Легитимность и легальность верховной власти

«Истинный царь рассматривает власть как нечто священное для себя. Он стремится к царственному настрою души, чтобы в его душе установилась прочная монархия разума, подавляющая охлократию страстей. Для своего народа он должен быть добродетельным и заботливым. Главная же добродетель царя – это благочестие и любовь к людям. Все это вместе и образует истинного царя»

Синезий¹

«Я не принимаю, что монарх может взойти на престол лишь по праву рождения, без всяких условий, согласия и одобрения королевства, без клятвы, помазания и коронации, не принимая во внимание ограничения и обязательства соблюдать законы, хранить привилегии. Все это, скорее, испугает народ и настроит его против короля, а не укрепит его права»

Долеман Р. (Парсонс Роберт) ².

I

Нечасто в науке права встречаются понятия со столь многообразным характером взаимоотношений, как «легальность» и «легитимность», с которыми обычно связывают выражение «законная власть». Единая этимология обоих понятий – а они происходят от одного корня (лат.legitimus, legalis – «законный», «правовой»), сходный общий смысл, как кажется, должны свидетельствовать если не об их синонимичности, то, по крайне мере, о крайней близости. Но в действительности указанные понятия описывают качественно разные явления – для правоведов это очевидная аксиома. Предикат «легальный» применяется по отношению к действиям, состояниям, а иногда даже и к учениям: «легальное положение», «легальные полномочия», «легальный марксизм» и т.п. Зато легитимным может быть лишь лицо, носитель власти, но никак не научная доктрина.

В отношении легальности критерием выступает действующий закон или правовой обычай (в данном случае различия между ними для нас несущественны), которым поступки лиц, явления или события должны соответствовать. Если иногда и возникают сомнения в их законности, то, как правило, они обусловлены конкуренцией различных правовых норм, одновременно применяемых на практике и противоречащих одна другой по недосмотру законодателя.

Напротив, легитимность представляет собой совокупность условий, а иногда и процедур, при наличии и соблюдении которых власть определенного лица или органа признается законной. Формальные критерии присутствуют и здесь, из чего можно было бы сделать вывод о том, что принцип легальности является первенствующим в этой связке. Однако, как несложно убедиться, едва ли не все они имеют условный характер, а иногда вообще игнорируются. Мы уже не говорим о проблемах установления их внутренней иерархии, когда некогда наиважнейшие внезапно утрачивают первенство, а ранее незначительные наоборот получают устойчивое широкое распространение.

С легальностью все обстоит довольно просто: закон может быть «справедливым», по мнению гражданина, или не очень, технически филигранным по исполнению или наоборот, но он – закон, принятый верховной властью, требующей его соблюдения. И совсем другое дело легитимность, не сводимая к законности: лицо может легально, т.е. по закону, получить свои полномочия, но легитимной его власть все же не признается.

Определение легальности – прерогатива юристов, которые единственно способны профессионально оценить что-то на предмет соответствия закону, применив весь арсенал познаний из области правовых понятий и юридической техники. Легитимность же содержательно апеллирует к обществу, которое на основе устоявшихся в нем представлений о справедливой и законной власти определяет обоснованность претензий на нее со стороны того или иного лица; очевидно, что нравственные критерии играют здесь доминирующую роль. Иными словами, отношение легальности к легитимности сходно с тем, какое существует между позитивным правом и «правом естественным». Писаный закон чурается выражения: «Человек имеет моральное право на то-то и то-то», для него оно nonsense. Но зато для «естественного права» такие обороты – родное дитя.

Несложно убедиться, что характер взаимоотношений между легальностью и легитимностью носит далеко не статичный характер. Но было бы грубейшей ошибкой утверждать, будто легальность всегда предшествует легитимности, предопределяет ее. Правильнее сказать, что легальность и легитимность по-разному сочетаются друг с другом. И определяющим фактором здесь выступает правосознание, политическая идеология конкретной эпохи и общества, где главным был и остается ответ на основополагающий вопрос: кто признается источником политической власти? В одних случаях легальность и легитимность разделяются до глубокого противоположения, в других сливаются до отождествления.

II

Эти общие (пока что) рассуждения легко разъясняются на примере выборных органов власти, избираемых в соответствии с законами. Очевидно, понятия легальность и легитимность в этом случае почти сливаются, причем доминирует легальность, а легитимность становится производной от нее.

Например, легитимным епархиальным архиереем считается лицо, избранное Священным Синодом и получившее соответствующий указ патриарха (ст.7 главы XVI Устава РПЦ). А патриархом – лицо, избранное, в частности, на Поместном соборе по установленной процедуре (ст.5 главы II Устава РПЦ) при соблюдении некоторых обязательных условий (ст. 17 главы IV Устава РПЦ). Четкий набор выработанных за два тысячелетия Церковью критериев едва ли допускает исключения, а если таковые вдруг случаются, то лицо автоматически считается нелегитимным – патриархом или архиереем. Очевидно, легитимность указанных лиц обусловлена принципом легальности.

Нет проблем и с определением легитимности Президента РФ. В частности, часть 2 статьи 81 Конституции РФ устанавливает набор критериев для кандидата на эту должность, а часть 1 этой же статьи определяет процедуру избрания – всеобщее равное и прямое тайное голосование. Опять та же формула: «Легальность рождает легитимность».

Легитимность Сената Королевства Нидерландов – еще один пример – также возникает только в том случае, если его состав соответствует требованиям Конституции этого государства. В частности, согласно статье 67, он должен состоять из сенаторов, избираемых пропорционально от Нидерландской избирательной коллегии, Французской избирательной коллегии, а также назначаемых Советом Фламандского сообщества и Советом Германоязычного сообщества по строго определенным процедурам.

Однако история знает исторические прецеденты совсем иного рода. К примеру, процедура формирования Земских соборов Древней Руси не основывалась на четких правилах, и состав их участников всегда определялся произвольно «по случаю», равно как и компетенция Соборов. Здесь только с большой натяжкой можно говорить о правовом обычае (ведь практика их созыва едва ли не каждый раз варьировалась, и, стало быть, обычаев было несколько), но какой Собор легитимен, а какой – нет, определялось вовсе не путем сличения с формальными признаками, а исходя из фактического состояния дел. Этот аспект тем более важен, что хотя нет никаких оснований считать Земские соборы голосом всей Русской земли (полного представительства всех или большей части сословий, равно как и территорий на них никогда не было), но в период безвластия именно они, а не правительство или священноначалие, ассоциировались с верховной властью и пользовались всеми ее правами и прерогативами³.

Еще большие затруднения возникают при обращении к монархической форме правления, если мы попытаемся приложить к ней формулу «легальность порождает легитимность». Здесь обнаруживается невероятное множество различных прецедентов, с которыми связывалась легитимность власти монарха, не порожденная ни законом, ни правовым обычаем.

Казалось бы, легитимность власти совершенно несовместима с государственным переворотом: попираются права на престол правящей династии и конкретного государя, нарушается установленный порядок преемственности власти и т.п. Однако в действительности мы знаем массу успешных насильственных попыток захвата верховной власти со «счастливым финалом».

Так, франкский королевский род Фарамонда (V в.) был лишен власти, которая затем почивала на потомках короля Пипина Короткого (751-768) более 200 лет, а после была похищена Гуго Капетом (987-996) и его сыновьями. В 630 г., на Толедском соборе, был смещен законный король готов Флавий Свинтила (621-630), а новым королем объявлен Сисенад (631-636), и архиепископ Севильи св. Исидор (память 4 апреля), до того дня поддерживавший свергнутого короля, первым подписал соборный акт.

Наследовавший в 1284 г. престол Альфонсо X Мудрый (1252-1284), король Кастилии и Леона, был отстранен от власти кортесами после 30-летнего властвования, новым венценосцем объявлен его сын Санчо IV Храбрый (1284-1295). В 1366 г. та же участь постигла Педро Жестокого (1350-1366), которого сменил Энрике II (1366-1367) незаконнорожденный сын короля Альфонсо XI Справедливого (1312-1350), ранее проживавший во Франции и при помощи французских рыцарей захвативший власть.

Интересный прецедент имел место в Польше в 1573 г., когда Генрих III Валуа (1573-1574), ставший венценосцем этой страны, спустя три месяца без разрешения сейма покинул ее и отправился во Францию, дабы наследовать там королевский престол. В результате он был низложен, а новым королем Польши объявлен Стефан Баторий (1575-1586).

Аналогичные картины происходили в Швеции, когда Эрик XIV Ваза (1560-1568), психически нездоровый человек, был смещен с престола своим братом Юханом III (1568-1582) и отправлен в тюрьму, где и скончался. В Дании король Христиан II (1513-1523) был насильственно лишен власти из-за плохого правления своим дядей Фредериком I (1524-1533), герцогом Голштинским. И народ признал узурпатора легитимным королем⁴.

Для императора св. Маврикия (582-602) расплатой за ошибки стала смерть и утрата престола, который, не основываясь ни на каком законе, захватил ужасный тиран сотник Фока Солдат (602-610), также смещенный через несколько лет в результате заговора⁵.

К группе лиц, чьи заговоры не только состоялись, но и привели их глав к власти, можно отнести и других Византийских императоров, например, Ираклия Великого (610-641), Леонтия I (695-698), Филиппика (711-713), Михаила II Травла (820-829), Василия I Македонянина (867-886), Иоанна I Цимисхия (969-976), Михаила VII Парапинака (1071-1078), Никифора III Вотаниата (1078-1081), Алексея I Комнина (1081-1118), Алексея III Ангела Комнина (1195-1203), Алексея V Мурцуфла (1204) и многих других.

Может показаться, что в подобных случаях общество склоняется перед силой узурпатора, вынужденно, под страхом расправы признавая за ним права на престол, но – ничуть не бывало. Несложно привести гораздо более широкий список удачных заговоров, руководители которых не были поддержаны в качестве легитимных правителей политической элитой, священноначалием и обществом; участь их была печальной…