Приношу извинения всем историкам, все совпадения описываемых обстоятельств с историческими событиями случайны и несерьёзны.
А так же автор вольно трактует политическое и социальное устройство общества, вносит свои коррективы в судебную и карательные системы, и вообще ведёт себя безобразно и безответственно.
Пролог
Сегодня погода не шептала, она поливала такой нецензурщиной, что ей позавидовал бы даже революционный матрос. Впрочем, звуковые эффекты не были самой неприятной вещью этим поздним ноябрьским вечером.
Алевтина вытерла заплёванное мокрым снегом лицо и выругалась – куда там революционному матросу! Даже метель уважительно примолкла на несколько секунд. Но тут же взвыла с новой силой.
Порыв ветра ощутимо ударил Алевтину в спину. Высокий каблучок заскользил по наледи, и Алевтина непременно бы упала, если бы не ухватилась обеими руками за шершавую и холодную стену дома. И зло зашипела: выщербленная штукатурка разорвала тонкие гипюровые перчатки и оцарапала ладони.
Нет, всё же это была огромная глупость – уходить из ресторана вот так, демонстративно хлопнув дверью и отказавшись от авто. От нервов и злости даже калоши забыла в гардеробной. И вот теперь корячится тут, как корова на льду, в красивых, но таких непрактичных модных ботиночках.
Вдруг из тёмной, пахнущей кошками подворотни навстречу шагнул тёмный сгорбленный силуэт. А вот это было вообще паршиво. Алевтина покрепче сжала в озябших ладонях ремешки сумочки. Так просто она не сдастся! В сумочке у неё ни много ни мало, а кусок заграничного мыла, духи «Красная Москва» и последний писк сезона – бутылочка лака для ногтей. Это богатство она таскала с самого утра, боясь расстаться с сумочкой хоть на минуту. Не каждый день такое счастье выпадает – возможность затариться в Торгсине1. Она и в ресторан всё с собой прихватила в надежде, что козёл Сидоров, ходивший у неё в ухажерах и имевший хорошую должность в наркомате труда, отвезёт её домой на служебном автомобиле и ей не придется тащить своё сокровище самой. Но козёл перекушал коньяка, стал вести себя по-свински, и как результат – Алевтина сейчас одна, без калош и в рваных перчатках, в тёмной, продуваемой всеми ветрами подворотне. Из средств защиты – только ридикюль с мылом. Хотя… Если как следует прицелиться и самой при этом на пятую точку не упасть…
– Здравствуйте, Алечка! – Тёмный силуэт качнулся ей навстречу, и Алевтина облегчённо перевела дух. Чего испугалась, дурочка?! Ну, бывает, в темноте не узнала. Она отлично помнит этого гражданина.
– Здравствуйте, това… – Алевтина не договорила, захлебнувшись горячими слюнями, вдруг заполнившими её рот. Это было так неприлично, что она сделала несколько судорожных глотков, чтобы, не дай бог, не оконфузиться. Но они пузырились на онемевших губах.
В подворотне резко сгустилась темнота. Алевтина покачнулась, попыталась ухватиться за рукав стоящего рядом товарища. Не удержалась, упала, больно ударившись коленками о твёрдый крупчатый лёд. Мимоходом подумала, что фильдеперсовым чулкам пришёл полный конец. И уже не видела, как тот самый гражданин наклонился над ней, вытер трёхгранный клинок о модный шёлковый шарфик очень правильного, революционного цвета и растворился в холодной ноябрьской ночи.
Глава 1
Назвать N-ск глухой провинцией не повернулся бы язык даже у заклятого врага всей N-ской губернии. N-ск вам, конечно, не Питер и не Москва, но тоже вполне себе приличный город. Всё в нём имелось, чтобы жители могли им по праву гордиться.
И конка, которая со временем стала трамваем, и пятиэтажные доходные дома с водопроводом и канализацией, превратившиеся в коммунальные квартиры, и ярмарка, которую не смогла изжить даже Советская власть, и свои бандиты, такие же вечные, как и ярмарка. А вот весёлых домов не было даже при прогнившем царском режиме. Не покупали мужчины N-ска любовь, ни к чему им это было. Бесплатной хватало на всех, и даже с излишком.
А всё потому, что представительниц прекрасной половины человечества в N-ске было примерно в полтора раза больше, чем мужчин. И перепись одна тысяча двадцать шестого года это только подтвердила.
Как иначе могло быть, если в N-ске находился один из крупнейших в Советской республике льнокомбинатов? И работали там в основном женщины.
Правда, комбинатом он стал всего полгода назад, но и до этого N-ская льнопрядильная фабрика «Красный Текстильщик» гремела по всей средней полосе Советской России. Конечно, до Ивановской мануфактуры N-скому комбинату было далеко, но в пятёрку лидеров лёгкой промышленности он входил твёрдо.
Ещё до революции ездили вербовщики по деревням и селам и всеми правдами и неправдами заманивали крепких и здоровых девок работать на мануфактуру. Обещали блага земные и почти небесные.
Не сильно изменилось положение и при Советской власти, разве только охват территорий, откуда прибывали работницы, стал шире. Даже со студёных берегов полночных морей приезжали холодные северные красавицы, а из жаркого Туркестана – смуглянки с раскосыми глазами.
Весной N-ск утопал в пахучей пене сирени всех цветов и сортов, летом шелестел клейкой листвой тополей, осенью чавкал тяжёлой рыжей глиной, а зимой тонул в синих сугробах. Но одно оставалось неизменно – тяжёлый запах рогожи и взвесь льняной пыли в воздухе. Да, жители N-ска привыкли видеть то, чем дышат.
А ещё – специфика преступлений в N-ске была особенной. Даже в лихие послереволюционные годы тут преобладали преступления на почве страсти, как высокопарно и витиевато выражался прокурор N-ска Молчалин Пётр Данилович. А остальные сотрудники говорили по-простому: все беды из-за баб. Причём если в других губерниях преступниками на почве ревности становились в основном мужчины, то в N-ске – женщины.
В основном полиция, а потом и милиция занимались драками и бытовыми склоками. Так сказать, «причинением вреда здоровью разной степени тяжести». Не то чтобы в N-ске не убивали, как без этого, и, бывало, убивали весьма изощрённо. И соперниц убивали, и неверных мужей, и ветреных любовников. Но всё это происходило с поправкой на женскую психологию.
Но вот поздней осенью, почти уже зимой, одна тысяча тридцать ***ого года избалованная однотипностью преступлений N-ская милиция почти прохлопала череду странных и необъяснимых убийств. Вернее, заметили их N-ские оперативники и следователи только на третьем случае. Заметили и провели параллели. А потом волей-неволей объединили все убийства в одно дело.
Но тремя жертвами неведомый душегуб не ограничился, довольно быстро произошло ещё два убийства.
Убивали женщин. Жертвы были из разных слоёв общества, друг с другом в знакомствах не состояли и в обычной жизни не пересекались. Тут и секретарша наркома, и продавщица из магазина модного платья, и судомойка из столовой комсостава части РККА2, и обычная домохозяйка… И география преступлений разнилась тоже. Но всё же схожесть у жертв была. Все они были молоды, хороши собой и одного типажа.
Все женщины, как одна, были блондинками того самого пшеничного оттенка, что так хорош, когда натурален, и так пошл, когда женщины жгут себе волосы гидроперитом. А ещё все гражданки были светлоглазы и фигуристы. Убивали их в тёмных подворотнях ударом острого трёхгранного клинка, что и удивило следователей и оперативников. Обычно N-ские преступники использовали что попроще – финка, кухонный нож, а то и вилы. Необычное орудие убийства так и не нашли. Душегуб уносил его с собой. Так что у следствия не было ни примет преступника, ни его отпечатков пальцев. Даже слепки со следов обуви снять не удалось.
В случае с судомойкой подворотня была слишком истоптана большим количеством народа, ведь проживала гражданка в многоквартирном доме. Даже удивительно, как злодей смог провернуть всё, не засветившись ни перед кем из многочисленных жильцов.
Секретарша наркома жила в доме, где служил очень хороший дворник, который скоблил мостовую настолько усердно, что извёл снег на своей территории начисто.
Продавщицу убили, когда мела метель – первая в этом году, но такая сильная, что снег просто засыпал все следы и возможные улики. А с домохозяйкой вообще глупость вышла – её тело перенесли добросердечные соседи ещё до приезда милиции и место преступления оказалось затоптано несознательными гражданами.
Да и с остальными жертвами дела обстояли не лучше.
Не сразу, но всё же поняли правоохранительные органы, что все убийства одних рук дело. И милиционеры были уверены: преступник – мужчина. Криминалисты подтверждали это на девяносто девять процентов. Один процент оставили на всякий случай, мало ли что, всяко бывает.
От понятной растерянности и чудовищности происходящего не смогли сыщики утаить шила в мешке, а может, и не захотели. Дело получило широкую огласку. Потом, конечно, виноватых в разглашении примерно наказали, но было уже поздно. Оправдывало сотрудников Уголовного розыска только одно – в N-ске с большим уважением относились к печатному слову.
Впрочем, не напечатали бы обе губернские газеты ни строчки о кровавом преступлении или отделались парой фраз где-нибудь в «подвале», если бы не было негласного, но от этого не менее весомого разрешения от одного очень высокопоставленного партийного работника. Поговаривали, сам первый заместитель начальника N-ского обкома приложил к этому руку.
Обе местные газеты наперебой вываливали на читателя кровавые подробности, не забывая, впрочем, возлагать надежды на скорую поимку душегуба и осторожно критиковать местное УГРО. Ведь советские гражданки не должны погибать пачками от рук врага народа (а кем ещё мог быть неизвестный преступник?).
Лидером, несомненно, была «Правда N-ска». Газету раскупали как горячие пирожки, редактор даже тираж повысил. А всё благодаря бойкому перу репортёра криминальной хроники, молодого и горячего комсомольца Александра Тролева. Он и придумал злодею звучное прозвище – Потрошитель, которое приросло к не пойманному ещё преступнику намертво.
Зато прокурор N-ска о молодом даровании думал совсем не лестно. Вот и сейчас, собрав на экстренное заседание начальников отделений милиции N-ска, зло мял он в руках свежий номер «Правды N-ска». Потом пренебрежительно отбросил пахнущие типографской краской тонкие хрусткие листы в сторону, как что-то неприятное или даже мерзкое.
Смотреть на прокурора города было тяжело. Осунулся он за последние семь дней, резко постарел и как-то весь скукожился. Поговаривали о зубе, который точил на Петра Даниловича тот самый первый заместитель начальника обкома партии N-ска, и возможных последствиях и для самого прокурора, и для всей N-ской милиции.
Пётр Данилович с силой провёл ладонью по лицу, не замечая, как расцвечивает щёки и лоб чёрными маркими полосами. Обвёл тяжёлым взглядом собравшихся и заговорил, сначала негромко и устало, но с каждым словом тон его голоса становился всё более суровым и к концу монолога уже гремел громогласным рёвом, заставляя дребезжать стакан тонкого стекла на столе и вжиматься в плечи головы начальников отделений.
– Ну что, как всем работается? Пять убийств и никаких улик. Вот, даже рупор советской общественности молчать больше не может. – Пётр Данилович с силой ударил по сложенной газете, словно желая прихлопнуть и сам рупор, и того, кто в него кричал. – Или кто-то надеется отсидеться? Предупреждаю, что место деревенского участкового инспектора покажется вам избавлением. Потому что попахивает тут вредительством и саботажем…
На последних словах Пётр Данилович опять понизил голос, и это произвело на присутствующих сильное впечатление. Все знали: понапрасну Пётр Данилович ни кричать, ни пугать никого не станет.
В кабинете повисла звенящая тишина, только шальная, неизвестно откуда взявшаяся муха надсадно жужжала где-то под потолком.
– Степан Матвеевич, есть что сказать? – Прокурор в упор посмотрел на начальника Центрального отделения милиции N-ска.
Невысокий, но крепкий мужчина лет пятидесяти встал, прокашлялся и негромко начал:
– Вы знаете, делом занимаются мои лучшие люди. Но, Пётр Данилович, время-то упущено, часть улик безвозвратно утеряна, свидетели путаются в показаниях, да и тела уже успели похоронить. Эксгумацию, конечно, провели, но… – Он развёл руками и удрученно качнул головой.
За столом недовольно завозились и запыхтели, словно хотели что-то сказать, но никто так и не решился заговорить.
– Да я не в упрёк товарищам, – заметив тяжёлые взгляды коллег, добавил Степан Матвеевич, – но факты – проклятая вещь.
Прокурор недобро сощурился и отрывисто бросил:
– А чего ты, Степан Матвеевич, расшаркиваешься, как кадет на первом балу? Говори прямым языком. Как и положено советскому милиционеру. «Обделались вы, мои дорогие товарищи, а я за вас дерьмо должен разгребать!». Только ведь это ничего не меняет. Знаю я, кто у тебя этим делом занимается. Ожаров. Оперативник он опытный и хваткий. Но результатов как не было, так и нет! Отписки одни. Обленился Ожаров? Забюрократел?
Пётр Данилович замолчал на несколько секунд и продолжил уже тише, в голосе послышались вкрадчивые нотки, от которых у присутствующих на душе стало совсем нехорошо:
– А может, N-ск ему больше не подходит? Простору ему не хватает? Развернуться негде? Так я поспособствовать могу, в Сибири вон новые города строят. Там ой как нужны опытные кадры. И тебе, если тут плохо работается, тоже путёвку в жизнь организую.
Степан Матвеевич отповедь прокурора выслушал стоически, головы не опустил. Только желваки на щеках закаменели, и прилила к щекам кровь.
Прокурор перевёл дыхание, словно выплеснув всё на Степана Матвеевича, резко успокоился и заговорил дальше размереннее и деловитее:
– Если помощь какая нужна – говори, не стесняйся. И товарищи чекисты, если надо, подключатся. Не зря же одно ведомство сейчас. Судебного медика лучшего тебе отряжу. Автомобиль – получите.
Пётр Данилович вдруг как-то хитро сощурился и закончил насмешливо:
– А то могу ещё мою Анастасию предложить, она очень в бой рвётся. Просится в группу к твоему Ожарову. Сдерживаю из последних сил.
Все облегчённо заулыбались и задвигали стульями. Кажется, гроза миновала. Настю Окуневу, молодую стажёрку, недавно присланную с юрфака столичного ВУЗа в Прокуратуру N-ска, не знал только слепой.
Степан Матвеевич, в отличие от большинства коллег и самого Петра Даниловича, девчонку считал совсем не глупой, но при этом признавал, что зря она такую специальность выбрала. Не подходила Настя для должности прокурорского работника. И в первую очередь – своей выдающейся внешностью.
Высокая, статная, с пшеничной русой косой в руку толщиной и наивными глазами необычного фиалкового цвета в обрамлении веера длиннющих ресниц, Настя походила на дорогую фарфоровую куклу. Да ещё и её вечный яблочный румянец на нежных щеках с ямочками. И аппетитные круглые колени… Да и остальные достоинства у Насти были там, где положено, и в тех объёмах, какие нужны. Даже где-то и с избытком.
Степан Матвеевич подавил неуместную улыбку и серьёзно ответил:
– Настю – не надо. Но вот от помощи не откажусь.
Пётр Данилович погасил легкомысленную усмешку и серьёзно кивнул.
– Может, освободить его от текущих дел, чтобы от важного не отвлекался? Нам ведь панику среди населения предотвратить надо. Не ровен час… – Прокурор со значением замолчал.
Степан Матвеевич удовлетворённо кивнул:
– Дела текущие Ожаров почти закрыл, новых поручать ему не буду, по остальным группам распределю, да и товарищи из других отделений помогут. – И он вопросительно глянул на прокурора.
– Помогут, – с нажимом сказал Пётр Данилович и обвёл тяжёлым взглядом собравшихся.
Начальники отделений глаза прятали, но головы в знак согласия наклоняли. Да и то сказать, разгрузил их Степан Матвеевич Мальков со своим уникумом старшим уполномоченным Ожаровым. Неподъёмный груз снял с плеч. Потому что дело было, прямо сказать, бесперспективное и страшное.
– Следователя бы толкового нам… – Продолжил Степан Матвеевич.
Надо сказать, что следователи в этом деле менялись чаще, чем полотенца в милицейском буфете. Не везло делу со следователями. То с приступом аппендицита увезут, то с пневмонией сляжет, а то просто вдруг исчезнет, как будто и не было.
Совещание длилось уже два часа, когда на столе прокурора резко зазвонил один из телефонных аппаратов. Все замолчали. А телефон звонил и звонил.
Пётр Данилович шумно сглотнул, прокашлялся, поднялся со своего кресла, расправил плечи и снял трубку:
– Слушаю вас, товарищ нарком…
Голос у прокурора звучал сипло и глухо.
Выслушав собеседника, Пётр Данилович судорожно кивнул, словно на другом конце провода его могли видеть, и тихо прошелестел в трубку:
– Есть встретить…
После того как прокурор бережно положил телефонную трубку на рычаги, молчание в кабинете нарушить никто не осмелился. Было слышно, как на стене громко тикают часы да где-то в соседнем кабинете играет радио.
– Дождались… – устало и обречённо выдохнул Пётр Данилович. – Просил Матвеич следователя и допросился. К нам направлен Иванов Сергей Алексеевич, следователь прокуратуры Москвы по важнейшим делам.
Тут все разом заговорили, задвигали стульями. Но в возмущённом гомоне милицейских начальников слышалось явное облегчение. Да, гость из столицы, тем более такой, следователь прокуратуры, это мало хорошего, но с другой стороны – приезд такой большой шишки снимал с них ответственность. А что они? Пусть начальство московское теперь за всё отвечает. Хмурился один Мальков, он знал: и среди птиц высокого полёта толковые следователи есть, но не так много, как хотелось бы. И не факт, что именно такой достанется им.
***
Денис широко, с треском в скулах, зевнул и потянулся, разминая затёкшие мышцы. Третью ночь он не уходил из кабинета, даже и спал тут. Ну как спал – забывался на пару часов, и снова к делам.
От начальства поступил недвусмысленный приказ – в авральном порядке закрыть все текущие дела и целиком и полностью сосредоточиться на деле N-ского Потрошителя.
Степан Матвеевич Мальков даже намекал на то, что может передать и текущие дела другой оперативной группе, что вообще было беспрецедентно. Но Денис не привык свою работу перепоручать кому-то ещё. Да и всё равно не успокоится, пока не узнает, что все злодеи найдены и понесли заслуженное наказание.
Впрочем, пару дел он всё-таки с чистой душой отдал Малькову. Там была настолько очевидная ситуация (одна поножовщина, когда виновника взяли на месте преступления, и нанесение тяжких телесных повреждений гражданкой своему сожителю посредством сковороды), что Денис был уверен – запороть дела просто невозможно. А вот с остальными пришлось всей его оперативной группой побегать саврасками.
Вот как раз вчера в десятом часу вечера и нашли фигуранта по последнему незавершённому делу. Пришлось, правда, подключить уголовников-информаторов, пойти на поклон к известному криминальному авторитету, чего Денис очень не любил. Но, как говорил Петрович, любишь не любишь, да почаще взглядывай. Зато результат налицо, вернее, на уголовное дело, которое теперь можно спокойно передавать следователю.
Денис подвинул к себе пачку папирос и заглянул внутрь. Оставалась последняя штука. Он вздохнул и шипяще выругался сквозь сцепленные зубы. Надо бы послать кого-нибудь в лавочку. А лучше – самому прогуляться. А то от душного спёртого воздуха и табачного дыма, который не успевал уплывать сквозь открытую форточку и висел сизым облаком в кабинете, уже кружилась голова и немилосердно ломило виски. Да и не помогают уже папиросы со сном бороться. Мысли путаются, мозги кипят. А тут – пройдётся он по морозцу, проветрит чугунную от недосыпа голову, глядишь, и появится какая-никакая идея и по душегубу с трёхгранным клинком.
Денис накинул на плечи видавший виды тулуп, бывший когда-то белым и щегольским, а сейчас ставший жёлтым до рыжины и от долгих лет носки потрескавшимся на плечах, надвинул на самые глаза серую шерстяную кепку и, зябко ёжась от свежей утренней изморози, вышел на бульвар.
Вышел, вздохнул полной грудью вкусный, словно хрустящий воздух и улыбнулся. Хорошая это идея – прогуляться.
Он уже почти дошёл до бакалейной лавочки, где торговали всем подряд, от ситника и селёдки до дурного кислого вина, носившего гордое название «Крымское», когда его окликнул знакомый, но до невозможности бесящий голос:
– Товарищ следователь! Денис Савельич! Постойте!
Денис мысленно выругался: принесла же нелёгкая! Болезненно поморщился, как от зубной боли, и ускорил шаг в надежде, что приставучий гражданин отстанет от него и найдёт другой объект для преследования. Но не тут-то было.
Знал его Денис преотлично. Санёк Тролев собственной персоной. Не раз и не два сталкивался с ним Денис на всяческих торжественных мероприятиях, даже был героем его очерков, впрочем, весьма лестных. Но почему-то не любил бойкого газетчика. Наверное, за излишнюю самоуверенность. Или даже не так. За излишне активную жизненную позицию. Такие вот активные и идейные граждане были сущим наказанием для оперативников, потому что считали, и очень искренне при этом, что знают рецепты ото всех бед.
– Денис Савельевич, – запыхавшийся репортёр зашагал рядом с Денисом, подстраиваясь под его широкий шаг, – есть ли новые сведения по делу Потрошителя? Есть ли у следствия какие-то догадки? Общественность должна знать правду, люди хотят спать спокойно! И мой долг эту правду донести.
Денис устало покосился на посиневшего от холода парня. Вот ведь, продрог, небось, до костей, а сторожил его, Дениса, у дверей отделения с самого раннего утра.
Даже стало жалко Санька. После цикла его статей велено было начальником отделения милиции Мальковым Степаном Матвеевичем не пускать Тролева на порог. И дежурные – не пускали. Тот и возмущался, и уговаривал, но ничего поделать не смог. Видимо, от отчаяния намекнул в одной из своих публикаций о чинимых препонах свободной советской прессе. И сделал себе только хуже. Теперь с ним было запрещено даже говорить. Впрочем, Денис и не собирался.
– Товарищ Ожаров! – не унимался репортёр. – Мне что, сразу к прокурору обратиться, раз вы сотрудничать отказываетесь?
«Обратись, обратись». Денис спрятал усмешку в рыжем воротнике тулупа. «Я посмотрю, как Молчалин тебя с лестницы спустит!»
Но молчать в данном случае было бесполезно. Тролев настырный, всё равно не отстанет. Денис остановился, хмуро оглядел стоящего перед ним молодого человека в когда-то пижонском, а теперь слегка поношенном драповом пальто с енотовым воротником и буркнул себе под нос:
– В интересах следствия материалы дела не разглашаются.
И сразу влетел в лавочку, привалился спиной к двери и перевёл дух. Раннее утро, а он вымотан до предела. Ко всему вчера ещё одна проблема нарисовалась. Мысли о которой Денис гнал от себя изо всех сил. Но ведь понятно, что строить из себя гимназистку на сносях бесполезно. Проблема, как и беременность, сама не рассосётся.
Кто-то там, на самом «верху», решил, что пора агентам N-ского УГРО помощь оказать. Слишком громкое дело получалось. Ведь ни много ни мало пять гражданок порешил неизвестный злодей. А у следственного отдела – ни одной толковой зацепки. Что уж о полноценных версиях говорить? Вот и ожидалось сегодня прибытие «дознавателя ажно из самой столицы», Москвы-матушки. Который будет под ногами мешаться да на местных сотрудников УГРО свысока смотреть. Потому что убийцу ловить – это вам не за дубовым столом сидеть. Тут конъюнктуру надо знать. Уметь с местными разговаривать, среди которых не только мастеровые, которые могут более или менее связно изъясняться, но и полудикие мужики и бабы из дальних лесных деревень. Некоторые из них не то что писать или читать не могли, а и стеклянной посуды никогда не видели и на печатные плакаты Кукрыниксов3 крестились и через левое плечо плевались. С кондачка тут действовать нельзя. Но приедет москвич и не станет слушать советов провинциального следака. Наворотит дел, разгонит свидетелей, спугнёт упыря. Тот заляжет на дно. А столичный ухарь уедет с чувством выполненного долга, считая, что так и надо. Дело повиснет «глухарём», пока упырь не осмелеет и вновь не выйдет на охоту. А если повезёт, и они сцапают злодея, то все заслуги припишут заезжему молодцу, а не его операм. Хотя такой вариант предпочтительней. Плевать на лавры и почести, главное – мразоту эту остановить.
А ещё писаки эти… Денис раздражённо цыкнул зубом. Сыр-бор разожгли и до Первопрестольной волну мутную нагнали. Денис понимал, что злость его глупая и неконструктивная. Просто ищет он крайнего. Вот сейчас крайним этого парня назначил. А по сути – виноват только он сам. Не видит он чего-то. Не различает за деревьями леса. И вообще, кто его знает, может, следак-то толковый приедет. Посмотрит свежим взглядом, заметит ту ниточку, которую ну никак не может Денис даже ногтем зацепить.
Он тяжело вздохнул и сгрёб с прилавка поданную продавцом пачку сигарет, фунт ситника, триста грамм ветчины и кулёк ландриновых конфет. Надо было опять в отдел возвращаться. И думать, думать, думать… Потому что на столичного специалиста надейся, а сам – не плошай!
Когда Денис вышел на улицу, Тролева уже и след простыл. Впрочем, и звонкий бодрящий морозец пропал, словно его не было. Небо заволокло тяжёлыми брюхатыми тучами, грозившими разразиться снегопадом в самый неподходящий момент. Снег под яловыми сапогами уже не вкусно скрипел, а противно хлюпал. Вот ведь как оно бывает. Переменчива у них погода. Капризна, как красивая барышня.
Денис поднял повыше воротник, до сих пор пахнущий овчиной, и зашагал обратно к листам бумаги, убористо исписанным его собственным почерком, страшным фотографиям с мест преступлений и вонючей пепельнице. Может, хоть кто из ребят догадается из неё окурки высыпать? А то он-то забыл…
***
Санёк поглядел на захлопнувшуюся перед его носом дверь бакалейной лавчонки и от досады сплюнул на тротуар.
К прокурору Санёк, естественно, не пойдёт, это он так, от досады ляпнул. Но дело было – швах. Все известные факты были обсосаны раз по десять. Санёк их уже устал вертеть в своих статьях, подавая картинку то с одного ракурса, то с другого. Пока редактора всё устраивало. Но сколько верёвочке ни виться, а конец-то будет.
Конечно, где-то он и сам виноват. Не надо было вот так сразу. Но редактор сказал показать преступление во всём его кровавом ужасе. И сам лично потом в Санькину статью добавил про проволочки и затягивания следствия. Санёк удивился, но промолчал. Только слова редактора немного приукрасил парой словесных завитушек. От чего они только выиграли.
Санёк справедливо считал себя гением пера. Умел он писать так, что сердца простых обывателей замирали от страха и пылали от негодования, если Саньку того требовалось.
Но без свежих фактов нового очерка не сделаешь. А если не сделаешь, то прости-прощай первая полоса, отправится он опять в самый подвал газеты про удои и опоросы в подшефном колхозе писать.
Санёк осуждающе шмыгнул носом на несознательного Ожарова, который окопался в бакалейной лавке, и задумался.
Отступать от намеченных целей он не привык. Вперёд и только вперёд, комсомолец он или нет? Его товарищи и не с такими задачами справлялись.
Санёк вычитал однажды в одной брошюре замечательное высказывание: «О светлом будущем заботятся политики, о светлом прошлом – историки, о светлом настоящем – журналисты»4. Оно и стало его девизом по жизни. Его задача – заботиться о настоящем. Пока тут, в N-ске, но Санёк не планировал останавливаться на достигнутом. Виделись ему далёкие горизонты. Грандиозные стройки, великие достижения, столичные газеты. И он такой, скромный герой пера и бумаги, борец за справедливость… Это задача максимум, а минимум пока – съезд литераторов, который будет проходить в столице уже этой весной. И как нужна Саньку путёвка на этот съезд… Ну просто до зарезу! Но для этого надо было иметь хороший цикл статей на громкую тему. Иначе затеряешься в толпе таких же резвых молодых людей с волчьей хваткой и здоровым отсутствием глупого буржуйского предрассудка – совести.
Санёк зажмурился на секунду, но тут же вернулся из мечтаний на землю. Он переступил озябшими ногами и опять шмыгнул носом – на этот раз деловито. План уже созрел и оформился в толковую мысль.
Санёк решительно зашагал обратно в милицию. А точнее – в тамошний буфет. Там трудилась пышногрудая подавальщица Зиночка, которая давно и плотно вздыхала по бойкому газетчику с тёмными маслинами глаз в обрамлении длинных девчачьих ресниц. А ещё была очень сознательной гражданкой, которая прекрасно понимала задачи советской журналистики в лице Санька Тролева. Поэтому и несла ему всякие факты, не всегда, правда, достоверные, но Санёк справедливо считал – лучше загодя ударить в колокол, чем опоздать с горячей информацией. Может, и в этот раз удастся у неё чем-нибудь новеньким разжиться?
***
Сергей вышел из тёплого светлого вагона на грязный, заплёванный семечной шелухой перрон и огляделся по сторонам. Зимний колючий ветер тотчас кинул ему в лицо пригоршню снега пополам с угольной пылью и попытался стащить с плеч шубу. Сергей вытащил из кармана белоснежный платок, вытер лицо и тут же брезгливо выкинул испачканный кусок ткани в урну.
За ним должны были прислать служебный автомобиль с шофёром из местного отделения милиции. Пока никого похожего видно не было. Сергей натянул на руки замшевые перчатки цвета тёмного шоколада и недовольно поморщился.
Всё-таки провинция есть провинция. По всему видно – бардак у здешних милиционеров первокласснейший. Конечно, он мог понять, полная неожиданность для них, и всё такое, но, если было сказано прислать автомобиль к определённому часу, будь любезен – всё в точности исполнить.
Необязательность местных коллег слегка раздосадовала, но испортить настроения всё-таки не смогла. Как и грязный, обшарпанный вокзал и взвесь странной пыли в воздухе, пахнущем почему-то рогожей.
Потому что предвкушал Сергей найти в N-ске нечто особенное. Потому как привело его сюда не просто кровавое преступление, расследовал он таких на своём веку не одно. Надо сказать – успешно расследовал.
Дело его ждало очень вкусное! Даже в столице таких не так уж и много встречалось. Джек не Джек, а весьма монструозный убийца. Сергей спрятал довольную улыбку за лёгким покашливанием. Всё же надо лицо держать. Не дело, если кто увидит, как московский специалист лыбится как гимназист какой.
Да и дополнительный белый камушек на его чашу весов точно лишним не будет. Слишком много у него явных и тайных недоброжелателей. В этом нет ничего удивительного. Он ведь ещё очень молод для следователя по особо важным делам. Этой весной тридцать три года исполнилось. Мальчишка по сравнению с мастодонтами следственного отдела Прокуратуры. А раскрытие такого звучного дела – хорошее подспорье для амбициозного и гениального сыщика. А то многие косились на молодого выскочку, считали, что не по делам его продвигают, что есть у него «мохнатая рука», а может, и не только рука. Подозревали в связях с жёнами «больших людей», а то и с самими «большими людьми».