражены с помощью белкового крема, посыпанного хлопьями третьесортного шоколада. Мне нет. Я – принц Гамлет, герой драмы бытия, я желаю связать распавшуюся связь времен. Поэтому «Метрополь» – это булочки со сбитыми сливками, «Север» – это эклеры, буше, трубочки, «картошка» и венец творения, перл перлов – корзиночка! Почему к этому в нагрузку обязательна руководящая роль КПСС, я не понимаю. Уж конечно, товарищ Сталин не потерпел бы никаких «графских развалин» и при нем торжествовали бы исключительно корзиночки с кремом, может быть названные «Победа» или «Заря», неважно. Но я не хочу получить мои корзиночки с таким обременением и робко интересуюсь, нельзя ли обрести свое скромное обывательское счастье как-нибудь полегче, без исторических мучений?
Я понимаю драму, которая происходит на наших кондитерских фабриках. Там сидят технологи, разумеется, «из бывших», потому что какие еще сейчас могут быть технологи, и тихо держат классический ассортимент – основу разумного и вкусного потребления. А к ним на голову сваливаются директора, разумеется, «из новых», потому что какие еще сейчас могут быть директора, и начинается петрушка, исчерпывающе охарактеризованная великим Мюллером Леонида Броневого: «Они все фантазеры, наши шефы, им можно фантазировать, у них нет конкретной работы». Новый директор начинает петь об инновациях, необходимых «в наше время, когда…». А в наше время женщины находятся в состоянии паники, поэтому сидят на диете и лихорадочно листают глянцевые журналы, дабы понять, что же нравится Тарантулу, без которого никак (пока) не получается плодиться и размножаться. И в консервативный кондитерский рай вторгается ад местного идиотского гламура.
Теперь важен не вкус пирожного, а то, что так волнует обезумевшую потребительницу, – как она/оно выглядит. Отсюда фальшивый блеск белкового крема, все эти бездарные и бессмысленные разноцветные обсыпки, затейливая форма при слабом и примитивном содержании и пр.
Ведь как выглядит эклер? Просто и прекрасно, как Петропавловский собор. Его нельзя улучшить, дополнить, потому что он совершенство. Эклер невозможно реформировать, его можно только воплотить в реальность, как платоновский эйдос, чистую идею вещей. Такова же корзиночка с ее классическими пропорциями теста, джема и крема. Подменить хоть один компонент в этой композиции – все равно что поменять колонны у Исаакиевского собора. Но как раз над классикой сегодня и принято издеваться, и деструктивные тенденции культуры постепенно доползли до невинного оазиса чистейшего профессионализма, до кондитерского рая, где до сих пор не баловались преступным авангардизмом!
Вот – начали. Хожу по городу, ищу свою корзиночку, напоминаю сама себе питерского сумасшедшего, который входит в магазин военторга и спрашивает, в каком году вышли «Четки» Ахматовой. Нет, они, мои любимые пирожные, еще есть, как еще есть всё хорошее на этом свете, но, чтоб его отыскать, требуется особое «грибное счастье», то есть удачливость в находке, интуиция, фарт…
Главное, какую малость ищет человек! А вот. У нас такая земля, что хорошее малое обязательно связано с большим гадким. Никак не добиться автономии.
Хожу и шепчу сердито:
Закрыты мне в космос дороги,
И райский проект на земле
Свернули бессильные боги
И скрылись на помеле.
У двери гламурного ада
Кричу я в бесстыжие рожи:
«Отдайте пирожные, гады!
Снежное шоу
Я прекрасно помню, как в школе нам рассказывали о жизни древних людей, которые так страшно боялись природы, что рьяно поклонялись ей, для чего были выдуманы разнообразные боги.
Рассказ велся в тоне ласковой беззлобной насмешки над несчастными, у которых в их глухое первобытное время просто не было альтернативы. Они не знали, что поклоняться надо не природе, а товарищу Ленину, товарищу Сталину и коммунистической партии.
Действительно, товарищ Ленин с товарищем Сталиным и коммунистической партией являлись таким стихийным бедствием, что перед ним померкли все старомодные природные катаклизмы. Ни одному землетрясению, ни одной чуме и холере не удалось ликвидировать столько народу, сколько удалось строителям коммунизма.
Но вот Отечество вышло на новый виток своего беспримерного развития в никому не известном направлении. И поведение архаических народов, трепетно обожествлявших природу, как-то явно придвигается все ближе и ближе.
И не только к Отечеству.
Смотрю новости, как пишут на секонд-хендах, – «из стран Европы». Там ударил снегопад. И вдруг вижу до слез знакомые картинки: переполненные вокзалы с ревущими детьми, усталые замученные люди, орущие в телекамеры на произвол чиновников, согбенные фигуры, еле бредущие из-под очередной катастрофы…
Батюшки-светы! Сделать из России Европу вряд ли когда-нибудь получится, но сделать из Европы Россию – легче легкого! Один хороший снегопад – и все дела. И мигом сдувает с гладких лиц мелкобуржуазную заносчивость и демократическое самоупоение. Вот, оказывается, что отличает русские лица – печать страдания, так ее нетрудно поставить на любое человеческое лицо.
Поторопились мы выбросить на помойку древних богов. Нынешней зимой, когда состоялось выдающееся «Сноу-шоу» – снежное шоу какого-то космического Славы Полунина, – эти боги ох как пригодились бы.
Господа, вы бы знали, как я надоела сама себе за десять лет, что я твержу: дворников нет, нет, нет. Это беда, да, да. Не надо строить долбаных башен и небоскребов, а надо город убирать, мать, мать. Я, может, хочу писать о любви бедной Лизы к неверному Эрасту, а не вопить, как некормленый попугай, об одном и том же. Цитирую свою статью, опубликованную два года назад: «Я утверждаю как пешеход: ни в Москве, ни в Петербурге не убирают как следует улицы. А чаще всего их не убирают вообще, особенно в зимнее время. Благодаря изменению климата, выражающемуся в четкой череде оттепелей, идет некая самоочистка городов. Но если бы этой “милости к падшим”, то есть череды оттепелей, не было, страшно представить, что бы началось».
А вот уже и не «страшно представить» – все сбылось. Материализовалась потрясающая картина полного отчуждения граждан от собственной жизни, от своей вроде бы страны, от своего родного города. Даже такой положенной нам естественной малости, как дворники, мы – десятилетиями! – добиться не можем.
Господа, у нас народовластия (демократии) сейчас меньше, чем в XVII веке.
Мы имеем примерно то же самое государственное устройство: царь рассылает воевод на кормление по своему указу и снять воеводу можно тоже только по его милости. Но в XVII веке в Москве была городская дума, и там заседали выборные от всех сословий, «от всех чинов народа». Эти выборные жили и работали на своих местах, время от времени собираясь в думе решать существенные вопросы. Решив их, они возвращались к себе, в свое сословие, в обычную жизнь.
А кто сидит в наших городских думах? Там что, есть полномочные представители учителей, врачей, военных, бизнеса или студенчества? Они живут обычной жизнью в своих сословиях? Да они мимо проезжают на большой скорости. Живут отдельной, обособленной жизнью. Кроме слабой надежды на чью-то личную совесть, у граждан-горожан ничего нет. Никакого инструмента влияния! Разве древним богам взмолиться, чтоб пощадили и остановили «Сноу-шоу»…
А взмаливаться как раз и не надо – это будет на руку лжецам и бездельникам, которые мило пользовались теплыми зимами, чтоб тырить деньги на благоустройство и спокойно ковырять в носу. Нет, спасибо матушке-природе за то, что в своем «Снежном шоу» она наглядно показала наших «артистов» во всей красе нерукотворной. Чего стоят их слова и обещания. Каков их «талант руководителя».
Это за столько лет не додуматься привлекать в Петербург рабочую силу из России, из города из Мурома и из села Карачарова, где есть еще здоровые трудолюбивые люди, не продумать грамотную систему их поощрения, не усовершенствовать инвентарь, не посоветоваться с учеными, нет ли каких в цивилизованном мире технологий уборки северного города…
Да зачем. Ведь все это: грязные сугробы в человеческий рост в историческом центре, сосульки-убийцы, тысячи сломанных на голом льду рук и ног, транспортный коллапс – «временные неудобства».
Это у нас такой устойчивый термин. Закрыто движение, прорвало трубу, нет отопления, погасло электричество – «временные неудобства». Превратили красивейший город в помойку – «временные неудобства». С 2002 года в ремонте, улицы взрыты, дома в лесах беспросветно и бесконечно – «временные неудобства».
А когда оно будет-то – «постоянное удобство»?
Да оно уже есть. За заборами. В усадьбах «цивилизации для начальников» – там и свет не гаснет, и трубы не рвет, и ремонт как начат, так и закончен, а не длится вечно.
Нас же, терпил, «вечное удобство» по мере личных заслуг ожидает на небе, как обещает патриарх Кирилл, человек солидный и ответственный. Так что потерпим уж немножко эту нашу русскую жизнь, которая и сама-то вся есть не что иное, как «временное неудобство».
С будоражащими вкраплениями грозных шуток матушки-природы вроде нынешнего «Сноу-шоу».
Куда себя вести
Во многих отелях мира теперь висит ободряющая надпись “No Russians”. Без русских. Это приманка для цивилизованного мира, не желающего терпеть рядом с собой, по крайней мере во время отдыха, людей нашей с вами национальности.
Обидно? Честно говоря – ужасно. Главное, мы-то с вами, приличные граждане, оказываемся без вины виноватые. За что гонят? За что унижают?
А вот как окажешься за границей и посмотришь на некоторых «своих» – да-да…
Что и говорить. Осрамили «свои» своих же на целый мир. Русские – это агрессия, хамство, коррупция, нежелание считаться с правилами общежития. Некрасивые, грубые формы поведения. Своим варварским вторжением в чужой быт русские сумели, например, так оживить британскую музу, что в Англии снят уже добрый десяток картин, где главные антигерои – русские. В Лондоне проживают уже сотни тысяч наших соотечественников, и многим из них невдомек, что не все в мире приобретается за деньги. За деньги вообще можно приобрести очень ограниченное количество вещей, и чем сильнее развита национальная культура, тем этих вещей меньше. Вот хладнокровные англичане и потеряли терпение – криком кричат на русских, прямо в лицо: достали! надоели! (Правда, русскими в мире традиционно считаются все выходцы из бывшего СССР, но не будем мелочиться.) Приятно нам это, спрашивается?
Таковы уж мы, людишки, – вроде бы каждый сам по себе, однако всякая компрометация множества почему-то задевает и личность. Вот я – казалось бы, второй такой не найти, – а попробуй скажи при мне, что у женщин извилин меньше, чем у мужчин! Да я до прокурора Чайки дойти могу!
Так и с русскими: мало иметь только свою индивидуальность в красивом развитии, хочется еще и принадлежать к красивой и почтенной национальной общности. Никита Михалков, скажем, давно страдает этой мечтой и творчески вертится так и сяк, чтобы подчеркнуть и укрупнить в своем национальном множестве приятно-поэтические черты. Но мы, суровые и мрачные аналитики, не можем так роскошествовать.
Печаль в том, что в отношении поведения существуют два типа русских людей: культурный и бескультурный.
Культурный тип русских почти что ничем не отличается от европейского человечества, кроме, может быть, слишком сосредоточенного выражения лица. Культурный русский всегда немного насторожен и слишком внимателен: он как раз изо всех сил хочет вписаться в чужие правила. Он знает иностранный язык, а то и несколько, он прилично, к месту одет, он не хочет ронять себя, он четко воспринимает окружающее и видит себя со стороны. Он не орет, не жульничает, не включает музыку на полную мощь, не мусорит, не хамит, не расхаживает с важно-бандитским видом – дескать, мы вам еще покажем!
(А что там еще показывать – все уже показали.)
Впрочем, всего этого культурный русский не делает и на родине.
А бескультурный тип русского выезжает за границу, как правило, с одной мыслью: у вас тут все за деньги, а у меня их куча, ваших денег-то, так что молчите и шевелитесь, вы, дескать, от рождения уже черту запроданы, а я продал душу желтому дьяволу только позавчера и желаю теперь по своей воле погулять. Причем насколько велика эта куча – неважно, важно самоощущение.
Культурные русские вывозят за границу свою какую-никакую, но несомненную культуру. А бескультурные – свое бескультурье. Драматизм положения в том, что первые составляют 15 % от общего числа бывающих за рубежами, а вторые – 85 %. Может быть, таково же их соотношение и в родном ареале обитания.
Захватывающе интересная картина получается, когда и те и другие оказываются, будучи за границей, в одном ресторане.
Культурные, как правило, сидят вдвоем, много если втроем. Бескультурные любят роиться толпами. Вместе с ними в пространство входит тревога, передающаяся официантам. Что-то начинает вращаться в воздухе, как будто в помещение ворвалась стая невидимых, но очень крикливых птиц. Культурные видят бескультурных и делают насмешливое страдальческое лицо, обдумывая, как бы теперь скрыть перед обслугой, что они тоже русские. (Вообще мы дожили до такого стыда, что главное счастье культурного русского – это когда его принимают за нерусского. Значит, совсем похож на человека!)
Бескультурные не замечают ничего. Не видят и не слышат сами себя. Визжат, матерятся, гогочут, порываются петь, сияя самым отборным, самым пуленепробиваемым самодовольством…
Вот повезло мне, сижу на Лазурном Берегу у Марианны Францевны, так сказать, в гостях. В царстве «голого чистогана» есть множество мест общего пользования (пляжи, скверы). Там нет платных излишеств, но все пристойно и чисто. Вижу, слышу: ну никто не вопит так страшно на детей, как у нас дома, не включает музыку (вообще не принято – нельзя беспокоить окружающих), не бросает отходы куда попало. Это же его берег, его море, он завтра опять сюда придет – ну человек и ведет себя разумно. Стараясь получить удовольствие не вредя природе и людям.
И вспоминаю я родные озера – заваленные тоннами мусора, загаженные этими их мерзотными «шашлыками» и продуктами переваривания оных шашлыков, с жутким, на километры окрест гремящим музоном, с воплями, матом и гоготом… Чудовищное бескультурье. С которым никто не борется!
Ни телевидение, которое беспрерывно развлекает бескультурных русских монстров (вот будто они у нас так сильно перетрудились, что их беспрестанно развлекать надо!), ни радио, ни одна газета или журнал, никто!
Пусть мы выигрываем спортивные соревнования и конкурсы красоты, пусть наши политики все увереннее себя чувствуют на мировой арене, пусть наши певцы и танцоры удивляют талантом, положа руку на сердце, скажите: разве в массе своей мы хороши? Мы друг другу нравимся? Встречая своих за границей, мы рады?
Да, окультуривание масс – дело сложное и требующее времени, но ведь «путь в две тысячи ли начинается с одного шага», и надо же этот шаг сделать. Вот вы, читатель, и начните. Если вы сами себя воспитали, не проходите мимо бескультурья, делайте замечания! Иногда достаточно вовремя пристыдить варвара – и в нем начнется божественный процесс различения себя и своего поведения со стороны.
Еще Моисей поучал евреев: гадишь возле стойбища, возьми лопатку и закопай.
Слышишь, рожа бескультурная, – лопатку возьми и закопай! И музон свой выключи – он нам не нравится.
И на детей не ори – может, из них еще получатся приличные люди.
При которых надпись “No Russians” исчезнет из мира – навсегда.
Синдром Кронштадта
Странные вещи творятся на свете – например, борьбу с коррупцией объявили в России, а осуществили почему-то в Америке. Пока наши торжественно толкли воду в ступе, считая, видимо, что провозглашение с экрана ТВ борьбы с коррупцией и есть борьба с коррупцией, в Америке просто взяли да и повели десятки голубчиков в наручниках (а среди них были мэры городов и главы религиозных общин) в тюремную перевозку. И я хотела бы обратить внимание читателя на то, что борьба с коррупцией – ЭТО ИМЕННО ВОТ ЭТО. Так что пока я не увижу впечатляющую стаю начальников в наручниках (а вдруг среди них окажется…?! а вдруг?! – нет, остановись, моё мечтание, каким величьем бредишь ты!), верховное толчение воды в ступе буду воспринимать как положено, то есть как бессмыслицу.
Но сегодня речь не об этом. Жутко надоели все эти врущие и ворующие обезьяны. Хочется о прекрасном – например, о Кронштадте.
Вы были в Кронштадте?
Большинство петербуржцев никогда не были в Кронштадте.
Ну, это ничего. Не страшно. Ведь большинство петербуржцев очень много где не были (скажем, в Русском музее или в БДТ), но это никак не означает, что все места, коих не посетило большинство петербуржцев, надо так вот сразу и демонтировать. Спокойно, администрация!
Наш человек – он мечтать любит. Ему нравится, что где-то там что-то есть. Где он не был, но вообще-то может оказаться. Ведь счастье, несомненно, таится вдали, в сизой дымке Несбывшегося, которое неведомо большинству. Совершенно невероятно, чтоб счастье было там, где толпится большинство, не правда ли?
Особенной любовью просто блоковской силы и чистоты наш человек любит Кронштадт.
В хорошую погоду, когда таинственный остров четко виден с берега залива, девяносто девять человек из ста, пребывая в Сестрорецке или Репино в маниакальном состоянии, известном в Петербурге как попытка отдохнуть, смотрят на водную гладь, отыскивают глазом заветные очертания, отчего-то вздыхают и говорят полушепотом: «Вот… А там – Кронштадт…»
В плохую погоду те же девяносто девять человек замечают с особенным чувством, что Кронштадт сегодня не виден.
Если рядом выявляется профан, то ему горячо втолковывают, что в хорошую погоду там – во-о-он там – виден Кронштадт. Профан ничего не понимает, но на всякий случай одобрительно кивает головой. С питерскими – лучше повежливей. Этому-то мы Расею выучили…
Но погодите записывать «синдром Кронштадта» в реестр питерских причуд. Нет, дело тут серьезнее. Проблема того, виден или не виден сегодня Кронштадт, явно проходит по ведомству метафизики. Проще говоря, этот район Санкт-Петербурга – самый загадочный. Я, скажем, ценю бюргерскую закваску Васильевского острова, модерновую психованность Петроградки или советскую эклектику Фрунзенского района – в этих местах живала подолгу. Однако Кронштадт для меня – это нечто особое, это вестник Тайны.
Иоанн Кронштадтский… Кронштадтский мятеж… Но вовсе сразило меня недавнее дело, прогремевшее из Кронштадтского суда на всю страну. Вот что произошло.
Бывший офицер запаса Павел (его фамилия в разных источниках звучит по-разному – Морозов, Снегов, Студенов, из чего я заключаю, что в реале он Зимин) познакомился с жительницей Кронштадта гражданкой Еленой (ее называют то Козловой, то Барановой) с целью… с известной целью.
Оставив избранника утром в постели и поспешив на работу, Елена по возвращении не увидела ни его самого, ни борща, ни пачки пельменей, ни сосисок, ни пятисот рублей, ни фамильной иконы Владимирской Божьей Матери. Из чего возбудилось дело, завершившееся благополучным отысканием офицера запаса, а также краденной им иконы. О борще и пельменях речь не велась, хотя именно они придавали всей истории щемящий привкус трагикомедии.
До какого тоскливого кошмара, до какого разложения души должен был дойти «офицер запаса», чтоб украсть у женщины, с которой он провел ночь, пельмени, остается только догадываться. Что ж, стилистически наш офицер вполне вписывается в свое время и в свой мир – в мир оборотней, где инкассаторы грабят собственные банки, в которых служили десятки лет, а милиционеры расстреливают в супермаркете тех самых граждан, которых обязаны защищать от бандитских нападений. Эту баланду мы хлебаем суповой ложкой, и тут ничего удивительного нет.
Удивительное случается в зале суда! Краденая икона оказывается старинной и дорогой и, как положено, начинает творить чудеса. Женщина Елена прощает непутевого Павла, и дело закрывается вследствие примирения сторон. Некрасивая, постыдная история совершенно неожиданно выворачивает в сторону света и вместо гримасы легкого отвращения творит на лицах зрителей ласковую улыбку!
Мы же понимаем, что пережила Елена и что переживают сотни тысяч ее сестер в этих безнадежно банальных типовых ситуациях. Как пела ее душа, как она ликовала, мчась на работу, и как отчаивалась и убивалась потом. Оскорбленная женщина жаждала мести – и вот строгой походкой в жизнь вошел закон, завертелась машина возмездия, и месть, казалось бы, явилась в полном и грозном блеске. Но! Тут вмешался Кронштадт. И свершил маленькое чудо.
Зашуршало невидимыми крыльями то, перед чем даже закон склоняет голову. Она простила его… И постыдная, унылая бытовуха превратилась в забавную и милую сказку. Намечалась гадость – а получилась радость. Собрались тучи – и прошли стороной… Вот бы всегда так.
Или хоть иногда, но почаще.
Ладно, хватит кропать почеркушки, поеду-ка я в Кронштадт, погуляю, поговорю про себя с душой тех мест.
Кронштадт, таинственный остров! Пролей во все стороны хоть немного разума и милосердия, и пусть тебя будет видно с любой стороны русского света… И пусть все дурацкие истории, которые завершаются в судах за примирением сторон, назовут, по прецеденту, синдромом Кронштадта!