Экипаж
Ю. Дунский, В. Фрид, А. Митта при участии Б. Уриновского
Люди с крыльями – не ангелы
Командир экипажа – Андрей Васильевич Тимченко – негромко сказал в микрофон:
– Круг! Высоту четыреста по давлению семьсот сорок занял. Разрешите третий разворот.
– Третий разрешаю, – ответил в динамике голос диспетчера.
Над дверью салона горело табло: «Застегнуть привязные ремни, не курить».
Самолет шел низко над полями и рощами. Пассажиры с ленивым любопытством смотрели на землю, то встающую дыбом, то косо сползающую вниз.
…На земле за приближением самолета неотрывно следил локатор. Ажурные лопасти медленно и чутко поворачивались – так поворачивается лицо слепого на слышный ему одному звук.
А на экране локатора самолет Тимченко был всего лишь светлой точкой, крохотной звездочкой в созвездии других таких же. Прохаживался по кругу светящийся радиус, внимательно смотрел на экран диспетчер.
– Мы на курсе, на глиссаде, – сказал штурман командиру.
И земля подтвердила:
– Высота четыреста, удаление восемь километров. Полоса свободна.
В любом современном лайнере – будь то «Ил-62», «Ту-154», «Дс-10» или огромный «Боинг-747» – кабины невелики, даже тесноваты. Наверное, размер кабины продиктован конструктивными соображениями. Но со стороны кажется, что в этом есть и другой, более глубокий смысл. Члены экипажа почти касаются друг друга плечами и потому быстрее понимают друг друга, точнее взаимодействуют – как соприкасающиеся друг с другом шестеренки одного механизма. Но они не механизм! Они живой мозг, который одухотворяет, подчиняет своей воле летучую громаду металла…
– На курсе, на глиссаде, – сказал Андрей Васильевич. – Разрешите посадку.
– Посадку разрешаю, – ответил новый голос: диспетчеры передают друг другу самолет, будто с ладони на ладонь, чтобы в конце бережно опустить его на бетон посадочной полосы.
Андрей Васильевич приподнял нос машины, выдержал его над полосой на метровой высоте – и вот колеса осторожно коснулись земли.
– Включить реверс!
Руки Тимченко двигали штурвал вперед и на себя, одновременно поворачивая его то влево, то вправо, чтобы парировать порывы ветра, удержать самолет на оси полосы.
Постепенно замедляя ход, «Ту-154» катился по бетону. Рейс был окончен, они прилетели домой.
Безостановочной суетой, непрерывной и многообразной деятельностью Шереметьево, как и всякий большой аэропорт, напоминает муравейник: в беспорядочном, на первый взгляд, движении не вдруг угадываешь железную, раз и навсегда установленную, никем не нарушаемую систему.
С разной скоростью и в разных направлениях перемещаются по своим незыблемым маршрутам самолеты, ползут самоходные трапы, движутся автобусы, электрокары, пестрые пикапчики иностранных авиакомпаний. А между ними снуют люди: летчики, бортпроводницы, техники, пограничники…
По своему привычному маршруту, от стоянки к диспетчерской, шел и Андрей Васильевич Тимченко в сопровождении второго пилота и штурмана.
Серая «Волга» Андрея Васильевича отъехала от стоянки, где ставят свои машины шереметьевские летчики. Рядом с Тимченко сидела его жена – высокая и спокойная, под стать мужу.
– Как слетали? – спросила Анна Максимовна.
– Нормально.
– Тридцать лет слышу это «нормально».
Тимченко пожал плечами:
– Так правда же, нормально. Тебя не устраивает?.. Расскажи лучше, как жила без меня.
– Нормально, – ответила она и замолчала. Но не выдержала и стала рассказывать свои небогатые новости: – Звонили из Комитета ветеранов… Егор заходил, интересовался, когда вернешься…
– А как Наташка?
– Ну как Наташка… Наташка есть Наташка. – Анна Максимовна вздохнула и переменила разговор. – Ко мне девочку положили с зеркальным расположением.
– С чем? – не понял Андрей Васильевич.
– Сердце справа… Такая здоровенькая, спокойная девочка…
Бортинженер Игорь Скворцов, молодой, уверенный в себе, разыскал среди других машин свой красный жигуленок, сел и отъехал, но недалеко. Остановившись в сторонке от диспетчерской, он повернул зеркальце так, чтобы видеть выходящих. Когда появилась та, которую он ждал – хорошенькая блондинка, – Игорь открыл дверцу и жестом предложил подвезти в город. Девушка уселась в машину.
Перед аэровокзалом прогуливался со своей семьей еще один наш герой – летчик Валентин Ненароков. Семья была невелика: жена Аля и сын Алик четырех лет.
Муж и жена шли, держа мальчика за руки. А он, пользуясь этим, баловался: то поднимал ноги, чтобы родители его несли, то, наоборот, повисал на родительских руках и волочил ножки по земле. Но мать и отец не замечали этого, занятые своим разговором. Издали казалось: какая симпатичная дружная семья! Но так казалось только издали.
– Не нравится? Пожалуйста – давай разойдемся! – задыхаясь от злости, говорила жена.
– Ну, Аля, ну что ты в самом деле? Это ж не разговор.
– Именно разговор! Ты мне весь отпуск испортил! Чтобы я в жизни еще с тобой поехала!
– Я бы то же самое мог сказать, но я же молчу!
– Интересно! Значит, опять я виновата?
В этот момент возле них резко затормозила красная машина, приветственно посигналила и из нее выскочил бортинженер Игорь Скворцов.
– Здорово, Валентин! Вот уж не думал!
Ненароков расплылся в счастливой улыбке, расцеловался с Игорем и повернулся к Але:
– Алечка! Это мой старый товарищ, летали вместе… Игорь, знакомься, моя жена.
– Алевтина Федоровна, – представилась Аля.
Поклонившись, Скворцов быстро и внимательно оглядел ее: красивая была жена у Ненарокова, ничего не скажешь…
– А ты тоже? – Ненароков показал глазами на пассажирку «жигулей».
– Что ты! Ты смотри не накаркай… Это так… А ты опять в Москве? Перевелся?
– Нет, я там же. На Алтае… Слушай, а как Васильич? Все серчает на меня?
– Нет, – сочувственно сказал Скворцов. – Сначала ругался, а теперь просто молчит. Не вспоминает.
– М-да… Ну все равно ты передай привет. Ладно?
Скворцов кивнул, а Ненароков продолжал:
– А мы в отпуск ездили… Показывал им Ленинград. А теперь по Москве хотим погулять.
– Так садись, покатаю вас, – после секундного колебания сказал Скворцов. – Нет проблем.
– Спасибо, не получится, – с сожалением отказался Ненароков. – Еще билеты надо оформить, багаж…
– Ну смотри…
Мальчик все это время молчал, только застенчиво улыбался. Молчала и Аля. Скворцов уселся в машину, включил магнитофон со специальными автомобильными колонками и уехал, увозя с собой громкую музыку.
– Да, летали вместе. На «Ил-18-м». Отличный парень, – растроганно сказал Ненароков.
Аля заметила неодобрительно:
– Кобель высшей марки. Сразу видно.
– А командир отряда тогда был Тимченко Андрей Васильевич, – продолжал вспоминать Ненароков. – Замечательный человек.
Аля передернула плечами: эти лирические воспоминания ее только раздражали.
Ненароковы сидели в стеклянном кафе и ели мороженое. Валентин переложил шарик из своей вазочки к Алику.
– Сиба, – с некоторым усилием сказал мальчик. Ненароков улыбнулся, спросил:
– Ку?
– Ку… Шо! – кивнул Алик. Мать в раздражении бросила в вазочку ложку, так что обрызгала и себя, и мужа.
– Да перестаньте вы на птичьем языке разговаривать! Словно как нерусские!.. Губишь ведь ребенка, губишь!
– Ну ты чего, Аля? Я уверен: ему так лучше, удобнее. И не надо заставлять насильно… Вот ты при нем…
– Завел, завел шарманку… Кто бы знал, до чего мне тошно!
Игорь Скворцов и девушка, которую он подвез из аэропорта, пили кофе и слушали музыку. Комната у Скворцова была ухоженная, чистенькая и немножко пижонская: светильниками служили африканские маски с лампочками в глазницах и во рту, на стенах – какие-то панели из матового стекла, центральное же место занимала «система» – магнитофон «Тандберг» с проигрывателем и разведенными по углам стереоколонками.
Не вставая, Игорь повернул тумблер на сложном, чем-то похожем на его стол с приборами в кабине самолета, пульте, и по стенам, вернее по панелям, забегали разноцветные блики, волны, радуги.
Игорь покрутил ручку – и музыка сменилась. Зазвучал концерт Чайковского, а на потолке, вытесняя друг друга, стали появляться слайды с видами русской природы: березовые голые рощи, скованные льдом реки, старые усадьбы среди сосен.
– Потрясающе! – сказала девушка.
Игорь улыбнулся.
– Все сам. Вот этими руками.
– Только почему на потолке? Шею сломаешь.
– Я обычно лежа смотрю, – серьезно объяснил Игорь. – Лежа очень удобно.
Андрей Васильевич Тимченко тоже был дома: смотрел рассеянно телевизор и разговаривал с дочкой.
– Два зачета досрочно сдала, – рассказывала она. – Языкознание и фонетику.
– Замуж еще не вышла? – пошутил отец. – Все-таки три дня не виделись.
– Пока что нет.
– А когда выйдешь, нам с матерью хоть сообщишь?
Наташа улыбнулась, но как-то не очень весело.
– Конечно, сообщу. Если рядом телефон будет.
Отцу такой юмор не понравился, но он промолчал: сам ведь завел разговор.
Вошла с кухни Анна Максимовна со стаканом морковного сока в руках.
– О чем беседовали? – спросила она с беспокойством.
– Так… О жизни вообще. – Наташа встала. – Я пошла учиться.
Она взяла книгу, заложенную тетрадкой, и ушла к себе в комнату. Анна Максимовна поставила морковный сок перед мужем.
– А ну его к лешему, – взмолился Тимченко.
– Надо. Это сплошной каротин. Очень хорошо для глаз… Ведь знаешь.
– Каротин, карантин, – пробормотал Андрей Васильевич, но сок выпил. А жена уже достала из-под журнального столика прибор, которым измеряют давление, и стала оборачивать руку мужа повязкой.
– Зачем? – вяло протестовал Тимченко. – Это-то зачем?.. Только смотреть мешаешь… Ну, сколько там настукало?
Жена улыбнулась: знала, что обязательно спросит.
– Идеально. Сто двадцать на восемьдесят… Вот тебе Распутин, «Живи и помни». Это надо прочесть. Я очками заложила, где начинается.
…В спальне у Тимченко стояли рядышком две солидные, отсвечивающие полировкой кровати. Андрей Васильевич закрыл однотомник Распутина и потушил ночник.
– Андрюша, – сказала вдруг жена. Оказывается, она не спала – просто лежала с закрытыми глазами. – Тебе Наталья что-нибудь говорила?
– Вроде нет… А что? – встрепенулся Тимченко.
– Наверное, лучше, чтоб она сама сказала… Но все равно… Только отнесись спокойно. Она у нас беременна.
Тимченко сел на постели, зажег свет.
– Постой, это ерунда какая-то получается… Я ее сегодня, буквально сегодня спросил: замуж не вышла? Она говорит: «пока не собираюсь». Весело так говорила!
Жена только вздохнула. Андрей Васильевич понял, что сказал глупость.
– А кто… этот?
– Какой-то Костя. Она говорит, он у нас бывал… Я что-то не помню.
Тимченко встал и, как был в трусах, вышел из комнаты.
– Ты куда?.. Ее нету.
Он не ответил. Хлопнула входная дверь.
…Когда он вернулся и сел на кровать, жена не выдержала, спросила:
– Куда ходил?
– Я ей сабо привез, на день рождения.
– Ну?
– Ну, пошел и в мусоропровод кинул!
– Ты мог простудиться.
Они помолчали.
– Как тебе не стыдно? Чего ты злишься? – не очень уверенно сказала Анна Максимовна. – Надо радоваться!
– Чему? Чему радоваться?
– Тому, что Наталья разумная девка. Не стала ничего делать, хочет рожать… Что будет внук… Что мы с тобой еще не старые – неужели не вырастим? Деньги есть, дача есть… Ну, чего ты молчишь?
– Радуюсь.
Низко над водой шел вертолет. Из воды торчали верхушки деревьев, телеграфные столбы, а кое-где и крыши домов. Половодье. «Ми-4» летел неторопливо, отражаясь в спокойной воде.
В кабине сидели Валентин Ненароков, медсестра в белом халате и второй пилот. Второй внимательно следил за землей, а Ненароков, сидя за штурвалом, рассказывал медсестре:
– Я с ним специально в Москву заезжал после отпуска. Хотели к логопеду попасть, да не успели.
– Неужели так сильно заикается? – спросила сестра сочувственно.
– Сильно… Но он хитрый, придумал выход. Слово целиком сказать трудно, так он говорит кусочек. Вместо «хочу» – «чу», вместо «хорошо» – «шо», вместо «вкусно» – «ку». В общем, целый язык сочинил.
– Интересно, – сказал второй, продолжая наблюдать за землей.
– И я с ним так же разговариваю, – рассказывал Ненароков. – Вроде балуюсь, а ему так легче, веселей. Он меньше стесняется… А вот жена – наоборот. Кричит на него, требует, чтоб говорил правильно. А он только больше заикается…
– Твоя Аля вообще язва хорошая, – заметил второй.
Ненароков не обиделся, но огорчился:
– Это ты зря… Просто у нее нервы.
– И у тебя нервы, и у меня нервы, но мы ж на людей не кидаемся.
– Знаешь что, Серега… – начал Ненароков сердито, но тут второй пилот перебил его:
– Вижу людей.
И правда, впереди, на крыше затопленного дома, махал белой рубахой человек. Рядом сидел другой, поменьше, наверное, ребенок. А на плоской крыше пристройки стоял зеркальный шкаф…
В маленькой московской квартире играл магнитофон. Под его музыку танцевала пара: молодой человек в джинсах и девушка – по виду десятиклассница. Еще один паренек сидел в углу, листая книгу.
Приоткрылась дверь, и пожилая женщина, наверное, соседка, сказала:
– Костя, к тебе.
В комнату вошел Тимченко. Не здороваясь, он сказал парню с книгой:
– Выйди на минутку. – А девушке велел: – Ты останься. Тебе полезно будет послушать.
Костя посмотрел на него с удивлением и тревогой.
– Что ж ты наделал? – спросил Андрей Васильевич, перекрывая голосом музыку. – Наташка беременна, а ты – в кусты?
Своей тяжелой рукой он сгреб парня за рубашку и хорошенько тряхнул.
– А ты отплясываешь? Другой дуре мозги крутишь?
– Это сестра моя! – жалобно закричал парень. Тимченко смутился:
– Да?.. Ну, все равно. Так люди не поступают. Иди и женись, а то я из тебя…
– Да вы не поняли, я с удовольствием, – сказал парень еще жалобней. Он пошел выключить магнитофон и снова вернулся к Тимченко. – Я только об этом и прошу. Звоню, звоню, две телеграммы дал!
– Что ты ему объясняешь? Не унижайся, – сердито сказала сестра. – Она мизинца твоего не стоит!..
– Отстань!.. Андрей Васильевич, я ее люблю. А она не хочет. Категорически.
Дома, совершенно сбитый с толку, Тимченко допытывался у дочери:
– Но почему? Почему? Можешь ты мне объяснить?.. Парень как парень…
– Ну. Он не личность. Не нужен он мне. И вам с мамой не нужен. Только лишние хлопоты. Все равно не сможем мы с ним жить.
Андрей Васильевич помолчал, потом сказал горько:
– Ну давай, жди свою личность! Ребенка сделать – личность, а пожениться, как люди – не личность… Ты хоть понимаешь, что жизнь себе искалечила?
Наташа вдруг озлилась.
– А ты хоть понимаешь, что ничего не понимаешь?.. Буду! Буду, буду рожать! И нечего за меня беспокоиться. За себя беспокойся! Тебя спишут вот-вот, ты же отлетал почти!.. А на земле что тебе делать? Вот и будешь внука воспитывать!
– Наталья, замолчи сейчас же! – сердито крикнула мать.
Тимченко встал, хотел что-то сказать дочери, но передумал и вышел из комнаты.
– Бух! Бух! – гремело над болотом. В резиновых ботфортах, в старой кожаной куртке, Тимченко брел по хлюпающей земле с двустволкой в руках. Охота – это был его любимый отдых. Но сегодня даже охота не могла исправить настроения.
– Бух! Бух! – И, хлопая крыльями, упала на землю утка…
…Тимченко вышел к костру, который развел на сухом месте другой охотник. Этот охотник, одетый точно так же, как Андрей Васильевич, был старше лет на десять. Рядом с ним у костра сидела красивая угрюмая девушка в брюках, резиновых сапожках и нейлоновой куртке.
– Андрюша! – весело закричал сидевший у костра. – Вот нечаянная радость!.. Томочка, это мой друг, высочайшего класса летчик!
– Тамара! – без улыбки представилась девушка. Тимченко присел к костру, кивнул девушке.
– Это внучка моя, царица Тамара, – с гордостью сказал старый летчик. – А ты чего невеселый?
– По разным причинам, – буркнул Тимченко.
– Ничего, это мы исправим. Томочка, принеси, пожалуйста.
Девушка встала, спустилась к берегу озера. Там остужалась в воде бутылка водки, привязанная за горлышко к коряге.
Пока Тамара выуживала бутылку, старый летчик говорил, помешивая в греющемся над костром котелке.
– Вот, понимаешь, выросла… Красивая девчонка, хотела артисткой стать, но не потянула. По конкурсу не прошла… А теперь считает, дуреха, что жизнь пропала, конец!..
Тимченко слушал не перебивая.
– Но вообще-то, она толковая. Английскую школу кончила, и вообще, – заторопился, чтобы скорее перейти к сути, Тамарин дед. – Я ее устроил бортпроводницей. Уже год летает. И у меня просьба: возьми ее под свое, как говорится, покровительство.
– Георгий Степанович, о чем ты говоришь? – удивился Тимченко. – Все сделаю, что в моей власти…
Тамара вернулась с бутылкой. Разливая водку по пластмассовым стаканчикам, Георгий Степанович продолжал рекламировать внучку:
– Она по-английски знаешь как чешет? И поет, и разговаривает?
– Ну, петь-то у нас вряд ли придется. А вот разговаривать… Ду ю риалли спик гуд инглиш?
Тамара пожала плечами и на хорошем – гораздо лучше, чем у Андрея Васильевича, – языке отвечала, что да, действительно, хорошо говорит по-английски и любит читать английские книги.
– А где летала?
– По Союзу. А сейчас перевели в Шереметьево.
Тимченко подумал, что бы еще спросить, и ничего интересного не придумал: вообще он не очень понимал, чем может быть полезен Тамаре.
– Профессия бортпроводницы нравится?
– Нет, – спокойно ответила девушка. – Если честно, совсем не об этом мечтала.
Она держалась независимо и даже чуть-чуть высокомерно.
– А что вам нравится? На уток охотиться? – спросил Тимченко, обидевшийся за авиацию. Тамара усмехнулась:
– Это дед Егор затащил меня. Развлекает.
Тамара отошла поискать сухих веток для костра. Тимченко спросил у Егора:
– Замужем?
Тот отрицательно покачал головой. Тимченко понизил голос еще больше:
– Мать-одиночка?
– С чего ты взял? – испугался Георгий Степанович.
– Да нет, это я так… Сам не знаю…
Тимченко и экипаж снова были в кабине «Ту-154». Впереди, за стеклом, белели в синем небе легкие облака. Ничто не предвещало неприятностей. И вдруг бортинженер Скворцов и штурман крикнули почти одновременно:
– Пожар!.. Пожар!..
– Вижу и слышу. – Тимченко инстинктивно потянулся к тумблеру, но рука его повисла в воздухе. – Дым откуда-то… Похоже, что-то горит – в кабине или под полом.
На приборной доске бортинженера мигало табло. Игорь прочитал вслух:
– Пожар в первом пассажирском салоне.
– Пилотировать второму! – распорядился Тимченко. – Всем остальным надеть маски!
– Готов! – доложил Игорь. Он был уже в маске, гофрированный шланг которой тянулся к панели с надписью: «Кислород».
– Готов! – доложил и штурман.
– Надеть маску второму. Управление беру на себя, – сказал Андрей Васильевич. На нем тоже была маска. – Двигателям малый газ! Экстренное снижение до безопасной высоты!
– Понял, – кивнул штурман. В масках со шлангами, с наушниками, все они теперь были похожи на космонавтов.
– Инженер! Возьми баллон и иди проверь салоны. – Микрофон, вмонтированный в маску, плотно прилегал к губам, и голос Тимченко звучал из динамика непривычно глухо.
– Беру баллон, бегу в салон! – весело продекламировал Игорь.
А командир продолжал:
– Уменьшаю скорость до четырехсот километров в час. Закрыть кран поддува гермокабины! Произвести разгерметизацию!
– Автомат регулятора давления включен на сброс! – доложил второй.
– Мы на курсе, на глиссаде, – сказал штурман.
– Хорошо. – Тимченко повернулся к Скворцову. – Почему не доложил об источнике дыма?
– Думаю, что где-то у нас под полом.
– «Где-то»! А конкретно можешь?
Игорь нагнулся и показал на щель под своим столиком:
– Вот он сочится… Разбирать пол?
– Ладно, не надо. Пока хватит.
– А садиться? – спросил штурман.
– Сегодня садиться не будем. Завтра.
Тимченко щелкнул тумблером над головой, и в кабине зажегся свет. Летчики не спеша сняли наушники, маски. Андрей Васильевич вынул платок из кармана и тщательно вытер лоб. За стеклами кабины не было уже ни неба, ни облаков – скучная серая пелена.
Открылась дверь. За ней стала видна большая комната с пультом управления и креслами вдоль стен. В них сидел, ожидая своей очереди, еще один экипаж, пришедший на тренажер.
– Выходите, – деловито сказал инструктор…
…Когда они шли по коридору, Тимченко недовольно сказал Скворцову:
– Игорь, надо относиться посерьезней. Конечно, это только репетиция, а спектакль, я надеюсь, не состоится никогда… И все-таки, не будь умнее всех!
На подмосковном водохранилище, неподалеку от моста, плавает обрубок фюзеляжа «Ил-18». На борту у него написано: «Волна». Здесь экипажи самолетов отрабатывают спасение при посадке на воду.
Вместе с экипажем Тимченко тренировалась группа бортпроводниц, в их числе и Тамара. В конце мая вода уже теплая – барахтаться в ней было весело. Игорь Скворцов сразу взял Тамару под свое покровительство: учил ее спускать на воду канаты и помогать «пассажирам».
…Вместе они плыли на ярком надувном плоту с шалашиком. Игорь, видимо, рассказывал ей что-то забавное: Тамара, против своего обыкновения, улыбалась. А с борта «Волны» на Скворцова неодобрительно смотрел их командир, Андрей Васильевич Тимченко: как-никак Тамара считалась его подопечной.
Вздохнув, Тимченко поднял руку и, как полагалось по плану тренировки, выпустил в воздух сигнальную ракету.
Вечером Тамара была в гостях у Игоря. По стенам, в матовых панелях, переливались огненные сполохи цветомузыки. Тамара сидела в акустических наушниках и, закрыв глаза, слушала музыку, которая играла для нее одной: колонки были отключены. А Игорь в это время разговаривал по телефону:
– Папа! А что у Сашки?.. Не обращай внимания, потом сам жалеть будет… У тети Марины доктор был?.. Ага. Нет проблем, достанем. Повтори, как называется: «мире» или «мере»?
Прижав трубку плечом, Игорь записал на календаре: «Миредин» – и, увидев, что Тамара на секунду открыла глаза, приветственно помахал ей и извинился улыбкой. Потом закончил разговор:
– А был случай, чтоб я забыл? То-то же!.. Маму поцелуй.
Нажав на рычажок, он тут же набрал другой номер.
– Сергей? Привет!.. Бери карандаш, записывай: Михаил, Иван, Раиса, Евтушенко… Миредин. Индийское лекарство… Ты когда летишь в Индию?.. Очень хорошо. В среду я тебя встречу…
Разговаривая, Игорь время от времени включал и выключал кнопку звучания магнитофона и передвигал ручку регулятора. А когда положил телефонную трубку, включил колонки на нормальную громкость и сказал Тамаре:
– Резковато звучало, высоких много. Сейчас получше?
И вдруг увидел с удивлением, что по щекам девушки медленно ползут слезы. Игорь подошел, осторожно снял с нее наушники. Тамара открыла глаза, виновато улыбнулась.
– Вы так чувствуете музыку? – спросил Игорь с уважением. Тамара покачала головой.
– Нет. Люблю, конечно, ну, как все… Просто у меня с этой музыкой связано одно воспоминание.
– Любовь?
– Если бы!.. Я под эту музыку провалилась с треском. В Щукинском училище. Я сидела, ждала своей очереди, а за стенкой все время играли это. Это откуда?
– Рок-опера. «Французская революция».
– Я даже не знала. Но там все время ее повторяли. Наверное, студенты этюд готовили под нее или что… И во время экзамена, когда я им басню читала, тоже было тихонечко слышно. И потом, когда я в коридоре плакала, опять ее играли.
Она стала искать платок. Игорь достал свой, кончиком вытер ей слезы и пошел переключил музыку. Потом сел рядом с Тамарой и обнял ее за плечи:
– Это, как говорит мой отец, «дело былое»… Но вообще-то, если человек не вспоминает о своих неудачах, не переживает – значит, бесчувственная скотина. Так что плачь на здоровье – теперь-то у тебя все в порядке.
– Теперь все в порядке, – грустно подтвердила Тамара.
Вечером четырехэтажный поселковый дом светился разноцветными прямоугольниками окон. За одними виднелись обтянутые оранжевым шелком абажуры, каких в большом городе уже не встретишь, за другими – современные светильники, за третьими – голые лампочки.
…У себя на кухне Аля защипывала пельмени. Ей помогала подруга, такая же молодая и почти такая же красивая.
– Смотри, Алька, доиграешься, – говорила подруга. – Не сходи с ума! Тебе такой золотой мужик достался.
Аля не ответила. Подруга отнесла в холодильник доску с готовыми пельменями, вернулась и высказала новую мысль:
– Ну, заведи себе кого-нибудь. Может, тогда беситься перестанешь.
– При живом-то муже? – презрительно сказала Аля. – Нет, это уж пускай другие. А я не такой человек.
– Тогда терпи.
Аля поджала губы.
– А я что делаю? Только и терплю. Уже пять лет терплю.
…Не остывший еще от рабочего азарта, Ненароков ходил по комнате, а сын Алик, крепко обхватив его правую ногу и поставив ножки на отцовский ботинок, путешествовал вместе с ним.
– Пятый день, а вода держится, – рассказывал Ненароков жене. – Кое-где аж до крыш доходит… Мы зависли над дымом, смотрю – на дереве скворечник. Низко-низко над водой… И представляешь: прямо как птичка, сидит на полочке мышь!
– Me… мы!.. – потребовал Алик.
– Тебе мышку? – Отец поднял его на руки. – Нельзя. Ее и не достать… Уйдет вода – она слезет, побежит искать своих деток.
– Мужчины! Садитесь кушать… Я вам пельменей наготовила! – позвала Аля. Подруга вынесла из кухни большое блюдо пельменей.
…Они ужинали. На столе стояла бутылка красного вина, салат. Алина мать, седенькая и тихая, следила, чтоб ни у кого в тарелке не было пусто. Аля ела с аппетитом и при этом весело болтала:
– Ну эта Машенька Филатова, я просто не могу! Такая крохотулечка, такая пупочка – и скочет, и скочет, и скочет!.. У меня в классе три девочки тоже занимаются, но они как медвежатки…
– Угу… Угу, – поддакивал с полным ртом Ненароков. Алик ничего не ел: возил ложкой по тарелке и канючил:
– Чу ча… Чу ча… Чу ча!..
Мать рассердилась:
– Опять «чу ча»! Что это еще за «чу ча»? Скажи: «Хочу чаю»! По-русски скажи, а не по-китайски. А то не получишь ничего!
Алик хотел что-то ответить, но слова совсем не получались. Тогда он заплакал – прерывисто, как будто и плакал заикаясь.
Ненароков заступился за сына:
– Ну что ты, Аля? Раз не хочет человек… Не надо было шоколадку давать.
– Значит, я виновата? – сразу бросилась в атаку Аля. – Ты знаешь, как воспитывать, а я нет?.. Попробовал бы отказать, когда ребенок плачет!..
– Ой! Мне ведь к Жанне еще надо! – вспомнила вдруг Алина приятельница и поспешно встала из-за стола. – Всем спасибо, до свиданья!
Аля и не заметила ее ухода. Глядя горящими глазами на мужа, она кричала:
– Носишься неизвестно где! А потом приезжаешь и учишь!
Теща вздохнула и накрыла пельмени миской, а сверху полотенцем: знала, что теперь не скоро к ним вернутся.
– Почему «носишься»?.. – слабо отбивался Ненароков. – Я работаю…
– А я не знаю, работаешь или не работаешь! Может, нашел какую-нибудь и к ней летаешь!
Ненароков не удивился дикой несправедливости этого обвинения, давно уже привык. Он сказал только:
– Аля, Аля… Что ты плетешь?
Взял сигареты, спички и пошел на крыльцо курить.
…Он курил, глядя на прозрачный кружок луны в еще не потемневшем небе и вспоминал, как пять лет назад он приехал сюда, в этот городок, чтобы предложить Але руку и сердце. Нашел он ее на танцах, в клубе…
Аля увлеченно танцевала, подняв над головой красивые плавные руки, и не сразу заметила, что Валентин машет ей фуражкой. А когда заметила, бросила партнера, старшего лейтенанта, и побежала к Ненарокову. Ее провожали внимательные мужские взгляды, а старший лейтенант, не разобравшись в ситуации, даже пошел следом, чтобы вернуть Алю. Но увидел ошалелые от любви глаза Ненарокова, увидел, как Аля протянула ему навстречу руки, и свернул с курса.
– В отпуск? Или командировку? – растерянно и радостно спросила девушка.
– Приехал предложить руку и сердце, – ответил Валентин сияя. – Алечка! Завтра подаем заявление!
– Ты что придумал? Я же не могу уехать, – испугалась Аля. – Сто раз тебе объясняла: я целевая студентка, меня только через два года отпустят…
– Да не надо никуда уезжать! – продолжал радоваться Валентин. – Я сам к тебе приехал. Насовсем!
– А комната московская? Забронировался? – спросила с надеждой мать.
Разговор продолжался дома у Али, в той самой квартире, где они жили и теперь.
– Нет! Выписался с концами!
Только сейчас Валентин заметил Алино смятение, даже испуг. И счастливое опьянение, в котором он пребывал всю дорогу от Москвы, начало улетучиваться.
– Ну, подождали бы два года… Я бы к тебе приехала. Все-таки Москва, – неуверенно сказала Аля.
– Да не хочу я ждать! Не собираюсь!.. Мало ли что может случиться за два года? Верно, Евдокия Петровна?
Алина мать ничего не ответила, только вздохнула. И Валентин продолжал, словно уже оправдываясь:
– Алечка у вас красавица, умница. И характер золотой!.. От женихов, я это точно знаю, отбоя нет. Найдется какой-нибудь гусар и уведет!
– Гусар еще какой-то… Совсем с ума сошел, – сказала Аля и заплакала.
– Ничего подобного. Самое разумное решение… Я тебя люблю, ты меня любишь, мама у тебя хорошая, добрая… Прекрасно будем жить: стану работать в малой авиации. Не всем же на «Илах» летать!
Продолжая всхлипывать, Аля улыбалась ему и кивала головой.
Когда Ненароков вернулся в комнату, теща сидела и смотрела телевизор, боясь обернуться: не любила скандалов. А жена, вывалив на стол из вьетнамской шкатулки семейный архив, яростно рылась в фотокарточках. Все фотографии, на которых Аля была снята вместе с мужем, она рвала на мелкие кусочки. Весь пол был уже усеян серыми клочками.
– Ну чего ты творишь? – сказал Ненароков устало. – Ведь завтра жалеть будешь.
– Я об одном жалею! – закричала Аля. – Что дура была, что позволила тебе мою жизнь испортить!
Разбуженный криком, захныкал в соседней комнате Алик. Ненароков пошел утешать, но Аля опередила его, первая подбежала к детской кроватке.
– Не плачь, солнышко, не плачь! Ты мое солнышко, ты моя радость! Ведь ты мое солнышко? Ты моя радость?
Она стала совать сонному Алику какое-то печенье. Ненароков с неудовольствием смотрел, как падают в постель жесткие крошки.
– И не нужен мне больше никто! – сказала Аля, повернувшись к мужу. – Не нравится тебе с нами – уходи! Подавай на развод, пожалуйста. Хоть завтра!
– Ну что ты, Аля! Ну зачем нервничать?.. Я ж тебе, по-моему, ничего обидного не сказал.
Все ссоры кончались у них одинаково…
В комнате Скворцова было темно. Играла тихая музыка. Игорь с Тамарой лежали в постели. Она приткнулась щекой к его плечу, а он, глядя в потолок, говорил убежденно:
– Бывают мужчины, которые женятся. На здоровье! Дай им бог счастья… А есть, которые не женятся до конца жизни. Вот я как раз из таких. Не буду врать, я влюблялся – и не один раз, и очень серьезно… Но никогда, ни одной я не давал никаких обещаний. Потому что знал: семейная жизнь – это мимо… Без меня. Ничего не обещал и никого не обманул!
– Это мне в тебе и понравилось: независимость и откровенность… Ну, не только это, но это тоже, – сказала Тамара и поцеловала его в плечо. Он обхватил ее голову, крепко прижался губами к губам. Но тут зазвонил телефон.