Первый русский генерал Венедикт Змеёв. Начало российской регулярной армии

Издано при финансовой поддержке Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям в рамках Федеральной целевой программы «Культура России (2012–2018 годы)»

Пролог
«Русский бог» Венедикта Змеёва и Александра Суворова

«Язык – жилище бытия», – афористически заметил философ. Мы живем в мире слов, делающих нашу жизнь понятной, осмысленной даже в тех случаях, когда мы не всегда правильно понимаем значение того или иного, чаще всего неведомого нам доселе слова «иноземного» происхождения. Освоение «инородных» слов в «русском мире» происходит прихотливо, порой в причудливом их «обрусении»: и внешне, деформируясь в произношении, и внутренне – по смыслу и по содержанию.

…«Думный генерал Венедикт Змеёв» – странно-необычный воинский чин, неожиданный для русского XVII в. Повстречалось мне много-много лет назад это причудливо-нерасчленимое вербальное явление в слиянии старомосковской, допетровской полуфольклорной архаики с европейской романтикой мушкетерских шпаг, старинных гравюр эпохи Тридцатилетней войны, маршала Тюренна, битвы при Рокруа, картин Вермейера и пр.

 
Еще лишь розовеют небеса,
И в сумерках еще кремлевская краса,
Но в карканье разбуженных ворон
Уж слышен колокольный перезвон.
В Успенском храме, за столбами,
Перед святыми образами,
Мерцающими в сумраке ночном,
В дыханье ладана и запахе свечном,
Стояли юный царь Феодор Алексеич,
Царевич Петр, Иван-царевич.
Дородна, статна, горделива,
Взор устремив властолюбиво,
Царевна Софья – как царица.
Под царственной двуглавой птицей
Ее любовник – князь Голицын.
С ним рядом ближний друг его стоял:
Московский думный генерал —
Царя «тишайшего» любимец,
Военных дел умелец и счастливец,
В молении склонясь (не слышно слов),
«Рейтар служилый» – Венедикт Змеёв.
…В свечах у алтаря Христос Распятый…
А было то в июне, в день шестой,
В год тысяча шестьсот восьмидесятый¹.
 

Всегда проще писать о людях известных, хрестоматийно узнаваемых. Когда же в фокусе внимания оказывается личность, практически неведомая нашим соотечественникам, но, несомненно, исторически значимая, начинать приходится с сугубо внешнего привлекающего признака.

19 декабря 1674 г. в Дворцовых разрядах была сделана запись: «…столнику и енералу и полковнику Венедихту Андрееву сыну Змеёву… быть готовым со всею службою»². Так, впервые в официальных государственных документах оказалось упоминание о первом русском «служилом человеке» Венедикте Андреевиче Змеёве, пожалованном в высший «иноземный» воинский чин «генерала». Именно с него, наверное, и можно начинать историю русской национальной профессиональной военной элиты.

В феврале 1678 г. В.А. Змеёв был пожалован в необычный, можно сказать диковинный, и для России, и для Европы чин «думного генерала»³, специально для него придуманный и введенный в шкалу чинов Боярской думы – российского правительства того времени. А к 1689 г. в правительстве князя В.В. Голицына генерал Змеёв, по свидетельству польского посланника маркиза де ла Невилля, «в армии был генерал-комиссаром…»⁴ – по западноевропейским меркам того времени – военным министром⁵.

Генерал Змеёв оказался и фактическим главнокомандующим русской армии, отправившейся в поход на Крым в 1689 г. (в дальнейшем я попытаюсь осуществить анализ этого события и дать ему взвешенную оценку, которая не во всем совпадает с традиционным мнением, сложившимся в историографии). Этот поход, спровоцировав государственный переворот царя Петра – важнейшее событие эпохи – как и все вышесказанное, вполне естественно, обращает наше внимание на личность Змеёва.

Венедикт Андреевич Змеёв (условное изображение)

Фигура думного генерала Венедикта Змеёва символична, и не только для эпохи «вестернизации» Московского государства. Обозначившаяся с середины XVII в. «вестернизация» России, первоначально робко проникая в социокультурные, социально-политические, психокультурные ее «пустоты», с конца указанного столетия приобрела уже радикально-революционный характер благодаря мощной личности царя Петра, его вдохновенному самовластию, энергии, прихоти, порой и самодурству.

Малоизвестная ныне личность генерала Змеёва на самом деле является и одним из символов двух присущих российской цивилизации, можно сказать «пульсирующих», явлений – «перманентные революции», время от времени потрясающие Россию на протяжении всей ее истории, и столь же «перманентное» обострение проблемы «Россия и Европа», «Россия и Запад». Впрочем, оба этих явления, как правило, оказывались в органичной взаимосвязи. «Перманентное» влечение России в Европу и увлечение Европой доходило неоднократно до самозабвенной и самоотверженной (в буквальном смысле этих слов) влюбленности, как правило без взаимности. Однако незаметно, но столь же «перманентно» оно перерастало во взаимное недоверие, неприязнь, неприятие, ментальную враждебность и неоднократно в ожесточенное противостояние. И это противостояние чаще всего порождало очередной поиск новой, обычно «великодержавной», идентификации.

Таким образом, «думный генерал» Змеёв оказался в фокусе эпохи «революционных преобразований» России второй половины XVII – первой четверти XVIII вв., не только в качестве одной из знаковых фигур эпохи, но даже в разноречивом, старорусски-европейском смысле своего воинского чина – «думный генерал».

В.А. Змеёв был первым русским «генералом» из «солдат», из русских «служилых людей» «регулярной рейтарской службы». Именно с него незримо началось формирование «архетипа» русского военачальника «из солдат», много позже емко и выразительно «расшифрованного» М.Ю. Лермонтовым: «слуга царю, отец солдатам».

В своем завершенном, наиболее ярком проявлении эти архетипические свойства русского «генерала из солдат», Солдата с большой буквы, воплотились в великом А.В. Суворове.

Александр Васильевич Суворов

 
Не мушкетер он короля,
Герой плаща и шпаги,
Готовый обнажить ее в безумии отваги.
Был не хитер, как Мазарен,
Но постоянен, как Тюренн,
Он женских нежных при Дворе
Не привлекая взоров,
В России был всего один —
Солдат и русский дворянин,
Он – Александр Суворов!⁶
 

«…Долговременное мое бытие в нижних чинах, – писал А.В. Суворов своему высокому начальнику и покровителю, – приобрело мне грубость в поступках при чистейшем сердце и удалило от познания светских наружностей; препроводя мою жизнь в поле, поздно мне к ним привыкать»⁷.

И вновь он объясняет несветские черты своего характера солдатским воспитанием. «Жизнь моя была суровая школа, – признается он, – но нравы невинные и природное великодушие облегчали мои труды: чувства мои были свободны, а сам я тверд»⁸.

Казалось бы, несопоставимые военные величины – великий Суворов и малоизвестный ныне первый русский генерал Венедикт Змеёв, но именно с него неприметно начинался великий русский полководец-солдат. Ничтожно мало дошло до нас сведений о свойствах личности, привычках, характере, мировоззрении генерала Змеёва. Поэтому анализ психоментальной сущности Суворова позволяет попытаться проникнуть и в ментальные основы его «прообраза», генерала Змеёва.

«В упорных и решительных сражениях, – пересказывал Е. Фукс размышления самого Суворова, – бывают такие минуты, когда обе стороны, по невольному действию сердца человеческого, ощущают слабость средств своих, бесполезность напряжений и сил истощения. Наблюдение сей единственной минуты доставляет успех и славу. Суворов одним взором усматривал движение рядов и душ русских воинов. К сей минуте нравственного ослабления у него был всегда запас. В самом жару сражения под неприступными высотами Нови Суворов увидел сие расположение душ; немедленно отдал приказ к нанесению неприятелю последнего удара и, когда все войска двинулись, герой сказал: «Велик Бог Русский! – Я победил Моро!»⁹.

Словосочетание «русский бог» обычно приписывается Мамаю после его поражения в Куликовской битве. Хотя встречается оно еще в письменных древнерусских памятниках XI–XII вв.¹⁰

Религиозное мироощущение Змеёва и Суворова выражалось во всей совокупности христианско-православной психоментальности, в органично-нерасчленимом единстве вероучения, церковно-православной обрядовости, всего образа жизни обычного, традиционного по духу и мыслям своим русского человека, со всеми его бытовыми привычками, суевериями и предрассудками. В этом мироощущении было все, что питало психоментальные свойства и особенности русского человека как явление духовное, этнокультурное, этнорелигиозное и психокультурное – во всей его исторически сложившейся, духовно-нравственной целостности. Русско-православное мировосприятие формировалось в исторически сложившейся духовной автономизации России, в суровых условиях многовекового выживания, в вынужденном отрыве от остального христианского мира, особенно в мирской религиозно-обыденной повседневности. Ее исчерпывающая была обусловлена ее «заземленностью», сугубо «русским историзмом» в мировоззрении русского человека. Все это и стало народным «русским богом» – «символом веры» и подлинным «естеством» Суворова и, уверен, его «прообраза», думного генерала Змеёва.

 
О ты, пространством бесконечный,
Живый в движенье вещества,
Теченьем времени превечный,
Без лиц, в трех лицах божества!
Дух, всюду сущий и единый!
Кому нет места и причины,
Кого никто постичь не мог,
Кто все собою наполняет,
Объемлет, зиждет, сохраняет,
Кого мы называем – бог!
…Себя собою составляя,
Собою из себя сияя,
Ты свет, откуда свет истек.
Создавший все единым словом,
В творенье простираясь новом,
Ты был, ты есть, ты будешь ввек!¹¹
 

Г.Р. Державин, близкий и лично, и по своей ментальности к Суворову, так выразил свое, думаю, и его религиозное мироощущение. Уверен – и мироощущение «первого русского генерала» XVII в. Венедикта Змеёва.

Повторюсь: «язык – жилище бытия». Суворовский русский язык лаконичен и архаичен. Он сложился в привычной и естественной для него русской солдатской среде, народной по своему происхождению и «допетровской» по бытовым и языковым привычкам. По стилистике и смыслам суворовских писем он близок к русскому языку Венедикта Змеёва. В употребляемых им словах и выражениях звучит первоначальный, буквальный смысл тех или иных русских слов, восходящий к XVI–XVII вв., который к концу XVIII в. в речевой практике образованной, тем более светской, части русского общества изменился, деформировался, приобрел несколько иное содержание.

Через неделю после своей блестящей победы над турецким войском на р. Рымник в своем письме Суворов просит светлейшего князя Г.А. Потемкина: «Дайте дорогу моему простодушию, я буду вдвое лутче, естество мною правит…»¹² «Естество» и «простота души», заложенные в нем «русским богом» – «русским народным богом». Потому-то, вспоминая впечатление английского генерала Р.Т. Вильсона, находившегося при штабе Кутузова, «дух Суворова витал над русской армией» в 1812 году.

«Герой, – по мнению М. де Унамуно, – это индивидуализированная коллективная душа народа: его сердце бьется в унисон с сердцем народа, но его ощущения более субъективны; это прототип народа и его воплощение, духовная суть народа. И нельзя сказать, что герои ведут народ за собой – нет, герой – это сознание и словесное выражение народных стремлений»¹³. Так мыслил и Л.Н. Толстой.

В контексте этих размышлений интригуют строчки А.С. Пушкина в сохранившемся фрагменте 10-й главы его «Евгения Онегина».

 
…Гроза двенадцатого года
Настала – кто тут нам помог?
Остервенение народа,
Барклай, зима иль русский бог?¹⁴
 

Пушкин не боится быть ироничным и одновременно серьезным, указывая основные пути поиска причин победы России над военным гением Наполеона в 1812 году. И завершает этот фрагмент следующими строчками:

 
Но бог помог, стал ропот ниже,
И скоро силою вещей
Мы очутилися в Париже,
А русский царь – главой царей¹⁵.
 

Логика пушкинского текста подталкивает нас к догадке, что помог-то именно «русский бог», потому что о другом-то «боге» в тексте речи не было. И судя по его сугубо земной этнокультурной природе – «русский», – Пушкин вряд ли относил его к «небесным факторам».

В эпоху Николая I словосочетание «русский бог», оказавшись в официальном государственном лексиконе, вызывало иронию и сатирическое осмысление со стороны образованной, а следовательно, в той или иной мере «западнически» вольномыслящей части российского общества.

 
Нужно ль вам истолкованье,
Что такое русский бог?
Вот его вам начертанье,
Сколько я заметить мог, —
 

задавался вопросом и следом отвечал на него близкий друг Пушкина, известный в те годы русский поэт П.А. Вяземский в своем сатирическом стихотворении «Русский бог»¹⁶:

 
Бог метелей, бог ухабов,
Бог мучительных дорог,
Станций – тараканьих штабов,
Вот он, вот он, русский бог.
Бог голодных, бог холодных,
Нищих вдоль и поперек,
Бог имений недоходных,
Вот он, вот он, русский бог.
…К глупым полн он благодати,
К умным беспощадно строг,
Бог всего, что есть некстати,
Вот он, вот он, русский бог.
Бог всего, что из границы
Не к лицу, не под итог,
Бог по ужине горчицы —
Вот он, вот он, русский бог¹⁷.
 

Надо сказать, что это стихотворение П.А. Вяземского, не предназначенное им для печати, было весьма широко распространено среди образованной и читающей русской публики. Разумеется, его знал и Пушкин. Суть этого «русского бога» достаточно ясно выражена в строчках: «к глупым полн он благодати, к умным беспощадно строг, бог всего, что есть некстати, вот он, вот он русский бог; бог всего, что из границы, не к лицу, не под итог, бог по ужину горчицы – вот он, вот он русский бог» и т. д.

«Русский бог» Вяземского выражает цивилизационно-культурный абсурд, заложенный в самой сущности России. Природная суровость, бытовая скудость, бездорожье, обреченная неустроенность, беспорядок, неопрятность, бытовое неудобство, повседневная безалаберность, кажущаяся бессмыслица во всем, исконный, неисправимый, прирожденный России (вспомним суворовское «естество») обыденный иррационализм, не свойственный западноевропейскому духу и интеллекту – «вот что значит русский бог» – сущность России. Парадоксально-нелепое сочетание европейских и дремучих старомосковских, даже первобытных традиций и привычек, всевозможные нелепости и несуразностей, в общем, «все, что некстати» (неожиданно, неразумно, вдруг, незапланированно) для европейца, привыкшего к торжеству рациональной прагматичности, «регулярности» бытия и государственного и повседневно-обыденного, продуманного бытового комфорта.

Европа, воплотившаяся в Наполеоне, впервые вторгшаяся в Россию после ее «вестернизации», неожиданно и непредвиденно вступила в войну с самим «русским богом» – всем тем, «что есть некстати». И ирония Пушкина неощутимо преображается в его фундаментальное историософское умозаключение.

«Поймите же и то, – пишет Пушкин в одной из своих статей, будто подытоживая сказанное выше, – что Россия никогда ничего не имела общего с остальною Европою; что история ее требует другой мысли, другой формулы, как мысли и формулы, выведенные Гизотом из истории христианского Запада»¹⁸.

Но вот что очевидно диссонирует с «русским богом» Змеёва и Суворова. «Когда я спросил однажды у него, – писал его отцу ротный командир капрала л-гв. Семеновского полка А.В. Суворова, – отчего он не водится ни с одним из своих товарищей, но даже избегает их общества, он отвечал: “У меня много старых друзей: Цезарь, Аннибал, Вобан, Кегорн, Фолард, Тюренн, Монтекукули, Ролен… и всех не вспомню. Старым друзьям грешно изменять на новых”»¹⁹.

Среди «старых друзей» Суворова, как мы видим, нет ни одной русской фамилии. И Суворов отвечает почему: «Наука просветила меня в добродетели, – “расшифровывает” Суворов позднее свои идеалы, сложившиеся, благодаря “науке из книг”²⁰, благодаря именно “европейской учености”, – я лгу, как Эпаминонд²¹, бегаю, как Цесарь, постоянен, как Тюренн, и праводушен, как Аристид»²².

«Великий Тюренн» в восприятии Суворова, исповедовавшего «русского бога», наиболее полно и выразительно воплощал в себе «ученую» Европу, просвещавшую его «в добродетели». Погибший на поле битвы, как подобает солдату и полководцу в 1675 г., «Великий Тюренн» был тоже «богом», «земным богом войны» европейских и русских полководцев последней четверти XVII–XVIII вв.²³ Уже к концу XVII в. в Европе сложился настоящий «культ Великого Тюренна»²⁴.

Суворов любил сравнивать себя с Тюренном²⁵, и ему нравилось, когда это делали окружающие, называя его «росским Тюренем» ²⁶. «Великий Тюренн», по-своему прочитанный в книгах и осмысленный Суворовым, был принят им для себя и, по существу, им же самим выстроен как нравственно-поведенческий «архетип Тюренна». Ярко, емко и точно выразил его русский солдат в поэтической формуле М.Ю. Лермонтова:

 
Полковник наш рожден был хватом,
Слуга царю, отец солдатам,
Да жаль его: сражен булатом,
Он спит в земле сырой. ²⁷
 

«Прообраз» русского полководца-солдата Суворова обозначился явлением «первого русского генерала Венедикта Змеёва». Своего рода «архетип Суворова», «архетип» русского военачальника, незримо вырос из причудливой, полуфольклорной смеси старомосковской архаики с проникавшей в нее Европой под названием «думный генерал Венедикт Змеёв».

Никаких прямых свидетельств об отношении генерала В.А. Змеёва к «великому Тюренну» не сохранилось. Однако весть о гибели «великого Тюренна» дошла в ту пору и до далекой России, в которой его знали еще с первой половины XVII в.²⁸

«…В понедельник, 16 сентября (1675 г.), пришли в Архангельск письма из Москвы… – писал молодой участник голландского посольства Балтазар Койет. – Эти же письма сообщили, что Тюренн разбит немцами и что сам он пал. 18-го мы получили через Москву куранты из Голландии, подтверждавшие смерть маршала Тюренна»²⁹, а «в воскресенье, 6 октября, утром около 7 часов… как только мы подошли к берегу… и развели огонь …заодно зажгли 3 или 4 старых развалившихся строения …чтобы отпраздновать победу императорских войск и смерть Тюрення…»³⁰.

Для голландцев гибель маршала Тюренна была большим торжеством: погиб один из самых опасных врагов Соединенных Штатов Нидерландов. Видимо, гибели Тюренна придавали большое значение и в российском Посольском приказе, куда в первую очередь поступали сведения о европейских событиях, включавшиеся затем в так называемые «вести-куранты», полученные и голландцами.

Будущий ближайший друг царя Петра, подполковник, а затем и полковник Ф. Лефорт в течение почти трех лет, с 1687 по 1690 гг., служил в 1-м Московском рейтарском полку генерала В.А. Змеёва, будучи его помощником³¹. Близкое знакомство с общительным и обаятельным швейцарцем наверняка расширило представления старого русского генерала о состоянии военного дела в Западной Европе. Лефорт, конечно же, поведал ему и об известных в то время, выдающихся западноевропейских полководцах, прежде всего о «великом Тюренне». Ведь до приезда в Россию и поступления в русское войско Лефорт уже успел ок. полутора лет, с весны 1674 до лета 1675 г., прослужить в голландской армии, воевавшей против Тюренна в ходе войны 1672–1678 гг.³²

Генерал П. Гордон, весьма живо интересовавшийся военными и политическими делами в Европе, информированный и «книжный человек», находившийся с генералом Змеёвым в близких приятельских отношениях, наверняка поведал ему все, что знал о «великом Тюренне».

Но «слуга царю, отец солдатам» генерал Змеёв, пожалуй, лучше и раньше других в России XVII в. понял, что без европейской «книжной науки» о «регулярном воинском строе» добрая служба православному государю невозможна. Потому-то, как лучший ее знаток и лучший командир «регулярного русского войска», он и был удостоен высшего «регулярного» воинского чина – «генерала».

Признанный великим полководцем в общеевропейском масштабе, Суворов был удостоен высшего «полководческого титула» – титула «Тюренн». Змеёв, за сто лет до этого, когда «культ великого Тюренна» еще только начал формироваться, признанный лучшим русским военачальником европейского уровня, был пожалован в «генералы». Возведение его в высший ранг «генеральского достоинства» в России того времени, в чин «думного генерала», специально для него учрежденный, как бы буквально следует умозаключению Наполеона Бонапарта: «Генерал – это самый умный из храбрых».

Глава 1
Рейтарский полковник

Венедикт Андреевич Змеёв

Змеёв (Змиев, Змеов, Змеiов) Венедикт Андреевич (ок. 1618–1697) происходил из старинного, но не знатного русского дворянского рода. Сам он подписывал свою фамилию в соответствии с тогдашней русской орфографией – «Змеов», делая ударение на последнем слоге. Это подтверждается и текстом дневника генерала П. Гордона, тесно общавшегося с генералом: он писал его фамилию как «Ismeyow»³³, т. е. «Змеёв». Другой служилый иноземец, также близко общавшийся с генералом Змеёвым, небезызвестный Ф. Лефорт, произносил и писал фамилию генерала как «Ismayoff»³⁴, т. е. почти так же, как и Гордон, – «Змеёв». Поэтому правильное (по тем временам) произношение и написание его фамилии было «Змеёв».

Имя первого русского генерала – «Венедикт» – тоже сравнительно редко встречалось в тогдашнем российском именослове. Потому московские канцелярские служители, приказные дьяки не всегда точно его воспроизводили – чаще писали его «Веденихт».

Змиевы, или Змеёвы – русский дворянский род одного происхождения с Беклемишевыми, Козловыми, Щепотьевыми, Шулепниковыми, Княжниными и Орловыми. Предок их, муж честен Лев Иванович, выехал, по сказаниям древних родословцев, из Пруссии к великому князю Василию Дмитриевичу (конец XIV – начало XV в.). Его потомок в 6-м колене, Федор Васильевич Беклемишев-Змий, был родоначальником Змиевых, или Змеёвых. Позднее род Змеёвых был внесен в VI, II и III части родословной книги Московской, Воронежской, Рязанской, Смоленской, Тверской, Тульской и Ярославской губерний. В.А. Змеёв был одним из семи братьев, сыновей Андрея Афанасьевича Змеёва (ум. 1649), отмеченного в документах жильцом в 1613 г., вотчинником села Бунезина Старицкого уезда в 1624 г. и головой у городовых дворян в 1632 г.³⁵

Ни дата рождения, ни дата смерти генерала Змеёва в документах не сохранились. Известно, что последний раз он упоминается в официальных документах 21 февраля 1697 г.³⁶ Скорее всего, В.А. Змеёв и умер в том же 1697 г., очевидно в силу преклонного возраста или болезни. Косвенным указанием на его болезнь можно считать его отставку в мае 1696 г., перед 2-м Азовским походом, а затем отсутствие его в течение почти года на публичных придворных мероприятиях: на всевозможных дворцовых торжествах, церемониях, церковных праздниках, в «царских походах» по монастырям. Поэтому имеется достаточно оснований считать, что В.А. Змеёв умер в 1697 г., после указанной выше даты, 21 февраля. Что касается даты его рождения, то этот вопрос требует более пространного рассмотрения.

Самое первое упоминание В.А. Змеёва в документах относится к 1646/1647 г. В Боярской книге за 7155 (1646/1647) г. говорится об «окладе ему с придачами поместном 750 четей, денег 40 рублей»³⁷. Речь идет о «поместном окладе с придачами». Таким образом, 1646/1647 г. не является начальной датой службы Змеёва, а лишь фиксирует в «Боярской книге» 1646/1647 г. общую величину полученного им начального «поместного оклада» с последующими «придачами» (добавками) к нему, сделанными к указанному 1647 году. Следовательно, сама служба началась по меньшей мере за несколько лет до 1646/1647 г. К этому времени В.А. Змеёв за свою, видимо, усердную службу успел получить не только поместный оклад, но еще и «придачи» к первоначальному поместному окладу.

В то же время в Боярской книге 1639 г. В.А. Змеёв еще не упоминается как служилый человек, получивший поместный оклад. Но в этой книге упоминаются его братья: Змеёв Иван Андреевич, Змеёв Прокофий Андреевич, Змеёв Федор Андреевич и Змеёв Яков Андреевич (перечисление дается в порядке, определенном в тексте Боярской книги 1639 г.)³⁸. Эти детали я привожу затем, чтобы уточнить порядок старшинства братьев для установления приблизительной даты рождения В.А. Змеёва. Дело в том, что сведения о родословной этой ветви Змеёвых, которые даны в родословной книге Руммеля, не во всем точны. В частности, думается, что порядок старшинства братьев Змеёвых, указанный Руммелем, не совсем верный. В частности, он считает В.А. Змеёва третьим из братьев по возрасту, а Ивана Андреевича Змеёва – пятым. Однако в Боярской книге 1639 г. И.А. Змеёв уже отмечен, в то время как в списке этой книги не указаны ни В.А. Змеёв (3-й из братьев по Руммелю), ни Б.А. Змеёв (4-й из братьев по Руммелю). Поэтому надо полагать, что В.А. Змеёв был не третьим, а скорее пятым из братьев, поскольку у Руммеля не упомянут еще один из старших братьев Змеёвых – Федор Андреевич Змеёв, упомянутый в боярской книге 1639 г. Во всяком случае, В.А. Змеёв к 1639 г., видимо, еще не был наделен поместным окладом. Однако это обстоятельство не может служить достаточным основанием для утверждения, что В.А. Змеёв к 1639 г. еще не находился на царской службе.

Как отмечено в «Записной книге Московского стола 17 марта 1649 г. «…того же дни государь пожаловал в стряпчие из житья …Венедикта Андреева сына Змеёва…»³⁹ В «Боярском списке» 7158 (1649/1650) г. он записан «в рейтарской службе», оказавшись «в рейтарах» до 1 сентября 1649 г.⁴⁰, т. е. не позднее лета 1649 г. Речь идет о его службе в Московском рейтарском полку, сформированном полковником-голландцем Исааком ван Бокховеном.