Место силы
***
Янка неловко передергивает голой ногой. Она всегда смущается, когда на нее смотрят.
Миха смеется про себя и не отводит взгляда: «Молодая, неопытная, сиськи в веснушках». А девушка переворачивается на бок и подтягивает одеревеневшие коленки к груди, закрываясь вся. Теперь ей спокойно, а ее бойфренду неинтересно. Он отворачивается к серванту и наблюдает уже через зеркальную стенку. Три Янки в ровно нарезанных прямоугольниках стекла лежат, свернувшись клубочком. «Пятки розовые», – Миха застегивает брюки и ждет.
Убедившись, что ее никто не видит, девушка встает и начинает натягивать одежду. Стринги уже на месте и ничего не прикрывают. Бюстгальтер путается в руках, потом прячет смешные веснушки. Джинсы. Свитер. Очки.
А очки Янка носит для того, чтобы иметь серьезный вид. Зрение у нее нормальное. Удалось купить по случаю с простыми стеклами – защитные. Быть умной – это по-питерски. Или хотя бы выглядеть умной.
Что поделать? Не сложилось. Не смоглось. Не поступилось. Но очки в Питере никто не отменял.
Миха читал лекции на вступительных курсах. Там девушка к нему и прилипла. Он – умный, коренной питерский.
Янка рассматривает чужую квартиру. Чисто. Добротно обставлено. Мама хотела такую стенку, но она слишком высокая и не влезет в залу их деревенского домика в Ленобласти. На стене портрет жены. Нет, девушка знает, что Миха женат, просто это где-то на заднем плане сознания. На портрете женщина с тонкой улыбкой. Вроде улыбается, а может и нет. И смотрит прямо на кровать.
– А есть твои детские фотографии?
Янке почему-то очень важно их посмотреть. Потому что сорокалетний Миха когда-то был такой, как она. А может еще меньше и не такой умный.
Бойфренд достает альбомы:
– Это старый свадебный. Еще когда в первый раз женился. Новый свадебный. Армейский. Студенческий. Детские альбомы у мамы.
«Еще одна жена», – уныло думает Янка.
– А почему вы развелись? – повисает неловкий вопрос.
– Мы не развелись. Она умерла. Отравилась формалином. Женька – наш сын – сейчас живет у моей мамы. Такой осел вырос, знать меня не хочет.
Миха заканчивает одеваться: туго затягивает галстук на розовой рубашке, застегивает солидные часы на запястье.
– Гуляем всю ночь, жена на работе, – весело говорит он. – Ты видела место силы?
– Нет, я только в Эрмитаже и в Русском музее была, – Янка поправляет очки.
– Пойдем кататься, покажу.
***
Машина мягко шелестя колесами высовывается из арки и останавливается.
Тускло горят фонари. Ночная улица пуста. Только где-то вдалеке, прижимаясь к домам бредет небольшая женская фигурка. Янка сидит, пристегнувшись на переднем сидении и рассматривает большую золотую рыбку-ароматизатор на лобовом стекле.
Миха прикуривает сигарету и тянется обнять девушку за плечи.
Женская фигурка все ближе.
– А что бы мы сказали твоей жене, если бы она вернулась домой не вовремя?
«Хотя, как это не вовремя вернуться в свой собственный дом?» – мелькает у Янки странная мысль.
– Сказали бы, что ты берешь у меня уроки французского, – мужчина треплет ее рыжеватые волосы и молодцевато усмехается.
– Так поздно уже.
– Для французского никогда не поздно.
Миха отворачивается и видит женскую фигурку уже в пятидесяти метрах от машины.
– Выходи! – вдруг отрывисто бросает бойфренд.
Темный женский силуэт приближается еще на несколько метров.
– Почему? Ты обиделся? – растерянно говорит Янка.
– Выходи, твою мать! – приглушенно рычит Миха и распахивает дверцу с ее стороны. – Да пригнись!
Девушка нервно рвет ремень безопасности, который не отстегивается, а бойфренд уже толкает ее наружу.
Запоздалая прохожая торопливо проходит мимо машины.
– Фуууу! Обознался! Думал, что жена. – Мужчина откидывается на спинку водительского сиденья.
– Может домой вернемся? – робко спрашивает Янка, глотая комок в горле.
– А что скажем, если…? Пойду посмотрю. Может эта женщина из знакомых?
Миха неловко, как будто ноги его не слушаются, выходит из машины, трусцой бежит за пропавшим уже силуэтом, безнадежно машет рукой и возвращается.
– Поехали, покажу место силы.
***
«Это Дворцовый мост», – точно определяет Янка.
– Сейчас еще не разводится, – кричит Миха.
Шума шагов не слышно из-за рева ветра. Черная Нева беспокойно бьется об гранитную набережную.
Янка кутается в тонкую курточку на флизелине. Лицо сразу обветрилось и покраснело.
– Давай я тебя сфотографирую на фоне Зимнего дворца, – девушка достает телефон.
– Не надо, – отрицательно качает головой Миха. – Еще выложишь в Интернете.
К горлу Янки опять подкатывается комок, она пытается сглотнуть, но не получается.
Они идут в сторону стрелки Васильевского острова, останавливаются, мужчина снова кричит:
– Смотри! Смотри в воду! Это место силы!
Янка старательно, слезящимися глазами, смотрит, как ветер бешено рвет Неву, бьет ее об опоры моста.
«В такой страшной реке не может водиться рыба», – отчего-то думает девушка и перегибается через резную решетку.
Волны поднимаются и разбегаются в разные стороны, закручиваясь и образуя буруны. Отблески фонарей мечутся в воде.
Проклятый комок вдруг вырывается наружу детским обиженным всхлипом и Янка сразу захлебывается волной воздуха. Задыхаясь, продолжает смотреть в черный рисунок воды и вдруг понимает, что Нева манит ее, приковывает взгляд, и хочется кинуться в могильный холод северной реки.
Миха что-то кричит и машет руками, а девушка застывает, вцепившись озябшими пальцами в узорчатый чугун.
Вдруг Янка чувствует что-то горячее на щеках. Она с трудом поднимает руку и оттирает слезы.
– Чувствуешь силу? – тормошит ее Миха.
– Отвези меня домой, – по-мужски грубым, чужим голосом говорит девушка и бойфренд почему-то слушается.
***
– Явилась в три часа ночи, еще и с хахалем на машине, – бабушка выставляет на стол холодную картошку. – Очки зачем нацепила?
Янка стаскивает с носа очки и забрасывает в цветные тряпки на тахте.
Холодная картошка вкусная.
Обветренное лицо жжет.
Девушка открывает засаженную печную дверцу и шевелит кочергой угли.
– Что огонь-то ворошить? Заслонку уже открыли… Чудная, приехала и уселась у печки.
– Здесь мое место силы, бабуль… – Янка улыбается и веснушки на лице сияют в свете угольков.
Женщины в ванной
***
Глаза закрываются, кружится голова. Младший жадно сосет бутылочку с водой, у него высокая температура. Чертова ангина: в горле першит и капли пота выступили на лбу. Хорошо, что не свинка. Оля не болела свинкой в детстве. Вот бы заразилась и ходила с раздутым лицом и шеей!
Сейчас процедуры. Оля берет Гексорал, малыш заходится в крике от одного вида лекарства. Оля ловко просовывает носик бутылки ему в рот и брызгает.
– И тебе Гексорал, и мне Гексорал, – приговаривает она.
Потом засовывает носик бутылки себе в горло.
Голова опять кружится, а младший снова кричит.
Нет, она не выдержит, силы ее на исходе. Говорила же свекровь, что она не справится, а помогать не хочет. Муж на работе.
Оля бережно кладет младенца в кроватку. Он продолжает кричать, уже весь посинел от плача.
– Нет, я выдержу, – говорит себе Оля.
Воспаленные от бессонницы глаза еле вращаются в глазницах, словно в них насыпали песку.
«Пусть кричит, – думает Оля, хотя у нее каждый нерв дрожит от напряжения. – Покричит и устанет».
Оля идет в ванну: там толстенная деревянная дверь заглушает звуки.
Тишина, только на заднем фоне – похожий на комариный писк.
Оля устало садится на краешек ванной и чувствует холод чугуна. Ей нужно расслабиться. Она закрывает уставшие глаза.
Слух обостряется и буквально пытается нащупать отзвуки детского плача. Нет, тишина. Наверное, младший все-таки устал и заснул.
Оля поднимается и включает воду. Долго держит пальцы под теплой струей, до тех пор, пока не появляются мягкие морщинки на розовых подушечках.
Ванна набирается. Пенку добавить нельзя: у ребенка может быть аллергия. Оля переключает воду на холодную и опускает голову под струю. Черт с ней, с ангиной, да хоть менингит! Кожа покрывается мурашками.
Неожиданно с верхней полочки падает губка-утка. Оля сжимает ее в руке и устало смотрит, как сквозь пальцы стекает вода. Она снова и снова опускает утку в воду и отжимает.
Это ее успокаивает.
Она открывает дверь и прислушивается: молчит ли ребенок? Младший молчит.
Оля раздевается и забирается в ванну. Несколько раз опускается с головой под воду. Потом поворачивается в воде на бок. Кладет утку под щеку.
Оля спит до тех пор, пока вода в ванной не остынет.
***
Сара – курьер. Бежит, бежит целый день, и кажется, что ноги к вечеру отнимутся.
А сейчас сквозь витрину она смотрит на вишенку на вершине пирожного. Вишенка завораживает, но Сара отлепляет взгляд и плетется домой.
– Смотри, венка на щиколотке вспухла, – тихо жалуется она сестре.
Сестра подметает пол и ворчит:
– Говорили тебе: в шестьдесят лет на каблуках не бегают! Вон какие сумки! Что у тебя там? Кирпичи?
– Документы, отвезти надо завтра, – лукавит Сара. Не может же она сказать, что у нее в сумке обыкновенная глина.
Во дворе меняли трубы отопления, вскрыли асфальт и выворотили землю до глины. Вот Сара и накопала себе немного. А зачем? Это ее секрет.
Тихонько, чтобы не мешать, Сара берет сумки и идет в ванну. Достает пластмассовый таз и вываливает туда сухие серо-желтые комки.
Сара любит запах глины после дождя. Этот запах знаем мы все: считается, что так пахнет озон, а на самом деле это просто запах намокшей глины.
Сара зачерпывает ладонями воду и выплескивает в таз. Она представляет себе не промозглый осенний вечер, когда каждая косточка ноет, а как накрапывает теплый летний дождь.
Это покойный папа ее научил в детстве. Их общий секрет.
Ванная комната до краев наполняется запахом.
Сара улыбается. В молодости она любила французские духи с запахом мха или свежескошенного сена. А французские духи с запахом мокрой глины никто не придумал.
«Да это идея на миллион долларов!» – смеется она, вспоминая отца.
– Сара, что ты там делаешь? – громко спрашивает сестра.
– Моюсь я, моюсь! – снова лукавит Сара.
Она знает, что сестра заметит глину в тазу, но Сара как-нибудь вывернется. Скажет, что это для лечения ног.
Потому что она до самой смерти будет хранить их с папой секрет.
***
– Амир не какой-нибудь там торговец. – Алия наливает в ванну дорогой гель для душа с запахом лаванды. – Он на скрипке играет!
Сейчас она вымоется и побреется. Ни одного волоска не будет. И запаха рыбы не будет. Никто не узнает, что она работает на рыбозаводе, чистит рыбьи кишки.
Алия знает, что она Амиру не пара, но он на нее посмотрел. Пускай у него жена в Баку – Алия здесь, в Питере, будет ему женой. Она не гордая.
Алия с шумом плюхается в ванну и принимается намыливать голову. Она заплетет в волосы цветы, наденет красивое платье и бусы. И так будет каждый день. А рыбозавод бросит.
Она смотрит на свои руки: все в цыпках от холодной рыбы, ногти обломанные, с густой черной полоской.
«У меня кишки рыбьи под ногтями, – с горечью думает Алия. – Везде проклятая рыба въелась! А Амир на скрипке играет, у него тонкие пальцы».
Алия подносит к лицу маленькое зеркальце и скалится. Зубы кривые и желтые, некоторых не хватает. На глаза наворачиваются слезы: зубной врач дорого стоит, ей столько не заработать.
Она выходит из ванной и, оставляя за собой мокрые следы, понуро отправляется в свой угол, который снимает вместе с землячками.
На полу – надувной матрас, покрытый тряпками. Алия бросается на него, зарывается в подушку и плачет.
Мыльную кожу стягивает, она покрывается белым налетом. Алия снова идет в ванную и ложится в уже остывшую воду.
Нужно мыться, пока кожа не размокнет и не станет нежной. Алия зябко поёживается, выливает остатки геля для душа в воду и отбрасывает пустую банку. Снова появляется робкая надежда:
«Но он же все-таки на меня посмотрел!»
***
Она уже не помнит своего имени – просто Старуха. Она не помнит, сколько ей лет – просто больше восьмидесяти. Она всегда жила в этой коммуналке, но сейчас в ней никого не знает, потому что все ее ровесники умерли. Вокруг нее – тени.
Одна из теней выпускает облачко вонючего дыма ей в лицо и кричит:
– Иди мыться, старуха! Натрясла тут своими панталонами, дышать нечем!
Талгат хмыкает и снова затягивается марихуаной.
«Странное это место – питерские коммуналки! Кого только не встретишь, – думает он. – Старая черепаха!»
– Русские – неряхи! – откликается Шавкат, скручивая траву. – Все их женщины грязные.
Они вдвоем сняли комнату в этой квартире. Хорошо, что здесь никто не живет, кроме этого ископаемого.
Старуха топчется в недоумении и послушно направляется в ванную. Она помнит, где ванная. Ее устроили в квартире сразу после перестройки. А она когда-то любила ходить в баню. В этой ванной только сифилис разводить, но у нее есть хозяйственное мыло, против него ни один микроб не устоит.
Ржавый кран надсадно гудит, когда она включает воду. Тени заглядывают в ванную и скрываются в облаке дыма.
Старуха непослушными руками накидывает дверную щеколду и принимается раздеваться.
«Тело уже как студень, – думает она, оглядывая морщинистый живот, кожа на котором висит большими складками.
– Живее мойся, старуха! – кричат азиаты под дверью, надсадно хохоча. Марихуана начала свое действие.
Старуха кладет мокрое мыло на край ванны, оно скользит на пол и подворачивается под ногу.
Она падает: больно, навзничь. В глазах меркнет.
***
Оля лежит в полузабытьи.
Этот день закончился, как многие уже прошедшие дни. Муж пришел с работы и потребовал есть, отметив, что у Оли «везде плесень». Еще раньше пришел старший со школы – тоже голодный.
Спустилась ночь. Малыш, уложенный на всякий пожарный случай с ней, тихо всхлипывает во сне. Муж со старшим спят в соседней комнате.
«Как же! Они должны отдыхать!» – Оля сбивает простыню во сне.
Ангина не отступила, при каждом вдохе горло дерет. Лоб весь в капельках пота.
Потом Оля просыпается по будильнику. Нужно встать раньше всех, чтобы приготовить завтрак. Она – домохозяйка, это ее работа.
«Работа без выходных, без проходных, без отпусков» – ожесточенно думает Оля.
Она никому не рассказала, что бросила кричащего малыша. Некому. Все осудят, особенно муж. Такой вакуум вокруг!
– Что тебе не хватает? – обычно спрашивают муж и свекровь. – Ты не работаешь, сидишь дома: не нужно каждый день на работу мотаться.
«Что мне не хватает?» – спрашивает себя Оля, энергично оттирая «плесень» с газовой плиты – каша убежала.
И тут в душе Оли начинается раздрай. Ей не хватает времени на себя. У нее ненормированный рабочий день. Ей не хватает дружеского общения, ведь общество полугодовалого ребенка – это не то, что может дать удовлетворение взрослой, состоявшейся женщине.
«Когда я в последний раз обращала внимание на себя?» – Оле горько. Она смотрит на свои неухоженные руки с коротко стриженными ногтями.
Оля берет с полки первую попавшуюся книжку – «Гарри Поттер и философский камень», снова запирается в ванной и принимается читать.
– Эй, мы встали! – стучится в дверь муж. – Пора завтракать.
– Вот радостное известие! – грубо отвечает Оля из-за двери. – Идите и завтракайте!
«Посадила всех себе на шею», – Оля не видит букв из-за слез. Она прекрасно знает, что это – конфликт, ее не поймут.
***
– Что это? – испрашивает Сарин сын, указывая пальцем на таз с глиной.
– Саре нужно для лечения ног, – сварливо отвечает Сарина сестра. – Ноги совсем разболелись.
Сара спит и не знает, что решается судьба ее глины.
– Так пусть идет к врачу! Совсем из ума выжила – глину в дом таскать! Грязи нам мало!
– Это еще что! Соседи целую комнату землей засыпали – грибы выращивают, говорят выгодно! – Сарина сестра поскребла глину пальцем.
– Я тебе точно говорю, мама – того! Скоро здесь грязевой вулкан устроит, как в Голубицкой! Может бизнес еще устроим из грязевых ванн? – сын утробно хмыкает.
Сара встает рано и молится Всевышнему. Опухшие ноги за ночь немного отпустило. За окном грязь, хлябь, дует сырой, промозглый ветер.
А у Сары лето на душе.
«Может, последнее лето в моей жизни», – приходит в голову не очень оптимистичная мысль.
Сестра оставила на столе завтрак, накрыв льняным полотенцем. Сама она топчется с сигаретой у открытого окна.
– Ты бы не курила в квартире, – вредничает Сара. Она знает, что сестра без сигареты не может – живет только на паровозной тяге.
Сестра досадливо мотает головой.
– Сама хороша. Грязи от тебя – целый таз! Вчера еле до помойки донесли!
– Не трогайте мою грязь! – растеряно кричит Сара и даже сердито топает больной ногой, как в детстве. – Я взрослый человек! Я у себя дома!
– Но это и наш дом! – отвечает сестра. – И мы не хотим грязь в ванной! А если гости придут и пойдут руки мыть?
– Какое мне дело до ваших гостей? – совсем расходится Сара и кричит ни к селу, ни к городу: – Я одна в доме работаю, могу себе позволить маленькую прихоть!
– Успокойся, успокойся, Сара! – испуганно говорит сестра. – Мы тебе голубую глину купим в аптеке!
– Мне нужна та глина! – Сара хлопает дверью и мстительно добавляет:
– Если я здесь даже паршивый угол в ванной не могу запачкать, то я буду снимать комнату, а вы здесь живите на что хотите!
Потом Сара сама не понимает, почему так разошлась. Но…секрет есть секрет!
***
Ночью Алия еще раз наливает ванну – осталась вторая бутылка геля для душа.
В комнате ее землячки спят вповалку, уставшие после тяжелого дня на рынке. Она Алия не работает продавцом – она не умеет считать больше десяти и плохо говорит по-русски.
Зато она у нее самый вкусный горячий лаваш. Она печет его ночью, когда все еще спят, а утром все едят и хвалят Алию.
Амир пришел в мечеть с русской. Позор на его голову!
– Все они знают, как к русским пристроиться! – фыркнула старая сварливая Зухра, всегда помогавшая молодым мигранткам.
А ведь Алия согласна быть и младшей женой: мыть, стирать, убирать, готовить. Она же на рыбозаводе работает – ко всякой тяжелой работе привыкла, не белоручка, как русские барыни. Ходил бы ее Амир в белых носочках по чистому полу. Но русские второй жены не потерпят.
Алия вздыхает так, что по всей ванне летят мыльные пузыри.
Она перестарок, ей уже двадцать три года. У Алии в ауле так поздно замуж не выходят, никто уже не посмотрит. Южные девушки созревают рано. Хоть и запрещено законом, в деревнях их выдают замуж около шестнадцати лет – самый сок для молодого мужа и гулять некогда.
Может ей родить ребенка без мужа? И уехать домой, а там сказать, что муж умер? Мама не рассердится, мама ее примет любой.
Три часа ночи. Алия спускает воду – надо идти печь лаваш на утро. Пока тесто подойдет, пока духовка нагреется.
– Ты наша самая младшая жена! – улыбается по утрам старая сварливая Зухра.
– Нельзя так говорить! – обычно пугается Алия. – Всевышний услышит и накажет.
***
Душа старухи отлетела в тот самый момент, когда темечко коснулось кирпичной угловой приступи у ванной, и сейчас витает где-то между небом и землей.
Мысли текут ясно, не то что при жизни.
«Какой стыд!» – думает душа, еще не отрешившись от своих мирских дел – она разглядывает свое старое, беспомощное, лежащее мешком тело. – «Хоть бы накрылась чем-то!»
Но смерть не выбирают – ни способ, ни обстоятельство. Старухе еще повезло, что она умерла мгновенно, не мучаясь.
Душа наблюдает, как обкуренный Шавкат срывает двери ванной с петель и испуганно визжит:
– Сдохла, сдохла, Старуха! Теперь русская тюрьма! Надо бежать!
Душа смотрит.
Азиаты быстро собирают вещи в большие торговые сумки и выбегают из квартиры, плотно закрыв входную дверь. Теперь голое мертвое тело долго не найдут. Может месяцы, может годы.
Душа тяжко вздыхает, скорбя о своем покинутом земном пристанище. Она при жизни была настолько одинока, что даже некому поставить свечку за упокой.
Душа уходит, в последний раз оглянув квартиру. Она не желает остаться здесь не упокоенным привидением.
Ее ждут мытарства.
***
Наше общество больно одиночеством. Сначала мы были рады тому, что у нас есть угол в общежитии. Потом мы выселились из общежитий в коммунальные квартиры. Затем мы переехали из коммуналок в отдельные квартиры. И вот, теперь снова радуемся, что у нас есть свой угол – ванна. Причем, для некоторых – последнее пристанище.
Наше общество больно одиночеством, но мы лечимся еще большим одиночеством. Оно нам необходимо, как воздух. Даже в семье, даже в очень большой семье. Даже домохозяйкам. Даже для того, чтобы однажды умереть.
Мы можем предстать в своем одиночестве, возведенном в степень, в самом неприглядном виде. Мы запираем дверь в ванной, чтобы к нам не проникло ни звука извне, а на самом деле входим в вакуум своего мира. Мира, которым мы не делимся ни с кем, ни с мужем, ни с сыном, ни с сестрой.
Мы в ванне – гиперодиноки и, по-своему, счастливы.
Иго первенца
***
Июльская жара в Ленинграде. До смешного – тридцать градусов тепла! Солнце растеклось по всему небосводу, и воздух парит. Так, как может парить только на болоте.
Волосы туго забраны в хвост на затылке. Где-то там очень чешется, потому что капелька детского пота застряла и не может стечь.
– Алка-палка! – Это мальчишки из соседнего двора, растрепанные.
Фу! У них руки в земле!
Аля сейчас пойдет в кино. Просто мама еще не готова. У девочки бело-голубое шелковое платье, гольфы с помпонами на веревочках, а туфельки сильно жмут, и где-то на пальцах стерлась до крови тонкая детская кожа. А мама все не выходит.
– Алка-палка! Алка-палка!
Аля делает вид, что не слышит, и старается держать голову прямо – на голове тяжелый бант. Капелька пота, наконец, стекает прямо за шиворот платья и ползет куда-то дальше, под лопатки.