– Степан Тимофеевич, от вас разве скроешься? – улыбнулся Владимир. – Вы теперь моя тень.
Они молча дошли до расположения роты. Аникеев ходил вдоль траншеи, лично проверяя каждого солдата. Увидев Владимира, он скомандовал «смирно» и доложил о готовности. На лице Аникеева было написано явное недовольство тем, что Владимир будет находиться в его боевых порядках. Владимир широко улыбнулся и похлопал подпоручика по плечу:
– Бросьте вы обиду, Сергей Игнатьевич, мое нахождение здесь – это не выражение моего недоверия вам. Вы хороший перспективный командир, так сам Орлов считал, и я так считаю. Ваша рота наступает в центре, отсюда мне легче командовать батальоном. Так что на меня не смотрите, командуйте, как считаете нужным.
Лицо Аникеева потеплело:
– Спасибо, Владимир Федорович. Не сомневайтесь, вторая рота не подведет.
– А я и не сомневаюсь, – более громким голосом сказал Владимир, – вторая рота еще никогда не подводила. И никогда не подведет, пока в ней служат такие орлы!
Он окинул взглядом готовившихся к атаке солдат. На фоне всех явственно выделялись сибиряки. Это были бородатые мужики, крепкие, как высоченные коренастые таежные кедры, надежные, как красноярские столбы. У многих сверху шинелей были накинуты на кожаных лентах старые, потемневшие от времени иконы, доставшиеся еще от дедов и прадедов. Именно такими иконами осеняли их жены и матери, отправляя на войну, веря, что сам господь Бог защитит их мужей и детей от злого врага. И они верили, эти суровые великаны с добрыми глазами. «Жалко, что их осталось у меня совсем немного, – думал Владимир, глядя на эти спокойные лица, – если бы их было чутка побольше, разве топтались бы мы до сих пор у этой чертовой высотки?» Большую часть батальона уже составляли жители других губерний России – украинцы, белорусы. Этих сразу было видно по напряженным испуганным глазам и рукам, судорожно сжимающим винтовку, будто это и есть единственное спасение, и потерять ее нельзя ни в коем случае. Эти палили в белый свет как в копеечку, переводя впустую и так немногочисленные патроны. Сибиряки же стреляли реже, но всегда метко. Профессиональные охотники, они умели подстрелить добычу.
Ровно в 9.40 раздались залпы батареи Шварца, и тяжелые снаряды полетели к немецким окопам. Вмиг там все заволокло дымом, звуки близких разрывов больно ударили по ушам. Владимир стал в бинокль рассматривать то, что творилось сейчас там, куда прилетела сама старуха смерть, посланная железными орудиями Шварца. В воздух то там, то сям взлетали комья земли, фрагменты человеческих тел, еще секунду назад бывшие живыми людьми, с их страхами, желаниями, эмоциями. А сейчас это были просто бесформенные куски мяса, и отличить их от грязной земли можно было только по обрывкам ткани, свисавшим на них, да красным пятнам свежей плоти, которая, упав на землю, тотчас же стремилась слиться с ней цветом, стать такой же черной и мягкой. Вот в воздух около валуна взлетели бревна, отсюда они напоминали большие карандаши, вывалившиеся из упаковки. Словно какой-то художник-великан швырнул их на землю от злости, не в силах подобрать цвета, при помощи которых можно было изобразить развернувшуюся внизу трагедию местного масштаба. «Отлично, – отметил себе Владимир, – минус один. Хорошо работает Шварц, нужно ему бутылку коньяку презентовать». Потом немецкие окопы окончательно заволокло дымом, который скрыл весь ужас, творившийся сейчас там, всего-то в пятистах метрах, так близко и так далеко.
В 9.50 прозвучали свистки, выгонявшие солдат из своих привычных окопов поиграть в очередную лотерею со смертью. Не глядя по сторонам, полностью доверив Аникееву вести роту, Владимир легким натренированным движением перебросил свое тело через бруствер окопа, встал и пошел в сторону продолжающих бушевать разрывов, на ходу перекладывая пистолет в левую руку и поправляя саперную лопатку правой рукой, как бы желая убедиться, на месте ли она. Он знал, что, глядя на него, зараженные его личным примером, даже самые неуверенные солдаты преодолеют свой страх и пусть не совсем уверенно, но все-таки будут вылезать из окопов, занимать свое место в цепи и, ускоряясь, пойдут вслед за ним, догоняя и обгоняя его. Рядом правее, отстав на полшага, с револьвером в руках шагал Грищук, придерживая второй рукой ножны с шашкой, которая так и норовила ударить его по бедру с каждым шагом. Владимир шел, не оборачиваясь, обходя многочисленные воронки, перепрыгивая через остатки колючей проволоки, по возможности стараясь не наступать на трупы, которыми обильно было устлано поле. Сзади, сквозь перерывы между взрывами, возрастал чавкающий звук сотен пар человеческих ног, нагоняющих его. Владимир улыбнулся счастливой улыбкой: «Молодцы, поверили, пошли».
– Ну что, Степан Тимофеевич, – обратился он к Грищуку, все еще продолжая улыбаться, – а теперь немного ускоримся. – И он побежал вперед, насколько это было возможно. Сзади звуки шагов усилились и слились в один чавкающе-топающий.
Они прошли почти половину пути, со стороны немецких окопов еще не прозвучало ни единого выстрела, это радовало Владимира. «Молодец Шварц, – еще раз мысленно похвалил он артиллериста, – пока ни одного попадания по своим, хорошо идем!» Пехотная цепь уже нагнала его и впустила в свой строй. Владимир посмотрел по сторонам: слева и справа напряженные, мокрые от усталости лица, руки, сжимающие винтовки с пристегнутыми штыками, грязные шинели. После назначения Владимира командиром батальона он приказал каждый день отводить людей в тыл на обучение. С утра до обеда тренировались первая и третья роты, после обеда вторая и четвертая. Особенно плохо удавалось тренировать падению и перебежкам сибиряков. Эти грозные великаны искренне не понимали, зачем нужно падать под пулями, ползти, бежать и снова падать. Разве можно кланяться смерти? И что только ни делали Владимир, командиры рот, командиры взводов – и уговаривали, и объясняли, и грозили, но заставить их хотя бы пригнуться не получалось. Потом Владимир сказал: «Это приказ» – и все переменилось. «Аааа… Приказ, ну это понятно. Ну надо – значит надо, а то как же ж – приказ мы розумеем». Теперь Владимир опасался, как бы ни взыграла в них вновь сибирская гордость, как бы ни пошли они наперекор смерти, молча и прямо глядя ей в лицо. Разрывы стали перемещаться все дальше и дальше, в сторону второй линии. До окопов оставалось около двухсот метров.
– Вперед! Шире шаг! – громко приказал Владимир, ускоряя шаг, насколько это было возможно. Эхом подхватили этот приказ командиры всех рангов, разнося его по цепи. И цепь тяжело задышала, задвигалась, перемалывая уставшими ногами пуды грязи. Внезапно с левого фланга раздалась пулеметная очередь. «Все, началось, вперед и только вперед», – мелькнуло в сознании Владимира. Сейчас только бы поскорее добраться до окопа, черный полуразрушенный бруствер которого уже ясно различался на фоне черной земли. Гортанные крики команд на чужом языке доносились более четко, с правого фланга тоже ударил оставшийся целым пулемет. Сухо защелкали винтовочные выстрелы. Прямо перед Владимиром брызнули и тут же ушли в мокрую землю маленькие фонтанчики пулеметной очереди. Теперь пулеметы строчили и в центре батальона. «Ложись!» – Владимир махнул рукой и сам свалился на землю. Фонтанчики вновь выросли совсем близко и поплясали дальше, вдоль цепи. Вот она, спасительная земля, так и хотелось остаться здесь, прижаться и никуда больше не бежать, а лучше всего сейчас проснуться и оказаться маленьким в своей кроватке, и мама, любимая мама, гладила бы сейчас по голове и рассказывала очередную сказку про злых колдунов и добрых рыцарей. Владимир сразу отогнал от себя эти мысли, предлагавшие только один вариант – смерть. Чтобы выжить, нужно двигаться дальше, прямо на эти вороненые стволы пулеметов, сверкающие штыки винтовок. Он вскочил и с криком «Делай как я!» пробежал три шага и вновь рухнул на землю. Опять рядом тонкой трелью засвистели пули. Он не смотрел назад, знал, что там, в цепи, уже появились первые убитые, и их количество сейчас зависит только от того, насколько прочно усвоили солдаты урок последних тренировок. Он бросил тело вперед и опять упал на землю, как только свист пуль стал приближаться. Рядом неотступно следовал Грищук. И снова, и снова: рывок, два-три шага и на землю, рывок, и опять земля. Пот застилал глаза, солеными ручьями стекая по грязному лицу. Грязь была везде: на лице, на губах, во рту, на спине, в сапогах. Шинель промокла полностью, и от этого казалась тяжелее в десять раз. Вот он, вражеский бруствер, все ближе и ближе, еще рывок, и еще один, и еще! Когда до бруствера оставалось метров двадцать, Владимир сорвал с пояса гранату и отточенным движением бросил ее за бруствер, в окоп, очищая себе в нем место. И одновременно со взрывом бросился к нему со всей оставшейся силой, перекувырнулся через бруствер и свалился прямо на корчившегося от ранения немца. Саперная лопатка уже была в руке Владимира, он сам не помнил, в какой момент вытащил ее из-за ремня. Простая саперная лопатка – вот чему впору петь оды. Сколько жизней ты спасла и сколько погубила! Незаменимый спутник пехотинца, простой кусок дерева и металла, предназначенный для копания окопов, рытья ходов сообщений, землянок, щелей, но какое грозное оружие в ближнем бою, особенно в тех же окопах и землянках, отрытых пусть и чужими руками.
Все преимущества саперной лопатки Владимир осознал еще во время первой штыковой атаки, два года назад, когда, впервые ввалившись в немецкую траншею, с револьвером в одной руке и шашкой во второй, он столкнулся с тремя немцами, которые, быстро отойдя от неожиданности, пытались заколоть его штыками. Первого он убил из револьвера последним патроном, попав тому в грудь. Остальные два, заметив, что в пистолете больше нет патронов, стали усердно атаковать его. И тут шашка оказалась совершенно неприспособленной к траншейному бою. На поле это было страшное оружие, способное при определенной сноровке разрубить человека пополам одним ударом, но в стесненных окопных условиях она сразу же потеряла все свои боевые качества. И если еще отбиваться от наседавших немцев кое-как удавалось, то о том, чтобы нанести хороший удар, не могло быть и речи. Узкие стенки окопа просто не давали возможности замахнуться. И неизвестно, чем бы закончилась эта история, если бы между Владимиром и немцами не оказался спрыгнувший в окоп Семеныч, которого Владимир тогда еще совсем не знал. Этот невысокий, на голову меньше своих противников паренек меньше чем за минуту разделался с обоими при помощи той самой хваленой саперной лопатки на глазах у изумленного Владимира. Затем весело, с азартом в глазах, прокричал Владимиру: «Будь здоров, ваше благородие!» и помчался дальше.
После того случая Владимир с уважением стал относиться к этому на первый взгляд кажущемуся несерьезным оружию. И даже брал уроки у бывалых солдат, предпочитавших ее винтовке со штыком. У винтовки тоже были свои минусы в ближнем бою: во-первых, для перезарядки требовалось время, которого всегда не было; во-вторых, иногда штык застревал в костях, и для того чтобы его вытащить, нужно было упереться ногой в пораженного врага. И в это время ты становился совершенно безоружен. А ближний бой не допускает такого легкомыслия. Лопатка же позволяла рубить снизу и сверху, сбоку, наискосок, на маленькой дистанции, ей не требовался большой размах, чтобы нанести смертельную рану. И не только наши, но и бывалые немецкие солдаты доверяли ей больше, чем своим винтовкам да палашам.
Переступив раненого немца. Владимир увидел второго, который тут же ударил его штыком. Увернувшись в сторону, Владимир нанес немцу сильный удар наискосок в шею, практически отрубив ему голову. Кровь сильным фонтаном ударила вверх, немец, бросив винтовку и схватившись обеими руками за горло, стал оседать. Владимир оттолкнул его еще живого ногой и бросился дальше. Мельком он заметил, что в траншею начинают запрыгивать другие солдаты, такие же чумазые и уставшие, как он сам, но живые и готовые драться дальше. Всюду слышались крики и стоны, казалось, вся траншея извивается в смертельной агонии. Единый клубок стреляющих, колющих, кромсающих друг друга людей шевелился, перекатывался из одного края в другой. Владимир направился в сторону пулеметного гнезда, которое было где-то рядом. Было слышно, что пулемет строчит не переставая, и, значит, его во что бы то ни стало нужно остановить. По дороге он поставленным ударом зарубил в спину еще одного немца, пытающегося вытащить свой штык, застрявший в теле только что убитого русского солдата. А вот и пулеметчик. Пригнув голову к прицелу, превратившись в длинную руку смерти, он стрелял и стрелял, не обращая внимания на то, что происходит сейчас в окопе. И только когда ему на руку свалилось тело помощника, подававшего ленту, он удивленно поднял голову, словно еще не веря в реальность происходящего, что русские уже здесь, рядом с ним. Владимир убил его одним ударом и тут же приказал двум солдатам, бегущим сзади, немедленно переставить пулемет на другую линию траншеи и открыть огонь по убегающим немцам. Сопротивление немцев стало ослабевать. Словно загнанные в угол мыши, они искали спасения в единственном направлении, в бегстве ко второй линии окопов.
– Батальон! Приготовиться к атаке! – во всю мощь легких скомандовал Владимир. Нельзя дать немцам очухаться, вперед, только вперед! Но тут сзади раздался взрыв, Владимира швырнуло вперед, и, падая, он ударился о стенку траншеи. Голова гудела, раскалываясь от жуткой боли, словно тысячи мелких иголок попали сейчас в мозг. Усилием воли он заставил себя приподняться и стал протирать глаза от попавшей земли. Рядом лежал Грищук. Владимиру показалось, что тот убит, однако поручик перекатился на спину и открыл глаза.
– Вот это нас долбануло, Степан Тимофеевич, – улыбнулся Владимир, – ты как, пока живой?
Грищук молча кивнул головой.
– Ну Шварц, старый алкоголик, уж я ему бутылку в задницу вставлю, битую! Пусть поскачет зараза, будет знать, как по своим стрелять, – выругался Владимир, уже позабыв, как совсем недавно нахваливал того за меткость.
– Это не Шварц лупит, – прислушавшись, возразил Грищук, – это германские пушки.
И точно, словно упреждая начало атаки на вторую линию своих окопов, дальше которых уже ничего не было, немцы открыли ураганный огонь по своим прежним окопам, огненной стеной закрывая своих отступающих солдат. О наступлении дальше не могло быть и речи.
– Батальон! Приготовиться к обороне! – проорал Владимир, сомневаясь, что его хоть кто-то услышит. – Степан Тимофеевич, – закричал он в ухо Грищуку, – я отменяю атаку, нужно предупредить командиров рот.
Грищук кивнул и, пригнувшись, побежал по окопу вправо, то и дело падая от близких разрывов.
«Черт, – мелькнуло в голове у Владимира, – Макарыч, корректировщик и Саша должны сейчас двигаться сюда. Они же видели, что мы захватили траншею. И пулеметная команда Стеклова тоже». Но тут же в голову пришла другая мысль – после окончания обстрела немцы будут контратаковать, нужно успеть закрепиться. Дым и газы использовать не будут, ветер в их сторону, значит, полезут напролом. Лишь бы Стеклов успел.
Он оторвался от спасительной стенки окопа и пополз влево: нужно успеть предупредить ротных. За поворотом лежали двое солдат, которым он поручил переставить пулемет. Один корчился в предсмертных судорогах, взрывом ему разорвало живот и вывалившиеся кишки лежали в грязи; второй сидел, прислонившись к стенке окопа, голова его была наклонена, весь затылок был вырван, по стенкам, впитываясь в землю, растекалась кровь, смешанная с мозгами. Разбитый пулемет, превращенный в кучу ненужного железа, валялся рядом. Владимир прополз мимо солдат, стараясь не смотреть на эти начавшие сереть лица. Минуту назад они были уставшие, мокрые от пота, испуганные, но живые, а сейчас их души больше не принадлежат им.
Артобстрел не прекращался, в дело вступили минометы, с противным воем рядом стали падать мины, уничтожая и калеча оставшихся в живых солдат, которые метались по траншее, ища спасения, в спешке занимая оставшиеся от немцев блиндажи и щели. В одном из таких блиндажей он нашел Хижняка, тот сидел раненный в руку, которую уже успел перевязать санитар, и сейчас она безвольно лежала на перевязи, сквозь белоснежный бинт проступало увеличивающееся в размерах красное пятно.
– Георгий Васильевич, как ты? – спросил Владимир.
– Все нормально, Владимир Федорович, рана сквозная, эскулап сказал, что жить буду, – Хижняк грустно улыбнулся болезненной улыбкой, – что-то не везет мне с этой высоткой, то нога, то рука. Этак недолго и калекой остаться.
– Как твои потери? Успели подсчитать?
– До окопов проскочили почти без потерь, только грязные, как свиньи, а вот что здесь было, пока не доложили. Мои один пулемет захватили, много лент, вон в углу изучают, – выдавил из себя Хижняк и кивнул в угол блиндажа, где трое склонившихся солдат рассматривали немецкий станковый пулемет.
– Как только закончится обстрел, германцы полезут. Сейчас наверняка собирают силы. Готовься к отражению.
– А куда уж нам деваться-то, не назад же ползти? Справимся, Владимир Федорович, не переживай за нас, не подведем.
– Да я верю тебе, Георгий Васильевич, – Владимир тепло улыбнулся. Он знал, что вдумчивый Хижняк, несмотря на обстрел, уже дал необходимые распоряжения командирам взводов. – Ладно, я побежал обратно искать Аникеева, а ты, дорогой мой, держись.
Как же не хотелось покидать этот островок безопасности и снова идти под огневой дождь, но Владимир заставил себя и снова полз, прижимаясь к дрожащей от разрывов стенке окопа в обратном направлении, откуда только что пришел. Опять эти двое убитых солдат с пулеметом. Только за это время сюда еще раз залетела мина и во второй раз убила их. Первый с вывороченными наружу кишками был выброшен взрывной волной на бруствер, второй, без затылка, лежал с оторванными ногами и неестественно вывернутой правой рукой.
«Господи, упокой их души», – подумал Владимир, проползая на четвереньках мимо и вжимаясь в стенку окопа.
– Ваше благородие, давайте к нам, – позвали его из щели, в которую было набито полно солдат, только испуганные глаза смотрели из темноты.
– Спасибо, братцы! Аникеев у вас?
– Нету.
– Ну ладно, держитесь, я дальше.
Уши, казалось, оглохли от постоянных разрывов. Шинель была рассечена мелкими осколками, что-то неприятно струилось по спине, но острой боли Владимир не чувствовал. Сколько уже продолжается этот ад, он не понимал, казалось, прошла целая вечность. На глазах у Владимира очередной снаряд влетел прямо в щель, где прятались солдаты и куда его тоже приглашали всего минуту назад, превратив эту вырытую в земле яму в вечную безвестную братскую могилу для тех, кто был в ней. Дьявольский круговорот и не думал стихать, огнем и железом врываясь в землю, круша и ломая все, что здесь было построено для защиты от него, сметая не нашедших укрытия людей, убивая их по нескольку раз. Казалось, что это сама старуха смерть дико хохотала, летая сейчас над окопами, и в экстазе от полученных жертв все кричала: «Еще! Еще!! Еще хочу!!!»
Аникеева он нашел в каком-то битком набитом блиндаже, где тот молча курил одну сигарету за другой, словно желая накуриться сразу на всю жизнь. В блиндаже сильно пахло куревом, пороховыми газами, мокрыми шинелями и портянками. Но никто не обращал на это внимания, люди сидели, почти не разговаривая друг с другом, полностью положившись на волю господа Бога, так как что-то сделать самим они были бессильны.
– Не ранен? – первым делом спросил Владимир, проталкиваясь к подпоручику. – Ну-ка, братцы, расступитесь, дайте присесть. Солдаты пододвинулись, и Владимир уселся рядом с Аникеевым.
– Нет, Владимир Федорович, а вы?
– Да осколками, похоже, немного поцарапало, а так все цело.
– Эх, – в голосе Аникеева звучала искренняя горечь, – такой темп взяли, первую линию так быстро взяли, потери у меня невысокие, только и оставалось, что сходу на вторую бросаться, точно бы взяли, тут к бабке не ходи. А сейчас обложили снарядами, как волков на загоне, голову не высунуть, пока они там у себя кальсоны свои обделавшиеся отмывают. А потом попрут сюда, добро свое назад отбирать.
– Молодец, что догадываешься о предстоящей контратаке.
– Да я уже распоряжения дал, когда эта свистопляска закончится, встретим их так, чтобы вновь в кальсоны наложили, – Аникеев грустно улыбнулся.
– Грищук был у тебя?
– Да, забегал минут десять назад, потом дальше пошел Семина и Белорецкого искать, лишь бы живой остался в такой передряге.
– Ну ладно, – Владимир расстегнул верхнюю пуговицу, – посижу у тебя, устал я по окопам на четвереньках ползать, как собака бездомная. Ну что, братцы, – сказал он, обращаясь к молчаливо сидящим солдатам, – как вам обделавшиеся германцы? Сидели себе тихо-мирно в окопах, а тут сверху мы, такие красивые, правда, немного грязные, вернее, очень грязные. Вот германцы и не выдержали, отродясь они такого испугу не испытывали.
На лицах солдат стали появляться улыбки, они словно возвращались к жизни, с интересом прислушиваясь к говорившему капитану. Владимир тем временем продолжал:
– Представляете, они ждали нас, чинных благородных русских солдат, в образцовых шинелях и идеально намотанных обмотках, а тут черти на голову посыпались.
В блиндаже еще более потеплело, раздался смех.
– Как тут было не обделаться, я бы и сам обделался, если бы увидел такое. Вот и рванули от нас, что было сил, а сейчас хотят снарядами запугать. Они же не против нас их столько тратят, а против увиденных нелюдей, представляете, уже, наверное, самому кайзеру рассказывают, что у русских черти воевать стали.
Атмосфера в землянке еще больше потеплела, стали раздаваться шутки, смех, напряженные лица людей, обманувших утреннюю смерть, сменились лицами обыкновенных людей, которых непредвиденные обстоятельства собрали в этом тесном, но крепком деревянном блиндаже. Солдаты вспоминали, как добирались сюда, не через призму огня и смерти, а через юмор, подзадоривая и шутя друг над другом.
– А вот Антошка так зад отклячил, чуть германец от смеха не помер, стрелять не мог.
– А Санька как кинется на того здорового немца сверху, так у того сердце от страха-то и остановилось.
– А Порфирий-то, Порфирий, как стрельба началась, чуть от страху в штаны не наложил.
Блиндаж оживился, будто и не было совсем недавно этой кровавой бани, словно не рвались сейчас поблизости снаряды, несущие смерть. Люди были рады простому факту, что они до сих пор живы, что сейчас они находятся в защищенном месте, и неважно, выдержит или нет прямое попадание этот блиндаж, сейчас об этом никто не задумывался. Казалось, самое страшное уже позади: черное поле, стреляющие пулеметы, окопный бой. Как мало нужно человеку для счастья в такие минуты, всего лишь осознавать, что ты еще жив, не ранен, что пока тебе повезло больше, чем другим, которые уже никогда не пошутят, не засмеются.
Владимир прислонился спиной к столу, сразу нахлынуло чувство дикой усталости, словно обручем сковало голову, не вызывая желания шевелиться. Он поймал себя на мысли, что хочет, чтобы этот обстрел продолжался еще долго. Эта «музыка» клонила ко сну. Пока будут бить пушки, немцы точно не сунутся. Не та закалка. Вроде и солдаты хорошие, что тут лукавить, но на риск стараются не идти, предпочитают обдуманно действовать. Это не то что мы со своим извечным стремлением все сделать на авось. Иногда это срабатывало, чаще нет. Но именно поэтому немцы до сих пор не одержали над нами верх, хотя у них и армия пока сильнее, мы же сильны своей непредсказуемостью. Немецкие генералы не могут понять нашей логики, зачастую не соответствующей не только писаным правилам ведения войны, но и здравому смыслу. Вот и держится до сих пор Россия-матушка вопреки всем законам развития цивилизации, двигаясь по какому-то никому непонятному пути, а самое главное, непонятному даже ей самой. И всегда будет держаться до тех пор, пока не научимся думать и поступать так, как думают и поступают в просвещенных Европах.
Владимир уже стал было засыпать, как вдруг обстрел прекратился точно так же внезапно, как и начался. «Ну все, сейчас попрут. Лишь бы выдержать, подмоги все равно не будет», – мелькнуло в голове.
– К бою, занять огневые позиции! – послышался голос Аникеева. – Быстрее, братцы, давай, пошевеливайся!
Солдаты, только что беззаботно смеявшиеся над Антошкой, Саньком и Порфирием, сразу стали серьезными. На лицах опять появилась спокойная сосредоточенность, смех в глазах сменился тревогой. Все вдруг одновременно ринулись на выход из блиндажа, подталкивая и отпихивая друг друга, словно боясь опоздать в бой. Владимир вышел последним, чтобы не мешать бойцам занимать боевые места. Вдоль траншеи метался Аникеев, отдавая короткие команды и помогая расставлять солдат. Люди спешно заряжали винтовки, снова пристегивали штыки. Вдалеке раздавалась трель свистков. Начиналась контратака немцев. Вдруг Владимир увидел Стеклова, который торопил своих пулеметчиков, спешно устанавливающих пулемет напротив разбитой немецкой огневой точки.
– Стеклов, – Владимир заспешил к нему, – чертяка, как ты здесь оказался? Когда прибежали? Попал под обстрел?
– Владимир Федорович, рад вас видеть в добром здравии, – улыбнулся Стеклов. – Да что ж ты, сволочь, делаешь! – заорал он тут же на пулеметчика. – Я тебе какой сектор показал? Что ты прешься в чужой? А твой кто будет защищать, кайзер прибежит?
– Простите, Владимир Федорович, – Стеклов повернулся к Владимиру, на секунду задумался, соображая, что же от него хотел командир батальона, затем выпалил: – Как вы в окопы ворвались, мы сразу к вам рванули, больше половины прошли, а как обстрел начался, в воронках пережидали. У меня один пулемет разбили прямым попаданием, расчет на кусочки, только один ботинок нашли. Еще трое раненых, один тяжело. Наверное, не выживет. Как снаряды перестали рваться, сразу к вам.
– Игорь Дмитриевич, там Хижняк пулемет захватил. Вроде целый. Ты бы подсобил ребятам, заодно и Хижняку поможешь немного, он ранен, пока держится, но мало ли что. Там он, найдешь, – Владимир показал в сторону, где последний раз видел Хижняка. – Если что, я здесь, у Аникеева буду.
– Слушаюсь. – Стеклов бросил взгляд на своих пулеметчиков, приготовившихся к бою, и, пригнувшись, побежал по траншее.
Владимир подошел к Аникееву, рассматривающему приближающихся немцев, которые уже выстроились в плотную цепь и, выставив вперед винтовки со штыками, шли сюда. До немцев было около ста пятидесяти метров. Слева стали раздаваться выстрелы, зашепелявил пулемет. «Это у Семина», – отметил про себя Владимир.
– Давай, Сергей Игнатьевич, начинай, – тронул он за плечо Аникеева.
– Рота, пли! – тотчас же зычным голосом громко скомандовал подпоручик, словно ожидая этого. Траншея ожила, в немцев полетели куски свинца. Рядом с Владимиром мерно застрочил пулемет. Немцы и русские в очередной раз сошлись в смертельном бою за эту проклятую высотку, разрезавшую так нужную для наступления русских дорогу. Пули свистели со всех сторон, казалось, ничего живого не уцелеет от их злых укусов, но немецкая цепь, хоть и сильно поредевшая, потихоньку приближалась. Вдруг Владимир увидел солдата, который стрелял, совершенно не целясь: он заряжал винтовку, клал ее на бруствер, а сам опускался ниже и нажимал на спусковой крючок. Затем стаскивал винтовку к себе и снова перезаряжал.
– Что ты делаешь, сволочь? – Владимир вырвал из рук солдата винтовку. – Если обделался, уходи, трогать не буду. Мне здесь солдат нужен, а не трусливая размазня. Ты же сейчас германцам помогаешь, дурья твоя башка, патронов и так мало, а ты их впустую тратишь. Пошел прочь!
Солдат посмотрел на Владимира отчужденными глазами, затем отошел немного и сел, прислонившись спиной к стенке траншеи и обхватив голову руками. Владимир не смотрел больше на него, он занял место солдата и стал посылать пулю за пулей в приближающегося противника. Он не был очень зол на солдата, такое он иногда видел. И вроде не сказать, что человек трусливый, и стрелок меткий, и в атаку не надо заставлять подниматься, но иногда накроет непонятная волна жуткого страха, дикое желание выжить во что бы то ни стало, и все, потерялся, пропал человек, забыл чему учили. Хочется только одного: спрятаться или убежать. А это почти сразу верная смерть. И он это понимает, но бороться не может, страх настолько парализует волю, что ни рукой, ни ногой шевельнуть не можешь. Потом это проходит. Так и на этот раз. Через минуту этот солдат уже трогал Владимира за плечо:
– Ваше благородие, звиняйте, не знаю, что на меня нашло, помутнение какое-то. Верните винтовку взад.
– Ничего, браток, – ответил Владимир, возвращая тому винтовку, – стреляй метко, все хорошо будет.
Он похлопал солдата по плечу и отошел, уступив тому место для стрельбы.
Немцы приближались. Сзади них, вылезая из незахваченной траншеи, разворачивалась вторая цепь.
«Почему не стреляет Шварц? Почему корректировщик не дает цели?» – Владимир, пригнувшись, побежал на левый фланг к Семину.
Семина он нашел быстро, тот стоя стрелял из пистолета левой рукой. Правая была перебинтована.
– Ты что, Александр Иванович, – закричал ему на ухо Владимир, – с Хижняком что ли договорился, тот тоже в правую руку ранен. Как ранение? Как обстановка?
– Пока держимся, – Семин не смотрел на Владимира, целясь из пистолета в новую жертву, – навылет прошла, кость не задета, справлюсь, не переживайте, Владимир Федорович.
– За тебя точно не переживаю, – подбодрил подчиненного Владимир. – Корректировщика не видел? Или Макарыча?
– Нет. Не попадались. Может, у Белорецкого?
Первая цепь была почти полностью уничтожена, оставшиеся в живых немцы попрятались в воронках. На помощь первой двигалась вторая цепь, из траншеи вылезала третья.
– Сколько ж там их еще? – крикнул Владимиру Семин. – У нас на всех патронов не хватит – с собой много принести не получилось. Думали у немцев разжиться, так им вроде самим надо, – пошутил он.
– Держись, поручик, я к Белорецкому.
Пригнувшись, Владимир побежал дальше. Обстановка у Белорецкого была пока получше, это и напрягало. В немецких окопах мелькало множество касок, но пока немцы в атаку не лезли, положив одну цепь, они сосредоточили основной удар в центре, на Семина и Аникеева.
– Как у тебя, Петр Сергеевич? – У Белорецкого пока наступило небольшое затишье. – Ты Макарыча видел или корректировщика?
– Макарыч только что пришел с господином полковником, – Белорецкий имел в виду Александра, – а корректировщика я с ними не видел. Они сейчас вон в том блиндаже, вместе с Грищуком.