Пролог
– Не трогайте меня! – девчонка визжит так, что в ушах зазвенело.
– Я не пущу тебя в таком виде. Не хочу потом травить блох, – я заталкиваю ее в ванную и закрываю дверь.
– У меня нет блох. Я моюсь.
– Или делаешь, как я скажу, или можешь валить на все четыре стороны! – рявкаю.
Еще в детстве я давал обещание тетке, а позже и самому себе, не тащить в дом бездомных кошек и собак… хотя я и сейчас не нарушил. Девчонка не тянула на хромого щенка, если только на взъерошенного котенка, что испуганно шипит при каждом моем движении.
– Не трогайте, сказала! Я так и знала, что за предложением «просто жилья» скрывалось нечто другое, – она поправляет вязаную шапку, натягивая до самых бровей.
Делает вид, что уходить собралась. Ну, ну.
– И что же, по-твоему, за моим великодушным предложением скрыто?
– Да ничего особенного. «Того самого» захотелось! – мелкая на носочки привстала, локти в стороны – точно боевой воробей.
– Это чего это «того самого»? – спросил я, насмехаясь.
Девчонка краской залилась, но нос крошечный вздернула и громко ответила:
– Секса!
– Ой, прости, – я не удержался и расхохотался.
Воробей боевой настрой подрастерял, захлопал растерянно зелеными глазищами.
– Ну хватит уже, – жалобно пропищала Соня.
Я хохотал, уперев ладони в колени, пока порозовевшее лицо девчонки не приняло естественный телесный вид.
– Чего это? Ты пошутила – я посмеялся. А теперь серьезно, – я выпрямился. – Запомни, котенок или клопенок, я еще не определился, будешь глупости говорить, сразу на улицу вылетишь, вернешься в свой грязный вагончик, где из мебели – матрас, а из посуды – алюминиевая ложка. Поняла?
– Да, – тихо ответила она.
– Вот и отлично, а теперь раздевайся и лезь в ванну.
– Вы выйдете?
– Еще чего, я пакет подержу, чтобы тебе удобнее тряпье было выкидывать.
Я подталкиваю мусорное ведро ногой и указываю на него пальцем:
– Сюда складывай.
– Это моя единственная одежда, – Соня запахивает плотнее полы застиранной куртки, покрытой слоем еще не высохшей грязи. – Я постираю.
– Стирай, – я опираюсь на дверной косяк и с безразличием наблюдаю.
Куртку снимает, смотрит в глаза с вызовом, к совести, наверное, призвать пытается или стыду.
– Дай осмотрю, – я отталкиваюсь плечом.
– Зачем? – Соня прижимает грязное “сокровище” к безразмерной шерстяной водолазке.
– Хочу удостовериться, что ты не решишь отблагодарить меня ночью, – девчонка опять заливается краской, – ножичком куда-нибудь под ребра.
– Да смотрите.
Прощупываю и осматриваю куртку с подкладочной стороны:
– Ноги поставь на ширину плеч, – я кладу куртку на стиральную машину.
– Что? Я не буду этого делать! – пятится, пока не наталкивается на край ванны.
– Кажется, мы уже определились, что даже в голодный год я вряд ли рассмотрю в тебе женщину. Максимум – котенка недокормленного.
– А говорили «клопенка» – огрызается мелкая.
– А еще я говорил, что не определился, на кого ты больше похожа. Ну! Или выход там, – кивком указываю на дверь.
Девчонка отставляет одну ногу и раскидывает руки в стороны, отрешенно поднимая голову к потолку.
– Смотрю, опыт есть, да?
Молчит, глаза зажмуривает, будто и вправду насиловать собрался. Провожу ладонями вдоль тонких рук – ее пальцы подрагивают. Спускаюсь вдоль талии – хрупкое тело ходуном ходит.
– Да прекрати трястись, сказал же, не трону, – присаживаюсь, прощупывая низ штанин.
– А может мне нравится! – фыркает Соня.
– А лет-то тебе сколько? Нравится ей…
– В феврале будет девятнадцать, – девчонка сдергивает со стиральной машины куртку и достает из внутреннего кармана бережно обёрнутый в целлофановый пакет паспорт.
– Вот! – я не успеваю встать, а мне тыкают им в нос.
Не врала клопенок, и правда в феврале девятнадцать.
– Сейчас тебе принесу что-нибудь чистое. Оставлю за дверью, – произношу я.
Выхожу из ванной, костеря себя сквозь зубы:
– Заигрался, идиот. Она же говорила, что уже взрослая.
Глава 1. Соня
– Молчи! – Маша холодной ладонью накрывает мой рот.
Каждую ночь мы вынуждены прятаться в укрытии под завалами мусора. Я замираю в ту же секунду, полагаясь на острый слух сестры. Некоторое время ничего не происходит, но вскоре я улавливаю размеренные шаги. Тяжелые, уверенные. Тот, кто сейчас наверху, не скрывает своего присутствия. Мужчина откашливается, что-то говорит, скорее всего, ругательство, если судить по интонации, с которой он нечленораздельно выплевывает звуки.
Мы, не сговариваясь, поднимаем взгляд на крышку люка. Старая дверца холодильника и пустые пластиковые бутылки служат нам единственной защитой. Хруст пластика, дверца проседает под тяжестью, и по узкому лазу осыпаются мелкие камушки и песок.
«Как же громко» – пульсирует в голове.
Он точно услышит, поймет, что под ногами пустота.
Мотаю головой, стряхивая мусор, что сыплется на лицо: песок прилипает к влажной от волнения коже, а частицы покрупнее скатываются за шиворот.
Шаги замолкают – и я перестаю дышать.
До чего же страшно!
Я зажмуриваю глаза и считаю: один, два, три, четыре, пять – очередной шаг.
Сердце заходится еще быстрее. Грохот стеклянных бутылок. Тот, кто сейчас над нами, расшвыривает мусор, ищет. Что он ищет?! О нашем с сестрой убежище знаем только мы. А рассмотреть под грудой старого мусора крохотную, больше похожую на колодец, землянку невозможно.
Шесть.
Семь.
Восемь – стараюсь отвлечься от звуков.
Девять.
– М-м-м, – испуганно мычу, когда что-то с уханьем падает на железную дверцу, скатывается и продолжает громыхать по неровному асфальту.
Сестра встряхивает меня и плотнее ладонью зажимает рот.
Десять.
Одиннадцать, – продолжаю счет, а в глазах скапливаются слезы отчаяния.
Неужели все? Сейчас оборвутся наши жизни?
– Иду! – мужской крик леденящим страхом пронзает вдоль позвоночника.
Хруст, грохот и торопливые шаги становятся все тише. Маша разжимает пальцы, разрешая мне сделать полноценный вдох:
– Сегодня повезло, – произносит она.
Я согласно киваю.
– Охотник. Живодеры всегда роем перемещаются, и точно бы нас нашли. У тебя сердце колотилось так, что любой оглохнет.
– В следующий раз прячься одна, – произношу я без обиды и обвинений.
– Сонь, ты дура, скажи честно?
– Но без меня твои шансы выжить увеличиваются в несколько раз. Сегодня охотник, а завтра они, – спорю я.
– Точно дура, – шепчет Маша , включая фонарик. – До рассвета четыре часа, спи, – свет гаснет, и я заворачиваюсь в старое ватное одеяло, прижимаясь плечом к земляной стене. Спать в положении сидя я научилась не сразу, только спустя пару недель. Отключалась от усталости и просыпалась от того, что тело полностью немело. Приходилось вставать, топтаться в крохотном прямоугольном пространстве, где ширину можно измерить, если упереть локти, а длину – тремя широкими шагами. Наше убежище – могила при жизни.
***
– Подъем, – Маша трясет меня за плечо. – Просыпайся, скоро рассвет.
– Я слышу. Слышу, – скидываю одеяло и медленно поднимаюсь на ноги. – О, боже, – кровь поступает к онемевшим конечностям, и хочется выть от боли. – Ай, – делаю крохотный шажок. – Ой, мамочки, – хватаюсь за земляные стены в поисках опоры.
– Поторопись, рассветет минут через двадцать.
Я поднимаю голову к узкому лазу. Внутренняя, белая сторона дверцы холодильника выглядит темно-серой, а сквозь щели проникает только тьма.
– Еще ночь, – возражаю я.
– Нам нельзя рисковать. Если кто-то заметит, сдаст в первую же охоту живодеров.
Маша первой поднимается по шаткой деревянной лестнице, наспех сколоченной ржавыми гвоздями и, для безопасности, связанной тонким синтетическим шнуром.
Приподнимает «люк» осматривается и сдвигает его в сторону.
– Быстрее, – за протянутую ладонь Маша выдергивает меня из душного помещения на свежий, морозный воздух. – Разжигай печь, а я быстро за водой. В таком виде нельзя появляться на работе.
У входа в вагончик сестра подхватывает старые эмалированные ведра и спешит к колодцу у дальнего края участка.
Я радостно растираю руки, подставляя пальцы языкам пламени. С порывом ветра старая печь выплевывает пепел и выдыхает едким дымом окрашенной древесины.
– Нижнюю дверку приоткрой, тяги нет, – Маша водружает ведро на чугунные кольца поверхности печи. – Купайся первая. Сегодня на улице минус, обязательно тщательно просуши волосы. Не хватало, чтобы ты свалилась с простудой как прошлой зимой.
Еще год назад я не могла и вообразить, что нормальная жизнь рухнет в один момент. Я испытывала шок, выслушивая истории, в которых люди лишаются всего и не могут противостоять обстоятельствам, с осуждением и пренебрежением покачивая головой, а сейчас оказалась на их месте. Разве я знала, что буду купаться в старом алюминиевом тазике, чудом уцелевшим в сарае и не попавшимся на глаза сборщикам металла? Или работать в продуктовом магазинчике, расположенном на выезде города, улыбаться проезжим и дальнобойщикам, надеясь, что мне кинут пару лишних монет в баночку для чаевых, а не одарят сальным комплиментом? Нет, я была уверена, что моя жизнь будет прекрасна. Я поступлю в университет и с успехом окончу его, а параллельно открою свою школу гимнастики. Начну, конечно же, с малого, но меня точно ожидал бы успех. Я гордо озвучивала свои планы всем и каждому. Верила, что смогу, и мне вряд ли что-то сможет помешать.
А сейчас я сижу на корточках в непротопленном вагончике, выполаскивая песок и глину из волос.
– Маш, обрежь мне длину, – я просушиваю волосы полотенцем. – Сними сантиметров десять, – разбираю пряди пальцами и прочесываю массажной расческой.
– Не сегодня, уже не успеем. Да и не было бы проблем, если бы кто-то надел шапку.
– Я не успела, – я отвечаю, переставляя низкий табурет ближе к печи. – Нина Анатольевна задержалась.
– Знаю-знаю. Суши, – сестра указывает подбородком на печь, открывает дверь, выплескивает воду прямо с порога и наливает чистой холодной воды в таз.
– Тебе совсем не холодно? – я передергиваю плечами, представляя, как по моей спине льются ледяные струи.
– Нет, – Маша отвечает с улыбкой. – Холодная. Теплая. Нет никакой разницы. Хоть какой-то плюс.
***
Рабочая смена ничем не отличается от множества других. Сотни человеческих лиц мелькают перед взором, сменяясь одно за другим.
– Девушка, дайте…, – а дальше подставляйте все, что вашей душе угодно: пачку сигарет, бутылку минералки, упаковку семечек или жвачку.
– Софья, сегодня нужно поработать до восьми, – Нина Анатольевна сообщает по телефону в ультимативной форме.
– Но…, – пытаюсь возразить, отсчитываю сдачу.
– Я помню, о чем мы с тобой договаривались, ты уходишь за час до заката, чтобы не возвращаться по темноте. Но и ты не забывай, что имеешь работу благодаря моей доброте, – отрезает владелица магазинчика. – Буду в восемь. Так и быть, Толя подвезет тебя до поселка.
– Спасибо, – я благодарю, улыбаясь следующему клиенту.
Я изредка поднимаю взгляд на циферблат круглых часов, кажется, что минутная стрелка сошла с ума, ускорив свой бег минимум вдвое. За окном слишком быстро сгущались сумерки, а на душе разрасталась тревога. Маша сойдет с ума, если я не вернусь к шести, и у меняя нет никакой возможности предупредить.
– Беги, Толя тебя ждет, – наконец, порог переступает владелица магазина.
Повторять дважды ей не приходится. Я оставляю рабочий телефон и ключи от кассы на стойке, срываю куртку с крючка, накидывая ее на плечи выбегаю на улицу.
– Вечер добрый, Софушка, – открыв пассажирскую дверь, мужчина ожидает у автомобиля.
– Добрый вечер, дядь Толь, – я ныряю внутрь.
– Торопишься? – интересуется он, с трудом обхватывая круглый живот ремнем безопасности.
– Очень. Сестра волнуется, – я перевожу взгляд на крохотные наручные часы. Половина десятого
– Пристегнись, довезу с ветерком, – мужчина по-отечески хлопает меня по коленке и выезжает на трассу.
– Дядь Толь, вы не могли сделать музыку тише, – я с ужасом всматриваюсь в непроглядную темень за окном автомобиля.
– А что такое?
– Не хочу собрать всех соседских собак, добираясь до своего участка.
Мужчина понимающе хмыкает и сворачивает к нашему поселочку:
– Дальше уж извини, Софушка, не поеду. Застряну в вашей глине, и придется ждать весны, – он тормозит на границе, где асфальтированная дорога сменяется грунтовой.
– Дядь Толь, тут буквально двести метров, а дальше опять асфальт.
– Не поеду, и не проси, – отмахивается он. – Доброй ночи, – прощается, всем своим видом указывая, чтобы я освобождала автомобиль.
– И вам, – я выхожу и мягко закрываю дверь, не желая издать ненужный мне сейчас шум.
Дядя Толя же, прибавив громкость магнитолы на полную, срывается с места.
– Вот черт, – интуитивно выбираю неосвещённые участки дороги и буквально крадусь, прислушиваясь. Да разве можно что-то расслышать, когда зычное пение народной артистки перебудило всех собак? Ускоряюсь, в надежде, что за лаем не расслышать моих шагов. Ничего, – успокаиваю себя. Если вчера “трущобы” прочесывал охотник, то он вряд ли появится сегодня. И в тот момент, когда удалось убедить себя в безопасности, где-то в глубине дачного массива разносится нечеловеческий визг. Лай в мгновение замолкает, а неестественную тишину не нарушает даже дуновение ветра. От ужаса на моей шее поднимаются мягкие волоски, и я слышу собственное дыхание.
Живодеры.
Только с их появлением замолкает все живое. Собаки чувствуют хищника сильнее, забиваются в щели… как и те, кто вынужден жить в ветхих домиках, прячутся с появлением роя. Если охотники приходят за определенным человеком или нелюдем, то живодерам абсолютно все равно, кто встретится на их пути. Для них все мы – игрушки. Игрушки для кровавого, ничем не оправданного своей жестокостью развлечения.
С ними невозможно договориться или бесполезно умолять их о пощаде. В девяноста девяти процентах из ста встреча с живодерами приравнивается к смерти, и если повезет и кто-то из роя будет голоден, то быстрой.
Я втягиваю голову, мои колени полусогнуты, перемещаюсь короткими перебежками. После каждой останавливаюсь и прислушиваюсь, и ничего – тишина, меня будто отправили в космос, а собственное дыхание кажется громким хрипом.
Оглядываюсь – несколько фонарей тускло освещают грунтовую дорогу, с неровностями и ямами, полными рыжей грязи, всматриваюсь в темноту перед собой, человеческому глазу ничего не разобрать. Только кое-где силуэты низких дачных домиков подсвечивает редкое освещение. Наш участок находится во втором ряду от края дачного массива, и я лелею себя надеждой, что успею вовремя добраться до укрытия.
Я не хочу оставаться на месте, но и нестись сломя голову, не зная, что ожидает впереди, не готова. Ступаю, крадучись, до боли в глазах всматриваюсь под ноги: один неверный шаг, и мне не спастись.
Мелькает мысль вернуться к дороге, бежать к трассе что есть сил, надеясь, что живодеры двинутся в противоположную сторону или найдут себе жертву раньше, чем услышат мое гулкое сердцебиение и топот твердых подошв кед.
Шаг, второй, третий – я изредка поднимаю голову, ищу взглядом возвышающиеся, служащие мне ориентиром, голые ветви соседской яблони.
Тишина становится звенящей.
Мне нестерпимо хочется откашляться, но я лишь сглатываю и сглатываю вязкую слюну, борясь с першением в горле.
Крик повторяется. Более громкий. Отчаянный. И вновь все замолкает.
Я на мгновение остановилась, зажмурилась, сделала глубокий вдох и распахнув глаза побежала, забыв о всякой безопасности. Сейчас у меня есть шанс на спасение, крохотный, даже призрачный, но это лучше, чем ничего.
По моей спине струятся ледяные капли поты, а лицо горит огнем.
Обостренный адреналином слух улавливает в дали голоса, возбужденные, агрессивные. Живодеры грызутся между собой словно свора собак. Глухие удары, выкрики, визги бедолаги, что не смог от них укрыться, но все померкло перед истеричным хохотом. Неровным. Глумливым. Болезненным.
– Да что ты опять встала?! – выныривая из темноты, сестра хватает меня за руку и дергает на себя. – Беги! Быстрее! – я не разбираю дороги, полностью доверяю Маше, бегу на пределе сил. Спотыкаюсь, падаю на четвереньки, сбивая ладони, поднимаюсь и бегу вновь.
Пугающие звуки гонят нас сквозь дачные участки. Мы продираемся через разросшиеся кусты малины и давно не знавшие ухода деревья и кустарники. Половина дачного массива заброшена, не просто оставлена на зиму, а не посещается своими хозяевами в течение несколько лет. С каждым годом дачный поселок обрастает историями и их жуткими подробностями об убийствах и пропажах людей. Летом дачники стараются уезжать до темноты, ну а тем, кому не повезло, – таким, как мы с Машей, ничего не остается. Мы вынуждены выживать.
Мы выныриваем из темноты у границы нашего участка. С остервенением раскидываем мусор, освобождая проход в укрытие. Маша не дожидается, пока я спущусь по лестнице, сталкивает меня в непроглядную черноту. Ныряет за мной, задвигает дверцу, лишая хоть какого освещения.
– Нормально? – спрашивает сестра.
– Да, – шепчу. Если бы я сейчас случайно подвернула ногу, то вряд ли обратила бы внимание на боль. – Меня хозяйка задержала, – оправдываюсь, а тело начинает бить крупной дрожью.
– Потом расскажешь, – одергивает. Маша надавливает ладонями мне на плечи, усаживает на низкую скамью. – Живодеры поймали ту парочку, – я молчу. – Ну ту, что выгнали родители, помнишь? Паренек и совсем молоденькая девчонка, – уточняет зачем-то.
– Помню, – выдавливаю я из себя.
Мое тело ходит ходуном, а при попытке заговорить зубы колотятся друг о друга.
– Сколько ей? – спрашивает сестра.
– Пятнадцать исполнилось, – отвечаю, смахивая одинокую слезинку.
– Сонь, в следующий раз нужно быть внимательней, ты шла прямо на рой. Сегодня живодеры изменили своим привычкам, зашли со стороны оврага, а не лесополосы.
«Будет ли следующий раз?» – я хмыкаю про себя.
– Ты точно не ранена? У тебя кровь? – интересуется сестра.
– Когда ты последний раз питалась? – я отвечаю вопросом на вопрос.
– Три дня назад.
– Но ты же говорила, что питаешься каждый день? – я чуть было не восклицаю и вовремя перехожу на взволнованный шепот.
– А что я должна тебе ответить? Ты же начнешь предлагать… Тише, – по дуновению ветерка понимаю, что сестра жестом оборвала мои возмущения.
Тихий стук о дверцу заставляет вздрогнуть всем телом. А за ним еще один и еще. Капли дождя хаотично барабанят по металлической поверхности.
– Ливень – это хорошо. Смоет наши следы.
– Почему ты молчала, что голодна? – возвращаюсь к волнующей мне теме.
– Я всегда голодна, Сонь. Уже ровно год как чувство голода меня никогда не покидает. Немного притупляется, когда удается насытиться кровью, но никогда не исчезает полностью. Я привыкла. Да и в крайнем случае я всегда могу воспользоваться животной кровью.
– Нельзя же так рисковать, – я замолкаю, не желая поднимать тему прошлого.
Несколько месяцев я считала родителей и сестру пропавшими. В один момент они просто исчезли, не вернулись домой. Без объяснений, долгих разговоров или хотя бы пары слов в коротенькой записке, наспех набросанной на клочке бумаги. Сестра вернулась спустя два с половиной месяца, а родителей я больше не видела. Знаю лишь со слов Маши: мама и папа погибли в бою с оборотнями.
В этот день я вновь обрела сестру и узнала о существовании нелюдей; слушала сбивчивый рассказ Маши, хмурилась, жалела ее, думая, как бы ненавязчиво предложить обратиться за помощью к врачу, но все сомнения отпали, когда острые клыки впились в мое запястье. Сестра пила кровь жадно, зафиксировав мою кисть пальцами, словно стальными клешнями. Не слышала моих слов, просьб, мольбы, криков. Не чувствовала моих щипков, ударов.
Она никак не комментирует слова, молчит и спустя вечность тишины произносит:
– Выстрелы.
Я прислушиваюсь к хлопкам.
– Охотники, – комментирует сестра. – Вчера тот, кто приходил, искал следы роя. Нам нужно лишь переждать, – делает выводы. – Сонь, замотай раны, – голос сестры садится.
– Мне нечем, – я прячу саднящие ладони под колючим шерстяным свитером.
– Как думаешь, еще долго будет охота? – Маша старается отвлечься.
– Не знаю, – я пожимаю плечами. Меняю позу, тонкая подошва липнет к размокшей глине. Дождевая вода стекает по стенам и медленно собирается на дне убежища.
– Если ливень продолжится, может размыть вход, – Маша озвучивает мои страхи.
– Нам бы продержаться до утра. Можно попробовать вернуться в квартиру, хотя бы на пару дней. Я уже забыла, что такое тепло, чистая и мягкая постель, – с шепота я перехожу на мечтательное попискивание.
– Можно. Пойдешь одна. Сомневаюсь, что обо мне забыли. Прошел уже год, а охотники с завидной регулярностью прочесывают весь город. Говорят, правящие Темных и Светлых заключили мирный договор и всеми силами стараются его соблюдать. Подчищают ошибки прошлого. Избавляются от нас – неучтенных, – рассказывает Маша.
– Тук, тук, тук, – ласковый женский голос смешивается вместе с редкими ударами капель дождя. – Кто в землянке живет? Кто в неглубокой живет?
Сестра резким движением зажимает мне рот, прижимает к влажной стене и шепчет:
– Сиди, не высовывайся. Я вылезу одна. Досчитай до тридцати и только тогда беги. Беги к трассе. Поняла меня?
Я отрицательно закрутила головой.
– Если это охотник, то у тебя есть шанс. Им не нужны люди. Вряд ли ты кому-то успела перейти дорогу и на тебя заказ, а если это живодеры, то шансов нет ни у одной из нас.
– Тук, тук, – повторил женский голос. Обманчиво ласковые ноты сменились на угрожающие. – Я твой друг, – от последних слов по спине побежали мурашки.
– Я ее уведу, – Маша встряхнула меня. – Считай до тридцати. И беги! Я сама тебя найду. Не возвращайся, – она оттолкнула меня и в тот момент, когда дверца отлетела в сторону, открывая наше убежище, ловко подтянулась на лестнице и выпрыгнула.
Я отпрянула в тень, скользя по рыжей жиже.
– Она моя, – пропел женский голос. – Проверь яму.
И тут мое сердце пустилось адским галопом. Я забыла, как дышать, прислушиваясь к тяжелым шагам на поверхности, черный силуэт закрыл лаз, и меня ослепил яркий свет:
– Пацан, – окликнул мужской голос, – не заставляй за тобой спускаться.