Метро 2033: Пифия

Серия «Вселенная Метро 2033» основана в 2009 году

Автор идеи – Дмитрий Глуховский

Главный редактор проекта – Вячеслав Бакулин

© Д. А. Глуховский, 2017

© С. Л. Москвин, 2017

© ООО «Издательство АСТ», 2017

* * *

«Детства чистые глазенки…»
Объяснительная записка Вадима Чекунова

Может, со мной кто-нибудь и не согласится, но я всегда был убежден, что этот период нашей жизни, который мы называем «детством», буквально напичкан трудностями и ужасами. Конечно, случаются там и радости, и веселье, и даже вспышки ослепительного, безмятежного счастья… Но это, как правило, лишь награда за успешное преодоление тягот и лишений детской жизни.

Разве может быть детство счастливым? Сплошные беды и несчастья. Всякие страшные коклюши – мне при этом слове чудился черный скрюченный стариковский силуэт, крадущийся вдоль стены. Жуткие ангины, когда горло словно натерли наждачной бумагой, а голову сунули в печь. Коварная свинка, только и ждущая, чтобы раздуть твое лицо до невообразимых размеров… А потом выйдешь на слабых ножках, после болезни, из дома в ноябрьскую утреннюю темень, за руку с мамой, и бредешь в садик… Там все по-прежнему: суетня и толкотня в раздевалке, тошнотворный запах каши, воспиталки вечно орут на всех – которая толстая и с пучком на голове, та больше ревет по-медвежьи, а тощая верещит, точно угодивший в силки заяц. И это еще лишь в том случае, если мы ни в чем не виноваты. Представьте, как они орали, когда мы пробовали разнообразить и скрасить тягучие будни – поджечь украденными из дома спичками ковер в игровой комнате или нарезать красивую бахрому на шторах…

А еще у моего дружка Пыри был набор «индейцев с ковбойцами», ему из Югославии привез кто-то из родни, съездив в командировку. Объемные, в живых и динамичных позах, ярко-разноцветные все, вызывающе ненашенские. А у меня лишь плоские красные витязи и зеленые крестоносцы, из набора «Ледовое побоище». И Пыря, жадина-говядина, никак меняться со мной не хотел. Ну, мы с другим дружком, Дюшей, его отлупили и захваченное богатство справедливо поделили. Радость была недолгой. Дюшу его папаша выпорол ремнем, а меня мои родители на весь день поставили в угол. Там, в углу, я мучительно долго ныл и маялся, ковырял ногтем краску и завидовал давно освободившемуся Дюше. Уж лучше б и меня высекли да отпустили…

Вдобавок ко всему, под кроватью жили Красные Руки, ждали, когда наступит ночь…

Детство – трудное, тяжелое время. И тянется оно, и тянется, и уже кажется, конца края ему не видать…

Да и когда оно, наконец, закончится, легче-то не будет. «Вот вырасту, и тогда!..» Становишься старше и понимаешь, как мало отведено времени, чтобы совершить хоть что-то. Меньше, чем «духу» в армейской столовой на принятие пищи. Хватай и глотай, если вообще успеешь, а уже подают команды «встать!» и «на выход!» И душа твоя, будто выданная на складе форма – новенькая, чистая, пахнет чуждым этому миру невинным запахом. Так будет недолго. Затаскается, полиняет, пропотеет, сменит сотни подворотничков, изорвется в лоскуты, угодит в окопную жижу, завшивеет, измажется гноем, солярой, кровью, дерьмом… Тогда и начинаешь грустить по былой чистоте, да только не вернуть уже ничего.

Потому и дорожим нашим детством, хотя все мы родом из него и знаем, что почем там.

Потому и смотрим на детей наших, сопящих в кроватках, с пониманием и сочувствием. Нам, выросшим в большинстве своем в мирное время, страшно даже подумать о грядущих (а они ведь грядут, да?) катаклизмах и представить, на что будут обречены наши дети, или дети наших детей.

Остается, как всегда – надеяться на лучшее и готовиться к худшему.

Берегите детей.

Прелюдия

Сны – это картины, которые видят во сне. Я тоже вижу, даже когда не сплю. Вернее, сплю… Не знаю, как это объяснить. Просто вижу. Мои сны очень яркие и всегда цветные. Иногда радостные, чаще страшные. Но сейчас и наяву радости мало. Вот двадцать лет назад, до Страшной Войны, когда люди жили в больших красивых домах, а не под землей, в метро, наверное, все радовались жизни и веселились. Я только не могу понять, почему случилась Страшная Война? Как люди позволили ей начаться, если им было хорошо и радостно жить? Война разрушила города, отравила землю и воду и убила много, очень много людей. А те, кто выжил, спрятались от Войны под землей, в метро, и так и живут здесь.

Мы со старшей сестрой никогда не видели довоенного мира. Она родилась через год после Войны, а я еще позже. Но иногда вижу его в своих снах. Когда под рукой есть карандаш и бумага, мне удается его нарисовать. Я и рисую во сне. Не знаю, как это происходит, но когда открываю глаза, передо мной лежит готовый рисунок. Сестра говорит, что у меня талант. Ей даже удалось продать несколько моих картин заезжим торговцам. Но есть рисунки, которые я никому не показываю. Они пугают меня, хотя я не понимаю, что там нарисовано. Не понимаю, но догадываюсь.

Это порождение Страшной Войны, бушевавшей на земле двадцать лет назад. Война не только убила множество людей, еще она разрушила силы добра, которые оберегали жизнь на земле! Как только силы добра распались, зло, которое они сдерживали, вырвалось на свободу. Я не знаю, какое оно, но я его чувствую. Чувствую, как оно растет и приближается.

* * *

– Майка, ты опять?! Ночью спать надо, а не картины рисовать.

– В метро всегда темно. Не поймешь, когда день, когда ночь.

– Ночь, когда люди спят. И потом, это только у нас на Маяковской всегда темно, а на других станциях совсем не так. Вот на Белорусской, когда горят все лампы, так светло, что даже глаза слезятся.

– Наверное, это очень красиво, да? Я бы тоже хотела увидеть, хотя бы одним глазком. Ты сводишь меня туда?

– Свожу. Обязательно свожу. Только сначала подрасти немного.

– Почему ты вздыхаешь?! Не вздыхай! Если тебе трудно или тяжело, я подожду. Сколько будет нужно, столько и подожду. Ты же знаешь, мне свет не нужен.

– Знаю. Хотя никак не пойму, как ты в темноте рисуешь? Ладно, показывай, что там у тебя. Погоди, свечку зажгу. Я-то в темноте не вижу… Новый рисунок? Там вдали дома? Это поверхность?

– Наверное, раз дома.

– А это что, железная дорога и вагон на путях? Разве такие большие вагоны бывают? И почему без окон?

– Он не для людей. Для Войны. Там внутри волны огня.

– Волны огня? Не понимаю.

– Я тоже.

– Ох, Майка. Лучше бы нарисовала мамин портрет. Мы бы повесили его в палатке, смотрели на него и представляли, что мама по-прежнему с нами.

– Я очень этого хочу! Очень! Постоянно думаю о маме, вспоминаю, какая она была. А когда пытаюсь нарисовать – не получается.

– Не получается… Других же ты рисуешь. Вот кто эти люди?

– Не знаю. Я их никогда не видела, ни во сне, ни наяву. Только ее. Это она – женщина в маске.

– Та злая женщина, которая тебе приснилась?

– Злая. Но мне все равно ее жалко.

– Странная ты, Майка. Сначала испугалась ее до слез, а теперь жалеешь.

– Да, потому что ей очень тяжело! Я чувствую.

– Ох, милая, кому сейчас легко?..

Глава 1
Выгодный контракт

Гончая открыла глаза. Цепкий, внимательный взгляд мгновенно оценил обстановку.

Как всегда, пробуждение оказалось мгновенным. Первая мысль: «Опасность?!» Даже не мысль – инстинкт! Для мыслей было еще рано – мозг недостаточно проснулся, но мышцы уже напряглись, чтобы сорваться с места, уворачиваться, рвать и кусать. Но уже через мгновение включился мозг, взяв управление телом под свой контроль, и мышцы расслабились. Опасности не было. Во всяком случае, органы чувств, отточенные годами реальных схваток и тренировок, не ощутили ее.

Все верно. Значит, накануне она грамотно выбрала место для сна: с одной стороны, достаточно близко к внешнему блокпосту, чтобы иметь защиту при нападении грабителей или хищных мутантов и своевременно среагировать в случае объявления тревоги, с другой стороны, достаточно далеко от станционной платформы, чтобы местные не заметили ни ее, ни ее маленькую пленницу.

Гончая перевела взгляд на свернувшуюся калачиком малую. Отблески костра, который жгли на блокпосту охранники, почти не рассеивали темноту, но этого «почти» было достаточно, чтобы заметить, как распухшие губы малой слегка подрагивают, а веки и ресницы, на удивление длинные для такой маленькой девочки, испуганно трепещут. Накануне девчонка собственными глазами увидела гибель сестры, заменившей ей отца и мать, – единственного близкого человека, который заботился о ней. Неудивительно, что девчонке снились кошмары. Тем не менее малая спала. Гончая видела это по ее дыханию. Во сне дыхание всегда чуть более расслаблено, это и отличает спящего человека от притворяющегося. Что-что, а притворство Гончая определяла безошибочно. Это было условием выживания в ее профессии. Точнее, просто условием выживания в рухнувшем мире.

Гончая не думала, что пленница уснет после всего, что ей пришлось пережить, и была готова провести с девчонкой бессонную ночь, не спуская с нее глаз. Но та все-таки уснула. Может, так организм малой защищался от обрушившихся на нее ужасов (Гончая как-то слышала от одного книжного червя из Полиса нечто подобное – довольно странный и уж точно бессмысленный, по ее мнению, способ защиты), а может, это усталость и истощение взяли свое, и измученная девчонка попросту вырубилась.

Гончая присмотрелась к своей пленнице. Она уже не раз делала это, но сейчас взглянула по-другому, без мыслей об угрозе, которую могла бы представлять для нее девчонка. Интересно, сколько ей лет? Пять-шесть, не больше. Лицо чумазое, но довольно симпатичное, даже с опухшими и разбитыми в кровь губами. Один из шакалов ударил ее по лицу, когда малая стала слишком громко орать. В общем-то, этого можно было и не делать – никто из обитающих на Маяковской запуганных доходяг не вступился бы за них с сестрой, наоборот, жители станции только еще глубже забились в свои щели, так что малая могла надрываться криком хоть до посинения. Вот второй раз она получила по губам заслуженно, когда укусила за палец того типа, что держал ее. Вряд ли это было проявлением смелости, скорее отчаяния, но Гончая все равно оценила поступок.

Малая была ничуть не крепче и не сильнее своих сверстников с Маяковской, на вид такая же дохлая, как и все прочие обитающие там голодранцы. Но что-то в ней было. И в ней, и в ее сестре. Вон как та бросилась ее защищать. Одна против двух громил. С голыми руками на ножи. Ведь понимала, что убьют, не могла не понимать, а все равно бросилась.

Ее и убили. Хорошо, что сразу. Прежде чем зарезать девку, эти твари вполне могли попытаться ее изнасиловать, причем прямо на глазах младшей сестры. В любом случае Гончая не позволила бы им измываться над старшей – психика малой могла не выдержать такого зрелища, а ее рассудок ни в коем случае не должен был пострадать. Стратег особо подчеркнул это, когда формулировал задание. Поэтому, попытайся эти шакалы овладеть сестрой девчонки, пришлось бы валить их прямо на месте. Тогда сорвался бы весь тщательно выстроенный план, а этого Гончей совершенно не хотелось.

К счастью, импровизировать не пришлось. Старшая из сестер, налетев на ножи, умерла быстро и почти безболезненно, что бывает крайне редко. Шакалы в горячке нанесли ей множество колотых ран, но в основном уже мертвому телу. Так что ей, можно сказать, повезло. Сама малая тоже легко отделалась, получив всего пару оплеух. Не считая разбитых губ, ей практически не причинили вреда – убийство старшей сестры не в счет. Стратег останется доволен.

Выбравшись из-под так и не просохшей плащ-палатки, Гончая сделала несколько резких взмахов голыми руками, чтобы разогнать кровь по жилам и немного согреться. Застиранная рубашка, которую она для просушки развесила на торчащих из стены туннеля железных кронштейнах, конечно, еще не высохла. Тем не менее ее придется надеть, чтобы не выделяться из толпы челноков, следующих на станцию. Человек, одетый не так, как остальные, поневоле привлекает к себе внимание.

Малая беспокойно заворочалась под плащ-палаткой, но не проснулась. Гончая протянула руку, чтобы разбудить спящую девочку, но в последний момент передумала. К чему? Спешить некуда. Впереди у них долгий путь, но закончится он только тогда, когда малая станет полностью доверять своей спутнице. Или пока одна из них не умрет. По собственному опыту и по многочисленным рассказам обитателей агонизирующего подземного мира Гончая знала, что это может случиться в любой момент. Без ее защиты и помощи шестилетней сироте в Московском метро попросту не выжить.

Она снова взглянула на сжавшуюся в комок пленницу. Во взгляде не было ни любви, ни ненависти. Ни того, ни другого малая не заслужила. «Пусть спит. Чем дольше проспит, тем больше успокоится».

Последнее утверждение вызывало у Гончей серьезные сомнения. Судя по напряженной позе девочки и по тому, как она беспрестанно вздрагивала во сне, ей вряд ли снилось что-то хорошее.

* * *

Шум за стенками палатки. Шорох. Угрожающий. И голоса:

– Здесь, что ли?

– Да-да. Давай резче!

Страшные голоса.

Майка вздрагивает.

– Что ты, котенок? – Сестра удивленно смотрит на нее, еще ничего не понимая, придвигается ближе, пытается обнять, но не успевает.

Свисающий полог палатки отброшен в сторону чьей-то грубой рукой, и внутрь просовывается вытянутая, словно сплюснутая с двух сторон, голова с прилипшими к вискам сальными волосами.

– Ну?! – раздается снаружи.

– Ни черта не вижу, – отвечает заглянувший в палатку человек. – Посвети.

У него заросшее щетиной лицо, мечущийся по сторонам взгляд и кривые желтые зубы.

– Что вам надо? Сейчас же уходите! – Сестра тоже напугана, хотя и старается этого не показывать. Но на ее крик никто не обращает внимания.

Мужские руки снова вцепляются в палатку, изношенная ткань с треском рвется. Теперь Майка полностью видит этих пугающих людей. Их двое. Худые, высокие, с бледными, перекошенными злобой лицами. И они ее тоже видят, один из них указывает на девочку.

– Эта, что ли?

Второй вместо ответа дергает головой. У него длинная, худая шея, покрытая множеством мелких гноящихся прыщей.

– Поищи картинки! – приказывает он. – У той должны быть картинки.

Майка ничего не понимает. Но страшный человек, который их почему-то узнал, наклоняется и тянется к ней. Сестра отталкивает его руки и кричит:

– Майка, беги! На помощь! Люди! Помогите!

Майка хочет убежать, но не может. Ноги запутались в солдатском одеяле, которым они с сестрой укрываются от холода. И потом, она и не знает, куда бежать, не понимает, как можно оставить сестру.

– Заткнись, – рычит человек с прыщами на шее. – Закончим с мелкой, тобой займемся.

В его руке внезапно появляется нож. Огромный нож с широким и длинным лезвием! Сестра тоже видит нож. Она вскакивает на ноги и бьет того, кто хотел схватить Майку, рукой по лицу. Рука безоружна, слаба, но человек отскакивает в сторону, зажимая ладонью алые борозды от ногтей на щеке.

– Все, тварь! Тебе конец! – Человек с оцарапанным лицом тоже выхватывает нож.

– Прочь! Пошли прочь!

Сестра и страшный человек бросаются друг другу навстречу. Стальное лезвие мелькает у Майки перед глазами и… исчезает. В первый миг Майка не может понять, куда оно делось. А потом страшный человек уже выдергивает нож из груди ее сестры. Несколько капель крови срываются с него и падают Майке на лицо. Девочка вскрикивает, но страшного человека это не останавливает, и он еще раз бьет сестру своим черным и липким ножом, еще и еще… К нему присоединяется второй, и они уже вдвоем начинают остервенело кромсать ножами залитое кровью хрупкое тело.

Майка не может этого вынести и закрывает глаза.

– Мама! – раздается в темноте ее отчаянный вопль.

Мама умерла четыре года назад, когда Майке не было и двух лет. Но больше не к кому обратиться и некого сейчас позвать на помощь. Она осталась совсем одна. Сестры больше нет. Даже с зажмуренными от ужаса глазами Майка знает это совершенно точно.

– А ну, заткнись!

Кто-то из убийц бьет Майку по лицу. Из расквашенных губ брызжет кровь, а голова взрывается вспышкой боли, но Майка продолжает кричать.

– Заткнись, я сказал!

Грубая, шершавая ладонь зажимает ей рот. Майка открывает глаза, видит, как один из убийц роется в разбросанных по полу вещах, а позади него… Майка не хочет туда смотреть и все равно смотрит. Там лежит ее сестра, холодная и неподвижная – мертвая.

Майка бьется в чужих руках, но руки сильнее. Она не может вырваться и тогда в отчаянии впивается зубами в зажимающую рот ладонь. Злоба и ненависть к убийцам придают ей сил. Зубы прокусывают грубую кожу и вгрызаются в плоть.

Возмущенное ругательство. Убийца не ожидал такого поворота. Его ладонь на мгновение отлепляется от Майкиного рта, но лишь для того, чтобы снова хлестким ударом обрушиться на ее лицо. Голова гудит, а перед глазами одна за другой расплываются жирные черные кляксы.

Последнее, что успевает услышать и разглядеть Майка, прежде чем сгущающаяся чернота окончательно засасывает ее, это радостное восклицание роющегося в вещах убийцы:

– Во, нашел! – И он, повернувшись к своему напарнику, трясет в воздухе смятой пачкой рисунков.

* * *

Гончая уловила момент пробуждения пленницы незадолго до того, как та открыла глаза, заметила по тому, как дыхание малой изменилось, вздохи стали короче. Для Гончей этого оказалось достаточно, чтобы понять: девчонка сейчас проснется. И тут же повернулась к пленнице спиной, не оглядывалась, даже когда почувствовала на себе ее внимательный взгляд. Малая должна была первой заговорить: задать вопрос или попросить о чем-нибудь. Сама просьба значения не имела. Главное, чтобы девчонка с первого дня ощутила зависимость от своей спутницы. Это было важно для правильных отношений, сразу принять, кто среди них главный. Но пауза затягивалась, малая упорно молчала.

Наконец, когда у Гончей уже заканчивалось терпение и дальше изображать, что она копается в пустой торбе, стало просто глупо, вопрос все-таки прозвучал. Но совсем не тот, какой женщина ожидала услышать от пленницы.

– Зачем я тебе?

Когда они впервые встретились лицом к лицу, малая тоже повела себя неожиданно…

* * *

Убедившись, что шакалы схватили кого нужно, Гончая спрыгнула с платформы и вернулась в туннель. Она двигалась совершенно бесшумно в сгустившейся тьме, не было сейчас при себе фонаря, поэтому ее присутствие на Маяковской осталось для всех незамеченным. Даже сами шакалы не подозревали, что за ними наблюдают из темноты.

Как и рассчитывала Гончая, поиск рисунков малой занял у похитителей какое-то время, это позволило ей полностью подготовиться к встрече. Когда похитители возвратились в туннель со своей добычей, она ждала их в условленном месте со связанными руками и ногами и кляпом во рту. Узлы на веревках были фальшивыми, лишь кляп настоящим, и на избавление от пут Гончей понадобилось бы менее секунды. Жаль только, что малая, на которую все это и было рассчитано, не смогла оценить ее стараний, так как пребывала в отключке.

Первым в туннеле появился Прыщ, так про себя называла Гончая шакала с изъеденной фурункулами шеей. Другой за слипшиеся и свисающие жирными сосульками волосы получил у нее прозвище Патлатый. Прыщ нес бесчувственную девчонку, перекинув ее обвисшее тельце через плечо, как полупустой мешок. Следом шагал его напарник с торчащей из-за пазухи пачкой детских рисунков. Бумагу следовало аккуратно свернуть и убрать в заплечную торбу, которой специально снабдила шакалов Гончая. Но этот идиот поступил, как ему казалось проще!

Прыщ стряхнул свою ношу на землю и принялся связывать пленнице руки. Закончив с этим, вынул из кармана грязную тряпку, скрутил ее в плотный комок и уже собирался засунуть девчонке в рот, но перехватив взгляд Гончей, спрятал в карман. Не сразу и неохотно, но все-таки спрятал. Пока шакалы еще повиновались, потому что надеялись получить от нее щедрую плату за свою работу, опытная Гончая не питала иллюзий, что их верность продлится долго. И бунт мог вспыхнуть в любой момент.

– Чего разлеглась? П-шла! – прикрикнул на нее Прыщ и, чтобы подтвердить серьезность своих намерений, въехал ботинком под ребра.

Он бил от души, как и следовало для реалистичности спектакля. Но Гончая успела перевернуться на бок, и удар пришелся вскользь. Тем не менее она замычала якобы от боли и принялась неистово кивать на обмотанные веревками ноги. После столь интенсивной пантомимы до безмозглого идиота наконец дошло, что она не может идти со связанными ногами.

Пока Прыщ возился с веревками, распутывая узлы, малая пришла в себя. Гончая не отследила этого важного момента, но когда на миг обернулась к лежащей рядом маленькой пленнице, встретилась с ее пристальным взглядом. Они смотрели друг другу в глаза лишь несколько секунд, и этого времени Гончей оказалось достаточно, чтобы понять: эти глаза малой ей не нравятся. В них плескались страх, боль и отчаяние. Но помимо этого Гончая увидела еще и презрение! Потом шакалы рывком подняли ее с земли, и взглядом они больше не встречались, зато остался вопрос: почему малая смотрела с презрением не на похитителей и убийц сестры, а на связанную молодую женщину, которую увидела первый раз в жизни?

Вслед за Гончей малую тоже поставили на ноги, и Прыщ, окончательно взявший на себя роль предводителя, подтолкнул пленниц в сторону Белорусской.

– Шагайте вперед!

– Как думаешь, сколько мы за них получим? – поинтересовался Патлатый.

– Сколько ни дадут, все наше будет, – хихикнул Прыщ.

Такой диалог заранее не оговаривался. Это была личная импровизация Патлатого, но импровизация удачная. Его вопрос и ответ Прыща должны были лишний раз убедить похищенную девчонку, что ее спутница такая же пленница неизвестных бандитов, как и она сама.

Гончая снова искоса взглянула на малую, та шагала с отрешенным видом, уставившись под ноги.

«Почему она не кричит, не сопротивляется и не пытается убежать? – пришла неожиданная мысль. – Смирилась со своей участью? Или здесь что-то другое?» Гончая этого не знала, но необычное поведение девочки вызывало у нее беспокойство.

Какое-то время они шагали молча, чему Гончая только радовалась. Ей надо было подумать. А потом малая неожиданно спросила:

– Куда вы меня ведете?

Естественный вопрос. Рано или поздно девчонка должна была его задать. Вот только Гончей показалось, что малая обращалась не к шакалам, а к ней.

Прыщ с Патлатым проигнорировали вопрос, лишь ехидно переглянулись между собой. Гончая из-за кляпа во рту при всем желании не смогла бы ответить. А малая, безусловно, видела кляп!

«Так, выбрось все мысли относительно догадливости девчонки! – приказала себе Гончая. – Выбрось и забудь! Ничего она не подозревает и ни о чем не догадывается, потому что не с чего ей подозревать!»

«Если только она не знает, что кляп – такая же бутафория, как связанные руки», – мелькнула в мозгу предательская мысль.

«Кляп настоящий! – возразила себе Гончая, но тут же поправилась: – Только вытащить его ты можешь за секунду».

Гончую всегда отличали отменная реакция и быстрота принятия решений. Без этого она никогда не превратилась бы в лучшую охотницу за головами во всем Московском метро, а оставалась прозябать в нищете, как ее старая и больная мать, доживающая на Театральной свои последние дни. Но необъяснимое поведение маленькой пленницы поставило ее в тупик. Уже давно Гончая не оказывалась в ситуации, не имеющей однозначного решения, как поступить, а сейчас был именно такой случай. Лишь одно не вызывало сомнений. Независимо от того, догадалась о чем-либо малая или нет, но разыгрываемую перед ней постановочную комедию следовало заканчивать, уж точно первый акт этого представления. И чем скорее, тем лучше.

* * *

– Зачем я тебе?

Женщина медленно обернулась, в Майку уперся холодный и острый взгляд. Это тоже был обман, ее неторопливость, Майка до встречи с этой женщиной и не подозревала, что человек может так быстро двигаться.

Незнакомка напомнила Майке кошку, которая какое-то время жила у них на станции. Никто не знал, откуда она появилась и куда потом пропала. Много раз ее хотели поймать, но зверек оказался умным и никого к себе не подпускал. Наверное, кошка понимала, что если попадется людям в руки, ее непременно съедят. На Маяковской, где не брезговали есть даже мох, соскобленный с камней, ценили любое мясо, а уж крыса это или кошка – не важно. В отличие от своих соседей Майка никогда не пыталась поймать кошку, и та, видимо в благодарность за это, иногда позволяла Майке подолгу наблюдать за собой. Особенно интересно было смотреть, как кошка ловит крыс. Она делала это очень ловко, без труда справляясь даже с самыми большими. Запрыгивала крысе на спину, вонзала зубы в загривок, и через мгновение огромная крыса была уже мертва. Вот и эта женщина выглядела точь-в-точь как изготовившаяся к броску кошка. Все ее движения были по-кошачьи плавными, текучими и совершенно бесшумными, зубы такими же острыми и крепкими, а глаза будто принадлежали уверенной в собственной силе и ловкости безжалостной хищнице, только без вертикальных зрачков.

– Ты мне? – спросила у девочки женщина-кошка. Майка уже заметила, что когда женщина не знала ответа или не хотела говорить правду, то всегда переспрашивала. – Действительно, зачем?

Кошка прожила на Маяковской около месяца, а потом бесследно исчезла. Соседи предположили, что ее саму загрызли крысы, но Майка не верила им. И сейчас, взглянув в глаза сидящей напротив женщины, она снова подумала, что крысы не смогли управиться с кошкой. Для этого нужен более крупный и опасный зверь.

– Есть хочешь? – спросила женщина-кошка.

– Я пить хочу, – призналась Майка.

Женщина поджала губы. Майка отметила, что у нее очень подвижный рот, зато выражение глаз никогда не менялось. Что бы ни говорила эта незнакомка, ее глаза всегда оставались холодными и безразличными.

– Тогда придется потерпеть, пока не попадем на станцию. Эту воду, – она указала на лужу, в которой перед сном застирывала забрызганную кровью одежду, – лучше не пить.

В руках женщины-кошки откуда-то появился пакетик с сушеными грибами, Майка даже не заметила, когда она достала его из своей холщовой сумки. Женщина выбрала понравившийся гриб, забросила его в рот, принялась лениво жевать и протянула пакет Майке.

– На, подкрепись.

Девочка оттолкнула протянутую руку, хотя голод мучил все сильнее.

– Почему ты не уходишь? – сердито спросила она. – Твоя одежда уже высохла.

* * *

Когда спутницы добрались до Белорусской, женщина уверенно прошла мимо сторожевого костра, даже не взглянув в сторону расположившихся там дозорных, но неожиданно для Майки остановилась у самой платформы.

– Слишком яркий свет, – произнесла она загадочную фразу и, не дав девочке опомниться, потащила ее с путей куда-то в сторону.

Там из сочленения тюбингов сочилась вода, отчего на дне туннеля образовалась довольно большая лужа. Чтобы не размывало пути, жители Белорусской обложили лужу со всех сторон мешками с песком.

– Здесь переждем. Располагайся, – объявила Майке женщина-кошка и зачем-то принялась стаскивать верхнюю одежду.

– Что ты делаешь? – удивилась Майка.

– Надо привести себя в порядок, – невозмутимо ответила та. – Да и тебе не мешало бы умыться.

Она сбросила брезентовую накидку, которую носила вместо плаща, вслед за накидкой сняла рубашку, оставшись в узкой майке без рукавов, открывающей ее голые руки и мускулистые плечи, и начала умываться.

– Почему ты не пошла дальше?

Женщина не торопясь вымыла в луже руки, внимательно осмотрела со всех сторон ладони и погрузила в воду свою рубашку.

– Сейчас на станцию лучше не соваться, – наконец-то ответила она. – Видела охранников на платформе? Они проверяют документы у всех приходящих, а у меня их нет.

– На Белорусскую пускают и без документов, – возразила Майка. – Моя сестра ходила сюда на заработки.

– Пускают. Но всех беспаспортных обыскивают и досматривают, а я, если ты помнишь, недавно сильно испачкалась. А в окровавленной одежде охранникам лучше не попадаться.

Женщина вынула из лужи рубашку, отжала, потом встряхнула, критически взглянула на рукава и принялась снова полоскать ее.

– Что они сделают?

– В клетку посадят, – безразличным голосом ответила женщина-кошка. – А если лень разбираться, могут и сразу пристрелить.

Майка попыталась представить ее за решеткой и не смогла. Эта женщина скорее умрет, чем позволит запереть себя в клетке.

После третьего споласкивания женщина решила, что ее рубашка достаточно отстиралась. Она развесила ее на железных скобах, торчащих из стены туннеля, и взялась за брезентовую накидку.

– Ты поэтому сказала про свет, – вспомнила Майка ее загадочную фразу. – Поняла, что при свете ламп охранники увидят кровь.

– Соображаешь, – женщина-кошка одобрительно усмехнулась. – Но все равно лучше идти не поодиночке, а в группе. Когда много народа, охранники спешат, досматривают уже не так внимательно, да и вопросов задают меньше. Сейчас народа на платформе немного, да и челноков нет, но скоро начнут подтягиваться. Белорусская-радиальная, конечно, не такая процветающая, как ее «близняшка», принадлежащая Ганзе, но все равно станция весьма богатая, сюда со всего метро торгаши тянутся. Вот мы и пройдем вместе с ними. Подождем. Да и одежда моя как раз просохнет. Ты пока можешь подремать, если хочешь.

– Не буду, – хмуро ответила ей Майка, но все-таки уселась на землю, прижалась спиной к набитым песком мешкам и закрыла глаза.

* * *

Когда до Белорусской, по прикидкам Гончей, оставалось около семисот метров, впереди показались отблески пламени.

«Сигнальный костер? Но пламя подозрительно раскачивается из стороны в сторону. Нет, на костер не похоже».

Никто, кроме Гончей, не заметил огненных бликов, хотя непривычные к туннелям шакалы настороженно вглядывались в темноту. Они прошли еще десять шагов. Целых десять шагов! Лишь тогда ковыляющий слева от Гончей Патлатый дернул Прыща за рукав.

– Эй, глянь. Чего это там впереди?

«Факел», – мысленно ответила Гончая. Еще она могла добавить, что навстречу движутся два человека, судя по походке, немолодой мужчина и женщина или подросток, но промолчала.

Прыщ погасил фонарь, которым освещал себе путь, и несколько секунд пялился на мерцание приближающегося факела.

– Вроде бредет кто-то, – наконец неуверенно сказал он. – Зашухериться надо.

– А куда? – Патлатый растерянно оглянулся.

Совсем недавно они миновали глухой бетонный тупичок, около полутора метров глубиной, где прежде располагались силовой щит с несколькими рубильниками и ныне раскуроченная распределительная коробка. Там вполне можно было укрыться, но шакалы, видимо, уже напрочь забыли об этом тупичке или попросту не заметили его.

Прыщ недовольно пожевал губами. Гончая живо представила, как мечутся у него в мозгу ускользающие мысли. Наконец мыслительный процесс завершился, потому что шакал снова зажег свой фонарь.