Глава 1
Кап-кап-кап. Противный дребезжащий звук бил по нервам. Света сидела в темноте, не в силах даже подняться и закрутить грёбаный кран на кухне. Сухими глазами всматривалась в стену напротив стола. Там стоял комод – не надо его видеть, чтобы знать, что над ним висит несколько фотографий в рамках. Никита с друзьями. Их группа в универе. Они с Никитой под лепестками цветущей яблони – свадьба. Она с Алиной на руках – первый день дома. Он с Лёвой, а Алина подобралась сзади и пытается укусить отца за ухо. Никита в костюме, стоит у двери вполоборота – она сфотографировала, когда уходил: первый день на должности главного архитектора. И ещё много, много фотографий в альбомах, счастливая жизнь, которая в какой-то момент свернула не туда. Света зажмурилась, но слёз по-прежнему не было. Хроническая усталость била слабостью по мышцам.
Кап-кап-кап. Вода раздражала, каждой каплей – напоминание о том, что он не сделал. Не сказал. Пропустил. Каждая капля последние два года пустоты: встречи с друзьями без него. Вечера с детьми – без него. Пустая постель – опять задержался на работе. Когда-то она поддерживала. Понимала. Потом пыталась понять. Потом злилась. А потом… Пришло равнодушие. Никита растворился в работе, в чувстве долга. В этом весь он, ей бы понять раньше. Только это ничего бы не изменило.
Кап-кап-кап. Внутри было так пусто, что хотелось выть, да голос давно сорван. В криках, когда пыталась достучаться. В рыданиях в подушку, чтобы не услышали дети. В горьком шепоте наедине с собой. Не было ни голоса, ни сил, ни желания что-то продолжать. Она сломалась, смирилась. Закончилась. Скольжение ладони по гладкому столу – помнила, как выбирали его. Если напрячься, вспомнит весь тот день, солнечный, пропахший персиками. Только счастья не помнила. Не чувствовала.
Кап-кап-кап. Поворот ключа в замке, шелест одежды, стук – сейчас он снимает пальто, разувается. Почти бесшумные шаги – всегда умел подкрадываться незаметно. Застыл в проёме, щёлкнул выключателем. Света прищурилась, подняла воспалённые, красные глаза.
– Свет? – голос низкий, такой знакомый и теперь не вызывающий ничего. Даже злости. – Что-то случилось? Где дети?
– У мамы, – звук оцарапал пересохшее горло. Света сглотнула, подавилась комком, глядя на свои пальцы, лежащие на столешнице. Ровные, коротко стриженные ногти, покрасневшие сухие костяшки, обветренная кожа.
– Света? – Никита зазвучал настойчивей. Подошёл, остановился в паре шагов. Горько. Он больше не кладёт руку на макушку. Не обнимает крепко. Не шепчет: всё будет хорошо.
– Я хочу пожить одна, – уронила безжизненно, поднимая глаза. – Я так больше не могу.
– Почему? – только и смог спросить он, склоняя голову набок. Скрип зубов, злой выдох – даже сейчас он не проявлял особых эмоций. Сухой вопрос, почти риторический.
– Мне надо подумать, Никит. О нас с тобой.
– Света. – Первая эмоция – удивление – сменилась страхом. Она чувствовала его и молила, чтобы ничего больше не говорил. Потому что тогда не сможет – сломается. Наговорит обидного, резкого. Того, что думает, о том, кем он по сути не является. Не для других. Для неё.
– Пожалуйста, – выдохнула тихо. – Дай мне время.
– Хорошо. – Он смирился. Посмотрел не читаемо: фирменный взгляд, ни одной эмоции. – Я соберу вещи.
– Никита, – впервые за весь разговор она растерялась. – Это твой дом. Я поживу в старой квартире.
– Это наш дом, – отрезал Никита. – Уйду я. – Вздохнул: – Не спорь.
И больше ни слова. Обошёл её, по коридору в спальню. Слабо заскрипела дверь, царапая по нервам, вынуждая вжать голову в плечи. Света порывисто выдохнула, от напряжения свело шею.
Никита прикрыл дверь, прислонился к ней. По лицу рукой судорожно, глаза накрыть, стиснуть крепко. Больно. Упустил, не удержал, потерял. Осознание ударило наотмашь – знал. Ждал с тоскливой обречённостью, не в силах остановить. Не в силах замедлить. Шёл домой, думая лишь об одном – как скажет, что через две недели передаст Лёше пост главного городского архитектора. Как скажет, что всё исправит. Как скажет, что через месяц они поедут всей семьёй в Испанию, потому что так долго не были вместе.
Работа отняла так много и ничего не дала взамен. Он думал, справится, вместо этого как всегда всё испортил. Позволил отобрать у себя счастье, лишил себя самых дорогих людей. Света. Дочь. Сын. Столько тепла ему одному, незаслуженно. Знал, что когда-то это закончится, не думал только, что так быстро. Глупо надеялся успеть, сохранить, спасти.
Когда принимал должность не думал, что всё так обернётся. Сохранить, сберечь, приумножить: Никита хотел сделать для своего города всё и даже немного больше. И Света поддерживала, радовалась, знала – иначе он не может. Даже у безграничного терпения есть свои границы…
Он понимал Свету, как можно на неё злиться? Не смог стать тем мужем, что ей нужен. Думал, будет лучше, но только испортил ей жизнь. Ей, Алине, Лёве. Воздух сухой, горький, Никита задыхался, пытаясь привести дыхание в норму, заставить сердце биться. Движения механические: достать чемодан, лежащий на верхней полке – сколько лет назад его не доставал? Положить несколько смен белья, носков, пару комплектов повседневной одежды. Не смотреть внутрь шкафа не получалось, взгляд против воли по её платьям, кончиками пальцев погладить тонкую ткань. Когда она в последний раз их надевала? Когда он вообще в последний раз видел её в чём-то, помимо больничной формы и домашнего?
Никита проскользнул в ванную, стараясь не шуметь, будто в доме поселился смертельно больной человек. Собрал бритвенные принадлежности, зубную щётку, шампунь. Не мог вспомнить, остались ли в старой квартире полотенца – мысли отвлекали, простые, о незначительном. Только не обводить взглядом ванную, не думать о том, что он уходит из дома. Из дома, в котором несколько недолгих лет был так оглушительно счастлив.
Вернулся в спальню, застыл перед кроватью. На тумбочке с его стороны – блокнот с заметками. Даже дома он с ним не расставался. Теперь не пригодится. С её стороны пустая кружка, блистер с таблетками, забытая резинка. Горло распухло, сердце пульсировало прямо в гортани. Никита решительно застегнул чемодан, вытащил ручку и вышел, не оглядываясь. Света сидела там же, в той же позе. Даже не повернулась. Хрупкая сгорбленная фигурка с поблекшим, тусклым хвостом некогда роскошных русых волос. И в этом тоже была его вина: в том, что давно перестал говорить, как она прекрасна.
– Свет, – голос хриплым карканьем протолкнулся из горла, – что мы скажем детям?
– Я сама с ними поговорю, – она по-прежнему смотрела прямо перед собой. – Позже. – Всё же решилась, подняла на него глаза, сглотнула. И от этого звука, от того, как на её глазах вскипают предатели-слёзы у него подкосились колени. Но Никита стоял, держась из последних сил. Эмоции хлестали обжигающими плетями, вспарывая корку, которой успел обрасти за эти годы. Обещал защитить, обещал любить, обещал, обещал, обещал… Рука сама потянулась к её плечу, замерла на полпути. Он успел заметить горькую насмешку, потянул сухой воздух сквозь приоткрытые губы.
– Прости, – прошелестел еле слышно. Света вздрогнула, как от удара, резко обхватила себя за плечи, прикрыла глаза. Никита знал, что должен уйти, но не мог, не сказав главного. На выдохе: – Я люблю тебя.
Она сжалась сильнее, и Никита отпрянул, физически чувствуя, как рвутся натянутые между ними нити. Кивнул в пустоту, развернулся и вышел. Чемодан оглушительно грохотал по паркету, дребезжа по нервам. Поворот ключа, тихо-тихо прикрылась дверь. И пустота. Ушёл. Света сползла со стула, легла на пол, притягивая колени к груди. Скривила рот, беззвучно, сухо заплакала. Кап-кап-кап. Задребезжало, разбиваясь, сердце, осколками наружу с каждым выдохом.
Никита посмотрел на пустую комнату, поставил чемодан у двери и прошёл несколько шагов, прежде чем рухнуть на колени и затрястись. Терять всегда больно и всегда неожиданно. Терять по собственной вине больно вдвойне. Но сейчас ему не было больно – он чувствовал, что умирает. Что сердце, которое научилось любить и надеяться, разорвалось несколько минут назад, и их он провёл на чистом упрямстве. На привычке собирать себя по частям, когда небо обрушивается на голову. Больше не соберётся. Больше просто нет смысла.
Есть. Несколько глубоких, судорожных вдохов, пелена перед глазами, расплывающаяся кухня, светлое пятно от фонаря за окном. Есть дети, которых он не может оставить. Не имеет права. И есть надежда ещё увидеть Свету счастливой.
Глава 2
Ночь тянулась бесконечно. Две постели, два одиноких человека, добровольно загнавших себя в отчаяние. Самая красивая пара, по словам друзей. Самая счастливая семья, по шепоту завистников. Самая романтичная история любви. Оба думали об одном, думали и не находили ответ: почему они всё испортили?
Никита лежал на спине без движения. Только разулся, даже раздеваться не стал. Чемодан валялся где-то в гостиной, в голове – пустота с робкими проблесками солнечного света. Воспоминания, от которых не скрыться, как ни пытайся. Потерянное счастье, что теперь не подлежит восстановлению.
– Ты опоздал, – она улыбается, прикрывает ладонью глаза, щурясь от солнечных бликов, искрящихся на поверхности реки.
– Правда? Прости. Одна настойчивая старушка затянула меня в магазин, сказала, если не куплю у неё ничего, она разорится.
– И ты, конечно, помог ей, – скептично говорит Света, пытаясь разозлиться. Не получается. Они встречаются три месяца, а она до сих пор тает, когда слышит нелепые оправдания. Стоит только ему улыбнуться и прищурить тёмно-серые, грифельные глаза.
– Лучик, ты меня обижаешь! Я всегда помогаю милым старушкам! – Никита – сама невинность. Берёт её за руку и вдруг вкладывает в неё маленькую бархатную коробочку. – Если бы я не купил это, она точно пошла бы по миру.
– Что это? – голос Светы дрожит, глаза бегают от коробочки к его лицу и обратно.
– Доказательство того, что я никогда не вру, – всё ещё слегка обиженно говорит Никита, но тут же улыбается – эту улыбку она узнает, даже если его губы не дрогнут: она всегда отражается в его грифельных глазах. Он осторожно открывает крышку и ждёт, настороженно наблюдая за её реакцией.
– Никита, – шепчет Света, касаясь платинового ободка с квадратным изумрудом посередине. – Это… это что?
– Хм, – он смущённо трёт шею, – полагаю, это кольцо.
– Я вижу, что это кольцо. Что это?.. – Она поднимает сверкающий взгляд и тут же падает в его – серьёзный. Не отводя от неё глаз, он достаёт кольцо и надевает на безымянный палец.
– Ты согласна? – только и может выдавить он, пожалуй, впервые в жизни волнуясь настолько, что не может подобрать слова.
Несколько секунд Света смотрит на него, задыхаясь от счастья. А потом, не обращая внимания на прохожих, идущих через мост, бросается ему на шею.
Света не знала, сколько прошло времени. Судя по ощущениям, уже глубокая ночь, а утром опять в больницу. Нехотя встала, шаркая ногами, побрела в ванную. Несколько минут смотрела на стакан, в котором стоит одинокая зубная щётка. Моргнула. В ушах снова собственный смех, рука сама потянулась к фарфоровой вазочке, в которой лежит обручальное кольцо – сняла его несколько дней назад, когда приняла окончательное решение. В отличие от помолвочного это простое, гладкое. Только внутри выгравировано: Я всегда буду рядом. Буквы крохотные, тонкая, действительно ювелирная работа. Это была его клятва, которую он дал только ей. Её звучала: Я всегда в тебя верю. Света провела по буквам кончиком пальца. Качнула головой и бросила кольцо обратно в вазочку. Они не сдержали своих обещаний. Оба.
Прислонившись к зеркалу лбом, Света стиснула зубы и глухо замычала. Больно. Сердце болело, словно она вживую оторвала от него огромный кусок. Глубоко вздохнув, она выпрямилась и посмотрела на своё отражение. Тусклая. Когда-то яркой была, улыбчивой, а сейчас потускнела. Всего тридцать три, а кажется, что все восемьдесят: некогда бывшие блестящими, русые волосы стали блеклыми. Зелёные глаза как будто помутнели, и губы стали блеклой тонкой ниточкой. В этом тоже виноват Никита, или она сама перестала заботиться о себе, растворившись в семье и работе?..
Никита отвык просыпаться здесь, но давно привык просыпаться один. И понимание этого тонким лезвием в сердце. Он бы хотел до конца не верить, что это происходит на самом деле. Хотел бы, но не получалось. Слишком хорошо знает Свету. Помнит просьбы и слёзы, помнит свои обещания, которые ни разу не сдержал.
Последнее три недели назад: день рождения Лёвы, ему исполнилось десять. Света собрала всех его друзей, пригласила родных и близких, были все. Кроме него. Потому что именно в тот день прибыли партнёры, встреча с которыми постоянно срывалась. Никита хотел перенести, но не мог, а встреча была слишком важна для компании. Пока обменивались дежурными фразами, пока согласовывали детали контрактов, пока договаривались о сроках прошёл день. День, во время которого Никита даже не вспомнил о празднике в честь дня рождения сына. Только придя домой, увидел Свету, убирающую последствия праздника, и Лёву, одиноко сидящего на крыльце.
Чувство вины за последние годы стало настолько привычным, что Никита даже не обратил на него внимание. Пропустил сквозь себя, обогнул Свету, кивнув, стараясь не встречаться с обвиняющим взглядом, и сел рядом с сыном.
– Ты опять не пришёл! – характером Лёва пошёл в маму. Минимум контроля над эмоциями, максимум открытости и ранимости. Только взрослел слишком быстро, тут сыграли роль явно гены Никиты. Уже один из лучших в кадетском корпусе, тайная гордость родителей.
– Ты же знаешь, – мягко произнёс Никита, кладя руку на его русую макушку, – у меня есть ответственность не только перед вами.
– Ты вечно твердишь об ответственности, но всегда забываешь о ней, когда дело касается нас! – закричал Лёва, сбросив его ладонь. Вскочил и, возвышаясь над отцом, бросил: – Лучше бы ты работал на заводе! Так у меня хотя бы был нормальный папа!
Стук его шагов ещё звучал по дому, когда на крыльцо вышла Света, вытирая руки белым полотенцем. Никита посмотрел на неё, устало вздохнул.
– Ты тоже хочешь сказать что-то подобное?
– Нет. – Она равнодушно посмотрела на него сверху-вниз. – Всё, что я хотела, уже давно сказала. Не вижу смысла повторять.
Они ещё побыли в тишине, прислушиваясь к первым трелям просыпающихся сверчков. Потом Никита встал и зашёл в дом. Чужой. Он чувствовал себя здесь чужим последнее время, и это чувство тяготило и высасывало силы. Место, куда раньше он бежал, забыв обо всём, теперь давило, а люди, которых он так любил, постепенно начали ненавидеть. Но Никита всё ещё надеялся исправить это. Правда, понятия не имел как.
Что ж, теперь он хотя бы знал, что окончательно опоздал. С этой мыслью открыл глаза и некоторое время лежал, глядя в покрытый сеткой трещин потолок. Надо собрать себя по частям и ехать в офис. Надо передать Лёше сотни списков, уточнений, указаний и правил, договоров, поправок и исключений, которые стоит учесть. Это действительно отнимало много времени, и Никита был малодушно рад, что сможет не думать о крахе собственной жизни хотя бы несколько часов. Но до этого всё-таки надо встать.
Он долго стоял под душем, вздрагивая от прохладных струй – вода в старых трубах остывала добиралась до верхнего этажа еле тёплой. Потом так же долго смотрел на себя в зеркало, пытаясь найти следы внутренней пустоты, которая за ночь поглотила полностью. Но там по-прежнему был лишь усталый сорока летний мужчина с тонкой сетью морщинок в уголках глаз, горькой складкой губ, бледной, давно не видевшей загара кожей. Всё тот же, а кажется, постарел на сто лет за десять часов.
Сквозь кухонное окно пробивались первые розовые лучи – рассветы уже ранние, ясные, солнечные. Скоро лето. Холодильник ожидаемо оказался пуст, но он сейчас и так не смог бы проглотить хоть что-то. Шарил по полкам в поисках чая, не надеясь его найти. Распахнул очередной шкафчик и застыл, глядя на простую жестяную банку с дешёвым растворимым кофе. Потянулся к ней, достал, не обращая внимания на то, как дрожит банка в руках.
По квартире плывёт запах дешёвого пережжённого кофе. Никита демонстративно морщится, ерошит волосы, заходя на кухню.
– Лучик, ты уверена, что эта бурда не убивает тебя?
– Ты слишком привередлив, – она показывает ему язык.
– Я просто слишком беспокоюсь за твоё здоровье, – не соглашается он и с сомнением смотрит на коричневую жидкость в её кружке.
Она ночует у него третий день подряд, и вчера в его кухне появилась жестянка с самым мерзким, по меркам Никиты, кофе.
– Ты просто совершенно не разбираешься в кофе, – бормочет она, делая глоток и жмурясь от удовольствия. Он не может не любоваться ею: босой, растрёпанной, в его старой растянутой безрукавке. Света с ногами сидит на табурете, одно колено возвышается над ухом. Уютно. Это так уютно – шутливо пререкаться на маленькой кухне, глядя друг на друга счастливыми глазами.
– Света, – Никита склоняется над её ухом и кончиками пальцев проходится по округлой коленке, – поверь, я разбираюсь в кофе лучше всех. И это, – он резко выхватывает её кружку и выливает напиток в раковину, – отрава.
– Эй! – Света вскидывает возмущённый взгляд и едва не упирается носом в его нос. Никита широко улыбается и вдруг целует, сразу глубоко, влажно, притягивая за затылок.
– У него действительно мерзкий вкус, – выдыхает в губы. – Я сварю тебе самый вкусный кофе из всех, что ты когда-нибудь пила. Только позже.
Он подхватывает её со стула, перекидывает через плечо, не обращая внимания на притворно-возмущённые крики, и уверенно идёт в спальню.
– Тебе придётся очень постараться, чтобы я перестала обижаться за испорченный завтрак! – Света надувает губы, раскинувшись на кровати, куда он только что её бросил.
– Хм, – Никита трёт подбородок, окидывая её оценивающим взглядом. – Думаю, я смогу заставить тебя не жалеть о той бурде, которая точно испортит твой желудок.
– Тебе придётся очень постараться, – повторяет она, наблюдая, как он стягивает домашние штаны, и ахает, когда он ложится сверху и глубоко целует.
Кофе действительно мерзкий. Никита не знал, почему они так и не выкинули его, а сейчас, почти двенадцать лет спустя, он действительно был способен убить. Но выливать не хотелось, наоборот, он пил безвкусную, горько пахнущую жидкость, невидящим взглядом смотря в окно. И сам не замечал, как она приобретает лёгкий солоноватый привкус.
Глава 3
Света забыла, как может быть тихо в доме. Той пугающей тишиной, когда ты наконец остаёшься наедине со своими мыслями и страхами, и некому забрать их, только и остаётся, что вариться в сомнениях – всё ли сделала правильно? Первый день без Никиты прошёл на удивление… пусто. Она настолько вымоталась за дни, когда думала об их разговоре и его возможной реакции, так накрутила себя, что сейчас пришло блаженное забвение. Казалось – вакуум, в который Света вдруг окунулась, будет окружать вечно. Полное безразличие после слёз, пустота и оглушительная, звенящая тишина, которая бывает первые минуты после взрыва. Когда ещё не успел оценить ущерб и увидеть последствия, и всё ещё лежишь, оглушённый, на земле, не чувствуя тела.
Этот первый день, самый первый из десятков, которые теперь ждали впереди, не запомнился ничем. Света ходила, говорила, слушала, даже что-то ела, вспомнить бы только что. А потом вдруг замирала, уставившись прямо перед собой, застывала посреди разговора, проваливаясь в липкое ничто. Только к вечеру, когда за ней закрылась дверь пустого дома, постепенно начало приходить осознание: он не придёт. Дети по-прежнему были у мамы, но вернутся завтра, и надо будет объяснять, делать вид, что для них ничего не изменилось, врать, зная, что их жизнь тоже теперь станет другой.
Устало опустившись на стул на кухне, Света внимательно посмотрела вокруг: нет смысла что-то готовить. Сегодня не для кого. У Алины через год выпускной, она перейдёт в старшую школу, Лёва постоянно пропадает с друзьями на компьютерных курсах. А она… осталась совершенно одна. Это хорошо или плохо, почему ей до сих пор никто не объяснил? Где та грань, перейдя которую станет легче? Почему нельзя уснуть и проснуться через год, оставив всё в прошлом?
В это время года солнце всегда садилось прямо за их задним двором, заливая всё ярким, сочным, оранжевым. Взгляд рассеянно заскользил по кухонным полкам, задержался на кружках, стоявших ровным рядком, невольно выцепил одну, его. Стоит отдать, наверное. Он вообще почти ничего не взял, дом всё ещё жил, дышал им, и Света чувствовала, как начинает задыхаться. От тяжести собственного решения и невозможности его изменить. Хотелось разбить эту кружку. Швырнуть через всю кухню, с мстительной радостью глядя на разлетающиеся осколки. Желание что-то уничтожить, сломать, сжечь запустило сердце, и то сорвалось на бег, заставляя давиться воздухом. Где-то в глубине души она ждала, что он будет спорить. Что начнёт уговаривать, просить, убеждать. Только сейчас, глядя на простую дурацкую кружку с любимым героем из комиксов, пришла злость, дрожью прошлась по нервам. Как давно ему стало всё равно? Как долго он ждал, что она попросит о разрыве сама, сколько сам думал об этом? Сделал её виноватой в том, что семья распалась! Кого из них теперь сделают жертвой, а кого – преступником?
Крепко сжав кулаки, Света прижалась к ним полыхающим лбом, попыталась дышать медленней, но воздух сухими горькими выдохами толкался из лёгких, а пружина внутри всё сжималась, сжималась, до глухой ноющей боли под сердцем. Переживёт. И не такое переживала. С этими мыслями Света заставила себя переодеться, разогрела вчерашний ужин и, забравшись с ногами на диван, включила телевизор. Казалось бы – мелочь, она так часто проводила подобные вечера в одиночестве. Но тогда ждала, ждала постоянно, то с надеждой, то с раздражением. Накручивала себя, заводясь, стоило ему переступить порог, или наоборот – бросалась через весь дом навстречу, крепко обнимая. Теперь ждать было некого, пришла пора привыкать к новому чувству. Чувству свободы от собственных эмоций, превративших в робота, живущего чужими потребностями. Свободы ли?.. Свете очень хотелось верить, что да.
Она думала, что подготовится к разговору с детьми к вечеру, но весь следующий день снова прошёл в полусне. Ледяные пальцы отказывались гнуться, приходилось постоянно дуть на них, пытаясь хоть как-то отогреть. Света постоянно дрожала, кутаясь в тонкий плед, давно поселившийся в одном из шкафов, не обращая внимания на недоуменные взгляды заглядывавших в кабинет врачей. Поговорить с детьми. И что им сказать? Они даже с Никитой толком поговорить не смогли, ничего ещё не решили, ни о чём не договорились. Конечно, правильнее было для начала обсудить всё с ним. Она просила время, а не развод, просто время. Сейчас, выуживая по крупицам их последний разговор из затуманенной памяти, Света понимала, что не сказала главного. Но ещё больше не понимала, что именно для них сейчас является главным. Прижав подрагивающие ледяные ладони к полыхающим щекам, она медленно прикрыла глаза и вздохнула.
– Хорошо, что ты на месте! До тебя не дозвонишься, ты чего трубку не берёшь?! Свет, эй, ты в порядке?
Инна, влетевшая в кабинет в тонком шлейфе духов и солнца, удивлённо посмотрела на закутанную по самый подбородок Свету.
– Ты опять таскаешься на работу больная? Сколько тебе раз говорить, Лобастая: никакая больница не стоит твоего собственного здоровья! Ну посмотри на себя! Сейчас же собирайся, отведу тебя домой. И не смей спорить, у тебя на лице написано: дайте мне отлежаться, сволочи!
Инна была Светиным ангелом-хранителем, не иначе. И выглядела как ангел: высокая, стройная, с длинным хвостом густых золотых волос и глазами поразительного, бирюзового цвета. С первого класса, как только их посадили за одну парту, подруги стали неразлучны. Всякое бывало: ссорились так, что решали – это навсегда. А потом мирились и рыдали на плече друг друга. Ей первой Света призналась, что влюбилась в Никиту: высокого, красивого офицера, которого привезли в госпиталь, где Света проходила первую практику в медицинском колледже. Инна первая узнавала всё о том, как развиваются их отношения, была свидетельницей на свадьбе, а после крестила Алину.
– Инна, – Света устало вздохнула и подтянула к себе кружку с давно остывшим чаем, – я не болею. И мне не надо отдыхать. Просто плохо спала.
– Вы поругались с Никитой? – неожиданно серьёзно спросила Инна. Испуганно моргнув, Света тут же выпрямилась. Вот и первый вопрос, на который она толком не знает ответ. И таких вопросов теперь будет множество, от всех знакомых, друзей, родных. Что им говорить? Паника взвилась пульсом в висках, сузила зрачки в две крохотных точки.
– Понятно, – констатировала Инна. – Из-за чего на этот раз? Знаешь, я бы на твоём месте радовалась, что скоро он вернётся домой, а не скандалы устраивала.
– Вернётся домой? – слабым голосом повторила Света. – Почему вернётся?..
– Ну, как, ты же сама вечно жаловалась, что должность генерального директора отбирает у тебя мужа. Конечно, когда Лёшка займёт наконец своё место, Никите придётся некоторое время провести рядом, но не думаю, что теперь он будет так загружен.
– Д-да, ты права. Пожалуй, теперь времени у него будет больше. – Света уставилась в стену за спиной Инны, пока мысли лихорадочно перескакивали с одной на другую, не давая сосредоточиться.
– Слушай, иди-ка ты лучше домой, – Инна перегнулась через стол и сжала её ладонь. – Ты явно начинаешь заболевать, отоспись, а то сама на себя не похожа.
– Ты права, – бесцветно протянула Света, поднимаясь. – Да, я именно сейчас пойду домой. Посплю. Мне очень надо домой.
– Я всё же тебя провожу.
С тревогой наблюдавшая за ней Инна поднялась следом. Но Света взмахнула рукой, нашла в себе силы улыбнуться. Впилась ногтями в ладонь – привести в чувство, собраться.
– Не волнуйся, до дома я смогу добраться сама. Правда. Спасибо за заботу. Думаю, на выходных обязательно надо будет встретиться, давно мы не собирались.
– Вчетвером?
– Вдвоём. – В этот раз улыбка вышла искренней, возможно, потому что была грустной. – Никита и Руслан не лучшие собеседники для такой узкой компании.
– Ты права, – Инна вздохнула своим мыслям. – Тогда до субботы?