Повреждение нравов в России. Письмо правителям и вельможам

ООО «Издательство Родина», 2024

«Везде народ притеснен и нигде защиты не обретает»

Письмо к правителям и вельможам российским

Вижу народ утесненный

Милостивые государи!

Достигши до старости моих дней и видя приближающуюся мою смерть, ни сила ваша, ни мщение не страшны мне становятся. Ибо что вы можете у меня отнять? Остаток малого числа дней, из коих каждый означен новыми болезненными припадками. Да хотя бы и сего не было, из юности своей привыкши рассуждать о состоянии смертных тварей и о неизбежности от всяких несчастий, я и тогда уже душу мою укрепил против ударов судьбы.

Я видел падших в несчастье вельмож, снисложивших свою гордость, слабость свою и подлость являющих. Видел других вельмож, утесняющих себе нижних, лишающих их имений и жизни; но видел в их деяниях не более силы и могущества, каковые самый разбойник может иметь, который грабит и убивает, или пресмыкающийся червь, поедающий плоды земные, надежду тщательного земледельца, – или какого насекомого, умерщвляющего своим ядом человека.

Я видел царей и вельмож, умирающих в цветущих летах своей младости, коих, вместе с жизнью, исчезала вся надежда, пышность и великолепие; и они в пепел обратились, и память их не по тому судилась, какое они место на грязном малом комке, что мы землею называем, занимали, но потому каковы они были.

Я видел над собою многие несчастья, был обманут счастьем, претерпел в имениях своих ущерб; лишился моих ближних, которых не перестаю оплакивать.

Вижу ныне вами народ утесненный, законы в ничтожность приведенные; имение и жизнь гражданскую в неподлинности; имя свободы гражданской тщетным учинившееся и даже отнятия смелости страждущему жалобы приносить.

Сие укрепило меня против суровостей рока или, лучше сказать, ваших самопроизвольств. Не злобою я на вас дышу, не страстью какою побужден; истина и человеколюбие суть путеводители мои. А посему не могу я вас считать извергами природы, рожденными от каких свирепейших зверей, питанных млеком бабры или медведицы, и воспитанных среди льдистых бугров Кавказа.

Вы человеки, рожденные от подобных нам, воспитанные между нами с млеком матерей своих, питались учением нашего святого закона; а посему не природа есть причиною ваших пороков, но незнание самого объяснения вашей должности; забвение самих себя, и страсти ваши, которые делают из вас не людей, но неких чудовищ, созданных на несчастье и на погибель ваших сограждан.

Что есть вельможа?

Первое объяснение, долженствующее быть в сердцах ваших, что есть вельможа? Се есть не иной кто, как человек по роду ли своему, по достоинству ли, или по случаю, возвышенный превыше других равных ему человеческих тварей; приближен к престолу царскому и обогащенный щедро даровитостью монарха от сокровищ народных.

Возвышен он превыше других равных ему человеческих тварей. Но сие не механическое возвышение, коим можно и навоз на верх высокой башни положить, но возвышение метафизическое, знаменующее, что кто возвышен перед другим саном, тот должен возвыситься и добродетелями. Но гордость, презрение законов, сластолюбие, праздность, нерачение и невежество возвышают ли человека? Впадая в сии погрешности, не становитесь ли не знатнейшими из всех Богом созданных тварей, но подлейшими из всех животных?

Не чинитесь ли вы сей самой кучею навозною, на верх великолепной башни вознесенною? Подобны жукам, которые любят жить в навозе, не живете ли вы так же в пороках?

Приближены вы к престолу царскому. Но для чего? Не для того ли, чтобы верно ему служить и чтобы его милосердия через вас к нижайшей части подданных отражались. А могут ли они иметь такое отражение, когда сему отражению гордость, леность, своевольство и прочее сопротивляется.

Вы к престолу царскому приближены с тем, чтобы сделать вашего государя любимым народом, но вы его делаете ненавидимым народом.

Вы обогащены щедрой даровитостью монарха от сокровищ народных; но чем же вы можете ему и народу воздать? Не усердием ли и нелицемерным откровением своих мыслей, хотя бы они противны были монарху, являя сим, что в подвигах ваших в его службе вы не сами себя в предмет имеете, не собственный ваш прибыток, но славу монарха, которому служите.

Чем вы воздадите народу, коего сокровища служат к обогащению вашему? Не тем ли, что явите ему снисхождения, окажите попечение о его блаженстве и явите, что вы достойны благодетелями народа именоваться?

Правители государства

Обыкновенно вельможи суть и правители государства. Посмотрим же, что сие именование разумеет и какие замыкает в себе должности?

Самое именование правитель являет, что он должен быть тот, кто направляет течение вещей к лучшему благоустройству. Ибо незачем бы иметь правителей, если бы они только для развращения и повреждения употреблялись.

Монарх есть один; он все видеть и все обнять в государстве, а паче в пространном, не может. Он определяет разных правителей, коим уделяет часть своей власти, дабы способом и посредством оных повсюду законы были исполняемы; дабы знаки его милостей повсюду разливались; дабы каждый безопасен был о своей жизни, чести и имениях.

Но власть сия препоручается не на самопроизвольность каждого, но для следования законам, которым частные правители должны только исполнителями быть, и исполнителями не злостными, ищущими вины, преступления и наказания; но исполнителями, представляющими лицо отца народа, т. е. милосердными и снисходительными, – к тому же, справедливыми и тщательными, старающимися не только силою законов, но и своим примером внести благонравие в народ, утвердить его умоначертание, возвысить его душу, без чего никакая добродетель быть не может, и не только законными деяниями своими, но и малейшим своим поступком должны показывать свое благосердие и снисхождение.

Но как все сие вами исполняемо?

Вы определены быть исполнителями законов; но стараетесь ли вы достигнуть совершенного познания оных, вникнуть в причины сочинения каждого из них? Оставляете вы сию важную науку вашим секретарям, которые или для собственных своих польз вас обманывают, – или вы сами, не узнав даже и через секретарей ваших о надлежащих законах, самопроизвольно судите; не правите, но в расстройство приводите правление; отнимаете у подданных известные им правила, которым должны последовать; в презрение приводите самые законы, и жизнь, честь и имения граждан во всегдашней опасности становятся.

Вы говорите, что сие есть для скорейшего решения дел. Но все, что скоро, еще хорошим назваться не может. Природа сама нам представляет примеры: нужные тварям растения не наспех растут, но всему надлежит время и спелость, дабы совершенство свое получило.

Как же вы думаете безумной вашею поспешностью пользу сделать? Пусть совесть ваша чиста; пусть желание ваше есть скорее сделать суд обиженному; пусть бы знали и законы, но возможно ли без мучительства требовать, чтобы каждый подданный подвергался к единому вашему суду? Чтобы иногда от того, что не выспитесь ночью, препроводив ее в роскоши, иногда совсем посторонней вещью будучи раздраженными, суждении бы ваши зависели от вашего веселого или огорченного расположения?

Но пусть, повторяю, вы бы и знание законов имели, есть ли такая на свете память, которая бы могла упомнить содержание и точный разум всех законов, которые у нас многие листовые книги занимают, из коих большая часть писаны на неупотребительном языке? Как же ваши решения, без справок и сличения учиненные, могут быть справедливы?

Видны в суждениях ваших предубеждения к лицам. Не стыдясь и не страшась на оном суждении свои основывать, а иногда, и не судя, отнимаете честь людей. Войдите сами в себя, подумайте о слабостях человеческих; если часто и яснейшие вещи нам темными кажутся, то можно ли благоразумному человеку понадеяться на единое свое суждение? Страстью или предубеждением пораженный человек есть вполовину безумный, а вы в сем вашем безумии судите судьбу и честь людей.

Законы для того составлены, что они лицеприятия не имеют; пристрастия в них нет: да и судится каждый по законам, чтобы отступление человека от известных ему правил наказывалось, а не потому, что кто-нибудь внушил управляющему вельможе о ком-то худо, или самому вельможе что-то показалось.

Вы на сие говорите, что хитрость развратных людей есть такая, что никакие законы не могут предупредить их коварства и злости, и часто они, за недостатком законов, без наказания остаются. Сему оспорить не можно. Но не лучше ли если бы кто виновный и избежал наказания, чем когда от вашего самовольства или худого воззрения безвинный претерпит и разрушится безопасность гражданская, защищаемая законами?

Вы хотите наказать других за проступок против законов, нарушая сами оные, и тем самым делаетесь злейшими извергами, разрушителями законов и злодеями, достойными жесточайшего наказания.

Исполнение законов

В самом исполнении вами законов я вижу такие нелепости, которые, конечно, в слезы и содрогание каждого доброго гражданина приводят.

Лучшие из вас, повторяя, как сороки, слово «милосердие», но не зная, что оно означает, потворствуют преступлениям. Поймите, что милосердие есть одно из предписаний, приличных божеству, равно как и правосудие. А потому милосердие есть то, когда взирая на обстоятельства, на слабости человеческие и пр., самое правосудие смягчается. Тит, император, которого считают примером милосердия в земных владыках, обливался слезами при подписании смертной кому казни, но ее подписывал, только когда этого со всей необходимостью правосудие требовало.

Другие, напротив того, думая строгостью одной все привести в порядок, для того чтобы удобно было якобы дела исполнять, – озлобя прежде всех, с кем они их исполнять должны, не взирая ни на слабости, ни на обстоятельства, ни иногда на невозможность, – за удовольствие считают только наказания налагать.

Не знают они сего правила, долженствующего бы быть начертанного в сердцах правителей: слабости препятствуют милосердию и покоряются ему; беззакония сопротивляются милосердию и вооружаются против него. Слабости человечеством извиняются, беззакония зверством самим извиниться не могут.

Се есть правила, которые составляют самые основания законов. Сим бы вы должны последовать, и если бы нашли самые законы противоречащими вашим добрым намерениям, могли бы принести перед престол монарший, ко власти законодательной, ваши представления о поправлении самых законов, а не самим вам чинить похищения над вышнею властью, коей вы есть хранители. Усугубляя же строгость законов, вы являете себя несмышлеными похитителями вышней власти, злодеями, которым приличнее быть палачами, нежели правителями государства.

Разные встречаются вам дела, а между тем и такие, которые требуют особого разбора актов. Вы же судите в одну минуту, решаете дела без справок и граждан в разорение приводите, не войдя ни в обстоятельства, ни в силу актов, иже составляют безопасность гражданских имений.

Не становитесь ли вы сим совершенно сходными разбойникам, которые наглостью имение чужое похищают? Но вы в оправдание говорите, что вам точно известно, что акты сии несправедливы; что то имение похищено или у государя, или у приватных людей. Не спорю; но вы ли есть закон? Оставьте такие дела течению закона, – пусть несправедливость их докажется.

Если же и так вещи сокрыты, или такие обстоятельства приведены, что похититель останется владетелем похищенного, не лучше ли, чтоб государь или некоторые граждане от хитрости такой претерпели, чем бы вашим скоропостижным суждением похитилась власть у государя, разрушились законы, и погибла бы безопасность подданных, а вы бы разбойниками стали?

Злоупотребления в должностях

Пристрастии ваши наиболее очевидны в определении вами судей.

Едва вы входите в начальство, уже несмышленая родня ваша важные места получает; другие ваши соискатели, хотя их прежнее пребывание в судьях против них свидетельствует, также на должности определяются. В тех же самых должностях вы отрешаете одних, а другие, не меньше участвующие в злоупотреблении законов, повышение получают.

Пусть вы скажете о сродниках себе в оправдание, что ваш надзор над ними научит их должности, и добрыми вы их судьями сделаете; пусть скажете о прежде бывших у дел, что ваше строгое наблюдение возвратит их к правосудию; пусть скажете об участвующих в злоупотреблениях, что обстоятельства не дозволили им оным сопротивляться, – оправдании ваши тщетны.

Если вы, по пристрастию родства, определили кого, то не может ли быть то же пристрастие и в наблюдении за ним? и как возможно вам, будучи главными начальниками, входить во все подробности нижних чинов? кто на ближнего вашего родственника или свойственника осмелится вам принести жалобы? и следственно большая часть дел его сокрыты от вас будут.

Как вы надеетесь привыкшего к распутству человека обратить к порядку, когда и над собою столь мало власти имеете, что не стыдитесь его определить?

Как вы можете извинить обстоятельствами злоупотребление законов? Как вы можете их в доскональность знать, и как вы можете понадеяться на человека, сказывающего вам, что он для товарищества плутовал?

А определение таких, выводя вас пристрастными на позорище и показывая, что вы не достоинства, но прихоти своей ищите, развратит не только сих, но и множество других, – и вы, если бы и хорошие имели намерения, коих, по крайней мере, знаков не видно, безуспешны в предприятиях останетесь; а народ увидит в вас пристрастного себе злодея.

Не хочу я вас обвинять в мздоимстве, ибо сие обвинение является мне мерзким, и не могу я подумать, чтоб души ваши до того были подлыми. Охотно желаю вас хотя добрым намерением оправдать, возлагая более худые ваши поступки на невежество ваше, нежели на умышленные развращения вашего сердца.

Однако, если вы не мздоимцы, то, по крайней мере, вы столь малоумны, что тщитесь показывать себя такими перед народом. Ибо что может сказать народ, видя ваше сластолюбие и роскошь, превосходящие ваши доходы? Что он скажет, видя ваше уважение ко всем богатым людям; видя расположение ваше к зловредным откупщикам? Сколько каждый из вас сделал им благодеяний, вспомоществуя всех их разорениям и притеснениям народа.

Вы, если во всем строгими смотрителями являетесь, пресекли ли несправедливую продажу соли, – несправедливый ее вес, подмешивание песку и прибавления цены? Пресекли ли вы в откупе табаку разные вкрадшиеся злоупотреблении, такие как недовесы, подмесь худого и прочее?

Нет, все сие в прежнем злоупотреблении остается. Тщетно народ жалуется, тщетно он вопиет. Везде он притеснен и нигде от вас защиты не обретает.

Вы говорите, что для пользы коронных доходов вы принуждены вспомоществовать откупщикам? Да разве корона отдавала им откуп на тех основаниях, чтобы они разоряли народ, повредили бы весы и меры и испортили бы примесью вещей самые нужные вещи для жизни человеческой?

Если такие ваши мысли, то вы разрушаете связь народную с государем и государством, и вы побудители возмущения. Если же не такие, чего ради вы столь во всем им способствуете? Никто из граждан не должен быть притеснен. Откупщики есть зло, но зло, по обстоятельствам государства, нужное. Не утесняйте их, исполните с ними точно те условия, на которых они обязались. Не утесняйте их, но не давайте им и народ утеснять. И тем более сие заслуживает вашего внимания, что сии люди из давних лет привыкли для своего корыстолюбия отягощать и притеснять народ.

Зачем же вы делаетесь соучастниками таких притеснений? Зачем вы, потворствуя откупщикам, разрываете неразрывную цепь, связующую народ с государем? Зачем вы в недействительность, ради откупщиков, приводите законы? Либо мздоимство в вас действует, либо вредом власти монаршей, по неразумию вашему, хотите сим богатым людям угодить. В первом случае вы злодеи, а во втором – безумные.

Ослабление народа

Грубой и властной ваш обычай, а паче, когда нечастный народ видит вас подкрепленными каким-нибудь временщиками, до того доводит народ, что он впадает в некое онемение, видя себя вами обиженным, видя вами разрушенные законы, претерпевая угнетение и разорение, и не смея даже жалобу на вас подать.

Таковое ослабление народа, вами причиненное, не точно ли есть такое, о каковом Цицерон, при падении Римской республики, говорит в письме своем к Куриону: «Sed, me hercule, ne cum veneris non habeas jam quod cures, ita sunt omnia debilitata jam prope et extincta» – «Все ослабленные уже вымерли, так что, Геракл, когда бы ты ни пришел, тебе больше не о чем будет беспокоиться».

Страшусь, что не сможете найти способы употребить ваши попечения, ибо таковое теперь ослабление разумов, и, скажу, почти истребление. А потому настают от разврата нравов «мiseris temporibus ас perditis moribus» – «ничтожные времена отчаянных поступков».

Сие есть обыкновенные следствия утеснения; разумы придут в ослабление, сердца в уныние, и нравы развратятся, и люди, желающие своего счастья, но не могущие получить оное прямыми и законными путями, обратятся в подлости и обману.

Какая же вам польза от сего происходит?

Вы подвергнуты тысячам обманам, подвержены презрению самых тех, которые вам наиболее раболепствуют; законы приходят в ослабление, ибо не могут безумные ваши поступки исправить; нравы повреждаются и приключенное вами зло не мимолетное, но долговременное становится; а все сие или от вашего неразумия, или от желания быть превыше законов. А все это безумие ваше и показывает; ибо если счастье ваше переменится, если вас непостоянная фортуна будет угнетать, в чем вы найдете себе защиту?

Да и какая вам честь повелевать бессловесным и порабощенным народом? Вы за честь себе считаете повелевать равными себе, но приведя их в скотское состояние, становитесь дурными пастухами бессловесных скотов!

Сколько вы ни силитесь скрывать малость вашу, она самим вам чувствительна. Сами вы на себя дивитесь, как вы могли вельможами и правителями государства учиниться, а потому, не имея ничего в себе, но заимствуя все от ваших чинов, вы оными и гордитесь.

Войдите в себя и подумайте

Я закончу, наконец, сие неприятное вам писание показанием еще одной вашей малости. Вы, по всему вышеописанному, показываете себя врагами нижних себя, показываете же себя врагами и равных вам. Едва кто из вас бывает возведен на место другого, то первое ваше попечение состоит охулять все поступки того.

Войдите в себя и подумайте, не совершенную ли подлость души вашей сие знаменует!

Вы, быв не в чинах, являли тому человеку почтение, может быть и льстили его слабостям; заняв же его место, вдруг стали его укорять, не сделав еще ничего лучшего. Тщеславие ваше уже льстится возвысить себя, унижая его. Но подумайте, не тем других унижают, что их злословят; будьте перед малым предшественником своим велики, он без злословия вашего унизится, а вы возвышены будете.

Безумное ваше хвастовство не будет вас погонять, как плетью, что-нибудь явное сделать, чем бы злословии ваши оправданы быть могли; а если что сделаете, то хотя того человека сим превратив в карлика, сами пигмеи становитесь!

Хотите быть великими и почтенными? Старайтесь следовать вещанию законов; ничего наспех и по произволению только своему не делайте; явите, что вы выше чина вашего; отвергните гордость, явите ласку и снисхождение; любите правду и благонравие и сами примером тому будьте и, наконец, старайтесь устроить безопасность и спокойствие и выгоды народные.

Без хвастовства слава вас увенчает и чины не будут вам украшением, но вы особою своею их будете украшать, и благословение имени вашего народом переживет ваш век и будет сопротивляться непостоянству счастья.