Коммунистические дамы
ВБакуриани, горную деревушку в Грузии неподалеку от Боржоми, мы ездили каждый год. Там был дом от Института физики Грузии, а неподалеку в горах обсерватория, где занимались изучением космических лучей – частиц, прилетающих к нам из космоса. Каждый год в феврале там проводились конференции по физике низких температур, сверхпроводимости, сверхтекучести.
Народ с утра катался на горных лыжах, а после обеда слушал и обсуждал доклады. Всему хорошему рано или поздно приходит конец, и надо собираться и возвращаться в Москву. Обычно институтский автобус нас отвозил прямо в аэропорт в Тбилиси. Но однажды так получилось, что уехать в Тбилиси можно было только за день до отлета в Москву. Надо там переночевать.
А у Лени Межова в Тбилиси была родня, и он любезно предложил мне остановиться у них. Утром я уехал в Тбилиси. Сам Леня задержался, но должен был прибыть туда к вечеру.
Приезжаю в Тбилиси, снабженный адресом: улица Клары Цеткин, дом такой-то. Иду туда. Спрашиваю, никто даже и не слыхал про Лениных родственников. Ну, думаю, ошибся номером дома. Прочесываю всю улицу. Ничего. На спине тяжелый рюкзак, в руках горные лыжи. А в конце февраля в Тбилиси погода как у нас в Москве в мае. Обливаясь потом, присаживаюсь на какой-то камень, закуриваю, и тут в голову приходит мысль: Леня перепутал – улица-то, наверное, не Клары Цеткин, а Розы Люксембург. Смотрю на карту. Город Тбилиси расположен на двух берегах реки Куры, и улица Клары Цеткин на правом, а Розы Люксембург – на левом берегу Куры. Делать нечего, беру лыжи и иду на левый берег. Уже вечереет. Обхожу всю Розину улицу – и опять ни Лени, ни его родни. Вдруг на перекрестке с каким-то переулком слышу веселые голоса… узнаю голос Лени, поднимаюсь по лестнице, за столом сидит Леня среди своей родни и радостно спрашивает:
– Как ты меня нашел??? Ведь это улица Карла Либкнехта…
Бакуриани
В Бакуриани все жили в Доме физики – четырехэтажном строении, где размещался приезжий люд, а внизу была столовая и конференц-зал. Иной раз мест не хватало, и молодежь, то есть нас, отправляли жить в лабораторный корпус – так назывался обшарпанный сарай во дворе. В один из приездов жили мы там втроем с Гришей Воловиком и Сашкой Дюгаевым. Спали в большой комнате. Днем на улице все таяло, ночью подмерзало, но не сразу, и с потолка в нашей комнате капало. Нас это не сильно смущало, и, отходя ко сну, мы обычно вели длинные разговоры на разные темы. Это сейчас, в старости, нам кажется, что все уже ясно, что почем и кто чего стоит, а тогда каждый из нас еще не был одет броней «ума холодных наблюдений и сердца горестных замет». Обсуждалось многое, скажем, подход к науке.
Дюгаев, со свойственной ему горячностью, доказывал Грише, что физика – наука конкретная. И грош цена научному результату, если он не доведен до числа, до прямого выхода на эксперимент. Гриша же спокойно возражал, что общие теории более важны, ибо они отсекают то, что может быть, от того, чего в принципе не бывает.
Разумеется, оба были правы. С потолка меж тем постоянно капало, и в этот раз прямо на Гришку, на что он не обращал внимания, укрывшись своим драповым пальто. Когда полемика утихла и мы начали потихоньку засыпать, Гриша вдруг встал, с грохотом отодвинул свою кровать в сторону от капели и улегся вновь. Только он успел проделать это и укрыться своим изрядно подмокшим пальто, как от потолка оторвался огромный кусок штукатурки и грохнулся на то место, где только что стояла Гришина кровать… Проникшись уважением к Грише, вовремя распознавшему намек свыше, мы отошли ко сну.
С утра до научных заседаний мы много гуляли по окрестностям и как-то раз дошли до соседнего греческого села. Греки эти сбежали в Грузию из Турции во время очередной резни. Кто-то нам рассказал, что в лесу неподалеку от этого села есть горячий источник. Конечно, мы не могли упустить возможности искупаться зимой. Шли мы туда по пояс в снегу. Пришли, увидели яму, из которой шел пар, а на стенках – о чудо! – сидели и квакали лягушки. Разделись, полезли купаться. Вода была не сильно теплой, на обратном пути изрядно замерзли. Но тут, при входе в село, какой-то добрый самаритянин, заметив наши синие лица, пригласил к себе в дом. Дальше – больше. Закон гостеприимства на Кавказе неумолим, нас пригласили к столу, пришли соседи и родственники. Женщин за столом не было, еду с кухни носили и прислуживали за столом молодые парни и мальчики. Только когда стол был накрыт, на минуту вошла мать семейства, посмотреть, все ли сделано как должно. Потом ели, пили, произносили тосты. Греки рассказывали про свое житье-бытье, жаловались на притеснения со стороны грузин. Затем нас отвезли в Бакуриани. В центре деревни, как обычно вечером, было полно молодежи. Еще не остыв от застолья, Сашка Дюгаев подошел к какому-то местному парню и с ходу залепил:
– Вас, грузин, тут много, а греков мало, а вы их обижаете – это не по-мужски!
И тут же получил по морде. Ну и в долгу не остался. Завязалась потасовка, мы с Гришей как-то пытались унять, но и нам досталось. Вдруг, как из-под земли, возник наряд милиции, и нас препроводили в отделение. Спросили, кто такие. Позвонили в Дом физики. Грузинского я не понимаю, но из телефона авторитетный голос произнес что-то вроде:
– Это пьют, кому надо пьют!..
И нас отпустили.
Ясно, что остановиться на этом было невозможно, мы купили вина – ведь целый день мы угощались за чужой счет, а это не по-мужски, и пошли домой. В нашем сарае в соседней комнате жили девушки – дипломницы физического факультета в Тбилиси. У них был проигрыватель, и мы устроили танцы. Остальное я помню плохо.
Проснулся я на своей кровати голый по пояс. Потом рассказывали, что я заснул у девиц в комнате и все долго не могли найти ключи от нашей комнаты. Потом, отчаявшись, выбили нижний квадрат из филенчатой двери и, втащив меня волоком, положили на кровать. Брюки девушки снять постеснялись. Наутро я обнаружил ключи в кармане своих брюк…
Мой рассказ нашей старшей дочери Кате накануне ее свадьбы
Мы с мамой справляли свадьбу дома, в крошечной квартире бабушки Агриппины. Я вынес из «большой» комнаты в 14 квадратных метров (!) всю мебель на лестничную клетку. Столы стояли буквой Т, верхнюю перекладину которой образовывал большой обеденный стол, к нему был придвинут письменный. Он был накрыт дверью… Все это я ворочал с утра в день свадьбы, пока мать на кухне с сестрой Надей строгала салаты. Посуду взяли напрокат. Стулья у соседей. Чтобы усадить родню со стороны невесты, я сделал лавки, на которых впору было спать… Досок тогда днем с огнем было не сыскать, но я их все же раздобыл в столярной мастерской где-то возле Черемушкинского рынка. Дело было в феврале, и одежда гостей возвышалась до потолка на диване в маленькой комнате. Там же на самодельной полке стоял проигрыватель. Пластинки с танцевальной музыкой были куплены специально по случаю. Танцевали на полутора квадратных метрах в прихожей и на лестнице.
Вино я привез из Тбилиси. Обошлось тоже не без курьезов. По дороге из Бакуриани в Тбилиси я должен был сойти с нашего автобуса по нужде и отстал. Но так случилось, что я тут же сел в рейсовый автобус и добрался до Тбилиси не позже наших. На дворе стоял 1976 год, и вина в Тбилиси нигде не было. Но, как и в случае с досками, задачу надо было решать, и я как-то сумел договориться с генацвали… Когда я появился в аэропорту с рюкзаком «Киндзмараули», «Ахашени», «Мукузани» и «Гурджаани»… наш народ слезно просил продать им хоть по одной бутылке того-сего. Но я сказал, что они все выпьют впустую, а у меня более серьезные намерения… Объяснение было встречено с пониманием и сочувствием…
Туфли за 10 рублей были куплены в «Детском мире», и мать нашила на них цветочки… Платье она кроила себе сама ночью перед свадьбой, а утром его строчила бабушка Нюся и пришивала к нему кружева. Это было платье макси до земли с вырезом на груди. Бабушка Люба критиковала декольте, объясняя человечеству, что платье невесты должно быть скромнее, ибо не в вырезе невестина суть… Позже мама отплясывала в этом платье на Новый год. Это было через год, и мать отрывалась последний разочек на своей работе, уже беременная тобой. Потом пришлось взять больничный, чтобы не было выкидыша…
ЗАГС был в соседнем квартале. Когда мы пришли к нашему дому пешком, я снял с матери Надину дубленку (своей-то никогда не было), поднял маму на руки и внес ее по лестнице на третий этаж в нашу квартиру… Свидетели сзади несли цветы.
Гостей было человек 20, может, чуть больше: мы с мамой, бабушка Агриппина, наши родители, наши братья с женами, Машка с живейшим интересом и пальцем во рту, бабушка Люба, тетя Рита, дядя Сеня, Надежда и Галя, наши свидетели Ира Лосякова с Володей Карцевым и Сергей со Светой Гордюнины, Дюгаев со своей первой женой Тамарой…
С тамадой у нас проблем никогда не было. К незабываемым тостам относятся слова дедушки Пети, сказавшего, что наша свадьба происходит в исторические дни ХХV съезда КПСС, с которого он только что прибыл… Также блеснул красноречием Карцев, пожелавший нашим головам состариться на одной подушке, на что я ядовито осведомился, можно ли менять наволочки…
Перед нами на столе стоял торт с шоколадным зайцем, и Машка подползла к нам под столом и спросила, можно ли ей съесть ушки у зайца. И мать, наша мать (!), пожалела рушить этакую красоту и предложила Машке съесть хвостик. Хвостик бедная Машка кушать не пожелала. Так заяц навсегда и остался с ушами, ведь никто не решился на них замахнуться.
Из подарков запомнилась сковородка от Светы Гордюниной, которой мы пользуемся по сию пору, да детская игрушка – кораблик, который нам преподнесла Машка. В нем лежали 180 рублей от родни со стороны невесты – деньги по тем временам немалые, предназначенные на покупку байдарки RZ-85, которая только вошла в моду вместо осточертевшего «Салюта». Каково же было разочарование родни, когда мы купили на эти деньги, объездив всю Москву (!), кухонную мебель, остатки которой вы потом могли наблюдать на Ленинском проспекте, где колонка из той мебели висела у нас в туалете, набитая моими инструментами.
Вот пришлось все это вспомнить, что мы вместе с матерью и сделали не без удовольствия. Она даже лукаво спросила:
– Ты доволен, что на мне женился?..
– Ну, как не быть?!
Владивосток
Уже сильно после защиты кандидатской у меня был какой-то «кризис жанра», и я решил начать жизнь сначала, покончить с Москвой и податься куда подальше. Решил ехать во Владивосток. В те времена дальше уже ехать было некуда, разве что в Магадан. И вот я поехал встречаться с ректором Владивостокского университета. Он был какой-то профессор истории КПСС, а в это время в Москве в Институте марксизма-ленинизма проходило совещание ихнего брата, и он туда приехал. Я как-то вошел в это здание, куда никого не пускали, разыскал моего ректора, мы с ним поговорили, и он сказал:
– Приезжайте.
Еду домой. А этот институт находился где-то рядом с ВДНХ или с новым Ботаническим садом. Вхожу в метро и еду вниз по эскалатору. А наверх из метро поднимается Гришка Воловик, и он мне машет рукой, мол, поднимись обратно. Я поднимаюсь, и он мне показывает последний номер Physical Review Letters и говорит:
– Смотри, какая статья!
В те времена интернета не было и в наш институт американские журналы приходили авиапочтой, я так думаю, на деньги наших членов Академии. По приходе нового журнала он попадал немедленно в библиотеку, чтобы все могли с ним ознакомиться. Выносить журналы из библиотеки было запрещено. Но в день прихода нового журнала первый, кто его увидит, мог взять его домой на одну ночь. И вот Гришка взял этот журнал.
В статье было показано, что в сверхтекучем Не-3 течение не потенциально, что было совершенно необычно для сверхтекучей жидкости. Я попросил дать мне этот журнал до утра. Наутро у меня было готово решение, описывающее линейные вихри, заканчивающиеся в объеме такой жидкости. После этого дело действительно пошло значительно лучше.
Отмычка
Работа с Гришей Воловиком про описание вихрей и дисклинаций вызвала определенный интерес у научной общественности. Использование топологических методов в физике конденсированного состояния было по тому времени весьма необычно. Меня, как и Гришу, стали замечать и задавать вопросы мэтры нашей науки Евгений Михайлович Лифшиц, Яков Григорьевич Синай и другие. Не обошлось и без курьезов.
Как-то мне позвонил известный математик Альберт Соломонович Шварц. Он не представился, но поздоровался и сразу спросил, не могу ли я ему рассказать о применении топологии в физике твердого тела. Мне показалось, что я слышал раньше этот голос – голос тещи Димы Хмельницкого.
– Здравствуйте, Эсфирь Абрамовна, – говорю я, а сам думаю: она ведь старый адвокат, когда же старуха успела выучить топологию? Альберта Соломоновича такое приветствие нисколько не смутило, и мы перешли к научной беседе.
Другой звонок был от Иосифа Соломоновича Шапиро, известного физика, открывшего несохранение четности, но не решившегося опубликовать это открытие. Он пригласил меня в гости и в процессе беседы, как бы пытаясь понять, как нам с Гришей удалось сделать такой революционный шаг, сказал:
– У вас в руках была отмычка, которой у других не было.
Другими словами, мы были теми, кто просто знал топологию, и, когда появилась потребность в топологических методах, мы ее тут же применили. На самом деле все было гораздо интереснее, но я не стал его разубеждать.
Весной 1976 года мы с Гришей обнаружили, что в одной из недавно открытых сверхтекучих фаз гелия-3 возможны вихри, оканчивающиеся в объеме жидкости, – объекты, похожие на монополь Дирака. Ситуация была настолько отличной от обычного сверхтекучего гелия-4, что стало ясно – надо понять, в чем состоит фундаментальная разница между той и этой сверхтекучей жидкостью, да и между другими конденсированными веществами: обычными и жидкими кристаллами, магнетиками и прочими. Про монополи и скирмионы мы уже слышали от Саши Полякова, но пока тыкались в разных направлениях, как слепые щенки. Никакого исходного знания топологии у нас не было.
Летом мы с братом Сашкой и его тестем строили дом на нашем дачном участке. Утром я проснулся и обнаружил, что левая нога не сгибается в колене. На штанах изнутри была кровь. Накануне вечером я расщеплял бревно металлическими клиньями, загоняя их в дерево ударами обуха топора. Видимо, от головки клина отлетел осколок, пробил штаны и вонзился в колено. Разгоряченный работой, я ничего не заметил. Чудеса. Делать нечего, надо ехать в Москву сдаваться врачам. Опираясь на большую палку, доковылял три километра до электрички и приехал на Рижский вокзал, а оттуда на троллейбусе добрался до Института Склифосовского. Сделали рентген. Говорят:
– У вас во внутреннем мениске инородное тело. Вы кто по профессии? Говорю:
– Физик-теоретик.
– Да… – говорят, – похоже, вы работали не по специальности… Оперировать не будем, нужно, чтобы инородное тело закапсулировалось. Приходите через три дня.
– Куда же я пойду? Идти я не могу, делайте операцию сейчас.
– Ну, ладно, – говорят, – тогда ждите.
Ждать пришлось шесть часов, бригада оперировала девочку, попавшую под поезд. Я позвонил домой и, к возмущению Ольги, сказал, что ночевать сегодня не приду. Затем все же пришлось объяснить причину столь вольного поведения. Потом усталые хирурги вскрыли коленку, и привлекательная врачиха-анестезиолог вручила мне завернутую в вату железку миллиметров восемь длиной.
Несколько дней я лежал в палате вместе с десятком людей без рук, без ног. Сестра обходила больных, давала таблетки и делала уколы, дезинфицируя место укола ватками, смоченными в спирте. Сосед слева просил сестричку не выбрасывать ватки, говорил:
– Я их хоть пососу…
А я лежал и читал факсимильное издание курса лекций по алгебраической топологии Сергея Петровича Новикова, который я у него попросил и Олька принесла мне в больницу. Гриша тем временем изучал книжку Л.С. Понтрягина «Непрерывные группы». Постепенно неведомая нам доселе премудрость постигалась. К осени ответ на поставленный вопрос был найден.
Play money
Дело было в Аспене в штате Колорадо летом 1977 года. Наша группа физиков из Института Ландау приехала в Штаты на пару месяцев, чтобы пообщаться и поработать с американскими коллегами. Аспен – это курортное местечко в Скалистых горах, куда летом приезжают многие физики в свободное от преподавания время. Организует все Аспеновский физический институт, приглашая на определенные сроки людей, работающих по близкой тематике. Жизнь там довольно вольная. Кроме работы можно ходить в горы, бродить по лесу, кататься на велосипеде… В один из дней наши друзья Равендра Бхат и Ширли Джексон предложили мне и Грише Воловику съездить в Гранд-каньон. Сказано – сделано, мы арендовали автомашину и покатили в Аризону. Ночевать собирались в мотелях по дороге.
Прямо перед отъездом подходит к нам Игорь Орестович Кулик – теоретик из Харькова, который тоже был с нами в Аспене, и интересуется, во что нам обойдется наша поездка. Отвечаем: примерно по 150 долларов с носа.
– Да вы что! – говорит Игорь. – Да на эти деньги можно купить 10 пар джинсов!
В те времена, не в пример нынешним, джинсы в Америке стоили дешево, а в России их просто не было. И с точки зрения Кулика (его еще звали и. о. кулика), наш поступок был неслыханным расточительством. Анатолий Иванович Ларкин, который стоял рядом, ехидно заметил, что съездить в Аризону из Харькова обойдется много дешевле…
Мы поехали, посмотрели грандиозный Большой каньон, чудесный оранжево-красный Брайс-каньон и Зайонпарк в штате Юта. По дороге родилась мысль подшутить над Игорем. Купили пачку долларов, которыми расплачиваются, играя в настольные игры. Они как настоящие, но только на каждой банкноте стоит штамп: Play Money. Пачку мы аккуратно перевязали широкой лентой, так что этой надписи не было видно. На ленте я написал «Bank of Nevada» и размашисто расписался. Легенда была такова, что-де по дороге мы заехали в Лас-Вегас в штате Невада и сыграли в рулетку. Удача нам улыбнулась.
По приезде мы сначала решили испробовать нашу шутку на Ларкине, показав ему пачку и красочно привирая про Лас-Вегас. Не на таковского напали. Ларкин сразу раскусил липу. Дело в том, что на поверхности пачки была 1000-долларовая банкнота. Таких дензнаков никто в глаза не видел.
– Ребята, – сказал Ларкин, – чтобы история выглядела правдоподобной, уберите такие деньги, оставьте 100-долларовые бумажки.
Мы так и сделали и положили пачку в большой Гришин бумажник.
Встречаем Кулика, рассказываем о поездке и как бы невзначай упоминаем заезд в Лас-Вегас.
– И что? – насторожился Кулик.
– Конечно, – говорим, – мы не могли упустить такой случай и сыграли на рулетке.
Напряжение возросло.
– И как?
Тут Гриша достает свой портмонет, приоткрывает его так, что виден край пачки 100-долларовых банкнот. Кулик просто похолодел.
– Что вы собираетесь с этим делать? – спросил он с дрожью в голосе.
Тут следует напомнить, что в те времена всю или почти всю валюту, заработанную советскими гражданами за рубежом, следовало сдавать либо в наше посольство, либо по приезде. А я небрежно отвечаю, что теперь мы фрахтуем самолет и летим в Йеллоустонский национальный парк смотреть на гейзеры. После чего мы сворачиваем разговор и удаляемся.
Проходит день, другой, при каждой встрече Кулик осведомляется о деньгах, похоже, они не дают ему покоя. Шутка затянулась, от денег надо как-то избавляться, и Гриша при очередной встрече с Куликом говорит ему, что денег больше нет. Кулик совершенно потрясен.
– Как нет? – спрашивает он.
– А так, – говорит Гриша. – Я хожу по вечерам в шахматный клуб, там играют на деньги. И вот за три вечера я все спустил…
На Кулика было больно смотреть, легкость, с которой мы расстались с крупной суммой, была непереносима…
Ты, парень, откуда?
В Аспене в воскресные дни мы ходили в горы, поднимались на 12-тысячники, так в футах там называют горы выше четырех тысяч метров, купались в горных озерах. Но в один из уик-эндов мне захотелось самому взглянуть на окрестности. Я взял в институте велосипед и запасся картой окрестностей. Аспен расположен в горах на высоте больше двух километров над уровнем моря. К западу от него дорога идет без особых подъемов и спусков, и я решил, что без особых усилий прокачусь по ней. Выезжаю поутру, и, к моему удивлению, дорога идет постоянно вверх, и тут я начинаю замечать, что и солнце светит не с той стороны, и еду я не на запад, а на восток. Достаю карту и обнаруживаю, что север на ней нарисован не сверху, а снизу, и, соответственно, запад с востоком поменялись местами. Проклятые американцы – все у них не как у людей… Столь же шоковое состояние было у меня, когда в той же Америке как-то раз я увидел на руках у женщины часы, стрелки которых вращались в обратную сторону. Ну да ладно, не поворачивать же назад. Стал делать остановки и, полеживая на обочине, наблюдать чудесных малышей – бурундуков. Через пару часов, практически выбившись из сил, въезжаю на перевал. Смотрю, рядом табличка «Independenсе Pass» – самый высокий перевал на пути с восточного побережья Соединенных Штатов на западное.
Падаю на землю, чтобы отдышаться, и вижу невдалеке группу отдыхающих людей. Они незадолго до меня въехали на этот перевал, и не налегке – к их велосипедам приторочены большие походные сумки. Через некоторое время пара мужчин из этой группы подходят ко мне.
– Парень, ты откуда? – звучит вопрос.
Отвечаю:
– Я из Москвы.
Немая сцена. Потом:
– Из какой Москвы? В штате Нью-Йорк?
– Да нет, – говорю. – Из России!
Лица у них мрачнеют.
– Как прямо из России?
Я понимаю, что чем-то им сильно насолил.
Оказалось, эта группа едет на велосипедах с восточного берега на западный. Вот они достигают высшей точки своего путешествия, чувствуют себя героями, и тут вдруг какой-то тип приехал сюда же на велике, и не из какой-нибудь Филадельфии, а из России… Дело начинает принимать серьезный оборот. Спешу их успокоить:
– Я не прямо из России. Я из Аспена.
У них отлегло от сердца, а я с ветерком полетел вниз и назад в Аспен.