От автора
В марте 1952 года Сталин сделал неожиданное предложение об объединении Германии. Возникла старая идея встречи лидеров великих держав, которая поможет разрядить обстановку. Британский премьер-министр Уинстон Черчилль был готов участвовать. И французы не возражали. 22 августа 1952 года Сталин, которого иностранцы давно не видели, вдруг принял французского посла Луи Жокса и полчаса с ним разговаривал. Решили, что это верный сигнал – Сталин готов ехать в Париж.
И тогда в Центральном разведывательном управлении США созрел безумный замысел избавить мир от советского вождя, если он приедет в Париж. Оперативники прикидывали варианты: взорвать машину со Сталиным? Распылить яд в его лимузине? Или воспользоваться идеями ученых, создававших средства воздействия на мозг человека, и отправить убийцу, который ничего потом не расскажет?
Самое поразительное, что план операции переходил из кабинета в кабинет, не встречая возражений. Заместитель директора ЦРУ Аллен Даллес прочитал бумагу и отдал директору – Уолтеру Беделлу Смиту, отставному генералу и недавнему послу в Москве. И только Смит приказал прекратить разработку планов убийства Сталина. Рассказанное – всего лишь один эпизод противостояния Запада и Востока.
Это была самая долгая война в нашей истории. Первые невидимые миру залпы холодной войны прозвучали сразу после разгрома нацистской Германии, а затихла канонада в годы советской перестройки, когда казалось, что противостояние России и Запада осталось в прошлом.
Все битвы и сражения разворачивались на наших глазах. Но подлинная история холодной войны таит в себе множество неразгаданных загадок и тайн: политические интриги, операции спецслужб, заблуждения людей и амбиции властителей. Трагедия ошибок, чудовищного непонимания мыслей, намерений и устремлений иной стороны. И чем меньше знали, тем больше ненавидели и боялись. Торжество подозрительности. Именно в те годы появилось выражение «промывание мозгов». По заказу специальных служб ученые синтезировали средства воздействия на разум человека. Но обошлись и без чудодейственных препаратов – своего рода безумие охватывало целые народы.
Это была очень запутанная война. Кто скажет, в какой день она началась, а в какой закончилась? Даже состав враждующих коалиций постоянно менялся. Вчерашние союзники перебегали через линию фронта и становились врагами. Некоторые участники боевых действий затруднятся определить, за что они, собственно, сражались. Иногда сражения начинались внутри страны, и, как в гражданскую, схватывались друг с другом, и баррикады рассекали собственную страну.
Причем холодная война в любой момент могла перерасти в горячую. Несколько раз мир стоял на грани ядерного конфликта.
У британского политика Гаролда Макмиллана, когда он стал премьер-министром, журналист поинтересовался, что будет определять курс его правительства.
– События, мой милый, события, – покровительственно ответил он.
А события часто развивались так, что некогда было раздумывать, и на удар хотелось отвечать ударом, и все вокруг требовали жесткости и принципиальности – «не отступи, не смалодушничай!», и генштабисты уже раскладывали на столе свои карты, и военные властно отодвигали политиков в сторону…
Может быть, только счастливая случайность да крепкие нервы некоторых национальных лидеров спасли нас от ядерной войны.
Многим историкам сегодня холодная война видится как трагедия, которую невозможно было избежать: дело не в столкновении тоталитарного Востока и демократического Запада, а в извечном геополитическом противостоянии России и ее западных соседей. Таков был расколотый национальными и блоковыми интересами мир, потому не так сложно было вскоре после Второй мировой соскользнуть в новое противостояние.
Есть иная точка зрения. Большевистская революция была сама по себе провозглашением холодной войны, потому что ставила целью мировую революцию. И до Горбачева никто от этой цели не отказывался. Разве генералиссимус Сталин и его наследники хотели мирного сосуществования?
Холодную войну не назовешь только лишь столкновением супердержав, повторением того, что происходило и прежде. Это была война идеологий. Или, точнее, идей. Археологические исследования идеологических развалин открывают неприятную истину: семена страха, предубеждений и ненависти к окружающему миру прорастают вновь и вновь. Запасы злобы и вражды стратегического значения переходят от одного поколения к другому. От этого наследства не спешат отказываться.
Вот почему эта книга не представляется мне чисто историческим исследованием. Разве в наши дни не говорят о новой холодной войне?
Как заметил выдающийся немецкий писатель лауреат Нобелевской премии Гюнтер Грасс, хотя уже нет железного занавеса, он все равно еще отбрасывает тень. Иногда эта тень кажется очень мрачной. Словно в каком-то смысле мы и в самом деле обречены вновь и вновь возвращаться в те времена.
Железный занавес опущен
В Москве уже близилось утро, когда машина второго человека в государстве в сопровождении охраны на большой скорости промчалась через притихший город. Если кто-то из москвичей, гулявших по ночному городу, и обратил внимание на скользившие по асфальту черные лимузины, то вряд ли удивился.
Советские люди знали, что вождь и его соратники неустанно трудятся на благо родины, засиживаются в Кремле допоздна, разъезжаются под утро. Чего не знали – это то, что из Кремля члены политбюро отправлялись не отдыхать, а к вождю на ближнюю дачу. Заседание продолжалось за поздним ужином, который Сталин называл обедом.
Но в эту ночь пассажир лимузина приказал везти себя не на сталинскую дачу, а в Спасо-Хаус, в резиденцию американского посла в Советском Союзе Аверелла Гарримана.
По ту сторону океана произошло драматическое событие.
12 апреля 1945 года без пятнадцати пять вечера на теплых источниках в штате Джорджия от кровоизлияния в мозг скончался президент Соединенных Штатов Франклин Делано Рузвельт. Ему было всего шестьдесят три года. За два часа до этого, подписывая срочные бумаги, он пожаловался на невыносимую головную боль. И рухнул на пол.
Ровно через час информационное агентство Интернэшнл Ньюс Сервис сообщило о смерти Рузвельта. В Лондоне время шло к полуночи. В Берлине уже наступил новый день. Имперский министр народного просвещения и пропаганды Йозеф Геббельс позвонил фюреру, чтобы восторженным голосом сообщить о смерти Рузвельта – теперь антигитлеровская коалиция рухнет и в войне произойдет поворот!
В Москве в резиденции американского посла Спасо-Хаусе шел прием.
Посол Аверелл Гарриман родился 15 ноября 1891 года, его отец, железнодорожный магнат, был одним из самых богатых людей страны. Аверелл Гарриман вырос в роскоши, недоступной даже президенту Рузвельту. Он собирал живопись – Сезанна, Пикассо, отлично играл в поло. Он был высок, темноволос и красив, нравился женщинам. Его отец говорил: «Богатство – это ответственность и обязательства. Деньги должны работать на страну». И Аверелл Гарриман пошел на государственную службу.
Его назначение осенью 1943 года послом в Советском Союзе встретили одобрительно. Гарримана в Москве знали, потому что он в двадцатых годах имел концессию на разработку марганцевых руд. Когда концессию закрыли, советское правительство ему все выплатило, так что он остался доволен.
В Москву Гарримана привез государственный секретарь Соединенных Штатов Корделл Халл, который двенадцать лет занимал этот пост (дольше кого бы то ни было). 25 октября 1943 года госсекретаря и нового посла приняли Сталин и Молотов.
Позже Молотов заметил:
– Выяснилось, что вы жесткий человек, с вами не просто иметь дело.
Гарриман обиженно ответил:
– Я ваш друг.
– Мы знаем, – сказал Молотов. – Это был комплимент.
Энергичный и преданный делу, Гарриман занимался делами восемнадцать часов в сутки и требовал такой же преданности от подчиненных. Докладные записки и аналитические справки, по словам его коллег, посла мало интересовали. Он считал, что в Москве все решают личные отношения с хозяевами государства.
Гарриман чаще других американцев встречался со Сталиным. В 1945 году вождь пятнадцать раз принимал посла в Кремле. Гарриман коллекционировал знаменитостей, как дети собирают почтовые марки. Коллеги замечали: когда речь заходила о Гитлере, Гарриман неизменно повторял, что никогда с ним не встречался. В его словах звучало сожаление, как охотник сожалеет о трофее, который ушел у него из рук.
«Он всегда занимает место в первом ряду, – писал о Гарримане его коллега – британский посол в Москве сэр Арчибалд Кларк-Керр. – Он желает выглядеть важным и тем самым напоминает покойного президента Теодора Рузвельта, о котором говорили, что он всегда хотел был младенцем на крестинах, женихом на свадьбе и покойником на похоронах».
Гарриман вел в Москве достаточно скромный образ жизни. В его комнате установили железную печку, трубу вывели в окно. Он катался на лыжах, играл с дочкой в бридж.
В час ночи (в Москве уже наступило 13 апреля) в резиденцию посла позвонил дежурный, чтобы сообщить Авереллу Гарриману печальное известие, только что сообщенное радиостанцией американских вооруженных сил. Трубку взяла дочь посла Кэтлин и передала новость отцу. Всех гостей тут же отправили домой.
«В 02.50 минут, – пометил дежурный в приемной Вячеслава Михайловича Молотова, – позвонил Гарриман и просил сообщить Народному комиссару, что незадолго до 23 часов по московскому времени скончался президент Соединенных Штатов Рузвельт. Гарриман заявил, что сегодня днем, по возможности раньше, он хотел бы видеть г-на Сталина и г-на Молотова».
Почти сразу Гарриман перезвонил: желательно увидеться с Молотовым немедленно. В пять минут четвертого дежурный из Наркомата иностранных дел сообщил в американское посольство: Вячеслав Михайлович сам приедет к послу. Надо понимать, Молотов успел посоветоваться со Сталиным, который так рано не ложился. Ночью лимузин Молотова подъехал к Спасо-Хаусу.
На следующий день Гарриман доложил в Вашингтон: «Молотов казался очень расстроенным и взволнованным… Я никогда не видел его таким искренним».
В восемь вечера американского посла привезли к Сталину.
«Он встретил меня скорбным молчанием, – писал Гарриман, – и не отпускал моей руки секунд тридцать…
– Президент Рузвельт умер, – сказал Сталин, – но дело его должно быть продолжено. Мы окажем президенту Трумэну поддержку всеми своими силами».
Сталин связывал с Рузвельтом немалые надежды. Война еще не была окончена, вермахт продолжал сопротивляться. И тем более не была решена судьба послевоенного мира, где многое зависело от позиции президента Соединенных Штатов.
Президент Франклин Делано Рузвельт считал, что после войны предстоит создать систему коллективной безопасности, избегая соперничества среди победителей. Молотову Рузвельт говорил, что после войны останутся четыре полицейских, которые будут следить за остальными странами, – Англия, США, Советский Союз и Китай. Этим четырем странам только и будет позволено иметь оружие.
К американскому президенту в Москве относились заметно лучше, чем к Черчиллю. В военные годы выступления Рузвельта печатались в советской прессе и комментировались самым благоприятным образом.
«Сталин чувствовал себя с президентом вполне комфортно, – считал Гарриман. – Сталин обращался с президентом как со старшим, всячески стараясь понять, что у него на уме. Мысли Рузвельта ему, очевидно, понравились, он относился к президенту с особым почтением и уважением».
А теперь в Белом доме знакомого Сталину и симпатичного ему президента сменил вице-президент Гарри Трумэн, который не имел опыта в международных делах и презирал безбожный коммунизм. Когда Германия напала на Советский Союз, Соединенные Штаты еще не воевали. Один журналист остановил сенатора из Миссури Гарри Трумэна на ступенях Капитолия и спросил, как в этой ситуации должна себя вести Америка.
Трумэн, считавший оба режима отвратительными, ответил с прямотой, свойственной уроженцам Среднего Запада:
– Если мы увидим, что Германия побеждает, нам следует помочь России. А если будет побеждать Россия, мы должны помогать Германии. И пусть они убивают друг друга сколько могут; хотя я ни в коем случае не желаю Гитлеру победы.
Многие американцы не видели особой разницы между нацистским и сталинским режимом. Такой точки зрения придерживался известный американский дипломат и специалист по России Джордж Кеннан, чье имя не раз возникнет на страницах этой книги.
24 июня 1941 года, через день после нападения нацистской Германии на Советский Союз, Кеннан писал своему другу: «Россия безуспешно пыталась обеспечить свою безопасность за счет компромиссов с Германией и направить немецкие военные поползновения на Запад. Москва заботилась исключительно о собственных интересах. Надо реалистически оценивать настоящее положение России: эти люди вели опасную игру и должны теперь сами нести ответственность. Подобный взгляд не помешает оказывать ей материальную помощь, что требуют наши собственные интересы, но мы не можем отождествлять себя с воюющей Россией политически и идеологически. Более правильно считать Россию «попутчиком», пользуясь принятым в Москве термином, а не политическим союзником».
Историю холодной войны, которая почти без промедления сменила войну горячую, принято отсчитывать от фултонской речи Уинстона Черчилля. Но когда в марте 1946 года Черчилль говорил о железном занавесе, разделившем Европу, и призывал Соединенные Штаты объединить усилия с Англией, чтобы противостоять мировому коммунизму и Советскому Союзу, холодная война уже началась.
Мысленно возвращаясь к счастливым и волнующим событиям весны сорок пятого, политики и историки еще долго будут пытаться понять, почему вчерашние союзники так быстро стали врагами. Радость советских и американских солдат-победителей, встретившихся на Эльбе 26 апреля 1945 года, была искренней. Но уже через несколько месяцев союзники оказались по разные стороны баррикады. И многие десятилетия они будут считать друг друга врагами и всерьез готовиться к войне. Память о союзе в борьбе с нацизмом исчезнет быстро, а след холодной войны останется надолго, если не навсегда.
Была ли холодная война неизбежной? Кто начал холодную войну? Кто произвел первый выстрел? И зачем? Вот вопросы, на которые не так-то легко дать ответ.
Судьба послевоенной Европы решалась в Крыму, когда еще шли бои. 4 февраля 1945 года открылась Ялтинская конференция великих держав. Царила атмосфера практически полного согласия. В первый же день первый заместитель начальника Генерального штаба Красной армии генерал Алексей Иннокентьевич Антонов попросил союзников нанести авиаудары, чтобы помешать немцам перебросить подкрепления на Восточный фронт. Он особо выделил три транспортных центра – Берлин, Лейпциг и Дрезден. Союзники откликнулись. В ночь на 13 февраля на Дрезден обрушились бомбы. Когда ковровые бомбардировки Дрездена утром 15 февраля закончились, официальное число погибших достигло сорока тысяч.
Сталин считал, что победитель в войне имеет право на территориальные приобретения. Он, во-первых, хотел, чтобы мир признал новые советские границы, то есть включение в состав СССР Прибалтийских республик, территорий, присоединенных в результате раздела Польши, а также Бессарабии и Буковины, прежде принадлежавших Румынии. Во-вторых, Сталин хотел обезопасить страну от Германии, с которой дважды пришлось воевать. Для этого он намерен был создать вокруг Советского Союза пояс дружественных государств. Все территории, на которые вступила Красная армия, должны были войти в советскую сферу влияния.
Сталин говорил своим партийным товарищам:
– В этой войне не так, как в прошлой. Кто занимает территорию, насаждает там, куда приходит его армия, свою социальную систему. Иначе и быть не может.
В определенном смысле британский премьер-министр Черчилль сам предложил Сталину поделить Восточную Европу. Это произошло еще до Ялты, в октябре 1944 года, когда Черчилль приехал в Москву. Премьер-министру показалось, что «дядя Джо проявляет большую, чем когда-либо раньше, сговорчивость». И Черчилль решил, что надо ковать железо, пока горячо.
В первый же день переговоров в Кремле он передал Сталину листок бумаги, на котором обозначил в процентах соотношение влияния Советского Союза и Англии в различных странах Европы. В Греции – девяносто процентов к десяти в пользу Англии. В Югославии пополам. В Венгрии пополам. В Болгарии семьдесят пять к двадцати пяти в пользу СССР.
Одни считают этот шаг британского премьера бесстыдной привычкой великих держав решать судьбы народов по глобусу. Другие – умным ходом в попытке сохранить за Западом какие-то позиции в Центральной и Восточной Европе.
При этом Сталин и Черчилль с презрением относились друг к другу.
– Может быть, вы думаете, что мы забыли, кто такие англичане и кто есть Черчилль? – говорил Сталин одному из руководителей компартии Югославии. – У англичан нет большей радости, чем нагадить союзникам. А Черчилль, он такой, что, если не побережешься, он у тебя копейку из кармана утянет. Ей-богу, копейку из кармана! Рузвельт не такой – он засовывает руку только за кусками покрупнее. А Черчилль – и за копейкой.
Британский премьер не оставался в долгу.
– Россия – это большое животное, которое очень долго голодало, – сказал Уинстон Черчилль руководителю «Свободной Франции» генералу Шарлю де Голлю. – Сегодня невозможно не дать ему насытиться. Но речь идет о том, чтобы оно не съело все стадо. Я стараюсь умерить запросы Сталина, который, кстати сказать, если даже и обладает большим аппетитом, не утрачивает здравого смысла. Кроме того, после еды начинается пищеварение. Когда придет час усвоения пищи, для русских настанет пора трудностей. И тогда Николай-угодник, быть может, сумеет воскресить несчастных детей, которых людоед засолил впрок.
На конференции в Ялте Сталин, Черчилль и Рузвельт установили рубеж, на котором должны были встретиться наступающие советские войска и войска союзников. После войны эта демаркационная линия превратится в линию раздела Европы.
Западные политики понимали, что у них мало шансов повлиять на судьбу Восточной Европы. Перед отлетом в Ялту Черчилль сказал своему секретарю:
– Все Балканы, кроме Греции, будут болыпевизированы, я ничего не в состоянии предпринять, чтобы это предотвратить. И для Польши я тоже ничего не в силах сделать.
К Балканским странам британский премьер-министр относился без всякого уважения. 2 августа 1944 года Черчилль сказал в палате общин о Болгарии, оказавшейся на стороне нацистской Германии:
– Трижды брошенная в войну не на той стороне жалкой группой преступных политиков, которых, кажется, всегда можно было найти для того, чтобы из поколения в поколение вести страну к погибели, – трижды за мою жизнь эта презренная Болгария обрекала крестьянское население на муки войны и страдания, связанные с поражением… Какое место выпадет Болгарии на судилище, когда у всех откроются глаза на мелкую и трусливую роль, которую она играла в этой войне?..
Конечно, в Ялте ни американцы, ни англичане не согласились на то, чтобы освобождаемые Красной армией страны перестраивались по советскому образцу. Приняли декларацию об условиях демократизации государств Европы. Но западные лидеры признали особую роль Советского Союза на востоке континента.
– Американцы, – говорил наркому Молотову посол Гарриман, – прекрасно сознают, что в небольших странах Восточной Европы Советский Союз имеет особые интересы. Все дело в том, чтобы облечь это в какую-то такую форму, которая была бы понятна общественному мнению США, чтобы оно не считало, что Болгария и Румыния «подавлены» Советским Союзом, что выборы в этих странах не свободны, а правительство является «русской креатурой».
«В этом месте я прервал Гарримана, – отметил Молотов в записи беседы, – и между нами произошла довольно длительная дискуссия по вопросу о том, что такое демократия вообще и демократия в Болгарии и Румынии в частности…»
В Москве, Вашингтоне и Лондоне по-разному понимали, что такое «особые интересы», и сильно заблуждались относительно намерений друг друга. Сталин считал, что договорились так: он не строит авианосцы и не вторгается в сферы, которые Америка и Англия закрепили за собой, но и Западу незачем влезать в то, что он делает в Восточной Европе.
Вернувшись из Крыма, в палате общин Уинстон Черчилль сказал:
– На протяжении всей войны я ни разу не испытывал чувства такой тяжелой ответственности, как в Ялте. Мы вступаем в царство непредвиденных случайностей, где на каждом шагу возникают сомнения. Было бы ошибкой заглядывать слишком далеко вперед. Звенья в цепи судеб можно скреплять лишь по одному.
Польское правительство, которое после военного поражения эмигрировало в Лондон, отказалось принять ялтинские договоренности.
Англия вступила во Вторую мировую в сентябре 1939 года ради Польши, на которую напал Гитлер. Польские летчики, которые перелетели в Лондон, храбро защищали британское небо от немецких бомбардировщиков. Они сражались вместе с союзниками в Италии и во Франции. На выборах американского президента к избирательным урнам приходили семь миллионов избирателей польского происхождения. Ни Англия, ни Америка не могли остаться равнодушными к судьбе Польши.
13 апреля 1943 года берлинское радио сообщило, что немецкие войска обнаружили тела нескольких тысяч польских офицеров в деревне Катынь возле Смоленска, которые были убиты НКВД. Имперский министр Геббельс был счастлив.
Через несколько дней глава польского правительства в изгнании Владислав Сикорский, встретившись с Черчиллем, сказал, что есть серьезные основания полагать, что поляки действительно убиты советскими чекистами. Черчилля интересовало только одно – необходимость единых действий в борьбе против нацистской Германии. Он цинично сказал Сикорскому:
– Если они мертвы, их уже не оживить.
Сикорский не меньше других был заинтересован в победе над нацистами. Но он, как и другие поляки, уже понял, что на этот раз немцы рассказали правду, потому что без внимания были оставлены все просьбы польского правительства получить от Москвы ответ на вопрос, куда пропали военнослужащие, взятые в плен советскими войсками осенью 1919 года. Сикорский обратился за помощью в Международный комитет Красного Креста с просьбой провести независимое расследование.
26 апреля 1943 года Советский Союз разорвал отношения с эмигрантским правительством Польши. Советский посол в Лондоне Иван Михайлович Майский раздраженно заметил Черчиллю:
– Поляки были храбрым, но глупым народом. Они никогда не умели управляться со своими делами. Их беспомощное правительство безрассудно натравливает свою двадцатимиллионную нацию на страну, где живут двести миллионов человек… Терпение России не безгранично.
Вечером 7 мая Сталин в разговоре с британским послом в Москве Арчибалдом Кларк-Керром высказался еще жестче:
– Члены польского правительства не пожелали жить в мире с нашей страной. Они перенесли на Советский Союз застарелую ненависть, которую питали к царскому правительству. Они упорно пытались стравливать союзников… Видимо, они считали такую игру умной, но на самом деле Бог не дал им мозгов.
Союзники не оставляли надежды наладить сотрудничество между польским правительством в изгнании и Москвой. Американский посол Гарриман попросился к Сталину на прием.
– Опять поляки? – недовольно произнес Сталин. – Неужели это самый главный вопрос?.. Лондонские поляки – это помещики, которых народ не пустит в Польшу. Все считают русских батраками. Русские должны освободить Польшу, а поляки хотят получить Львов. Все считают, что русские – дураки.
Владислав Сикорский погиб в авиационной катастрофе, обстоятельства которой и по сей день многим историкам кажутся странными. Его сменил Станислав Миколайчик. В конце июля 1944 года новый глава эмигрантского правительства прибыл в Москву на переговоры. Пока шли переговоры, 1 августа в Варшаве началось вооруженное восстание – самое крупное выступление против нацистов в оккупированной Европе.
Повстанцы во главе с генералом Тадеушем Бур-Комаровским, командующим подпольной Армией крайовой, хотели сами выбить немцев из столицы, чтобы иметь право восстановить польское государство и встретить наступающие советские войска хозяевами собственной земли.
«Последней «каплей», – писал генерал Войцех Ярузельский, воевавший на стороне Красной армии, – которая рассеяла сомнения генерала Тадеуша Бур-Комаровского и привела к принятию решения о начале Варшавского восстания, оказалась информация о появлении нескольких советских танков на Праге – пригороде Варшавы».
Это произошло 31 июля, когда подчиненный Бур-Комаровского полковник Анатолий Хрустель доложил генералу, что советские танки уже входят в город. Повстанцы конечно же рассчитывали на подход частей Красной армии. Но именно 1 сентября наступавшие советские войска остановились. У немецкого командования освободились силы, которые оно бросило на уничтожение Варшавы и варшавян.
Поляки считают, что Красная армия, стоявшая на другом берегу Вислы, сознательно не сдвинулась с места, пока немцы не подавили восстание.
Командующему 1-м Белорусским фронтом Константину Константиновичу Рокоссовскому, поляку по происхождению, поручили дать интервью британскому корреспонденту Александру Верту и объяснить, почему его войска вдруг остановились, когда говорилось, что они вот-вот войдут в Варшаву.
– Я признаю, что некоторые советские корреспонденты проявили 1 августа излишний оптимизм, – говорил Рокоссовский. – Нас теснили… На войне такие вещи случаются… Мы теряем много людей. Учтите, что у нас за плечами более двух месяцев непрерывных боев… Красная армия может временами уставать. Наши потери были очень велики.
Развеять взаимное недоверие не удавалось. Сталин подозревал Англию и Соединенные Штаты в намерении подписать сепаратный договор с Германией. Американцы и англичане полагали, что Сталин сознательно остановил свои войска и дал немцам подавить Варшавское восстание, чтобы создать политический вакуум и очистить площадку для польских коммунистов.
Союзники просили разрешения использовать советские аэродромы, чтобы на них могли садиться самолеты, которые вылетали бы из Италии, чтобы снабжать с воздуха польских повстанцев.
Сталин обещал помочь восставшим полякам. Но 15 августа первый заместитель наркома иностранных дел Андрей Януарьевич Вышинский отверг просьбу союзников разрешить их самолетам садиться на аэродроме в Полтаве. Британским самолетам не хватало керосина, чтобы вернуться на свои аэродромы. Летчики сбрасывали груз над Варшавой и прыгали с парашютом.
Гарриман добился встречи с Молотовым, сказал ему о том, что «ненужная гибель» американских и британских летчиков произведет тягостное впечатление на союзников:
– Отказ в помощи полякам, которые ведут теперь борьбу в Варшаве, никогда не будет понят в Соединенных Штатах, каковы бы ни были ошибки руководителей поляков. Я уверен, что если Молотов продумает эти факты, то он пересмотрит свое решение.
Переводчик Павлов пометил: «Эти свои последние слова Гарриман произнес сильно взволнованным голосом».
Гарриман вспоминал, что это были «самые трудные переговоры». Вернувшись к себе в Спасо-Хаус, посол Гарриман подготовил письмо Рузвельту:
«Единственное, во что я здесь верил, была надежность слова Сталина. Теперь он нарушил свое обещание, данное Миколайчику, и сделал это безо всяких видимых оснований. Только что Сталин обвинял поляков в нежелании «драться против немцев», а 9 августа, встретившись с Миколайчиком, назвал Варшавское восстание неразумным.
Польская проблема, важная сама по себе, может предвещать ту же беспощадную советскую политику и на других направлениях… Советское правительство ошибочно воспринимает наше расположение как признак слабости и согласия с его политикой… Если мы не станем возражать, то по всем признакам Советский Союз превратится во всемирного громилу повсюду, где затрагиваются его интересы…»
9 сентября 1944 года Сталин и Молотов все-таки согласились принимать самолеты союзников на своих аэродромах. 13 сентября и советская авиация начала полеты на Варшаву. Но было поздно. К тому времени восстание было фактически разгромлено.
Осенью 1939 года Сталин принял участие в разделе Польши. Часть польской территории была присоединена к Советскому Союзу. Сталин согласен был только на такое правительство в Варшаве, которое признает новые границы. Министры-эмигранты, нашедшие убежище в Лондоне, не были готовы к такой жертве. Значит, считал Сталин, Польшу должны возглавить другие люди. И они нашлись. Но его ставленников не признавали союзники.
На совещании трех министров иностранных дел в Ялте в феврале 1945 года выработали компромисс: «Действующее ныне в Польше Временное правительство должно быть реорганизовано на более широкой демократической основе с включением демократических деятелей из самой Польши и поляков из-за границы».
Расплывчатая формула позволяла обеим сторонам толковать ее смысл по-своему.
Британский министр иностранных дел Энтони Иден в палате общин говорил:
– Временами трудно отделаться от гнетущего чувства, порожденного сложными проблемами, нависшими над Европой. Они несравнимо острее тех, которые возникали после прошлой войны… Восстановить жизнь в Европе, избавить Европу от анархии и хаоса возможно лишь совместными усилиями трех держав… Внешняя политика Англии веками зиждилась на твердом намерении не допускать господства какой-либо одной страны над Европой. Мы верим в Европу, мы являемся частью Европы, и я убежден, что ни одна страна никогда не будет господствовать над Европой. Она слишком велика для того, чтобы одна нация смогла этого добиться.
Британский министр был настроен примирительно: разумнее стараться урегулировать нестерпимое положение, чем упорствовать по принципиальным соображениям и тем самым не только ничего не уладить, но и вообще поставить под сомнение единственную основу, на которой можно добиться урегулирования в послевоенном мире.
Рузвельт писал Сталину 6 февраля 1945 года: «Соединенные Штаты никогда не поддержат каким-либо образом любое временное правительство в Польше, которое было бы враждебно Вашим интересам».
Рузвельт откровенно говорил Гарриману, что ему в общем все равно, станут восточноевропейские страны коммунистическими или нет. Важнее было обеспечить участие Советского Союза в войне с Японией. Он намеревался сразу же после победы над Гитлером вывести американские войска из Европы.