© Юлия Монакова, 2022
ISBN 978-5-4496-6967-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Все персонажи и события – исключительно плод фантазии Юлии Монаковой. Городок Речной в Московской области также является полностью вымышленным. За совпадение с реальностью автор ответственности не несёт.
ПРОЛОГ
2005 год
До очередной серии любимой мыльной оперы оставалось двадцать минут. Бабуси, сидевшие на лавочке у подъезда, торопились поскорее закруглить беседу, наспех досказывая друг другу последние важные новости: жаловались на неблагодарных детей и непутёвых внуков, делились дачно-огородными успехами, сетовали на повышение цен и проблемы со здоровьем, а также перемывали косточки проклятущим соседям, которые «то молотком долбят в десять вечера, то стены сверлят, то ребёнок у них всю ночь орёт как заполошный, то музыка грохочет – надо участковому пожаловаться!»
Вот тогда-то в залитый мягким предзакатным светом уютный дворик и въехала чёрная иномарка с тонированными стёклами. Бдительные старухи моментально навострили ушки и сделали охотничью стойку – таких машин в их дворе отродясь не водилось, уж им ли не знать! На подобных только бандиты рассекают, это всем известно, вон и по Первому каналу на днях показывали…
Тихо шурша шинами по асфальтированной дорожке, автомобиль притормозил у подъезда. Стекло с водительской стороны плавно опустилось, и любопытному взору бабушек предстало молодое симпатичное лицо незнакомого парня.
– Добрый вечер, – поздоровался он и доверчиво улыбнулся, демонстрируя прекрасные белые зубы. Улыбка у парня была такая искренняя и располагающая к себе, что суровым старухам немедленно захотелось улыбнуться в ответ. Небесно-голубые ясные глаза и светлые волосы, которые находились в некотором творческом беспорядке (по всей видимости, хорошо продуманном), тоже производили благоприятное впечатление. Такой славный паренёк совершенно точно не может быть бандитом, уверились бабуси, оттаивая.
– Это ведь дом номер пятнадцать, верно? – поинтересовался молодой человек. – Скажите, пожалуйста, а в каком подъезде находится тридцатая квартира?
Бабушки всполошились, словно опомнившись.
– Тридцатая-то? Это тебе вон туда, милок, ко второму подъезду, – наперебой загалдели они, указывая нужное направление.
– Спасибо вам огромное! – парень снова по-голливудски улыбнулся.
Старухи дружно проводили отъезжающую иномарку взглядами, а затем молча проследили, как незнакомец вытащил из салона огромный букет красных роз и, захлопнув дверцу машины, решительно направился к двери нужного подъезда.
– Да… – вздохнула наконец Лидия Ивановна, как бы резюмируя увиденное. – А в тридцатой-то у нас кто живёт? Не Светка-пьяница ли?
– Она самая! Кто ж ещё! – перебивая друг друга, разом затараторили дворовые кумушки, воодушевлённые столь интересным и неожиданным поворотом событий.
– Вроде приличный человек, – пожала плечами Клавдия Петровна. – Костюмчик такой добротный, и машина дорогая, да и цветы, поди, не копейки стоят – вон букетище какой огромный, небось, на четыре моих пенсии!..
– И связался же с этой чувырлой, – недоумевающе вторила ей Елизавета Аркадьевна. – Где она вообще такого кавалера подцепила? Молоденького, хорошенького…
– А если это её родственник? – высказала предположение Нина Борисовна. – Ну, а что? Может, племянник какой-нибудь… или даже сын.
Но собеседницы тут же подняли её на смех.
– Да какой сын, ты что! У этой пропойцы вообще нет родни. Что-то за эти годы никто к ней не приезжал, не приходил. Только собутыльники и шастают.
Нина Борисовна обиженно поджала губы.
– А я слышала, что у неё есть ребёнок. Светка то ли сама от него отказалась, то ли её родительских прав лишили за пьянку, а ребёнка в детский дом отправили… За что купила, за то и продаю.
Потрясённые старухи притихли, кровожадно втягивая воздух ноздрями, словно предчувствуя не просто жареную новость – а самую настоящую сенсацию. Любимый сериал был моментально забыт.
– Да про неё вообще много чего болтают!.. – горячо воскликнула Клавдия Петровна. – Даже в «Экспресс-газете» в прошлом году писали, что она мужиков меняла, как перчатки. Её за это блядство и муж выгнал, и из кино попёрли.
– А я наоборот слыхала, что она не то какому-то важному партийному работнику, не то кагэбэшнику отказала. Чуть ли не самому Андропову. А может, Брежневу?.. – принялась вспоминать Лидия Ивановна. – Вот ей воздух и перекрыли.
Однако остальные только похихикали над подобной версией.
– Ну, Лида, скажешь тоже… Светка-то в те годы ещё соплюхой была. Когда Андропов помер, она, небось, только-только школу кончила. Ты бы ещё Сталина приплела!
– А что Сталин? Что – Сталин? – тут же вспыхнула Елизавета Аркадьевна. – Вот сейчас чуть что – и сразу на Сталина кивают. Дескать, такой-сякой, сколько народа загубил. А я вам вот что скажу – всё равно при нём был порядок! Умел он, что ни говори… И войну мы выиграли благодаря ему. И вообще…
Её перебили, горячо заспорили, зашумели. В воздухе опасно запахло ссорой. Однако Нина Борисовна призвала всех к спокойствию, напомнив изначальную тему разговора.
– Да неважно, что у этой Светки в жизни было. Мы, чай, не меньше её повидали на своём веку, а уж настрадались-то и поболе. Но только главное вот что – человеком оставаться надо при любых обстоятельствах! – патетически изрекла она. – А Светка… тут и человека-то нет, слово одно, – Нина Борисовна пренебрежительно хмыкнула. – Пропащая баба. Вконец пропащая…
И все приятельницы дружно с ней согласились.
Молодой человек, интересовавшийся тридцатой квартирой, разумеется, не мог слышать жарких старухиных дискуссий. Он уже поднялся на четвёртый этаж и остановился перед желанной дверью, обитой заляпанным и местами висевшим клочьями дерматином, из-под которого выбивались грязные свалявшиеся комки старой ваты.
Парень нервно сглотнул, чувствуя, как взволнованно забилось сердце. Он и сам не до конца верил в то, что сейчас позвонит в дверь, и ему откроет та, которая…
Мысль свою он так и не додумал. Ему было страшно из-за того, что он увидит через несколько мгновений. Сразу же вспомнились увещевания продюсера и насмешливые взгляды хорошенькой секретарши с «Мосфильма», которая добывала ему этот адрес…
Он надавил пальцем на кнопку звонка, однако никакого звука не последовало. Он надавил сильнее, но снова ничего не услышал и только потом сообразил, что звонок, скорее всего, неисправен.
Поколебавшись секунду, парень несколько раз ударил кулаком в мягкую дерматиновую поверхность двери. Стук получился глухим, как в бочке. Тогда, разозлившись, он саданул костяшками пальцев прямо по замочной скважине. Сделалось больно, но злость придала сил и решительности, поэтому молодой человек от души несколько раз пнул дверь ногой.
– Ну кто там? – раздался из глубины квартиры хрипловатый женский голос. – Стучат, стучат… Я же слышу. Уже иду… – ворчливо закончила хозяйка, и через секунду загромыхал дверной замок.
Он почувствовал, как обрывается у него сердце и стремительно несётся в бездну, а лоб моментально покрывается испариной.
Это был её голос.
ЧАСТЬ 1
Светлячок исчез, но во мне ещё долго жила дуга его света. В толще мрака едва заметное бледное мерцание мельтешило, словно заблудшая душа.
Я тянул во тьме руку, но ни к чему не мог прикоснуться. Чуть-чуть не дотягивался до тусклого мерцания.
Харуки Мураками, «Норвежский лес»
1975 год
– Дорогие товарищи телезрители! Начинаем концерт по вашим заявкам. Пам-парам-пам-пам-парам!
Круглощёкая улыбчивая девчонка лет десяти, стоя на табуретке, плавно взмахивала ладошками, словно дирижировала невидимым оркестром. Смешные торчащие косички с завязанными на концах бантами подпрыгивали в такт её движениям.
– И первым номером нашей программы выступает… выступа-а-ает… – она набрала в лёгкие побольше воздуха, но всё ещё медлила – тянула интригу. – Алла-а-а-а-а… Пугачёва!!!
С грохотом спрыгнув на пол, отчего взметнулся вверх подол её коричневого форменного платья, девочка чуть не опрокинула табурет. Раскланиваясь перед воображаемой публикой, она на глазах перевоплощалась из конферансье в знаменитую певицу и поправляла несуществующие рыжие локоны.
– Арлекино! – объявила она сама себя в рукоятку от скакалки, служившую ей микрофоном, а затем торжественно вскинула одну руку вверх и запела пронзительным звонким голоском:
– По острым иглам яр-р-ркого огня
Бегу, бегу, дорогам нет конца,
Огромный мир замкнулся для меня
В арены круг и маску без лица…
Завершив исполнение коронным пугачёвским смехом, девчушка практически без паузы продолжила «концерт по заявкам» песней из фильма «Иван Васильевич меняет профессию». Загадочно стреляя глазами, подобно актрисе Наталье Селезнёвой, она кружилась по комнате, приплясывала, притопывала, залихватски подмигивала воображаемым телезрителям, принимая от них воображаемые же цветы, выразительно поводила плечами, с чувством прижимала руки к сердцу и заливалась соловьём:
– Звенит январская вьюга
И ливни хлещут упруго,
И звёзды мчатся по кругу,
И шумя-я-ят города-а-а-а!!!
Закончить номер ей так и не удалось – помешал звонок в прихожей. Девчонка на мгновение остановилась посреди комнаты, не сразу сообразив, на каком свете находится. Постепенно приходя в себя, она бросила взгляд в сторону настенных часов с кукушкой и в ужасе ахнула. Уже половина шестого! Мама её убьёт…
Звонок повторился – уже куда более настойчиво и раздражённо. «Убьёт, точно убьёт», – с обречённым вздохом подумала доморощенная артистка и поплелась открывать.
– Ты спишь, что ли? – переступая порог, устало выдохнула молодая белокурая женщина. За руку она вела насупленного мальчишку. – Трезвоню, трезвоню… А почему в школьной форме до сих пор?
– Не успела переодеться, – девочка торопливо присела на корточки и стала помогать младшему брату расстегнуть сандалики. Она предчувствовала неминуемую выволочку за своё разгильдяйство и сейчас изо всех сил старалась не встречаться с матерью глазами.
– Оставь его, пусть сам разуется, – с привычной строгостью велела мама. – Большой уже. Артемий, снимай сейчас же свои сандалии!
Мальчик скорчил страдальческую гримаску и жалобно заныл:
– Не хочу… не могу… не буду… у меня не получается…
– Что тут сложного, я не пойму? – с досадой воскликнула мать. – Господи, тебе уже шестой год, а ты до сих пор не умеешь толком ни одеваться, ни обуваться. Каждый день я вынуждена выслушивать жалобы от воспитателей на твою неаккуратность и беспомощность… За что мне это наказание?!
– Ну Тёма же у нас особенный, – негромко заметила сестра, продолжая возиться с сандалиями. – Не всё у него пока получается сразу… но я уверена, что он обязательно когда-нибудь научится.
– Особенный? – ядовито переспросила мама. – Милая моя, в медицине нет такого термина – «особенный ребёнок». Есть только «ребёнок с задержкой психического развития», что синонимично понятию «умственно отсталый».
– Тёма не умственно отсталый! – сестра оскорбилась за братишку чуть ли не до слёз. – Посмотри, как много и хорошо он читает, хотя некоторые его ровесники даже буквы не все выучили! А как он красиво рисует, строит модели самолётов, кораблей и роботов!.. А память у него какая!..
– Такая, что до сих не может толком запомнить, как пользоваться туалетом, и что по утрам и вечерам надо обязательно чистить зубы, – в тон ей подхватила мать. – А уж одеться и раздеться самому – вообще непосильная задача. Уж насколько ты у меня непутёвая, руки-крюки, но братишка даже тебя переплюнул в своей полной неспособности сделать что-либо нормально…
Девочка проглотила обиду, решив, что лучше воздержаться в данный момент от споров. Хорошо, что Тёма никак не реагировал на обсуждения его персоны – он в них просто не вникал. Сестра, наконец, справилась с тугими ремешками и стянула сандалики с ног мальчика. Тот моментально повеселел и с гиканьем помчался в комнату.
– Артемий! – крикнула ему вслед мать. – А руки помыть!..
Но сын её уже не слышал – он вытащил из-под дивана коробку с конструктором, увлечённо высыпал его прямо на ковёр и с воодушевлением принялся что-то строить, моментально с головой погрузившись в это занятие. И мама, и сестра знали по опыту, что оторвать Тёму в ближайший час от конструктора будет решительно невозможно.
– Отнеси сумки на кухню и разбери, – велела тем временем мать. – Мясо сразу же в морозилку, а то потечёт. Ты молоко купила?
– Забыла… – виновато потупилась девочка. Женщина вскинула брови. Глаза её выражали мучительное недоумение.
– Опять?! – вскричала она с надрывом. – Да что вы, издеваетесь все надо мной, что ли?
– Я сейчас сбегаю, – заторопилась дочь, – одна нога здесь, другая там! Магазин до шести работает, я успею!
Лишь бы смыться из дома до того, как она заметит…
Между тем мама прошла в комнату, и вскоре оттуда послышался её возмущённый голос:
– Я просила протереть пыль и вымыть полы. А ты даже кровать за собой заправить не удосужилась! Да чем же ты занималась весь день?!
Заметила… Виновато вздохнув, девчонка молча всовывала правую ногу в чешку. Что тут можно было ответить?
Мать снова появилась в прихожей, сложила руки на груди и, привалившись спиною к стене, стала пристально наблюдать за обувающейся дочерью.
– Опять в облаках витаешь? – горько спросила она наконец. – Гримасничаешь перед зеркалом? Слушаешь пластинки и прыгаешь под них, как обезьяна? Песни на магнитофон записываешь? Актрисой себя воображаешь?
Уши и щёки девочки багрово покраснели – в большей степени из-за того, что мать в точности угадала и перечислила все её любимые занятия. Женщина глубоко вздохнула и даже с некоторой жалостью – почти участливо – произнесла:
– Никогда тебе не стать артисткой, Светка. Помяни моё слово.
Теперь у девчонки запылал даже кончик носа.
– Ты такая безответственная и несерьёзная… – сокрушённо продолжила мама. – Лучше бы делом занялась, в кружок какой записалась. Не театральный, нет! Какой-нибудь полезный… типа вязания, или там кройки и шитья. Ну что же ты, в самом деле – кобылка здоровая, пионерка уже, а до сих пор какой-то ерундой занимаешься. И увлечений у тебя толком никаких нет. Ну не должно же быть так, понимаешь…
– Я пойду, а то молочный закроется, – глухо пробормотала девочка, стараясь не выдать, как глубоко уязвили её мамины слова. К тому же, она опасалась, что за этим закономерно последуют расспросы об учёбе, чего ей совсем не хотелось.
– Деньги возьми, – мать протянула ей рубль и трёхлитровый бидон. – Хлеб тоже захвати. И не считай ворон по пути, ладно? Возвращайся быстрее. Мне на кухне твоя помощь понадобится.
«Интересно, – думала Светлана впоследствии, – когда я всё-таки стала актрисой, да не абы какой, а знаменитой на весь Союз и любимой зрителями – вспоминала ли мама о тех уничижительных словах в мой адрес? Пожалела ли о них хотя бы раз, в глубине души, если уж малодушно побоялась признаться вслух? А когда вся моя жизнь покатилась под откос – не испытала ли она тогда некоего подобия злорадного удовлетворения от того, что у меня ничего не вышло, ведь „я же тебя предупреждала“ и всё такое?..»
Она не имела права винить мать ни в чём. Тем более, в своей так нелепо закончившейся карьере. Наоборот, мама помогала ей – и с Наташкой, и материально, и вообще… Но… слишком уж легко затем она выкинула дочь из своей жизни. Светлана не вписывалась в её чёткие представления о мире. Мама словно вовсе забыла о её существовании. И запретила вспоминать о ней другим…
Справедливости ради, мама во многом была права насчёт Светкиной персоны, и дочь нехотя, про себя, но всё же признавала это. У неё действительно не наблюдалось серьёзной тяги к чему-либо полезному, важному, нужному. Не было достойного увлечения, которым она могла бы по праву гордиться.
Однажды за компанию с одноклассницей Надькой Ходковой она записалась на домбру. Сложно сказать, что привлекло её в казахском народном музыкальном инструменте, да и привлекло ли в принципе, но продолжалось это недолго. Несколько пробных занятий спустя им выдали домбры с собой до завтрашнего дня, чтобы они подготовили домашнее задание. Дело было зимой. Они шли по улице, Светка как всегда солировала: что-то оживлённо рассказывала – торопясь, размахивая руками и забегая вперёд Надьки, так что в конце концов предсказуемо поскользнулась и шлёпнулась на землю. Вернее, не на землю, а на домбру, которая издала жалобный «кряк» и моментально треснула. Светка тогда страшно перепугалась, думая, что её заставят платить за испорченный инструмент. Она малодушно сплавила свою домбру Надьке и больше никогда в том кружке не появлялась.
Похожая история произошла с ней при посещении кружка «Сделай сам», где она в первый же день умудрилась нечаянно разбить чужую поделку – разумеется, туда она тоже отныне и носа не сунула.
Всё у неё рвалось, ломалось, пачкалось и портилось. «Руки из задницы!» – с досадой произносил отец, когда Светка в очередной раз проливала чай на скатерть или рассыпала содержимое солонки на пол. Учительница труда только в бессилии закатывала глаза, наблюдая за неуклюжими Светкиными попытками пришить пуговицу или приготовить простейшие сырники, в то время как многие её одноклассницы уже отлично шили фартуки и даже пекли самые настоящие торты.
Учителя пытались привлечь непутёвую девчонку хотя бы к общественной деятельности и активной гражданской позиции. Её чуть ли не насильно зачислили в клуб интернациональной дружбы, где школьники должны были переписываться со своими ровесниками из-за рубежа. Светке досталась какая-то Сабина из Восточной Германии. В первых письмах они обменялись своими пионерскими галстуками в знак дружбы между СССР и ГДР, а затем переписка постепенно сошла на нет, потому что общих тем для разговора у девчонок просто не нашлось.
Единственное, что получалось у неё просто прекрасно – это кривляться и обезьянничать, как в сердцах говорила мать. Девчонка без малейшей тени стеснения выступала в детском саду на утренниках, и воспитательницы всегда были уверены в том, что могут выпустить Светочку Звёздную на замену любому заболевшему ребёнку. Абсолютно не зная текста песни или стихотворения и не выучив движений танца, она так лихо импровизировала, что никто из зрителей-родителей не замечал подвоха, даже не догадываясь о том, что девчонка сочиняет свой концертный номер буквально на ходу.
Воспитатели часто сажали Светку на стульчик перед остальными детьми и со спокойной душой сваливали из группы на полчаса, а то и час, чтобы попить чайку в спокойной обстановке. Всё это время девочка с воодушевлением развлекала своих детсадовских товарищей различными историями: либо читала им вслух сказки, либо пересказывала наизусть любимые пластинки – разумеется, в лицах, с выражением, жестикуляцией и должной экспрессией. Дети восхищённо смотрели ей в рот и с упоением ловили каждое слово. Светка была для них кумиром, и она с удовольствием купалась в лучах этого поклонения и обожания.
Именно сшибающая наповал харизма (хотя это понятие ещё не было тогда заезженным и употребляемым повсеместно), недюжинное обаяние и потрясающая киногеничность – помимо, собственно, актёрского таланта – и сослужили Светке свою добрую службу, когда из тысяч советских школьниц на главную роль в фильме «Самое лучшее лето» выбрали именно её…
Помахивая пустым бидоном, Светка вприпрыжку приблизилась к магазину. Ей нравилось, как там пахнет: немножко подтаявшим сливочным маслом, немножко мороженым, немножко молочными коктейлями. Всё это девочка очень любила.
Она обожала намазывать масло на печенье «Юбилейное» и прихлопывать сверху другим печеньем – получался самый вкусный на свете бутерброд, который на ура шёл как с чаем, так и всухомятку.
Выбор мороженого в их городке был достаточно скуден: фруктовое, сливочное и пломбир, но желаннее этого лакомства в жаркую летнюю погоду не было ничего. Особое наслаждение – обгрызать по краям размякший вафельный стаканчик, уже начавший пропитываться сладчайшим кремово-молочным вкусом…
Коктейли продавались в гастрономе на Первомайской, в отделе «Соки – воды». Они готовились прямо у тебя на глазах: тётенька-продавщица в белом колпаке и переднике с кокетливыми кружавчиками наливала в огромный металлический стакан молока, добавляла туда пару ложек мороженого и доливала чуть-чуть фруктового сиропа – яблочного, малинового, грушевого или вишнёвого. Затем стакан устанавливался в миксер, продавщица нажимала заветную кнопочку… и аппарат принимался реветь, словно раненый зверь. Как объяснял Светке всезнающий Даня, этот агрегат разгонялся до скорости пятнадцать тысяч оборотов в минуту. Время, которое требовалось на то, чтобы взбить ингредиенты до состояния воздушной пены, а затем разлить райское питьё по гранёным стеклянным стаканам, тянулось мучительно долго, практически бесконечно. Но зато потом наступал миг блаженства!
Стоил коктейль всего-навсего одиннадцать копеек. Даня частенько угощал Светку с Шуриком, если на прогулках они вместе, как бы ненароком, заруливали в заветный гастроном. У Дани всегда было полно мелочи. Это у Светки в карманах вечно свистел ветер…
Даня с Шуриком были её лучшими друзьями с самого детства. Можно сказать, практически с рождения: их матери одновременно попали в роддом, произвели на свет детей в один и тот же день – пятого сентября – и за время, проведённое в больнице, сдружились так крепко, что даже после выписки продолжили задушевное общение.
Неулыбчивая суровая продавщица необъятных размеров налила в подставленный бидон три литра молока и выжидающе взглянула на Светку:
– Шестьдесят шесть копеек.
Девочка растерянно заморгала.
– А… рубль? Я же отдала вам рубль!
– Когда это ты отдала? – нахмурилась тётка. – Никаких денег я от тебя не получала.
Светкины глаза испуганно заметались. Потеряла? Выронила? Забыла дома? Карманов у неё не было, но рубль-то точно был, она держала его в руках, она отлично помнит! Ещё свернула его трубочкой для удобства, а потом… потом…
И тут её вдруг осенило. Ахнув и заливаясь краской, Светка пробормотала:
– А деньги, это самое… того… они в бидоне.
Изумлённая очередь крякнула за её спиной в едином порыве. Продавщица недоверчиво приподняла крышку с посудины, и восторженному взору присутствующих действительно предстал всплывший из молока на поверхность, как бумажный кораблик, злосчастный рубль.
– Вот посылают в магазин безмозглых, – в сердцах выругалась продавщица. – Возись тут с ними…
Очередь изрядно повеселилась, наблюдая, как тётка огромным половником выуживает банкноту из молока. Затем она брезгливо бросила рубль на прилавок, чтобы немного обсох (хорошо хоть, не успел размякнуть и порваться) и, презрительно выпятив нижнюю губу, отсчитала Светке сдачу.
Девочка побрела домой, и ей ещё долго мерещились насмешки и ехидные перешёптывания за спиной. Пожалуй, мама была права насчёт её бестолковости…
Трудно было представить себе более разные, непохожие друг на друга семейства.
Родители Светки были типичными представителями рабочих профессий: мама трудилась инженером на машиностроительном заводе, а папа водил городской автобус. Они не хватали звёзд с неба, зато крепко стояли на ногах и старались, чтобы всё у них было не хуже, чем у других: телевизор, магнитофон, полированная мебельная «стенка», добытая по большому блату на смену уже не такому престижному серванту, хрусталь и сервизы для торжественных случаев, ковры, стеклянные люстры с бесчисленными висюльками, а также многотомники советской классики – увы, исключительно «для интерьера», а не для чтения. По выходным мама занималась генеральной уборкой и стиркой, по праздникам пекла пироги, а папа уезжал с друзьями на рыбалку или проводил свободное время с пивом перед телеэкраном.
Даня же происходил из классической еврейской семьи. Дед его, известный московский хирург Наум Вайнштейн, был арестован на волне массового психоза по поводу нашумевшего «дела врачей-вредителей» и реабилитирован уже посмертно – сердце не выдержало. Вдова Наума, акушер-гинеколог Шули Меировна, сгребла в охапку дочку Диночку и переехала в Подмосковье, подальше от глаз любопытных и притворно сочувствующих соседей, а также откровенно злорадствующих сослуживцев – в городок Речной, где начала строить жизнь заново. Не то, чтобы в этом городишке вовсе не было антисемитов… но, по крайней мере, такие высококвалифицированные специалисты, как Шули Меировна, ценились на вес золота, и она благополучно проработала до самой пенсии в одном из местных роддомов.
Диночка незаметно выросла в целую Дину Наумовну и стала первоклассным стоматологом, а затем вышла замуж за коллегу – зубного врача Михаэля Шульмана. Разумеется, когда у молодой супружеской четы родился сын Даниэль (он же Даня), по умолчанию подразумевалось, что он продолжит династию: само собой, мальчик станет врачом, и только врачом.
Данина квартира выглядела совершенно иначе, чем Светкина. Никаких мещанских ковров на полу и стенах (даже для дополнительной звукоизоляции), безвкусных мебельных гарнитуров и пошлых стеклянных люстр. Только вышедший из моды антиквариат – штучные вещи, каждая со своей историей и индивидуальностью. Дубовый шкаф с затейливой резьбой, массивный буфет для посуды, стол и стулья из красного дерева, бронзовые светильники… Книжные полки прогибались от тяжести: в интеллигентной семье Шульман действительно читали, и читали запоем. По выходным же никто не тратил время на скучную уборку или просмотр телевизора – все вместе шли в кино или просто гулять.
Птицей совсем иного полёта казалась мать Шурика – Любовь Кострова. Она была буквально помешана на материальных благах и достатке. Женщина работала заведующей в комиссионке и водила короткие знакомства со всеми «нужными» людьми Речного и даже Москвы, многие из которых становились её любовниками (директора гостиниц, заведующие складами и спецбазами, партийная номенклатура и так далее). Она поддерживала тесную связь с самыми знаменитыми фарцовщиками, реализовывая их товар у себя в магазине по завышенной цене – заграничную одежду и аксессуары, косметику, виниловые диски иностранных исполнителей, редкие книги… в общем, представляла собой типичную спекулянтку, или, как назвали бы её уже после развала СССР, «пионеркой бизнеса».
Попав в квартиру Костровых, каждый понимал, что это уже абсолютно другой уровень, нежели чем у семейства Звёздных или даже Шульман. Здесь всё дышало не просто богатством и благополучием, а самой настоящей роскошью. Мебельная стенка сияла такой безупречно-гладкой полированной поверхностью, что становилось ясно – она произведена не в СССР и даже не в каких-то там ГДР или Чехословакии, а как минимум в Финляндии. Встроенный бар ломился от бутылок с иностранными этикетками. Восточные ковры на полу и стенах были привезены из Узбекистана – настоящие произведения искусства, ручная работа. Домашняя библиотека поражала воображение редкими изданиями художественной литературы, которые невозможно было разыскать в обычных книжных магазинах – Кострова приобретала всё это в московском валютном магазине «Берёзка», обменивая товар на чеки и сертификаты, полученные от многочисленных кавалеров.
Дочь тёти Любы всегда была одета лучше остальных и выделялась в толпе сверстниц – самая нарядная, самая красивая, в изысканных заграничных платьицах или костюмчиках. Справедливости ради, иногда кое-что из этого богатства перепадало и Светке – тётя Люба по дружбе приносила обновки прямо к ним домой, и даже недорого просила. Правда, Светкина мама незаметно морщилась: она понимала, что её дочке достаётся лишь то, что было отбраковано и отвергнуто самой Костровой. Дочь тёти Любы, с малолетства избалованная нарядами, иногда принималась кочевряжиться, находя, что то или иное платье недостаточно хорошо для неё. Но, переборов неприятный осадок, мама Светки всё-таки покупала у подруги предложенные вещи – благо, размер у девчонок был один.
В холодильнике Костровых всегда водились дефицитные товары, от осетрины до красной и чёрной икры, приобретённые по бросовым ценам или презентованные всё теми же богатыми покровителями. Тётя Люба уверяла, что у её дочери слабое здоровье, поэтому икра нужна ей каждый день, для повышения гемоглобина.
На самом деле, Александра была свежа, полна сил и энергии и абсолютно здорова («как кобыла», бесцеремонно говорила о приятельнице сына Дина Наумовна), однако послушно поддерживала легенду о своей мнимой слабости, запущенную матерью, и выгодно использовала это в своих целях.
Она вообще с детского сада была преисполнена невероятной важности и чувства собственного превосходства над остальными сверстниками. Даня беззлобно сбивал с заносчивой девчонки спесь, называя её Шуриком, и вскоре она и сама привыкла откликаться на это имя. Правда, тётя Люба страдальчески морщилась, слыша, как окрестили её драгоценную кровиночку друзья. Они словно обесценивали этим шутливым пацанским прозвищем всю «девочковость», даже раннюю женственность, которую культивировала в Александре мать.
Светку же, к слову, Даня величал преимущественно Веткой, реже – Веточкой или Светлячком.