Здравствуй, мой дорогой читатель!
«Натальная карта» является полностью самостоятельной книгой, но входит в цикл «Случайности не случайны».
#1 «Зажигая звезды»
#2 «Громкий шепот»
#3 «Натальная карта»
Больше о книгах, героях и эстетике, а также других новостях можно узнать в телеграм канале автора: Mari Milas – https://t.me/mari_milas
Предупреждение
Это светлая и добрая книга, но в ней поднимаются темы, которые могут оказаться болезненными для некоторых читателей. Берегите свое сердце и разум, ваше ментальное здоровье важно!
*упоминание и описание тревоги и депрессии.
*упоминание и описание смерти родителя.
*упоминание и описание самоубийства.
*упоминание и описание наркотической зависимости.
Плейлист
Love Story – Taylor Swift
Just Because – Sadie Jean
No Matter What – Jamie Miller
Little Bit Better – Caleb Hearn, ROSIE
Burning Down – Alex Warren
Fairytale – Livingston
Посвящается
Всем тем, кто улыбается в свои плохие дни. Знайте, плакать не стыдно.
Глава 1
Натаниэль
Три с половиной года назад
Я всегда знал, что дорогой Бог имеет на меня какую-то обиду. Кажется, он там сидит наверху и играет в русскую рулетку, выпуская в кого-то холостые выстрелы, а для меня приберегает пули в лоб.
Возможно, в прошлой жизни я был киллером, а может просто не уступал место старушкам в общественном транспорте, потому что это единственное оправдание тем минам, на которые мое тело и душа не перестают натыкаться.
Меня не назвать святым, у каждого есть свои грехи, и мои будут потяжелее прелюбодеяния. Но я искренне считаю, что нельзя посылать нестабильному человеку невинное существо. А именно такой я – нестабильный.
Парень сверху наградил меня маленьким человеком, девочкой, которую я прижимаю к груди, трясущимися руками. Они не перестают дрожать уже несколько недель.
В ушах звенит.
Пот стекает по моему позвоночнику.
– Малышка, твои вокальные данные на высоте. Кто это? Ариана Гранде? Леди Гага? Адель? – Плачь не стихает, а только набирает обороты. – Черт…
Она не перестает плакать вот уже… Понятия не имею сколько. Ее крики такие душераздирающие, что мое сердце бьется, как сумасшедшее. Не говоря уже о том, что, скорее всего, я оглох на одно ухо. Как вообще ребенок, который весит меньше, чем одна моя рука, может издавать крик, сравнимый с громкостью воздушной тревоги?
– Господи, прости, если я чем-то тебя обидел. Знаю, что я не подарок, но… Я люблю тебя.
Я крепче прижимаю к своей большой груди крохотное тельце. Мой взгляд затуманивается. Это слезы? Взрослый мужчина плачет оттого, что не может успокоить ребенка. Что ж, это отличный сценарий какого-нибудь шоу для домохозяек.
Ладно, если моя девочка хочет, чтобы мы плакали вместе, то я, черт возьми, не против.
Но это мои первые и последние слезы, которые она увидит. И о которых я никогда ей не расскажу. Никому не расскажу. Потому что ей нужен отец, воплощающий в себе все качества и навыки супергероя. Обещаю, я стану железным человеком с нежным сердцем лишь для нее одной.
Она начинает замолкать и наблюдать за мной сквозь длинные ресницы. У нее серые глаза, меняющие цвет в зависимости от настроения. Я успел это заметить, потому что, когда она плачет, они становятся цвета графита, но стоит прижать ее к груди и хорошо покормить, то сквозь них словно пробивается свет, придавая им оттенок серебра.
Разноцветные глаза.
Когда-то похожие глаза стали для меня спасением.
Но эти станут надеждой.
– Мы справимся, Хоуп1, обещаю.
Глава 2
Натаниэль
В жизни существует множество вещей, находящихся за гранью моего понимания.
Ну, к примеру: зачем утром заправлять постель, если вечером ты обратно в нее ляжешь? Почему маленькие собаки намного злее больших? По какой причине люди решили, что монстры живут под кроватью, а не в шкафу? Или под ковром? А может быть, и вовсе за шторами, ведь эти штуки зачастую колышутся без видимой на то причины.
Но самый главный вопрос, который не дает мне покоя: почему дети такие злые?
Нет, серьезно, я просто искренне не догоняю, какого хрена какой-то маленький сопляк решил, что доброта равняется слабости? Почему дети с малолетства становятся похожими на акул, которые набрасываются на жертву при малейшем аромате страха и крови?
– Это уже третий случай за неделю! – В одной руке я сжимаю телефон, а в другой – розовый слайм.
Нужно же как-то снимать стресс в конце концов.
– Я знаю, мистер Фриман, но это дети. Они еще слишком малы, чтобы уважать границы друг друга. Им всего от трех до пяти лет. Малыши только вливаются в социум.
– Ага, да, прекрасно. Только пока остальные вливаются, она плывет против течения.
– Вы всегда можете отказаться от детского сада. Некоторым детям не суждено приспособиться.
Некоторые педагоги просто не хотят работать, черт возьми.
Я сбрасываю вызов и поворачиваюсь к маленькому человеку, который смотрит на меня своими большими глазами цвета грозового неба. Сегодня они глубокого серого цвета, потому что грусть и печаль захлестывают это крошечное тело.
– Как насчет того, чтобы перед занятием по балету порадовать себя сладкой ватой и мороженым? – Я прикасаюсь к ее голове и погружаю пальцы в невесомую копну волос, похожую на созревший одуванчик. – Что скажешь? – Ноль реакции. – Мы даже можем выпить колючей воды, хочешь? – Я противоречу своему правилу: «нет газировкам», но все знают, что поднять настроение женщине (даже маленькой), может только дерьмовая еда.
– Да! Колючая вода! – Глаза моей дочери загораются быстрее, чем я успеваю моргнуть. – Она кусает за щеки, – хихикает Хоуп, обхватив ладошками свое лицо.
– Хорошо, тогда давай собираться, – усмехаюсь я.
Хоуп выбегает из гостиной и устремляется в коридор. Поворачивая за угол, она совершает дрифт, скользя по плитке.
С того момента, как моя дочь решила, что экстремально входить в этот поворот – лучшее развлечение дня, я неожиданно понял, что поседею раньше времени. Да что там говорить, думаю, первые седые волосы появились у меня в день ее рождения.
Не то чтобы я имел честь увидеть первый вдох своего ребенка. Если говорить откровенно, то меня лишили даже точной даты ее появления на свет. Я нашел Хоуп около своей входной двери, как рождественский подарок под елкой.
До сих пор помню тот день, словно он был вчера.
Я подъехал к своему дому и заметил непонятный предмет на пороге. Мне пришлось несколько раз протереть очки и глаза, чтобы поверить в то, что это была детская автолюлька. Я шел медленными и почти невесомыми шагами, словно приближался к динамиту, который должен рвануть с минуты на минуту. Младенческий крик прорезал воздух, из люльки показались маленькие ноги размером с мой большой палец. Я подпрыгнул на месте и, наверное, прочитал несколько молитв. Одинокая малышка лежала в полусонном состоянии, смотрела на серое небо и… Сюрприз – ждала меня.
«Ей около недели, может чуть меньше, может чуть больше» – сказал врач, когда я привез крошечную Хоуп, которая, наверное, при желании могла поместиться в моих ладонях. Либо у меня руки великана, либо мой ребенок – лилипут.
Хоуп до сих пор выглядит очень маленькой для своих трех с половиной лет. Самая низкая в группе детского сада. Самая миниатюрная в балетном классе. Самая замкнутая… Везде и со всеми, кроме меня (спасибо, Господи) и жен моих лучших друзей.
Аннабель и особенно Валери – ее феи-крестные. Они начали махать своими волшебными палочками с того момента, как я заявился на порог своего лучшего друга Макса с маленьким человеком в руках. Все остальные находятся в каком-то личном списке дерьма Хоуп, и она лишь иногда удостаивает их взглядом.
Я сломал себе голову, размышляя над ее характером. В какой-то момент так отчаялся, что начал изучать гороскопы, но даже здесь жизнь показала мне средний палец. Потому что, черт возьми, знак зодиака зависит от точной даты рождения, а ее знает только мать-кукушка, оставившая нашего – нет, моего – ребенка на пороге, подобно продуктам из доставки. Лучше бы в записке, которую она так любезно засунула в одеяльце Хоуп, эта сука указала бы дату и время рождения, а не громогласно фразу: «Это был лучший секс в моей жизни».
– Папочка, рюкзак не застегивается.
Хоуп окликает меня своим тонким голоском, рассеивая пелену ненависти. Она обнимает блестящий белый рюкзак с Эльзой, откуда вываливается балетная форма и куча игрушек.
Я приседаю, чтобы хоть немного приблизиться к ее росту.
– Нам обязательно брать столько игрушек, Одуванчик? – ласково произношу я, перехватывая ее рюкзак с арсеналом кукол всех видов и подвидов.
– Кон-е-е-е-чно. – Она широко распахивает глаза, словно не понимает, как вообще такой глупый вопрос мог прийти ко мне в голову.
Что справедливо.
– Хорошо, беги обуваться, я застегну.
Хоуп целует меня в щеку. В этот момент я становлюсь самым счастливым человеком.
Когда она убегает, я смотрю на торчащую голову Барби-наездницы и решаю, что сегодня она никуда не поедет. Достаю ее и прячу за подушку дивана. Вечером Хоуп обязательно обрадуется этой находке, а пока что я побуду отцом-обманщиком.
Я хватаю с журнального столика ключи от своей новой машины. Радуюсь поездке, как ребенок, и победоносно застегиваю рюкзак.
Мы тратим еще пятнадцать минут на то, чтобы сквозь слезы Хоуп и мою дыхательную гимнастику договориться надеть кеды, а не шлепки с пингвинами, а затем устремляемся навстречу сахарной коме. Я молю Бога и всех святых, чтобы она не решила проверить в рюкзаке Барби-наездницу, потому что в таком случае истерика из-за обуви покажется всего лишь легкой встряской.
Хоуп резко останавливается около машины и с умным видом произносит:
– Заколка.
По-видимому, в нашей семье умна только Хоуп, потому что я ни хрена не понимаю.
– Что?
Хоуп закатывает глаза. Иисусе, она уже научилась закатывать глаза.
– Заколка, – произносит она громче с явным раздражением.
Мой разум лихорадочно пытается найти разгадку. Невидимая лампочка в голове загорается, оповещая о верном ответе.
Долбаная мигающая заколка с Хэллоу Китти. Валери где-то раскопала эту шутку и последнюю неделю Хоуп не выпускала ее из рук. Она ела с заколкой, спала с ней же, купалась, ходила в туалет, а также цепляла мне на волосы в тех случаях, когда боялась потерять.
– Детка, – начинаю осторожно, – ты же знаешь, что Аннабель не разрешает носить на занятиях такие заколки.
– Только в машине.
Переиграла.
Я считаю от нуля до десяти, чтобы не взорваться, а затем беру ее за руку, и мы возвращаемся в квартиру, где переворачиваем дом вверх дном в поиске проклятой заколки. Потом проходим второй круг шлепок и заканчиваем истерикой из-за проверки Барби-наездницы.
Я не строг к своему ребенку, и, скорее всего, какой-нибудь психолог из тик-тока сказал бы: «Обращая внимание на истерики детей, вы теряете авторитет в их глазах и даете им поводы для манипуляций». Серьезно? Кто вообще в здравом уме может не обращать внимания на истерику своего ребенка?
Во-первых, мне дорога моя нервная система.
Во-вторых, Хоуп может манипулировать мной до конца моих дней, потому что я действительно готов положить весь долбаный мир к ее ногам, если в ответ меня будет встречать яркая улыбка с ямочками на щеках, а не пустое выражение лица.
Если честно, то мне пришлось давно отказаться от всех этих «умных» видео о воспитании, потому что если после них проанализировать свои поступки, то звание «худший отец континента» гарантированно. А я и без того не могу претендовать на золотую медаль за родительство.
Мы быстро доезжаем до места назначения под аккомпанемент страданий Хоуп, вместе с моим «давай просто успокоимся».
И вот наконец-то наступает сахарная гармония.
Мы сидим в сквере недалеко от балетной студии Аннабель, которую она недавно открыла. Теплый весенний ветер обдувает наши лица, а кусок сахарной ваты вылетает из пальцев Хоуп, застревая в ее волосах. Детский смех разлетается, как звон колокольчиков.
– Не шевелись, – хохочу я.
Мои пальцы пытаются аккуратно достать сладкое недоразумение из кудрей Хоуп, чтобы они не слиплись, и нам не пришлось выстригать ещё один клок волос. На прошлой неделе карамельная конфета уже забрала с собой часть ее шевелюры.
Подобно саперу, я успешно справляюсь извлечением сахарной бомбы и протягиваю фанту Хоуп. Она делает глоток через трубочку, а затем начинает извиваться на своем месте с широко распахнутыми глазами.
– Колючая! – ее голос переполнен радостным возбуждением. – Ещё!
В моей груди разливается тепло, смывая тягость и дерьмовое послевкусие от событий сегодняшнего дня. Хоуп щурится от солнца, придающего золотое свечение ее кудрям. Она похожа на ангелочка с тех открыток на День святого Валентина.
– Папочка, тренировка, нам пора.
Иногда я думаю, что мой ребенок ответственнее меня.
– Верно, пойдем.
Она спрыгивает со скамейки, берет меня за руку, и мы идем в студию. Я смотрю на наши ладони, все еще удивляясь этому контрасту: большая – маленькая. Все еще удивляясь, что я отец.
Родитель, являющийся для нее гарантией безопасности, надежности, чертовой нерушимой крепостью. По крайней мере, вот таким я должен быть. А не тем, кто встречает новый день и сажает всех своих демонов на цепи, чтобы они не утащили его на дно.
Мы приходим в балетную студию. Аннабель прощается поклоном с детьми из предыдущей группы, а когда замечает нас, машет рукой. Хоуп оживает, слегка приподнимая уголки губ.
– Привет, как ваши дела? – Аннабель целует Хоуп в щеку, а затем обнимает меня.
– Я хочу окунуть в слайм всех детей, их родителей и воспитателей в детском саду. Чтобы они до конца своих дней доставали это дерьмо из волос, – шепчу ей на ухо, пока мы не успели разорвать объятия.
– Очень… антистрессово, – шепчет она в ответ.
Аннабель отстраняется и просит свою помощницу проводить Хоуп в раздевалку. Я целую свою девочку на прощание, нашептывая ей слова успокоения. Кто-то скажет, что эта чрезмерная забота до хорошего не доведет, но у меня не получается иначе. Как и любой родитель, я бываю с ней строг. Редко, но бываю. В такие моменты я превращаюсь из «папочки» в «папу».
– Я обязательно вернусь. Обещаю, – произношу слова, в которых она нуждается.
Я ни разу не бросал ее, но, по какой-то причине, Хоуп, как и мне, нужно это проговорить.
– Что случилось? – интересуется Аннабель, когда мы остаемся наедине.
Я запускаю руки в волосы и присаживаюсь на диван, расположенный около входа в балетный класс.
– Третий раз за неделю меня вызвали в детский сад, потому что чертов Билл перевернул на нее ведро песка. Ведро, которое дала ему Хоуп, потому что подумала, что он хочет с ней поиграть. Она пошла на контакт, а в ответ получила гранату. В понедельник Алиса или Мелиса, я уже запутался в этих именах, перекрасила волосы Эльзы в черный, а затем оторвала ей голову со словами: «Мама говорит, что все блондинки – тупые шлюхи». Откуда вообще пятилетний ребенок знает о шлюхах? И, напоминаю, Хоуп блондинка, – выдыхаю я сквозь зубы.
Аннабель садится рядом со мной и сжимает мою ладонь.
– Мне не нужно напоминать, что она блондинка. Я знаю ее с первых дней жизни.
Это правда. Все мои друзья являются почти что родственниками для Хоуп. Аннабель, жена моего друга Леви, рассказывала и показывала мне, как обращаться с маленькими детьми, потому что у нее самой их двое. Валери и Макс знали о малышах лишь то, что они… Маленькие? Но каждый из них старался помочь чем мог. Лиам, лучший друг Аннабель и мой компаньон по безрассудной жизни, которая осталась в прошлом, часто был и есть моим ночным собеседником по фейстайму. Потому что он так же, как и я, какого-то черта, не спит до рассвета.
– В среду Майлз нарисовал на ее ладошке член, потому что Хоуп дала ему не зеленый карандаш, а красный. Его мать уверяла воспитателя, что это небоскреб. Начнем с того, что я чертов архитектор и с уверенностью могу сказать, что это не небоскреб, и закончим тем, что мне на сто процентов известно, как выглядит член!
– Тише! – Аннабель оглядывается по сторонам, поправляя свои тёмные волосы, собранные в пучок. – Не ори это слово на всю студию.
С ворчанием я снимаю очки и провожу руками по лицу, откидывая голову. Затылок касается холодной стены, и мне хочется удариться о нее со всей силы, чтобы унять это долбаное давление в голове.
– Они чувствуют, что она другая, поэтому нападают. Ей три с половиной года, а я уже не могу…
– Нейт, успокойся. Ты отлично справляешься, Хоуп – счастливый ребенок, окруженный любовью. Просто… – она вздыхает, покусывая щеку, – просто для каждого родителя его ребенок самый лучший, самый красивый, самый особенный, но в то же время ни один родитель не знает, как оградить своего ребенка от этого дерьмового мира.
Мы сохраняем молчание с пару минут, после чего Аннабель вновь говорит:
– Это только начало. Ты, наверное, сожрешь себя заживо, когда какой-нибудь парень вырвет ее сердце.
– Я вырву его член.
– Да тише ты!
Моя грудь вибрирует от смеха, но веселье быстро улетучивается.
– Я понимаю, понимаю… что дальше нас ждет еще множество трудностей, но мне сложно смотреть на то, как она не может постоять за себя и повыдирать волосы всем этим Мелисам и Алисам.
– Я тоже никогда не могла так сделать, потом у меня появилась Валери.
О да, я наблюдал собственными глазами, как ее подруга отпинала одну сучку, когда та ударила Аннабель.
– Всему свое время, Нейт. – Она взъерошивает мои кучерявые волосы и встает. – Леви скоро привезет Оливию, дождешься его?
– Да.
Улыбнувшись на прощание, Аннабель уходит.
Леви – муж Аннабель, а также один из моих лучших друзей. Я познакомился с ним на первом курсе в колледже Бартлет и буквально заставил со мной дружить, угрожая расправой.
При поступлении мне выделили одиночную комнату, что для меня равнялось тюрьме или палате в психбольнице. Я ненавижу тишину и одиночество, потому что тогда тревога начинает пожирать мой мозг. Поэтому мне не составило труда написать заявление на переселение в другую комнату, в которой по счастливой случайности жил парень с хронически хмурым выражением лица.
Я был хуже жужжащей мухи. В конце концов он сдался и влюбился в меня по уши. По крайней мере мне нравится так думать.
На самом деле, Леви никого не любит больше, чем Аннабель. Эта та любовь, построенная на всех основных правилах и канонах. Если Аннабель и Леви могут выиграть номинацию «Академическая любовь», то Валери и Макс претендуют на «Если мы не развелись из-за собаки, значит, прожили успешный день».
Я встаю и подхожу к стеклянной двери, ведущей в балетный класс. Моментально нахожу Хоуп и наслаждаюсь каждым ее изящным движением. Нежно-розовая балетная форма делает ее похожей на красивый цветок.
– Подглядывать нехорошо. – Тяжелая рука приземляется на мое плечо. – Ты же знаешь, что Аннабель запрещает смотреть, чтобы дети не отвлекались.
– Ну тогда я могу воспользоваться преимуществом дружбы с твоей женой и не бояться, что меня отсюда вышвырнут.
Я ухмыляюсь и поворачиваюсь лицом к Леви.
– Что-то случилось? Ты ушел из офиса как раз в тот момент, когда Макс подготовил документы.
Документы, которые я портил уже несколько раз, лишь бы не подписывать.
Год назад у Леви умер отец. Генри Кеннет был акулой в бизнесе и основателем строительной компании, в которой я и мои друзья работаем по сей день. Леви уже давно занимал пост генерального директора, но после смерти отца все акции стали принадлежать ему. Он всегда говорил, что мой талант и труд возвели компанию на новый уровень, поэтому решил сделать меня партнером и передать тридцать процентов акций.
Огромную роль сыграло то, что примерно полгода компанией руководил я, потому что смерть отца ударила по Леви намного сильнее, чем мы думали. Он готовился, ожидал, но все равно не смог с этим справиться. За несколько месяцев до смерти Генри Леви постоянно пребывал в Бристоле, словно чувствовал, что время и потерянные годы из-за непонимания безвозвратно ускользают. Он до последнего верил, что произойдет чудо, и у них будет еще множество дней, когда сын и отец смогут сказать друг другу слова, которые были не высказаны годами. Единственное, о чем Генри Кеннет попросил перед смертью: любить своих детей больше, чем свои амбиции.
Именно этого, видимо, и придерживался Леви, когда пришел ко мне с предложением о сотрудничестве.
Мое мнение? Я до ужаса боюсь брать на себя такую ответственность. Что если я сорвусь? Что если упаду и не смогу подняться? Что если гребаный негатив плотностью поглотит позитив? Последний вопрос волнует меня сильнее всего.
– Ты уверен?
Леви тяжело вздыхает, потому что я задаю этот вопрос уже в миллионный раз, и каждый раз он отвечает:
– Мы дружим девять лет. Я уверен в тебе, как в себе. Ты заслужил это место. И вдвоем нам будем проще со всем разобраться.
– Вдруг я тебя подведу.
– Тогда я прихлопну твой член дверью своего кабинета, в который ты так любишь наведываться без стука, – усмехается он.
– Господи Иисусе, я наложу вето на употребление этого слова в моей студии, – гневно ворчит Аннабель позади нас. – Леви, где Оливия? – Она посматривает по сторонам в поиске их дочери.
Друг оглядывается на свою жену, его лицо со скорость света приобретает счастливый вид. Вполне возможно, что я даже могу увидеть мультяшные сердечки в глазах.
– Она с девочками в раздевалке. Сказала, что у Кейт есть новая сплетня, которую им нужно срочно обсудить.
– Им по шесть лет, какие у них могут быть сплетни? – Хмурюсь я.
– О, ты даже не представляешь, – произносят они в унисон.
Прежде чем отпустить Аннабель обратно в класс, Леви притягивает ее к себе за ладонь, вырисовывая на ней их невидимое клеймо. Макс называет их сектантами, я же просто влюбленными дураками.
– Пойдем проветримся, грех не насладиться редким солнцем в Лондоне.
Он прав, весна в этом году необычно солнечная и теплая.
– Мой организм с дефицитом витамина Д трепещет от счастья.
– Боже, мы стареем, раз заводим разговор о витамине Д?
– Ты мерил сегодня давление?
– Нет, но я слежу за своим пульсом.
– Неплохо, – я отбиваю ему пять.
Мы выходим на воздух, ветер обдает нас ароматом цветущих деревьев, и я готов закрыть глаза в экстазе, если бы не…
– Что за… – начинает Леви.
– ЧТО ЗА ХРЕНЬ?
По всему боку моей машины, от передней фары и до задней двери, тянется царапина. Мне становится так больно, словно мне поцарапали сосок, а не кузов моей малышки из лимитированной серии.
Я существую в замедленной съемке, когда мой взгляд скользит дальше и натыкается на девушку, лихорадочно собирающую маркеры, стикеры, блокноты и еще миллиард разной канцелярии в свою сумку. Ее волосы цвета зрелой пшеницы отдают золотом при каждом движении ее тела, упакованного в белый комбинезон с ярко-желтыми бананами.
Что за цирк?
Я настолько шокирован, что не успеваю ее окликнуть, как она устремляется прочь на… велосипеде.